Великий блеф под названием Мастер и Маргарита

Великий блеф под названием «Мастер и Маргарита»


Если когда-нибудь меня изберут Президентом России, то первый указ, который я подпишу, будет указ о признании науки «Булгаковедение» – вернее, раздела, в котором речь идет о Мастере с Маргаритой, лженаукой, потому как этот раздел построен на откровенной лжи. И в уголовное законодательство предложу статью, предусматривающую наказание от одного года до бесконечности даже за упоминание об этом.
Автор

I
Первое, о чем я хочу попросить читателя, открывшего эту книгу, проявить сдержанность, не хвататься за попавшийся под руку булыжник с намерением метнуть в мою сторону. Не надо торопиться. Закидать камнями всегда успеете, дайте сначала объясниться, рассказать, что привело меня к такому выводу. Да и вам самим не мешает определиться, выяснить, кто должен первым кинуть в меня камень. А для этого, видимо, вам необходимо либо встретиться, либо списаться друг с другом, между собой разобраться, обсудить, прийти к консенсусу, наконец.
Я же за это время успею изложить причину своего негодования, которое кипит во мне уже не один десяток лет.
Сразу отмечу, что касается творчества самого Булгакова в целом – его романов, повестей, рассказов, то он остается для меня непревзойденным мастером русского художественного слова, и это не подвергается сомнению. Многие произведения Михаила Афанасьевича потрясают меня своей глубиной. Я не буду приводить имена некоторых суперклассиков во избежание еще одного повода забросать меня камнями, но они значительно уступают Булгакову.
Другое дело – как он пользовался умением создавать художественные произведения, живописать словами. Не злоупотреблял ли доверием читателя? А если злоупотреблял, то с какой целью и что являлось причиной?
И второе: мои претензии в большей степени относятся к критикам-булгаковедам, чем к самому произведению. С их легкой руки, благодаря именно роману «Мастер и Маргарита», появилась новая наука – «Булгаковедение».
Лихо закрученной, этого нельзя отрицать, авантюрно-приключенческой истории приписаны не соответствующие произведению свойства и цели: мистика, феноменальность, исключительность, гениальность, загадочность и прочее. А также борьба с мещанством в сталинской Москве, с низменными чувствами, с бытовыми проявлениями, порождающими зло, и со всяким негативом, известным человечеству, причем принимают участие в этой «борьбе» исключительно все действующие лица. Булгаковеды берут на себя смелость утверждать, будто это произведение является не только вершиной булгаковского творчества, но и величайшим романом ХХ века.
Это не есть правда, о чем разговор ниже.
Я буду приводить примеры несогласованных поступков героев, действий, оборванных историй, стилистических и орфографических ошибок, коими изобилует роман, преследуя одну цель: убедить читателя в том, что роман далек от совершенства и, самое главное, Михаил Афанасьевич Булгаков, будь жив, никогда бы не отдал этот сырой материал в издательство!!!
* * *
Здесь, так сказать, преамбула, а теперь по существу. Для начала давайте определимся, что собой представляет законченное произведение (или должно представлять). В каком случае мы можем смело заявить, что это произведение завершено и, главное, готово к печати?
Во-первых, автор должен сам об этом заявить. И во-вторых, он должен положить рукопись в потертый от времени портфель и отправиться к издателю на переговоры. Это основа. Если автор продолжает работать над произведением, но НЕ ставит в прямом и в переносном смысле точку и не отдает это произведение в редакцию либо в издательство, то этим самым он фиксирует, что его произведение еще НЕ достойно внимания читателей, что работа над ним не завершена.
В этом ключе и нужно рассматривать роман «Мастер и Маргарита», и с этим утверждением, слава богу, никто не станет спорить. «Мастер и Маргарита» есть НЕ законченное произведение, а если выразиться иными словами – это сырой материал. Тогда вопрос к многомиллионной армии приверженцев этого романа и паре сотен булгаковедов: как может сырой материал являться вершиной творчества, лучшим произведением XX века? А то, что «Мастер и Маргарита» имеет множество огрехов, мы сейчас убедимся.
Конечно, не один Булгаков, многие писатели, поэты столкнулись с такой незадачей, оставив после себя десятки незаконченных произведений. В одних случаях неблаговидную роль сыграли семейные обстоятельства, в других – автора покинула муза... и так и не вернулась, в-третьих – настигла внезапная смерть. Некоторые просто не знали (бывает и такое), какое продолжение выбрать. Франц Кафка – он вообще не закончил ни одно свое большое произведение: «Америка», «Замок», «Процесс»... Это уже после смерти его друг стал публиковать вопреки воле автора и кое-что домысливать... что он там имел в виду. А кто может знать, что думал Кафка, точно зная, что медленно умирает от чахотки?.. Кто знает, что думал Пушкин? Если что-то говорил – это одно, а что думал, кто может знать? Кто? А последний роман Эрнеста Хемингуэя «Райский сад», тоже не оконченный, имел три варианта окончания (их все три нашли в архиве Эрнеста), но редактор издательства Чарльз Скрибнер выбрал на свое усмотрение один из них. Почему именно этот? Кто знает, какой выбрал бы сам Хемингуэй? А может, он написал бы еще один, четвертый, окончательный? Александр Солженицын в 1978 году свое малое собрание сочинений предварил словами: «Судьба современных русских книг: если и выныривают, то ущипанные. Так недавно было с булгаковским «Мастером» – перья потом доплывали».
Что он хотел сказать, туманно намекая на некие сложности? Совершенно очевидно, что Елена Сергеевна, с которой он поддерживал знакомство (Елена Сергеевна – третья, последняя жена Михаила Афанасьевича), поплакалась ему, мол, цензура кромсает, и власть тоже нервничает: не дают издать роман. А Александр Исаевич применил ее откровения к своему творчеству, которое в брежневские времена действительно кромсали.

II
А у нас вот такая картина. В 1925 году Михаил Булгаков написал откровенно антисоветскую повесть «Собачье сердце». Кстати, очень быстро, всего за три месяца. Он знал, что хочет сказать, знал, какую задачу перед собой ставил, поэтому и не метался из стороны в сторону, и получилась цельная, логически осмысленная, продуманная повесть.
Однако кто-то из «сердобольных» знакомых доложил нашим – вернее, теперь уже не нашим, а «славным» советским органам о рукописи «Собачье сердце». И 7 мая 1926 года рано утром в квартиру Булгакова нагрянули «товарищи в штатском», произвели обыск, изъяли три редакции текста «Собачье сердце».
Не мешало бы разобраться, кто подставил Булгакова. Наверняка в архивах ОГПУ сохранились рукописные доносы от близкого Булгакову окружения. Время было такое, когда жены сдавали мужей, дети – родителей.
Михаил Афанасьевич, потрясенный этим событием, «возвращается» в театр, всецело окунается в театральную жизнь. Живет постановками, пишет пьесы.
В 1928 году в художественно-литературном журнале «Тридцать дней» появляется роман Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев», в том же году издается отдельной книгой. Булгаков не мог не отметить небывалый всплеск читательской аудитории, вызванный этим необычным, не совсем советским романом, и задумал «переплюнуть» его.
То есть он задумал авантюрно-приключенческое произведение в духе романов Ильфа и Петрова, без каких-либо социальных, социально-нравственных и прочих потрясений.
При этом он поднимает планку на небывалую высоту, решается на произведение по замыслу более авантюрное, более дерзкое, более динамичное, чтобы в повествовании каждое движение героев выходило за рамки понимания обывателя о пределах допустимой фантазии.
К примеру, если накапать валерьянки, то не две-три капли, а триста: «Коровьев отлепился, наконец, от стенки и вымолвил: «Нет, не могу больше! Пойду приму триста капель эфирной валерьянки!»»
Пока триста капель насчитаешь, десять раз собьешься. Что делать тогда? По новой начинать капать? Эдак целый день провозишься. Если летать Маргарите на швабре, то не только вдоль улиц, но и в космосе побывать: «...И Маргарита увидела, что она наедине с летящей над нею и слева луною».
Странно, что желание «неискушенных обывателей» приписывать первенство среди женщин-космонавтов Валентине Терешковой не вызвало бурю гнева у булгаковедов.
И назначать заседание литераторов не в два-три часа дня, как принято, а в десять вечера. Хорошо хоть, не в три часа ночи.
«Сейчас я зайду к себе на Садовую, а потом в десять часов вечера в МАССОЛИТе состоится заседание, и я буду на нем председательствовать».
Или вот, близко по теме:
«В большую уборную из коридора, где уже трещали сигнальные звонки, под разными предлогами заглядывали любопытные (чтобы посмотреть на Воланда. – Авт.). Тут были фокусники в ярких халатах и в чалмах, конькобежец в белой вязаной куртке, бледный от пудры рассказчик и гример».
Чего это ради среди работников театра оказался «конькобежец в белой вязаной куртке», как он умудрился за кулисы пройти? Зачем в число любопытных автор подключил конькобежца – понятно. Чтобы читатель стал искать особый смысл присутствия спортсмена в закрытой от посторонних глаз части театра? Я бы для большего контраста написал: «Шахтер с огромным бурильным молотком на плече», или, что еще круче: «Пастух в суконном полушубке с барашковым воротником, сшитым по покрою черкески, с тремя таксами черной окраски и огромным волкодавом с облезшей шерстью...»

III
Уже заголовок повести, а Булгаков планировал написать повесть «Великий канцлер. Князь тьмы», сам за себя говорит, что готовится нечто грандиозное, я бы сказал, сюрреалистическое. В процессе работы над повестью появляются более десятка названий: «Черный маг», «Копыто инженера», «Жонглер с копытом», «Сын В(елиара?)», «Гастроль (Воланда?)», «Великий канцлер», «Сатана», «Вот и я», «Шляпа с пером», «Черный богослов», «Он появился», «Подкова иностранца», «Пришествие», «Черный маг», «Копыто консультанта» и «Фурибунда».
Во второй версии «Мастера и Маргариты» имелся еще и подзаголовок «Фантастический роман». Если учесть, что заголовок предопределяет содержание, то такой разброс названий говорит лишь о том, что Булгаков не знал, что он хочет написать, не было общей концепции, генерального плана. Мы видим лишь то, что он планировал написать этакий микс фантастики с советской действительностью, а какую форму примет произведение, с какими героями и с какой задачей, что самое главное, и понятия не имел.
Именно на страницах плана повествования, который писатель не раз переделывал, обнаружено наибольшее количество морфина, но к наркотикам мы еще вернемся.
У писателей так принято: сначала намечается рабочий заголовок, а завершив работу над произведением, автор определяет окончательный вариант названия. Обычно используется в процессе работы два заголовка, ну, от силы три, но никак не шестнадцать.
Разброс идей, намерений настолько велик, что Булгаков уже не следит за действиями своих героев, очевидно, на потом оставляя согласование их поступков, алогичных заявлений.
Ниже я приведу отрывки, из которых непонятно, кого имел в виду «таинственный иностранец», в смысле Воланд, Бога или дьявола? Согласитесь, даже в безбожной Москве путать одно с другим было кощунственно.
Первые два отрывка нам сообщают о доказательствах существования Бога.
«– Но, позвольте вас спросить, – после тревожного раздумья спросил заграничный гость, – как же быть с доказательствами бытия божия, коих, как известно, существует ровно пять?
– Увы! – с сожалением ответил Берлиоз…»
Следующий отрывок:
«– Браво! – вскричал иностранец, – браво! Вы полностью повторили мысль беспокойного старика Иммануила по этому поводу. Но вот курьез: он начисто разрушил все пять доказательств, а затем, как бы в насмешку над самим собою, соорудил собственное, шестое доказательство!»
Было пять, стало шесть, но затем появляется седьмое доказательство, оно уже адресовано не Богу, а дьяволу. Иди и ломай голову, что бы это значило!
«Он направляется к телефону-автомату, вслед ему таинственный незнакомец говорит:
– Но умоляю вас на прощанье, поверьте хоть в то, что дьявол существует! О большем я уж вас и не прошу. Имейте в виду, что на это существует седьмое доказательство, и уж самое надежное! И вам оно сейчас будет предъявлено».
* * *
Конечно, дать объяснение, отчего имя Бога отошло на задний план и его место занял дьявол, можно. Причем всегда можно: при любых обстоятельствах любое описание, любое абсурдное заключение поддается толкованию. Насколько оно логично – это другой вопрос.
Некий средневековый инквизитор бахвалился: «Дайте мне любую строчку любого писания, я докажу, что автора необходимо сжечь!»
Вот я и повторю вслед за ним: «Дайте мне любое самое абсурдное повествование, заявление, действие, и я разложу его по полочкам, удовлетворю ваше любопытство”.

