Джим Риордан
Братуха Джим: Шпиён, игравший за «Спартак»
Вступление
Мной никогда не скрывались переговоры по аренде в московский «Спартак», как более ценные, чем полоса дома. Моя мама бы произнесла: «Это неплохо, Билл» не отказывать «Спартаку» в полднике за благочестивыми спартаковскими исповедями. Она бы предупредила меня на счёт пути в Россию: «Ты прекратишь потопление тех солёных мин!». Мысль её сына, играющего на Стадионе Ленина перед случайными пятьюдесятью тысячами зрителей, фанатеющих по нему, как если бы он пил чай с самой королевой.
Затем случился классово-враждующий бизнес. Игра за коммунистов была тем, что принято хранить под полями шляпы. Как участнику Британской Коммунистической Партии в Московской Высшей Школе Управления - и тебе не пристало находиться выше в иерархии коммунистического образования - мне пришлось свести на нет все свои начинания в столице Советов. Но даже мой язык был подвержен испытаниям. Лишь шестью годами ранее я бы выучил русский в течение национальной службы шпионажа за русских в Берлине, и я подписал акт под грифом «совершенно секретно» дабы молчать в трубочку. Теперь я был второгодник, двойной агент, властелин пашущий на шпионящих воинов, как мои товарищи по Московскому цеху Гай Бурхесс и Дональд Маклин.
Хотя за всё время я так и не узнал, под Сталиным ли находилась тайная полиция, карающая народ расстрелами на убыль. Да, я подтверждаю: мне следовало знать. Есть вещи, за которые, глядя назад, я корю себя в невежестве. Игнорирование не терпит прощения. Дядя Джо умер в 1953 году, немногим позже семи лет по моему прибытию в Москву. С охотой его призрака в каждый дом и тела напротив Ленина в Мавзолее на Красной Площади, мне не пристало бросать тень на ФК «Спартак» (Москва) с риском выбрать пятый номер на английской спине. В те дни невозможно предугадать, когда сталинистам приспичило бы вернуться, воспеть хрущёвскую оттепель в преступлениях его предшественника.
Вы могли видеть почему спартаковский тренер Никита Симонян не стал трубить о моём дебюте первого (и последнего) английского игрока за главную Московскую команду на Стадионе Ленина. Насколько мне было известно, ни один игрок в Советской футбольной лиге не был рождён за пределами СССР. Я был исключением. Чего уж там, даже братухой, я был не так уж обласкан будучи доверяемым и всепрощаемым, выходцем из капстраны, «страны капиталистического мира». Я не был оставлен в одиночестве, к примеру, посещая партийные съезды в Высшей Школе Управления или, позже, в Публицистике Прогресса - где мне довелось проработать в течение трёх лет.
Неожиданно (хотя было, или же, что-нибудь ожидаемым в России?), за двадцать лет ранее, Советский и Спартаковский футбольный капитан (и по сей день начальник команды), Николай Старостин, вместе с его тремя братьями, приговорённый ранее к десяти годам ссылки в сибирский гулаг за его связь с иностранщиной, по официальной версии, за попытки внедрить в наш спорт элементы капиталистического мира. Было неважно, что он капитанил за советскую сборную против французского коммуниста Этоли Ружа. Эти грустные детали следовало бы пересмотреть.
Вторая Мировая Война вызывала негативные эмоции у иностранцев с оттенком ксенофобии, которые повлекли за собой спонсируемые правительством кампании обличить находящихся в Союзе иностранцев неприветливыми мужланами космополитизма. Главная картина маслом большинства коммунистов Британии, с которыми я работал позже в качестве переводчика, главным образом в преобладании большинства евреев. Товарищество, даже дружба с иностранцами не поощрялись. Персонал «Спартака» шёл на огромный риск в позволении гостевого появления кого-либо «ненашего». Неважно, что они они соблюдали всё это шурша.
Почему же шли на риск? Ранние 1960-е были бесстрашным временем: для поэзии и прозы, фильмов и популярной музыки, дипломатических миссий, включая поездку партийного босса Хрущёва в Голливуд, первые приглашения американских джазовых оркестров, как Оркестр Бенни Гудмана, и проведение спортивных мероприятий, как первое международное соревнование по лёгкой атлетике с первенством США в Москве 1972 года. К посылу перемен, часть русских ещё предпочитает закручивать гайки.
Ещё одна причина предосторожности была международная ситуация в мире. В ранних 1960-х холодная война находилась на своём пике. В середине шестидесятых на встрече-саммите между советским лидером Никитой Хрущёвым и президентом США Эйзенхауэром случилась отмена ввиду сбитого американского самолёта-разведчика Ю-2 в советском воздушном пространстве, ровно как и катапультирование пилота Гари Пауэрса. Затем на Кубе случился Карибский Кризис в октябре 1962 который притянул мир ближе к ядерной угрозе, реализацией которой были заняты многие люди того времени. За несколько недель мы - москвичи, не меньше западников, непрерывно настраивали радиоприёмники в ожидании худшего. Если бы кто-то решил наступать, мы бы первыми оказались в зоне огня. Я бы первым вытащил белый флаг и закричал: «Испепелите меня, я британец!».