Рассказывают, что в средние века в одной деревне появился бродячий философ и жители решили организовать научный спор пришельца с местным «философом»».
Жители собрались на базарной площади в ожидании жаркого поединка. Гость, немного поразмыслив, нарисовал на песке круг, местный «философ», не раздумывая, поделил круг на две части.
Гость тотчас же поднял руки вверх и отказался продолжать спор. Он сказал:
– Я чувствую, насколько глубоки познания вашего сельчанина, что непременно буду побежден.
Когда его спросили, что означал начертанные им круг и линия, которую провел их земляк, философ ответил: «Я нарисовал круг, показав, что земля круглая, а ваш земляк, не раздумывая, поделил круг пополам, этим самым подчеркнул, что земля состоит из суши и воды».
Проводили жители посрамленного философа и с тем же вопросом обратились к торжествующему скорую победу земляку. Тот ответил: «Наш гость нарисовал круг, намекая на сковородку с яичницей, а я поделил пополам, мол, половина яичницы тебе, половина – мне».
Тоже объяснение, ничего не скажешь.
Так что не напрягайтесь, господа критики-булгаковеды! Я уверен, что вы с легкостью объясните, отчего доказательства существования Бога трансформировались в доказательство существования дьявола.
И в целом проблема булгаковедов и остальных приверженцев романа заключается в том, что они неловким движениям, бессвязным, оборванным историям, АЛОГИЧНЫМ поступкам героев придают особый смысл. Приписывают автору то, что ему и в голову не приходило. Забывают о том, что мы имеем дело всего лишь с произведением, а не с головоломкой.

IV
В первых набросках главным героем являлся поэт. (Прозрачный намек на Гоголя, ведь тот «Мертвые души» назвал поэмой. – Авт.). Затем на авансцену вышел дьявол, появилась история с Понтием Пилатом, а еще через несколько лет Михаил Афанасьевич ввел в роман Мастера и Маргариту, и рукопись превратилась из повести в роман. Основными персонажами стали лица, появившиеся в романе в последнюю очередь.
Используя прием ученого, селекционера-ботаника Ивана Мичурина, Михаил Афанасьевич прививает к молодому, неокрепшему деревцу повести о дьяволе молодые побеги – две истории, не имеющие ничего общего с похождениями дьявола на московской земле (историю Понтия Пилата с Иешуа, а затем и Мастера с Маргаритой), и начинается, во всяком случае, должен был начаться новый этап работы – попытка увязать все три истории в единое целое. Но болезнь, а затем и смерть не позволили Булгакову осуществить задуманное.
Робкие телодвижения в конце романа откровенно искусственного характера, добавленные третьим лицом, не являются естественными и убедительными.
В одной из редакций Булгаков поместил рассказ об ученом помещике Феси. Тот, постоянно проживая в городе, никогда не был в своем поместье. Вот решился наконец-то поехать в свою деревню, посмотреть на народ, на своих крестьян, но решил сначала познакомиться с русским народом по научным, солидным книгам. Прочел «Историю Пугачевского бунта» Александра Сергеевича Пушкина, после чего наотрез отказался ехать.
Булгаков убрал этот отрывок. По всей видимости, он не вписывался в общую концепцию задуманного произведения.
Последовательное введение героев и расставание с ними говорит о поиске автором сюжетной линии и о том, что он еще далек от окончательной версии. Отсюда происходит и наслоение образов. Поэт Иван Николаевич Понырев, работающий под псевдонимом Бездомный, пишет поэму об Иисусе Христе, этой же теме посвящает свое произведение и Мастер. Бездомный оказывается в психбольнице, и Мастер туда же. А Мастер должен был, обязан был появиться уже на первых страницах романа – это бы объединило произведение в одно целое. Но это мое мнение.
Да, можно и нужно в процессе работы насыщать произведение новыми персонажами, но основная канва должна сохраняться. Прежде чем сесть за стол, нужно подумать, о чем ты хочешь писать. Если только в 1937 году на страницах романа мы видим Маргариту, то нужно понимать, что девять лет до того он писал совершенно иное произведение. Появление в романе влюбленной пары в корне изменили заданную в начале романа тему. С их появлением началась совершенно другая история, в которой некоторые герои перекочевали из первой части книги во вторую всего лишь…
В книгах Ильфа и Петрова герои романа «Двенадцать стульев» перекочевали в другое произведение – «Золотой теленок», но авторы не стали привязывать вторую книгу к первой, это не второй том, это отдельная книга. Герои Артура Конан Дойля Шерлок Холмс и доктор Ватсон более десятка лет появлялись в новых книгах, но они не стали продолжениями первой. «Родитель» Джеймса Бонда, английский экс-разведчик Ян Флеминг написал серию книг, но не представлял их читателю продолжением первой. Мы помним удачный фильм Эдмонда Кеосаяна «Неуловимые мстители», однако после значительного успеха появились новые, подчеркиваю, самостоятельные фильмы с новыми приключениями тех же героев.
Но Булгаков поступил иначе. Он сознательно определил под одну обложку совершенно разные повествования. Представим себе две повести Николая Гоголя «Тарас Бульба» и «Вечера на хуторе близ Диканьки». (Я и впредь буду обращаться к Гоголю, потому что Николай Васильевич был кумиром Булгакова. – Авт.) Перед публикацией Николай Васильевич разложил бы обе повести по главам и совместил вторую со второй, третью с третьей и т. д. И назвал бы это микс-произведение романом «Тарас Бульба, или Вечера на хуторе близ Диканьки».
Сколько умопомрачительных ассоциаций могли бы выудить из этого эксперимента дотошные критики? Аж дух захватывает. Они увидели бы внутреннюю общность совершенно разных историй, не совсем понятную обыкновенным читателям целостность этого произведения. Обозначили бы связь между полетом на черте кузнеца Вакулы к царице и борьбой запорожцев с польскими оккупантами за город Дубно. Выяснится, что сыновья Тараса Бульбы всего лишь объединенный портрет кузнеца Вакулы, и этому последует объяснение. А невеста Вакулы, дочь казака Чуба, окажется польской красавицей, панночкой, соблазнившей Андрия, младшего сына Тараса Бульбы. Искра из кузницы Вакулы воспламенит костер, на котором будет заживо сожжен национальный герой и т. д., и т. д. Появятся книги, статьи, научные диссертации, и полемика эта начнет расти до бесконечности. Родилась бы новая наука – «Гоголеведение». А если бы Николай Васильевич еще и «Ревизора» приплюсовал, то всероссийский ажиотаж на многие века был бы обеспечен. Но, слава богу, Николай Васильевич не стал этого делать, пощадил наши нервы и время. Кроме того, согласитесь, роман и повесть так же похожи, как небо и земля. Задачи разные, ход повествования, способ изложения другие, масштаб и прочее. И в нашем случае, с появлением новых героев, мастера и Маргариты, Булгаков чего-то хочет, ищет. Я бы сказал, как в потемках, медленно движется, на ощупь определяя дорогу, и не находит, потому как он не форсирует работу над произведением, не решается закончить его…
* * *
А этому предшевствовало событие, которое надо бы особо отмечать. В 1930 году он уничтожает уже готовую рукопись, первую версию будущего романа «Мастер и Маргарита», так нам сообщают различные источники. Эта рукопись называлась «Фурибунда». Но, перед тем как предать ее огню, Михаил Афанасьевич 8 мая 1929 года предлагает эту рукопись издательству «Недра» под псевдонимом К. Тугай. Булгаковеды предпочитают замалчивать этот факт. Это важно понимать: обращением в издательство «Недра» он фиксирует завершение работы над полуреалистичным произведением. Приняло бы издательство рукопись, и мы никогда не узнали бы ни Мастера, ни Маргариту. Но, увы, к огромному сожалению, рукопись отклонили, и лишь непринятие издательством произведения сподвигло автора продолжить эксперименты.
А пишу я, к сожалению, потому, что вышла бы в свет «Фурибунда» и не имели бы мы сегодня головной боли.
Хотя позвольте: он не мог предложить издательству, а затем и уничтожить первую версию или редакцию романа «Мастер и Маргарита», поскольку в этой версии не было ни Мастера, ни Маргариты! Это было, повторюсь, совершенно иное произведение.
Критики по-разному трактуют сожжение рукописи «Фурибунда». По одной из версий, причиной является запрет его пьесы «Кабала святош» о Мольере. Я думаю, не последнюю роль сыграли участившиеся репрессии и смятение среди творческой интеллигенции. К примеру, нашумевшее «Дело Промпартии»: обвиняемыми в основном являлись представители так называемой «буржуазной интеллигенции», которым вменялись сотрудничество с иностранными разведками, подготовка иностранного военного вторжения в СССР. Или «Дело Трудовой крестьянской партии», так называемой «контрреволюционной эсеровско-кулацкой группы Чаянова – Кондратьева». Оно было также сфабриковано в 1930 году.
В воздухе запахло арестом, вот Михаил Афанасьевич и заметался. Когда же обстановка успокоилась, цепной реакции среди творческой интеллигенции не последовало, он глубоко вздохнул и вернулся к своей идее.
В сумбурном письме «Правительству СССР» он сообщает: «...лично я, своими руками, бросил в печку черновик романа о дьяволе...» То есть в сожженной рукописи главным героем являлся дьявол. И мы даже именовать ее версией не имеем права, поскольку отсутствовали основные лица. Это было самостоятельное, законченное произведение. Потом нарисуются новые лица, то одно, то другое, то третье. И новая концепция, новое изложение.
Приведу как пример потрясающий роман «Тихий Дон», в котором повествование начинается Григорием Мелеховым и им заканчивается. Мы даже мысленно не можем представить иное течение событий в романе.
Кстати, раз я вспомнил этот роман, то разрешите и мне внести свою лепту в неугасающий спор на тему авторства этого романа. Мы имеем два мнения, никто с этим спорить не станет: Михаил Шолохов либо автор романа, либо нет. Если он автор, то все вопросы снимаются.
Но допустим, что Шолохов не автор.
Представьте себе написанную от руки, да еще и, что вполне вероятно, гусиным пером рукопись этого многостраничного романа. Я думаю, не менее трех тысяч страниц. А теперь предположим, что эта рукопись попала в руки неграмотного крестьянина, коими в те времена полнилась земля Российская. Этот неграмотный крестьянин все исписанные рукой неизвестного автора три тысячи страниц на курево пустил бы. Принялся бы бессмертными строчками печь разжигать да под куриц подкладывать, чтобы тепло сохранилось и лучше неслись. В этом случае Михаил Александрович Шолохов уже достоин уважения тем, что сберег для потомков великий роман, жемчужину русской прозы.
Читаем у Александра Пушкина во вступительном слове «От издателя» к повестям Белкина: «Кроме повестей, о которых в письме вашем упоминать изволите, Иван Петрович оставил множество рукописей, которые частию у меня находятся, частию употреблены его ключницею на разные домашние потребы».
Но мы достаточно отвлеклись, вернемся к теме обсуждения.

V
Очевидно, наскоро повторив по памяти сожженные страницы, Булгаков начинает искать, метаться в поисках лучшего продолжения, намереваясь, как можно гротескнее передать свою идею, которая вот уже столько лет не дает ему покоя. Время от времени он берет исписанные страницы в руки, что-то добавляет, вычеркивает, меняет и, тяжело вздохнув, опять откладывает. Так продолжалось 12 (!) лет. Напоминаю для сравнения: «Собачье сердце» он написал за три месяца. В процессе работы над новым произведением появляются новые идеи, новые названия, в связи с этим и концепция меняется, т. е. Булгаков ищет. Я возьму на себя смелость утверждать, что он чувствует нечто эпохальное, но понять не может, как это выразить, каких использовать героев и даже каким должен быть сюжет. Он не знает этого, а потому работа над романом, учитывая то, что он в целом пишет легко и быстро, практически не движется.
Здесь я позволю себе сделать небольшое отступление. Отдавая должное Булгакову, многочисленные критики, литературоведы и прочие любознательные, описывая его многосторонние дарования, прошли мимо одной черты его характера: его бесстрашие, или, если точнее выразиться, полный пофигизм, либо непонимание (во что верится с трудом. – Авт.), что он переступает черту дозволенного. Это, я думаю, и обескуражило Сталина. Ведь за более мелкие проступки, вплоть до случайно оброненной фразы, многие писатели отправлялись в места не столь отдаленные, либо, что еще чаще происходило, их приговаривали к расстрелу. А у Булгакова антисоветчина сидит на антисоветчине. Сказать «перебор» не то слово. И сегодня диву даешься, как он осмеливался такое писать, да еще в те годы. Oн знал, как исчезали в тюремных застенках его друзья, приятели, знакомые. А он не только не скрывал своей неприязни к советской власти – наоборот, бравировал этим.
В 1919 году в Киеве большевики переименовали Институтскую улицу в улицу 25 Октября. Спустя десять лет Михаил Афанасьевич, памятуя царские времена, указывая адрес дяди Берлиоза, называет ее бывшей Институтской. А в дальнейшем и вовсе убирает слово «бывшая» и не использует кавычки, т. е. открыто игнорирует решение большевиков: «Объявления в газетах об обмене квартиры на Институтской улице в Киеве на меньшую площадь в Москве не давали никакого результата». Такая же картина при упоминании государственной библиотеки. Она с 24 января 1924 года была переименована в Российскую библиотеку имени В.И. Ленина, но Булгаков упорно не замечает это изменение: «Тут, в государственной библиотеке, обнаружены подлинные рукописи чернокнижника Герберта Аврилакского», хотя, думается, не раз и не два посещал ее.
Кстати, чернокнижник Герберт Аврилакский это не кто иной... как римский папа Сильвестр II – один из самых известных ученых-богословов Средневековья. Современники, чтобы максимально принизить его заслуги, приписали ему образ черного мага, ну и Михаил Афанасьевич присоединился к ним, добавил свою лепту.
Посмотрите, как Михаил Афанасьевич «глумится» над советской действительностью и получает удовольствие, когда пишет эти строчки. Уверен, в эти минуты злорадная улыбка не сходит с его лица: «При свете углей, тлеющих в колонке, он разглядел большие корыта, висящие на стене, и ванну, всю в черных страшных пятнах от сбитой эмали. Так вот, в этой ванне...»
Еще этот отрывок: «Дух перехватило у него, до того была холодна вода, и мелькнула даже мысль, что не удастся, пожалуй, выскочить на поверхность. Однако выскочить удалось, и, отдуваясь и фыркая, с круглыми от ужаса глазами Иван Николаевич начал плавать в пахнущей нефтью черной воде меж изломанных зигзагов береговых фонарей».
«Меж изломанных зигзагов береговых фонарей» – потрясающий образ!!!
Но я пожелал обратить ваше внимание не на эту фразу, а на ту, что выше: «…С круглыми от ужаса глазами Иван Николаевич начал плавать в пахнущей нефтью черной воде».
Еще вот: «Он и по кабинету пробежался, и дважды вздымал руки, как распятый, и выпил целый стакан желтоватой воды из графина, и восклицал…»
А теперь в противовес написанному читайте: «...Дворники в белых фартуках убрали осколки стекол и засыпали песком кровавые лужи, а Иван Николаевич как упал на скамейку, не добежав до турникета, так и остался на ней».
Где вы видели дворников в белых фартуках? И в больнице не всегда встретишь – все больше в грязно-голубом ходят. Это элементарная насмешка, глумление, издевательство (выбирайте по вкусу) над советской властью. И он хотел, чтобы вся подобная антисоветчина сошла ему с рук?
Это не единственные примеры, в романе их немало. Я уже не говорю о других произведениях. Повезло Михаилу Афанасьевичу, нечего сказать. Видимо, Сталин не мог представить, что найдется этакий смельчак-весельчак, способный открыто отвергать советские порядки, посмеиваться над ними. Он не знал, как поступить со строптивым писателем: к стенке поставить не стоило особого труда, а что-то оригинальное в голову не приходило. Идти проторенным путем не хотелось, вот и не коснулись репрессии Михаила Афанасьевича.
Хотя справедливости ради нужно отметить, что в период работы над второй частью романа Михаил Афанасьевич вроде как одумался, вполне вероятно, под воздействием Елены Сергеевны занялся реверансами в адрес «кремлевского горца». Мы к этому еще вернемся.
VI
Булгакову вот-вот исполнится сорок лет, он известный писатель и драматург, купается в лучах славы. Одна за другой выходят его книги. Книга «Дьяволиада. Рассказы» переиздается на следующий год, что является редким случаем в советской действительности и свидетельством огромной популярности Булгакова. В театрах идут его пьесы. Он стал первым советским драматургом, чья пьеса «Дни Турбиных» была поставлена во МХАТе и возродила переживающий нелегкие дни театр. Одним словом, на одну звезду стало больше на литературном небосклоне. Великое счастье для любой женщины – находиться с ним рядом, жить, общаться, осознавать свою причастность к этой великой личности. Да и собою он не плох: элегантен, подтянут. Чего же еще?.. Но вот беда: он совершенно не семейный человек, ему чужды понятия «быт», «забота о ком-то», «домашний уют». Булгаков слывет человеком импульсивным, взрывным, а порою и бесшабашным, к тому же наркоманит. Может на последние деньги с ветерком проехаться на «таксомоторе», совершенно не думая о том, что дома шаром покати и на следующее утро жена отправится в ломбард закладывать очередное кольцо – подарок родителей, чтобы купить продукты на завтрак. У него уже второй брак, но и вторая жена не получает того семейного тепла, уютного гнездышка, о котором мечтает каждая женщина, выходя замуж. Он целиком погружен в свои литературно-театральные дела и о жене вспоминает лишь в постели и за столом на кухне.
Видимо, нужно сказать пару слов о первых двух женах Булгакова перед тем, как перейти к третьей. Об огромном влиянии этих женщин на творчество писателя – справедливость того требует. Не могу не признать, что Михаилу Афанасьевичу с первыми двумя женами, действительно, повезло, не то что некоторым.
С первой женой Татьяной он обвенчался 26 апреля 1913 года. После свадьбы она оставила учебу, всецело погрузилась в дела и заботы о муже. Летом 1916 года вместе с ним поехала на фронт, где работала сестрой милосердия в госпиталях в Каменец-Подольском и Черновцах. Молодой семье пришлось нелегко в первые годы совместной жизни. Под Смоленском Татьяна не дала мужу погибнуть от морфинизма, во Владикавказе в 1920 году выходила Булгакова от тифа, а в Москве провела вместе с ним первый голодный год. И в это нелегкое время Михаил Афанасьевич взялся за «Белую гвардию». В комнате, которую они снимали, царил лютый холод, Татьяна, пытаясь создать условия для работы, грела тазики с горячей водой, чтобы он прогревал свои пальцы и мог творить. Роман опубликовали, и о Булгакове, как о состоявшемся писателе, заговорили в Москве. Появились деньги, а вместе с ними восторг и повышенное внимание со стороны женщин-поклонниц.
Булгаков стал относится к Татьяне как к старой, надоевшей служанке. Холод, пренебрежение, полное игнорирование. Ну и чашу терпения переполнило его граничащее с абсурдом заявление: «Если встретишь меня на улице с дамой, я сделаю вид, будто тебя не знаю». Ей бы взять сковороду побольше да и треснуть ему по голове, но она, к счастью экс-супруга, решила подать на развод. Прощаясь, Булгаков сказал ей: «За тебя, Тася, Бог меня покарает!» Но любовь к Татьяне Михаил Афанасьевич пронесет сквозь всю свою недолгую жизнь. Татьяна незримо присутствует в его судьбе. В знаменитой квартире по адресу: Садовая, 50, из романа «Мастер и Маргарита», именно она проживала вместе с Михаилом Афанасьевичем.
Вторая жена Любовь Евгеньевна Белозерская также оказалась самодостаточной личностью: она окончила Демидовскую женскую гимназию в Санкт-Петербурге с серебряной медалью, обучалась в частной балетной школе. С началом Первой мировой войны, окончив курсы сестер милосердия, так же, как и первая супруга Булгакова – Татьяна, ухаживала в госпиталях за ранеными. И ее роль в становлении Булгакова как писателя достаточно велика. Годы, прожитые вместе, оказались для Михаила Афанасьевича в творческом плане не менее плодотворными. Все остальные произведения, кроме романа «Белая гвардия», пьес «Дни Турбиных» и «Бег», были написаны в этот период. Именно ею рассказанные истории легли в основу многих повестей и романов. Она не только предлагала темы, но и редактировала, разрабатывала сюжетные линии, наполняла колоритом диалоги, являлась, по сути, соавтором. Казалось, хотя бы чувство благодарности должно сработать, но он неугомонен, его тянет к новым увлечениям, новым впечатлениям, новым романам. Время показало, что к положительным качествам своих героев – здесь и благородство, и почтительность, и внимание к дамам и к женам, и ответственность за судьбу ближнего – Булгаков лично имел весьма отдаленное отношение.