Всё это происходит на фоне неусыпного страха иностранцев, любых иностранцев.
В ранние шестидесятые футбол мог производить великое впечатление нон-конформизма советских людей - спортсменов и спортсменок, например, единственных награждённых выездной визой без права доказывать свою политическую лояльность - но игра была также сдобрена множеством нюансов. Не было скандалов с репортажами и небольшого пересказа матчей в СМИ. Программки матчей были недоступны в те социальные, некоммерческие дни. Диктор на стадионе просто бегло читал между командами, как если бы он зачитывал экипаж корабля, но с пятисекундными паузами. В своём дебюте я был объявлен как Якоб Еорданов, перевёртыш Джеймса в его оригинальное имя Яков (Якоб), и ирландский Риордан в оригинальное еврейское Иордан. Для меня это было одно и то же. Для друзей я был Яковом или Яшей, для знакомых и коллег я был Яковом Вильямовичем (Джейс, сын Уильяма).
В качестве новичка - официально все спортсмены были новичками, в сравнении с Олимпийскими поправками - я не получил ни копейки за своё появление. Я даже не оставил себе майку с пятым номером - мы меняли форму буквально каждую игру. Не было имён на спинах в те годы, будь то Англия или Россия. Лишь годы спустя меня наградили спартаковской майкой с белой диагональной полосой на груди с буквой «с» в середине. Я храню её слегка блестящей в отливе в моём наградном шкафу… в надежде, что зов ещё придёт.
Отсюда некоторые читатели могут поинтересоваться, что за молодой англичанин делал в России времён холодной войны, да ещё будучи единственным участником странной секты Британской Коммунистической Партии. Мне лучше начать с того, как я стал коммунистом. В то время, когда я начал - 1959 год - требовалась большая смелость, усидчивость и зубодробильность присвоить себя к политической партии, вызывающей страх и ненависть среди многих жителей Британии, даже власть имущих. Естественно, это был неосознанный шаг к карьере.
Так или иначе, в памяти двадцатого века коммунизм остался на большей части глобуса. В то время его территория насчитывала более трёх континентов и треть мирового населения. Чего же более, Советский коммунизм декларировал бытие альтернативой превосходящей системе капитализма, триумфу первого над вторым. В большую часть моих ясных дней, мне не взять в толк итог будущего.
Сегодня, около сорока пяти лет спустя, я в силах написать о своём времяпрепровождении в Москве, надеясь, это будет портфолио на мелкой части истории, проливающей свет на уже умерших персонажей. Почившему СССР, как и коммунистическим партиям, держащимся за репутацию до городского радикализма, несбывшегося и готового к открытию и честности, разыгранного средневековым тайным обществом.
Есть и другая, более важная причина написать о моих связях с футболом в Советском Союзе. Оно включает роль футбольного игрока и уникальных партнёров по команде в истории. Афоризм, приписываемый старому менеджеру «Ливерпуля» Биллу Шанкли, что «футбол намного важнее жизни и смерти» мог найти явную экспрессию нигде больше в мире. Советский футбол, как я его видел и понимал, часто нёс в себе скрытую силу соккера в родственно близкой и автократичной общественной манере, где жажда идентичности и выпуск родственной безопасности локализовались на футбольной арене.
Предупреждение. Мне не взять в толк, что моё профессиональное отношение к коммунизму или ФК «Портсмут» или «Спартаку» или ностальгии будет пересекаться с религиоведом Франции семнадцатого века - философом Паскалем, называвшим это явление «склонности сердца без явной причины». Мне достаточно процитировать описание феномена психологом Д.Б.Бромли: «то, что мы помним - часто серьёзно переработанная версия пережитого нами. Нам не забыть частей осознаваемого нами, мы склонны замещать элементы и воссоздавать общий паттерн фрагментами пережитого опыта».
Всё что будет сказано мной - под страхом избегания опасности. Я изо всех сил постараюсь написать лучшие мемуары, но всё уже описано выше. С желанием мизера переплетений своих домыслов с памятью Маркса в памяти, «мне не забыть лица, но в вашем случае я буду рад ожидать и выразить надежду».
Гручо, не Карл.
Ну и наконец, как бы то ни было, моя жизнь была в окружении большинства россиян, в особенности футболистов. Как однажды сказал Альберт Гамус, «после многих лет я видел множество вещей, я узнал мораль и честь людей, причастных ко спорту, выученный в Алжирском Университете Гонок».
Хотя много лиг минуло с подписей Гамуса, мне следует замолвить словечко о центральном оттянутом полузащитнике «Спартака». Футбол выучил меня и дал мне счастливые мгновения жизни, вот почему я привнёс их в начальный абзац этой книги.