VII
28 февраля 1929 года он получает приглашение отметить масленицу в Московском доме художников Моисеенко. Немного «пококетничав», он соглашается и отправляется туда, по устоявшейся привычке, один. Получает приглашение и Елена Шиловская – жгучая, неотразимая, всевластная брюнетка, жена начальника штаба Московского военного округа, мать двоих малолетних детей. Она отправляется туда одна. Согласитесь, это не может не стать предметом для кривотолков, не вызвать осуждение со стороны близких, друзей, знакомых! Но ее мало волнует мнение окружающей среды. Она идет на празднование масленицы с твердым намерением завязать знакомство с Булгаковым, а дальше, как получится. Впоследствии сама Шиловская напишет в своих воспоминаниях: она пошла на этот вечер, зная, что там будет присутствовать Михаил Булгаков. И совершенно не случайно они оказываются за столом рядом…
* * *
Позвольте теперь уделить несколько слов Елене Шиловской. Она красивая, стройная, интересная во всех отношениях женщина. Нужно особо отметить ее феноменальную силу воли, умение добиваться своего. Судите сами: к ней, девятнадцатилетней девушке, пришел свататься армейский офицер поручик Бокшанский, так она стала уговаривать его жениться на своей старшей сестре и, представьте себе, уговорила. Он так и поступил: женился на Ольге, старшей сестре Елены.
Сама же через год вышла замуж за Георгия Неелова, офицера с более высоким положением в военной иерархии, секретаря командарма Западного фронта РККА. Но и этого оказалось недостаточно. Случайное знакомство теперь уже с начальником штаба 16-й армии Евгением Шиловским обернулось очередным романом, а затем и очередным браком. Здесь бы и поставить точку и сказать – жизнь удалась. В доме имелась прислуга, у двоих ее детей – няня-немка. Внимательный, заботливый муж, к тому же высокопоставленный военный чиновник. Но счастлива ли была она, имея полный достаток, спокойную размеренную жизнь? Ей казалось – нет. В своем письме старшей сестре она пишет:
«Иногда на меня находит такое настроение, что я не знаю, что со мной делается, я чувствую, что такая тихая семейная жизнь совсем не по мне. Ничего меня дома не интересует, мне хочется жизни, я не знаю, куда мне бежать, но очень хочется. Во мне просыпается мое прежнее «я» с любовью к жизни, к шуму, к людям, к встречам».
Одним словом, рвалась навстречу приключениям и нарвалась...
На празднование масленицы, зная, что получил приглашение и известный писатель, она шла с особым настроением и уверенностью, что Булгаков не сможет не обратить на нее внимания. Потому как едва ли не каждый, кто встречался с Еленой Сергеевной, обязательно вспоминал ее шикарные шубы: как она небрежно скидывает шубу на пол, когда приходит в гости, и как потом все мужчины смотрели только на нее. Так и произошло. Мгновенно вспыхнул новый роман и длился порядка трех лет.
Ее супруг Евгений Шиловский узнал о неверности жены, естественно, разразился скандал, началось выяснение отношений между мужчинами и прочее, и прочее. Но, несмотря на все сложности и препятствия, которые им приходилось преодолевать, в 1932 году Михаил Афанасьевич и Елена Сергеевна поженились.
3 октября 1932 года он развелся со своей второй женой Любовью Белозерской, которая тяжело перенесла развод, а уже на следующий день, 4 октября, бракосочетался с Еленой Сергеевной, теперь уже Булгаковой.
Не сожалела ли Елена Сергеевна о том, что рассталась с Евгением Шиловским? Конечно, сожалела. Да еще как сожалела (это мое мнение. – Авт.).
«Муж ее был молод (рассказывает Мастер поэту Ивану Бездомному. – Авт.), красив, добр, честен и обожал свою жену. Маргарита Николаевна со своим мужем вдвоем занимали весь верх прекрасного особняка в саду в одном из переулков близ Арбата. Очаровательное место! Всякий может в этом убедиться, если пожелает направиться в этот сад. Пусть обратится ко мне, я скажу ему адрес, укажу дорогу – особняк еще цел до сих пор. Маргарита Николаевна не нуждалась в деньгах. Маргарита Николаевна могла купить все, что ей понравится. Среди знакомых ее мужа попадались интересные люди. Маргарита Николаевна никогда не прикасалась к примусу. Маргарита Николаевна не знала ужасов житья в совместной квартире».
А это из ее личных откровений.
«Я была просто женой генерал-лейтенанта Шиловского, прекрасного, благороднейшего человека. Это была, что называется, счастливая семья: муж, занимающий высокое положение, двое прекрасных сыновей. Вообще все было хорошо».
Небольшое уточнение: она не была женой генерал-лейтенанта. (Звание генерал-лейтенант появилось в СССР только в 1940 году.) В  пору их совместной жизни, Евгений Шиловский имел звание полковника. А ее воздыхания относятся к периоду, когда Евгений Александрович ушел на преподавательскую работу, являлся начальником кафедры оперативного искусства Академии Генерального штаба РККА.               
            Она продолжала, будучи женой Булгакова, следить за карьерой бывшего мужа, очевидно, горько вздыхая при этом и посыпая пеплом свою несчастную голову. А бывший муж по мере возможности продолжал опекать ее. В частности, когда Елене Сергеевне необходимо было покинуть Москву в связи с приближением к столице немецких войск, именно он отвез её  на вокзал.
Елена Сергеевна не могла не помнить, как «…красавица Наташа, ее домработница, осведомлялась о том, что сделать на второе, и получала ответ, что это безразлично».
А перебравшись во «владения» Булгакова: «Она приходила и первым долгом надевала фартук, в узкой передней, где находилась та самая раковина... на деревянном столе зажигала керосинку, и готовила завтрак, и накрывала его в первой комнате на овальном столе». Согласитесь, у раковины стоять один раз приятно, ну, второй, третий, но не каждый день и всю оставшуюся жизнь. Но и это не все. Нужно по хозяйству подсуетиться, успеть по магазинам побегать, те же наркотики достать, да еще и с ЖЭКом поскандалить.
Положив ногу на ногу, смотреть, как безусые юнкера снуют по дому, расставляя покупки, выполняя мелкие прихоти и желания молодой супруги командира: шторы повесить, замок сменить, мусор вынести, – теперь не придется. А писатель-супруг, приученный только пишущее перо в руках держать, в то же время развалившись в кресле, ждет, когда к обеду пригласить изволят.
Более того, кухня не ее стезя, какой она была нерадивой хозяйкой хорошо показано в этом отрывке:
«В спальне Маргариты Николаевны горели все огни и освещали полный беспорядок в комнате. На кровати, на одеяле лежали сорочки, чулки и белье; скомканное же белье валялось просто на полу рядом с раздавленной в волнении коробкой папирос. Туфли стояли на ночном столике рядом с недопитой чашкой кофе и пепельницей, в которой дымил окурок, на спинке стула висело черное вечернее платье. В комнате пахло духами, кроме того, в нее доносился откуда-то запах раскаленного утюга».
Правда, ее невестка Дзира Трубельская описывает быт в семье Булгаковых более роскошным: «Я не помню дня, чтобы у нее (у Елены Сергеевны. – Авт.) на столе не было икры, шампанского и ананасов. Если сравнивать, то быт в доме генерала был гораздо скромнее». Хотя сама же и признается, что в письмах Михаила Афанасьевича чаще всего встречается фраза «нет денег». Я склонен верить самой Елене Сергеевне, она в своих воспоминаниях о роскошной жизни у Булгакова даже и не заикается.
Помнится, на втором курсе я, вернувшись в Москву после летнего отдыха, привез с собой бутылку армянского коньяка, хотя сам кроме винных напитков ничего более крепкого в то время не употреблял. И вот по общежитию распространилось, что Карапетян одни коньяки пьет. Бутылка эта на полке между книг простояла несколько месяцев, потом на чей-то день рождения отнес и нескончаемо обрадовал собутыльников того вечера. Как видите, пыль в глаза пускать не только Елена Сергеевна умела.
Решившись сменить очередного мужа, Елена Сергеевна рассчитывала оказаться причастной к славе Михаила Афанасьевича Булгакова, в геометрической прогрессии продолжившей свое «победоносное шествие». Но случилось обратное. Все значимые произведения («Мастера и Маргариту» я не отношу к этому списку. – Авт.) им были написаны до 1933 года. После получения сертификата о браке начался один из худших периодов его жизни, из которого он так и не выбрался. Его пьесы «Багровый остров» и «Зойкина квартира» фактически запретили, его не печатали, ему отказывали в любой работе. Исчезли источники вдохновения, коими являлись его предыдущие жены. Видимо, русская пословица «Бог троицу любит» допускает исключения.
Балами, приемами, улыбками, цветами, о чем мечтала Елена Сергеевна, и не пахло. А нарцисс-супруг, не обращая внимания на творческий застой и бытовые неурядицы, предпочитал жить на широкую ногу: сегодня гуляем, а завтра хоть трава не расти. В приступе агрессии Булгаков мог перейти любую грань: однажды он кинул в Татьяну, первую жену, горящий примус.
А в целом Булгаков – общительный человек и блестящий собеседник. Он постоянно бахвалился знакомым: «У нас лучший трактир в Москве», имея в виду свою квартиру. Елена Сергеевна уговаривала его ложиться хотя бы не позже трех часов ночи, но гости редко покидали гостеприимный дом Булгаковых раньше пяти или шести утра. После очередных справедливых упреков Михаил Афанасьевич брался то за одно, то за другое, в результате ничего не доводил до ума. Плюс усиливающаяся наркозависимость делала его еще и непригодным к нормальной семейной жизни. Естественно, не обходилось без скандалов, разборок, но к чести Елены Сергеевны, она не выносила сор из избы. Всячески как могла поддерживала имидж известного писателя, драматурга.
Первая жена Булгакова Татьяна, будучи в разводе, не считала нужным скрывать его пристрастие к наркотикам:
«...Иногда он просил ее делать инъекции просто из скуки. А в зависимость Булгаков не верил, утверждая, что врач не может стать наркоманом благодаря своим знаниям. Но спустя несколько месяцев начались ломки и приступы безумия, когда писатель гонялся с револьвером за ней, требуя принести морфия».
Другое дело – Елена Сергеевна. В ранге «действующей» жены, конечно, держала язык за зубами. Хотя ни для кого не является тайной, что после 1936 года Булгаков перешел на тяжелые наркотики с известными последствиями.
* * *
Ревностные поклонники Булгакова пытаются доказать его непричастность к наркотикам. Одна дама написала внушительный трактат на эту тему, попутно объясняя читателям, как можно легко избавиться от наркозависимости. Оказывается, если в морфий добавлять воду и постоянно увеличивать долю воды, больной может полностью излечиться от этого недуга. Если бы, используя воду, можно было так легко отказаться от пагубной зависимости, любая сердобольная домохозяйка воспользовалась бы этим приемом и «вернула бы в семью» мужа-наркомана.
Неправда это... До последних дней Булгаков оставался неизлечимым наркоманом, что подтверждается научными исследованиями. На страницах романа обнаружены следы морфина, так что комментарии излишни. Вот, пожалуйста, чтобы предотвратить нападки на себя со стороны псевдопоклонников булгаковского пристойного образа жизни, публикую выдержку из заключения специалистов-ученых:
«Было проанализировано десять из 127 случайным образом отобранных страниц оригинальной рукописи. В исследовании использовались материалы из Пашкова дома (РГБ) и частных коллекций. Все эти фрагменты рукописи ушли с молотка на аукционе «В Никитском» в 2014 году.
Молекулы органических веществ удалось извлечь из листов рукописи с помощью микрогранул, а затем изучить их посредством газожидкостной хроматографии и масс-спектрометрии. В результате обнаружены следы морфина, а также продукта его распада в ходе обмена веществ в организме у человека – 6-моноацетилморфина (C19H21NO4). Содержание морфина на квадратный сантиметр каждого из листов рукописи варьировалось от 2 до 100 нанограммов. Высказано две гипотезы: наркотик попал туда либо из слюны и с пальцев писателя (если он употреблял наркотик орально), либо с потом, выделяющимся через кожу рук».
То, что следы морфина сохранились спустя 75 лет после смерти писателя, по мнению ученых, может объясняться тем, что в бумаге отсутствовали отбеливающие агенты типа хлора. Меньше всего наркотика и продуктов его распада на первых страницах рукописи, а также в частях, посвященных Понтию Пилату и Иешуа Га-Ноцри. На странице с наибольшим количеством морфина (100 нанограммов) – план повествования, который писатель не раз переделывал. 50 нанограммов обнаружено на страницах восьмой главы – «Поединок между профессором и поэтом».

VIII
Литературный критик Екатерина Шерга в своем очерке о Елене Сергеевне цитирует слова автора биографии Булгакова Алексея Варламова: «Она была тщеславна, капризна, порой не искренна и даже лжива, по-своему жестока и безжалостна; она безмерно любила наряды, украшения, обожала быть в центре внимания, особенно мужского, любила так называемые сливки общества и не любила неудачников…»
А далее Екатерина Шерга делает умопомрачительный вывод: «Это был счастливый брак!»
А ну, господа мужчины, напрягитесь! Заново перечитайте данную характеристику и ответьте: кого устроит брак с подобной женщиной? И будет ли этот брак счастливым? Молчите? То-то и оно!
Далее автор очерка пишет: «В феврале 1934-го Булгаков, наконец, получил квартиру в Нащокинском переулке. Почти каждый день к ним приходили гости: Качалов, Ахматова, Раневская, Эрдман...» Неправда! Эрдман не мог гостить у Булгаковых в 1934 году, потому как в 1933 году был арестован и сослан на три года в город Енисейск.
Продолжая рисовать семейную идиллию, автор нам сообщает: «С обоими детьми у Михаила Афанасьевича были прекрасные отношения, и однажды, по воспоминаниям Елены Сергеевны, он начал рассуждать о том, что в жизни надо уметь рисковать. Потом добавил в качестве назидательного примера: «Вот, смотрите на маму вашу, она жила очень хорошо с вашим папой, но рискнула, пошла ко мне, бедняку, и вот поглядите, как сейчас нам хорошо…» На что Сережа, помешивая ложечкой кофе, задумчиво сказал: «Подожди, мама ведь может рискнуть еще раз». Булгаков выскочил из-за стола красный, не зная, что ответить».
Резкий, я бы сказал, ехидный ответ Сережи никак не убеждает нас в идеальных отношениях между отчимом и пасынком.
* * *
Оставшись вдовой, Елена Сергеевна начинает новую, отличную от предыдущей жизнь. И, как пишет Шерга: «...очень скоро рядом с ней появился знаменитый в то время поэт Владимир Луговской».
Связка слов «очень» и «скоро» говорит о том, что прошло лишь несколько месяцев после смерти писателя, как его место занял следующий мужчина. Сестра поэта Луговского Татьяна, пытаясь оправдать вдову, объясняет ее поступок: «У нее в жизни образовалась такая дыра, ее нужно было чем-то заполнить».
А зачем мужчинами заполнять? Вдове есть чем заняться: могилу обустроить, к примеру. Конечно, не возбраняется подумать и о личной жизни, но не в первый же год! Думаю, я недалек от истины, потому как через год с небольшим она делила постель уже с двумя мужчинами. И не с кем-нибудь еще, а c генеральным секретарем и председателем Правления Союза писателей СССР Александром Фадеевым. Кстати, она пленила последнего, когда тот пришел навестить умирающего Булгакова. Бабы у подъезда сказали бы: «Еще мужа не похоронила, а уже на другого заглядывается».
Екатерина Шерга о первых романах вдовы пишет: «Трудно понять, когда в жизни Елены Булгаковой был период Фадеева, а когда – Луговского. Трудно также понять, сколько времени существовал этот любовный треугольник».
IX
Михаил Афанасьевич ушел из жизни очень рано – в 48 лет. Видимо, так было угодно Господу Богу, преждевременной смерти не бывает. Остается только сожалеть. В первое время, пока во МХАТе шла пьеса Михаила Афанасьевича о Пушкине, вдова худо-бедно перебивалась, проводила дни, недели, годы с подругами, с друзьями за чашкой чая и не только, размышляя о странностях обыденной жизни. Случались и романы, не без этого. А с 1962 года, благодаря ее неукротимой воли, начались публикации книг.
Как мы знаем, после Михаила Афанасьевича осталось энное количество набросков, отрывков незаконченных или неизданных произведений, тот же «Мольер» и черновые наброски будущего романа «Мастер и Маргарита».
Нужно отметить, что еще при жизни Михаила Афанасьевича в репертуарах театров остался только один спектакль – «Александр Пушкин», допущенный к сцене с подачи самого Сталина. Дело в том, что Сталин не разрешил, выказывая показную скромность, спектакль Булгакова «Батум» о своей персоне и, чтобы не добивать драматурга окончательно, дал отмашку МХАТу. По моему твердому убеждению, Сталин отказался от спектакля о себе из-за одиозной личности автора. Напиши подобную пьесу Максим Горький, Сталин не стал бы возражать.
Итак, отчетливо сознавая, что, публикуя произведения покойного, можно продолжать не бедствовать, Елена Сергеевна бросилась штурмовать издательства.
В одном из писем младшему брату Булгакова, который жил в Париже, она писала: «Я делаю все, что только в моих силах, для того, чтобы не ушла ни одна строчка, написанная им, чтобы не осталась неизвестной его необыкновенная личность. Это – цель, смысл моей жизни. Я обещала ему многое перед смертью, и я верю, что я выполню все». Интересно, стала бы писать Елена Сергеевна страстно-патриотические письма брату Булгакова, если бы тот жил не в Париже, а где-нибудь в Урюпинске?
Нужно признать, что с рукописями она носилась, в первую очередь заботясь о своем благополучии. А беспутный образ жизни куда денешь? Неужто разгульное поведение, по ее мнению, являлось весомой поддержкой имиджа известного писателя? Оригинальный подход, я бы сказал.
Ну да ладно, вернемся к Булгакову. Как вы видите, я пытаюсь не особо касаться его личной жизни – во всяком случае, пытаюсь...
Нам известно, что роман «Мольер» являлся завершенным произведением, потому как Михаил Афанасьевич лично предлагал его издательству, т. е. он считал, что это произведение достойно внимания читателя. По заверениям Елены Сергеевны и других булгаковедов, роман «Мастер и Маргарита» также являлся законченным произведением. Более того, по определению перечисленных выше товарищей – это уникальное произведение, величайший русский роман, шедевр мирового уровня.
Так почему же Елена Сергеевна несколько лет обивала пороги издательств с рядовым, ничем не примечательным романом «Мольер» и добилась издания в 1962 году? В том же году, при ее активном содействии, вышел сборник пьес. В 1963 году опубликованы «Записки юного врача». В 1964 году изданы пьесы «Иван Васильевич» и «Мертвые души», причем одновременно они были опубликованы в Германии, в Мюнхене. В 1965 году опубликованы «Записки покойника» и «Драмы и комедии», по другим источникам еще и «Театральный роман», и заново роман «Белая гвардия», и лишь после перечисленных выше публикаций она вспомнила о «Мастере и Маргарите»?
Если Михаил Афанасьевич оставил после себя готовую к печати и, самое главное, уникальную рукопись, почему Елена Сергеевна не обратилась к издательствам еще в 1940 году, через неделю, через месяц, в первые три довоенных месяца или после войны?
И вот что меня удивляет. Всю последующую жизнь Елена Сергеевна, бросаясь во все углы литературной Москвы, добиваясь публикаций произведений Михаила Афанасьевича, неоднократно заявляла: «Чтобы Миша печатался, я отдамся любому!» Согласитесь, вульгарное заявление. Оно вызывает шок даже сегодня, в наше развратное время.
И до Сталина добралась. Написала ему в 1946 году письмо, на которое тот не ответил. Вот здесь ошибочку и допустил Иосиф Виссарионович! Встретились бы они, и в послужном списке в графе «романтика» у обоих прибавилось бы еще по одному замечательному воспоминанию. Скорее всего, Иосиф Виссарионович был осведомлен о любовных похождениях Елены Сергеевны и не пожелал стать «одним из».
Но что удивительно, я не нашел никаких свидетельств оказания ей содействия самым главным литературным боссом страны, генеральным секретарем и председателем Правления Союза писателей СССР Александром Фадеевым, ее любовником, ведь отдавалась же она и ему. Что ей мешало попросить его, если на руках имелось гениальное и, главное, законченное произведение?
Вопрос публикации «Мастера и Маргариты» Александр Фадеев еще в 40-х годах решил бы ровно за пять минут – вернее, за время, пока на рабочем столе ручку выберет, чтобы на титульной странице романа подпись поставить. Отстранился и Луговской, который также мог пособить, хотя, я уверен, она им обоим все уши прожужжала.
Уверен, и читали они эту рукопись, и имели определенное – в данном случае негативное мнение, а иначе никак не объяснить безучастное отношение влиятельных литераторов-любовников.
По поводу ее отношений с Константином Симоновым, ставшим впоследствии председателем комиссии по булгаковскому наследию, также ходили слухи. И, видимо, не без основания.
Отметилась она и у редактора журнала «Новый мир» Александра Твардовского, «где только что (то есть 18 ноября 1962 года в 11-м номере) опубликовали повесть Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича».
Увидев в публикации Солженицына революционный сдвиг в сознании литературных боссов, Елена Сергеевна отправилась к главному редактору с рукописью «Мастер и Маргарита» под мышкой. Сложно сказать, на какой стадии доработки находилась рукопись: оставалась в первозданном виде или третье лицо успело поработать над текстом. Вскоре Александр Трифонович, как рассказывает сама вдова, перезванивает ей, делится мнением, описывает свое потрясение, признает Булгакова гением, но не считает возможным опубликовать.
«Проходят еще долгие семь лет, и, наконец, издана «Жизнь господина де Мольера»», – продолжает рассказывать Екатерина Шерга, но здесь уважаемая Екатерина запуталась.
Как понять? Ведь «Мольер» издан именно в 1962 году. То есть в один год с повестью Солженицына. Ну да ладно, будем считать, что автор не в ладах с цифрами и датами. Меня здесь заинтересовало другое. Александр Твардовский получает рукопись «Щ-854. Один день одного зэка», затем переименованную в «Один день Ивана Денисовича», которая потрясает его, и он добивается права опубликовать ее в журнале «Новый мир». В том же году Елена Сергеевна предлагает ему рассмотреть рукопись романа «Мастер и Маргарита». Твардовский, проявляя допустимую вежливость к вдове писателя, на словах хорошо отзывается о романе, но отказывается принять это произведение. Уж в трусости или в отсутствии литературной прозорливости Александра Твардовского никак нельзя упрекнуть!
Он отдал предпочтение повести Александра Солженицына, учитывая множество факторов, очевидно, и некоторые из затронутых мною в этом эссе.
* * *
Видимо, есть необходимость сказать пару слов о романе «Мольер». Мольер, или Жан-Батист Поклен – французский комедиограф XVII века, создатель классической комедии, по профессии актер и директор театра, более известного как «Труппа Мольера». Человек, близкий по духу Булгакову, и ничего удивительного нет в том, что Михаил Афанасьевич решил написать биографический роман для серии «Жизнь замечательных людей». Но Булгаков не был бы Булгаковым, если бы наряду с описанием жизни героя не ударился в опасные, с точки зрения советского Главлита, рассуждения, не имеющие отношения к Мольеру. Вспомнилось, как еще в 1973 году цензоров радио Армении смутила связка «шейк и шейх» (подробности будут ниже), не нужно объяснять, что творилось в 1933 году. Булгаковские строки не допустили бы к печати, что и произошло. Вот несколько «перлов» из той редакции романа: «Актеры до страсти любят вообще всякую власть», «Все любят воров, потому что возле них всегда светло и уютно», «Лишь при сильной и денежной власти возможно процветание театрального искусства», и самое «крамольное»: «Кто разберет, что происходит в душе у властителей людей».
И совершенно естественно, что Главлит не пропустил издание книги «Мольер», а рукопись осталась пылиться среди прочих незавершенных произведений в архиве. Я хочу отметить, что роман хотя и отклонили к изданию в 1933 году, но предложили Михаилу Афанасьевичу доработать, в смысле убрать отмеченную крамолу, но он гордо отказался и не стал переделывать произведение в угоду чиновникам Главлита. Нет – значит, нет. Это говорит о принципиальном отношении писателя, и, если бы не преждевременная смерть, неизвестно, какая участь ожидала бы рукопись, которая сегодня нас всех сводит с ума, если можно так назвать оставшиеся после его смерти черновые наброски о дьяволе. Но Елена Сергеевна основательно почистила рукопись романа «Мольер» от всего того, что, по ее разумению, не имело отношения к биографии великого французского комедиографа и считалось крамольным. (Насколько Елена Сергеевна была правомочна так поступать – это риторический вопрос, ведь Булгаков отказался редактировать роман в угоду советской цензуре. – Авт.). И в 1956 году отнесла в издательство, но, видимо, не очень хорошо поработала, потому как роман опять отклонили. Лишь в 1962 году, после долгих хождений по властным коридорам и последовательной чистки романа, спустя 22 года после смерти автора, роман все же был издан. (Она настолько увлеклась «доработкой» произведения, что даже название сменила и вместо короткого «Мольер» появилось новое – «Жизнь господина де Мольера». – Авт.) Хотя позднее роман стал выходить с заголовком первой редакции «Мольер».
В послесловии к роману писатель Вениамин Каверин, по настоятельной просьбе Елены Сергеевны, упоминает «Мастера и Маргариту» как неизданное произведение, в котором «невероятные события происходят в каждой главе». Эта строка и окрылила ее, вернула к мысли попробовать реанимировать еще и эту незавершенную рукопись. Чтобы придать правдивость версии, будто после смерти мужа осталось законченное произведение, Елена Сергеевна ею дописанные страницы представила нам, потомкам, как надиктованный Михаилом Афанасьевичем текст.
Пролетарский писатель Николай Островский в последние годы жизни, когда был прикован к постели, диктовал своей жене, так же поступал поэт Эдуард Асадов, потерявший зрение на войне, и это понятно.
А зачем Михаилу Афанасьевичу кому-то диктовать, сложились ли для этого соответствующие условия? Различные источники по-разному описывают течение болезни писателя. Об ухудшении зрения рассказывает и сам Михаил Афанасьевич. Но в данном случае произошла потеря зрения всего на несколько даже не минут, а секунд. Это обстоятельство не могло не омрачить настроения писателя и все же рассматривалось как временный нервный срыв.
Мучило его другое: невыносимые боли в пояснице из-за прогрессирующего нефросклероза, что не давало возможности, отвлекаясь от боли, творить, размышлять, отсюда и идея диктовать. Писатель, пребывая в жутком состоянии, все еще жил надеждой на скорое выздоровление.
Творческий процесс – сложная штука, тем более когда от руки пишешь. Приходится постоянно редактировать: зачеркивать, менять местами слова, добавлять абзацы, надписывать над предложениями целые уточняющие тексты, менять падежи, вставлять в предложения дополнительные слова, образы и т. д. Самому это делать сподручнее. Когда он был в «норме», то писал сам, а если переживал острый приступ болезни, то он не мог не только писать, но и творчески мыслить.
Х
Придав по своему разумению, рукописи надлежащий вид, Елена Сергеевна принялась стучать в двери влиятельных людей. «Постучала в дверь» и известного журналиста Константина Симонова.
Я не оговорился, представив Константина Михайловича Симонова журналистом, хотя и известным, но все же рядовым журналистом. К тому времени он уже не занимал должность главного редактора «Литературной газеты», не являлся главным редактором журнала «Новый мир».
В 1956 году состоялся знаменательный ХХ съезд КПСС, на котором был развенчан культ личности Сталина, и началось движение по отстранению от власти всех «сталинских соколов», стали отодвигать на задний план известных провластных сталинистов. Спустя два года очередь дошла и до Константина Симонова, который слыл известным приверженцем Сталина. Его отправили в Среднюю Азию на должность разъездного собственного корреспондента «Правды» по Средней Азии. Должность не ахти какая, у него и собственного кабинета не было: ему выделили рабочий стол в общей комнате с местными журналистами. Но сталинские времена остались в прошлом, никто не собирался окончательно добивать Симонова.
К 1966 году, когда состоялась встреча Елены Булгаковой с ним, Симонов получил небольшое, но все же повышение: являлся специальным корреспондентом той же газеты.
«Вот, нашла к кому обращаться?! – не удержавшись, воскликнул я. – Это же два совершенно разных человека, два антипода».
Симонов и Булгаков никогда не встречались не только из-за разницы в возрасте. Они не похожи по отношению к жизни, к искусству, к женщинам, к власти, наконец. Не стану углубляться в эту тему, потому что сегодня не об этом идет речь. Только лишь одно замечу: как мог поддержать Булгакова человек, травивший Михаила Зощенко, Анну Ахматову, Бориса Пастернака, Александра Солженицына и впоследствии Андрея Сахарова?
Сработало одно из вероятных совпадений. Инициатором встречи оказался знакомый Симонову по Ташкенту литературовед, писатель Абрам Зиновьевич Вулис. Тот и вовлек Симонова в орбиту булгаковского литературного наследия, все уши прожужжал тому, рассказывая, какой это антисталинский роман, хотя он таковым не является. Без сомнения, именно по этой причине Константин Симонов не посчитал нужным отстраняться, согласился поддержать роман и написал вступительное слово.
Не последнюю роль сыграли и теплые воспоминания о совместной постели.
Но, судя по тому, что написано в предисловии к роману, он не пожелал увидеть ту «изюминку», которую денно и нощно впрыскивали в его сознание в служебном кабинете суперэнергичный Абрам Зиновьевич Вулис и в комнате отдыха не менее активная Елена Сергеевна Булгакова, но подумал, что хуже не будет. Тем более что процесс развенчания культа Сталина еще продолжался. И отказ этой энергичной любвеобильной женщине может быть воспринят обществом как нежелание Симонова поддержать антисталинское произведение, что могло привести к новым последствиям. А то, что о негативном отношении Константина Симонова к роману Елена Сергеевна протрубила бы на всех перекрестках, – и сомневаться не приходится. Вроде бы появилась возможность выкарабкаться из ссылки, и опять туда же угодить Константину Михайловичу не хотелось.
Если сравнить в историческом аспекте две личности – Булгакова и Симонова – и задаться вопросом, кто из них более честен, то, бесспорно, Булгаков. Он отдавал себе отчет, какие времена настали и как надо себя вести, чтобы не попасть под жернова дробильной машины под названием НКВД. Но его прорывало, он не мог себя побороть, и с этим ничего не попишешь. Симонов же спокойно плыл в указанном компартией направлении. Его сослали, вспомнив прежние «грехи» – чрезмерное увлечение сталинской личностью. Одумался, исправился – заметили, вернули и опять обласкали. Известен случай, как на одной из литературных встреч в Доме писателей только один Булгаков протестовал против попытки профессора Василия Львова-Рогачевского признать значимым произведение молодого автора, пишущего о пролетарской любви: его герои во время свиданий разговаривали о мировой революции и пели «Интернационал».
* * *
Информация о том, что предисловие к первому изданию романа написано самим Симоновым, часто мелькает в прессе. А о том, что там написал прославленный писатель, на которого теперь престижно ссылаться, ничего не сказано.
Как правило, когда приводят в качестве аргумента тот или иной документ или, к примеру, предисловие, то для убедительности приводят цитаты. Хотя бы одну, а то и две-три. А в данном случае – ничего, ни слова. Я перечитал немало историй, имеющих отношение к роману, но нигде не встречал хотя бы одну строчку из симоновского предисловия. Выбрать пару строк, вырвав из контекста, конечно, можно было, но общая скептическая тональность, я бы сказал «скрытая ирония», очевидно, не позволяла это сделать.
Кстати, само предисловие заняло страницу с небольшим. Для сравнения, к одному из собраний сочинений самого Константина Симонова предисловие написал литературный критик Лазарь Ильич Лазарев, так тот не уложился в двадцать страниц, причем текст набран довольно-таки мелким шрифтом.
И что же пишет Симонов в предисловии? Давайте разбираться.
Первые строчки посвящены истории появления самого романа, уже набившей оскомину, и снова цитировать нет смысла. Далее он справедливо отмечает разносторонний талант Булгакова, как сатирика, реалиста и фантаста. И здесь появляется первая характеристика: он называет роман «причудливым». Хорошо это или плохо? Спорный вопрос. Слово «причудливый» редко используется в литературе и в быту. Иногда, когда хочется прослыть оригинальным, писатели, описывая явления природы, используют это слово: «причудливые облака», «причудливые тени», «причудливые узоры», «причудливые формы». В данном случае это словосочетание вобрало в себя положительный оттенок. А если написать «причудливый рассказ» или «причудливая повесть», то, согласитесь, осадок остается. Слово «причудливый» ассоциируется со словом «чудной». Иногда мы, давая отрицательную оценку человеку, говорим: «чудной какой-то», «причудливый какой-то», «со своими заморочками», «непонятно, что у него на уме» и т. д. Я думаю, в этом направлении и мыслил Константин Симонов, используя слово «причудливый».
Эти строки из предисловия я обязан процитировать:
«В романе есть страницы, представляющие собой вершину булгаковской сатиры, и вершину булгаковской фантастики, и вершину булгаковской строгой реалистической прозы».
С этим утверждением я абсолютно согласен. Но посмотрите, как построено предложение. Он не видит единым целым булгаковскую сатиру, реалистическую прозу и фантастику этого романа. Он перечисляет, каждый раз используя соединительный союз «и». Далее он постоянно возвращается к этой мысли: «…Переходы от одного к другому местами настолько резки, что начинают казаться швами в ткани повествования…»
Симонов пишет: «...начинают казаться швами», значит, сейчас мы прочитаем опровержение, и после запятой появится союз «но»; последует объяснение автора предисловия, мол, на самом деле, это цельное произведение, потому что... Но ничего этого не происходит. Наоборот, он продолжает развивать свою мысль о трех произведениях, имеющих иллюзорное соприкасание под одной обложкой. Он пишет, что в этом романе некоторым читателям понравится, как и ему самому, а впрочем, и мне тоже, история с Понтием Пилатом: «В мою, например, душу и в мою благодарную память после чтения романа глубже всего вторгается беспощадно точный рассказ об одном дне римского прокуратора Иудеи Понтия Пилата».
Либо любовная составляющая этого романа: «Я представляю себе, что могут быть, а точнее, не может не быть, иных читателей этой книги, с иными, чем у меня пристрастиями, которым самыми блистательными страницами романа покажется фантастическая и в то же время такая щемящая, земная история отчаянной и безраздельной любви Маргариты к Мастеру».
Среди читателей, рассуждает Симонов, могут оказаться и любители сатиры:
«Но я без всякого труда представляю себе и таких пристрастных читателей, для которых вершинами романа покажутся не его исторические и не его фантастические страницы, а совсем иные – те, на которых Булгаков-сатирик».
Все эти размышления были бы уместны, если бы речь шла о сборнике рассказов. Мол, в первом рассказе преобладает юмор, в следующем – трагедия и т. д.
Никому в голову не придет делить, к примеру, роман «Тихий Дон» на отдельные составляющие. Это огромное полотнище – единое целое, ни страницу убрать, ни слова добавить.
Ну и в конце, очевидно, не выдержав своего же «краснобайства», Симонов без никаких обиняков рубит правду-матку:
«Трудно сказать, как бы выглядел этот роман, если бы и так растянувшаяся на двенадцать лет работа над ним длилась еще и еще. Может быть, в романе были бы исправлены некоторые несовершенства, может быть, было бы додумано что-то еще не до конца додуманное или вычеркнуто что-то из того, что несет на себе сейчас печать неумеренной, избыточной щедрости фантазии. Да, может быть и так».
Константин Симонов пишет: «...были бы исправлены некоторые несовершенства», т. е. в романе имеются места, которые надо исправлять. Далее… «было бы додумано что-то еще не до конца додуманное», т. е. многие образы в лучшем случае не раскрыты, и над ними надо работать, и сам сюжет не имеет логической стройности. И последнее из этого абзаца: «или вычеркнуто что-то»... если еще и вычеркивать надо?! Можно только за голову схватиться. Симонов, исходя из изложенного выше, должен был смело и честно резюмировать: не считаю возможным публикацию этой рукописи.
А нам остается лишь удивляться тому, как после симоновского предисловия у яростных приверженцев романа и булгаковедов поднимается рука навязывать нам свое мнение, считая роман «Мастер и Маргарита» величайшим литературным явлением XX века?
Особенно возмутительна вот эта ложь: роман является «вершиной творчества Михаила Булгакова, роман, над которым он работал до последнего дня своей жизни, а умирая, сказал: «Может, это и правильно. Что я мог написать после «Мастера»?»
Приписывать эти пафосные слова умирающему человеку («Что я мог написать после «Мастера»?») могла только непорядочная личность! По версии Елены Сергеевны, последними словами Михаила Афанасьевича было очередное признание ей в любви. Пойди разберись... Скорее всего, ни эта фраза, ни признание в любви Елене Сергеевне не соответствуют истине. Если, умирая, он желал увидеть свою первую любовь, первую жену Татьяну, то о каком признании в любви к Елене Сергеевне может идти речь?
Когда Михаил Афанасьевич понял, что ему уже не «выкарабкаться», он настоятельно просил передать первой жене, что он хочет проститься с нею – вероятно, попросить прощения. Но Елена Сергеевна не была бы Еленой Сергеевной, если бы это позволила. Татьяна, несмотря на обиду, конечно, приехала бы. А в целом Михаил Афанасьевич терпел невыносимые муки: он метался по кровати и скрежетал зубами, пока душа не покинула его бренное тело.
Может быть, поживи он еще немного, сжег бы и эту версию, как он поступил с первой. Это я уже от себя добавляю. Кто знает?
А в конце предисловия, выполняя «убедительные просьбы» – вернее, под давлением Елены Сергеевны и Абрама Зиновьевича, Симонов, не скрывая своего недовольства, пишет корявое предложение:
«Булгаков дописал свой роман до конца, поставил на нем точку, и в этом смысле «Мастер и Маргарита» – произведение завершенное».
Раз точку поставил – значит, произведение завершено? Позвольте не согласиться с Константином Михайловичем. Не убеждает такая постановка вопроса. Не каждая точка фиксирует окончание работы над произведением. Как правило, за точкой следует новое предложение...
А вот это уже интереснее. Обратите внимание на фразу: «Поставил на нем точку», словно бы хотел написать «Поставил на нем крест», ведь «поставить на нем точку» имеет совершенно иной смысл. Поставить на нем точку, скорее, означает не принять, отклонить, отказаться.
Почему я считаю, что ему «нож к горлу приставили»? Да потому, что слова Симонова «Мастер и Маргарита» – произведение завершенное» не являются естественным выводом из всего прежде написанного.
Из самого текста напрашивается только один вывод, повторюсь: роман к публикации не готов. Но Симонов не сделал этого. А в конце мы видим очередной всплеск дифирамбов в адрес всего творчества Булгакова в целом, с чем я абсолютно согласен.
XI
А теперь перейдем к послесловию, написанному главным поборником романа Абрамом Вулисом. В некоторых справочниках утверждается, что он автор предисловия, но да имеющий глаза увидит, что его текст помещен после романа, т. е. является послесловием.
Начало своего размышления о роли и месте романа в русской литературе господин Вулис начинает с рассказа о том, как безжалостно кромсала советская цензура сам роман. И пишет об этом с такой болью, словно бы сам с Луны свалился.
Спрашивается: неужели он впервые столкнулся с вседозволенностью советского Главлита? И напугано-осторожное отношение к нестандартному произведению, в котором и не пахнет социалистическим реализмом, оказалось в диковинку?
«Цензурные ножницы коснулись, – пишет он, – рассуждений Воланда о москвичах на сцене театра Варьете; ревнивого восторга служанки Наташи по отношению к своей хозяйке; полета Наташи на соседе Николае Ивановиче, превращенном с помощью крема Азазелло в борова; признаний Мастера и Маргариты в своей неприкаянности».
Если вы помните, я писал о том, что в 1973 году армянское радио решило дать в эфир не имеющий, казалось бы, к политике никакого отношения мой радиоспектакль и не пропустило связку «шейк и шейх». По сюжету спектакля я оказываюсь субботним вечером в огромном дворце культуры Московского завода железобетонных изделий и труб. В кинозале идет просмотр фильма «26 бакинских комиссаров», а рядом, в танцевальном зале – вечер танцев. В фойе слышу из кинозала выстрелы, а из танцевального зала – задорную танцевальную музыку и бормочу себе под нос: «Там шейхи расстреливают комиссаров, а здесь молодежь шейк танцует», – в общем, каламбур слов. Каково же было мое удивление, когда, сидя у радио со своими друзьями, мы не услышали этот отрывок, цензура не пропустила. Понятно, у меня упало настроение. Я к редактору Рафаэлу Мартиросяну: мол, как понять, ведь это всего лишь игра слов и никакой политики. Он прочитал абзац, который сократили ревностно исполняющие свои обязанности цензоры, и согласился со мной. Уверил меня, что в следующий раз радиоспектакль выйдет в эфир без купюр. Но и в следующий раз этот абзац отсутствовал, и в последующие разы тоже. Когда же я попробовал было напомнить редактору об обещании, тот устало посмотрел на меня и сказал: «Деньги получил, вот и топай, не мешай».
Но мне простительно, в то время только-только 20 лет исполнилось, несмышленый был, а господину Вулису за сорок перевалило, удивляться с его опытом и стажем – вот это, действительно, удивительно. Он, работая в республиканской печати Узбекистана, очевидно, не раз и не два встречал цензора с машинописным текстом в руках и налитыми от злобы глазами: «Вот это нельзя-а-а-а! И это нельзя-а-а! Нельзя-а-а!»
Особенно его покоробило, что «в журнальный вариант не попали детали, рассказывающие об обнаженности героинь на балу у Воланда». Здесь только и остается аплодировать господину Вулису. Во-первых, к чему эта «обнаженность»? В романе сплошь да рядом мелькают голые женщины в публичных местах. А рядом мужчины – в смокингах. Смотрится! Спрашивается: а если накинуть на них какую-нибудь тряпку, менее доходчивым станет произведение? Нет, конечно. Когда после представления в Варьете женщины, позарившись на халявную элитную одежду, по дороге домой оказались в нижнем белье, еще понятно. А все остальные случаи появления женщин в неглиже, мягко выражаясь, вызывают удивление:
«– Удостоверений мы обычно не даем, – ответил кот, насупившись, – но для вас, так и быть, сделаем исключение.
И не успел Николай Иванович опомниться, как голая Гелла уже сидела за машинкой, а кот диктовал ей:
– Сим удостоверяю, что предъявитель сего Николай Иванович провел упомянутую ночь на балу у сатаны, будучи привлечен туда в качестве перевозочного средства... Поставь, Гелла, скобку! В скобке пиши «боров». Подпись – Бегемот.

– Да, пора, – совсем смутившись от этого, повторила Маргарита и обернулась, как будто ища накидку или плащ. Ее нагота вдруг стала стеснять ее.

– Фрида! – пронзительно крикнула Маргарита.
Дверь распахнулась и растрепанная, нагая, но уже без всяких признаков хмеля женщина с исступленными глазами вбежала в комнату и простерла руки к Маргарите, а та сказала величественно:
– Тебя прощают. Не будут больше подавать платок... Тут в открытую дверь вбежала Наташа, как была – нагая, всплеснула руками и закричала Маргарите...»
И так далее…

Помню, учась в шестом классе, мой сосед Эдуард Хроян решил поразить меня сногсшибательной новостью. Он, захлебываясь от восторга, стал мне рассказывать о том, что видел вчера по телевизору. (Они первыми приобрели приемник телевизионных сигналов звука и изображения.) Одна тетя про погоду рассказывала, потом наклонилась, и… он увидел ее груди, чем поразил меня до глубины души. Но то шестой класс и глухая провинция.
Неужто мой высокочтимый писатель Михаил Афанасьевич рассчитывал иметь читателя с мозгами тех двух шестиклассников? Не хотелось бы в это верить.
Некоторые писатели любят посмаковать на гламурных, эротических сценах, так сказать, пощекотать нервы читателю, я не сторонник этого. Почему-то мне хочется в этом плане оставаться старомодным...

XII
Как мы помним, во второй главе резко обрывается повествование, и мы попадаем в Иудею 2000-летней давности. И мы так поступим, последуем за ходом романа.
Сразу хочу отметить, что главы, посвященные Понтию Пилату и Иешуа, не относятся к романтико-приключенческой части романа, эти главы написаны с огромной претензией на серьезное документальное повествование.
Итак, литературоведы, критики и просто читатели уверены в том, что именно Понтий Пилат заказал убийство Иуды, ведь Пилат сам сказал – вернее, это есть в книге:
«...Иуду этой ночью уже зарезали.
Левий отпрыгнул от стола, дико озираясь, и крикнул:
– Кто это сделал?
– Не будь ревнив, – оскалясь, ответил Пилат и потер руки, – я боюсь, что были поклонники у него и кроме тебя.
– Кто это сделал? – шепотом повторил Левий. Пилат ответил ему:
– Это сделал я».
Все уверены, что Иуду убили по распоряжению Пилата, а я – нет. Я отказываюсь понимать природу появления фразы: «Это сделал я», поскольку не был свидетелем. То ли автором является, продолжая кружить голову читателю, Михаил Афанасьевич, то ли, дорабатывая рукопись, это сделало некое третье лицо, но берусь утверждать, что эта фраза не соответствует самому ходу повествования, не является естественным выводом из описываемых событий.
Но сначала обратимся к логике поведения героев этой части произведения. Сделав подобное заявление, судя по тому, как происходит развитие в романе, Понтий Пилат рискует поднять волну народного гнева против завоевателей Иудеи, что может иметь необратимые последствия и способно смести не только его, но и власть, представителем которой он является. Ведь Левий Матвей растрезвонит по всему региону новость, что римляне организовали убийство Иуды, а в то время молодой красавчик Иуда пользовался особым уважением у местной власти. Он помог избавиться от ненавистного иудейской вере некоего Иешуа, объявившего себя новым мессией.
Мы не должны забывать, что главная задача Понтия Пилата, как прокуратора, заключалась в обеспечении спокойствия на вверенной ему территории (добавлю от себя: в своевременном поступлении налогов в Рим. – Авт.). Посмотрите, как печется, как волнуется, в каком тревожном состоянии он ежечасно находится, опасаясь народного гнева! У прокуратора есть достаточное количество войск, чтобы утихомирить местное население при возможном народном взрыве из-за этого, выражаясь современным языком, политически незрелого заявления, но в Риме за нездоровую обстановку в регионе по голове не погладят. И это прекрасно понимает прокуратор Понтий Пилат.
Он, как государственник, не имеет права делать заявления, компрометирующие римскую власть в Иудее. И в случае, если он заказал убийство, и в случае, если он к убийству Иуды непричастен.
Посмотрим на эту проблему с другой стороны. Зачем ему это нужно? Кто такой Иуда? Всего лишь жалкий наемный работник, ловелас. Согласен, жаль Иешуа, но Пилат на своем веку столько смертей перевидел. Он, как воин, вместе с Римской армией шел по головам, покоряя народы, не успевая смывать кровь невинных жертв со своего меча или копья. Понятно, повторюсь, он осознает, что Иешуа не заслуживал казни. Запомнились уникальные способности этого юноши. Отсюда и совершенно оправданное сожаление по этому поводу, но чтобы мстить? Убивать любимчика иудейских раввинов, да еще сознаваться в этом? Уму непостижимо! Свое умозаключение я сделал, опираясь на несколько отрывков: они отрицают возможность подобного заявления, и этого текста достаточно, чтобы вас склонить на свою сторону.

XIII
Некоторые исследователи с особым пристрастием полемизируют на тему, каким по счету прокуратором был Понтий Пилат: пятым или шестым? К чему этот спор? Кроме имени прокуратора, все остальное в романе – вымысел. Решил Михаил Афанасьевич считать его пятым по счету прокуратором – и мы будем его считать пятым, и в построении нашей гипотезы будем строго идти по канве романа, абстрагируясь от «реальных» событий, описанных в древних летописях, которым тоже особо доверять не следует.
Чтобы убедить в этом читателя, немного отвлечемся от нашей темы.
До сих пор не утихает спор на тему, кем был по национальности князь Владимир Мономах. Ряд историков полагают, что он имел армянские корни, а оппоненты уверены, что Мономахи – греки.
Первая версия опирается на сообщения армянского историка XI века Аристакеса Ластивертци. Вторая высказана его современником – греческим историком Михаилом Пселлом.
Все остальное сводится к тому, чье мнение для нас является более значимым.
Если Ластивертци, тогда – да, русский князь Владимир Мономах был наполовину армянином. Хотя почему наполовину-то. Его предки Мономахи к этому времени вполне могли и разбавить свою кровь, прожив столько десятилетий в Константинополе.
Если верим Пселлу, тогда Владимир Мономах имеет греческие корни. И опять же, можно спорить об их процентном соотношении.
И в нашем случае неизвестно, какими источниками пользовался Михаил Афанасьевич, рисуя портрет Пилата. Мнение какого историка он вложил в уста начальника тайной службы? Ведь образ Пилата у Булгакова прямо противоположен тому, что написано о прокураторе в той же Википедии.
Михаил Афанасьевич показывает нам трезво мыслящего, добросовестно исполняющего свои обязанности и немного совестливого правителя.
Это не мои домыслы – это написано в романе. Вот, пожалуйста, пройдемся по тексту.
К Пилату с докладом прибывает его подчиненный, начальник тайной службы Афраний. Обратите внимание, какое почтение и заботу он проявляет о своем подчиненном.
«– Боги! – воскликнул Пилат, – да ведь на вас нет сухой нитки! Каков ураган? А? Прошу вас немедленно пройти ко мне. Переоденьтесь, сделайте мне одолжение».
Если среди читателей окажутся руководители – они согласятся со мной. Каким бы ты ни был всевластным начальником, имея в своем подчинении работника, от усердия которого зависит благоприятная обстановка на предприятии, выполнение редких сложных операций, требующих определенной сноровки и даже таланта, или выполнение плана, или нечто другое, ты волей-неволей будешь с ним предельно вежлив. Если фраза: «Кадры решают все», действительно, принадлежит Сталину, то следует признать, его трезвый взгляд на успешную работу коллектива. Мудрому правителю приходится подчас и заискивать, как в данном случае и поступает прокуратор. Понтий Пилат появился в Иерусалиме на два-три дня, а Афраний там находится постоянно, в его обязанности входит обеспечение общественного порядка. То есть от усердия последнего зависит положительная оценка работы прокуратора в глазах римских правителей, его успешная карьера. И на протяжении всей беседы он думает только об этом, говорит только о спокойствии в регионе. Вот, пожалуйста:
«– Итак, – заговорил негромко Пилат, – что можете вы сказать мне о настроении в этом городе?
Он невольно обратил свой взор туда, где за террасами сада внизу догорали и колоннады, и плоские кровли, позлащаемые последними лучами.
– Я полагаю, прокуратор, – ответил гость, – что настроение в Ершалаиме теперь удовлетворительное.
– Так что? Можно ручаться, что беспорядки более не угрожают?»
Но начальник тайной полиции не отвечает на прямо поставленный вопрос. Не пытается уверить, успокоить прокуратора.
«– Ручаться можно, – ласково поглядывая на прокуратора, ответил гость, – лишь за одно в мире – за мощь великого кесаря».
Он уходит от ответа, и Пилату ничего не остается, как, вздыхая, согласиться.
«– Да пошлют ему боги долгую жизнь, – тотчас же подхватил Пилат, и тут же добавляет, – и всеобщий мир».
Следующая фраза:
«– Помилосердствуйте, – улыбаясь, воскликнул прокуратор!.. – Каждую минуту только и ждешь, что придется быть свидетелем неприятнейшего кровопролития».
Еще:
«– Не было ли со стороны толпы попыток выражения возмущения? Это главное, конечно».
Думаю, достаточно. Как мы видим, у прокуратора – одна забота, одна мысль: мир и спокойствие в регионе. Поэтому Пилат наказывает своему подчиненному обеспечить безопасность Иуде.
Теперь более важный вопрос. Есть ли необходимость Пилату у себя во дворце вести двусмысленные речи с Афранием, опасаясь, что их подслушают? (Этой версии придерживаются практически все мои оппоненты.)
Нет в этом необходимости.
«– А он (прокуратор спрашивает об Иуде. – Авт.) чем занимается?
Афраний поднял глаза кверху, подумал и ответил:
– Он работает в меняльной лавке у одного из своих родственников.
– Ах, так, так, так, так. – Тут прокуратор умолк, оглянулся, нет ли кого на балконе, и потом сказал тихо: – Так вот в чем дело… Я получил сегодня сведения о том, что его зарежут сегодня ночью.
Здесь гость не только метнул свой взгляд на прокуратора, но даже немного задержал его…»
Обратите внимание на фразу: «...оглянулся, нет ли кого на балконе, и потом сказал тихо». То есть достаточно убедиться, что поблизости никого нет, и можно спокойно говорить о самом сокровенном, самом тайном, не для посторонних ушей.
Это важно понимать, потому что булгаковеды в один голос утверждают, что в данном случае во избежание огласки шел иносказательный разговор, имеющий тайный смысл. Что, на самом деле, Пилат не просил уберечь Иуду, а наоборот, призывал начальника тайной службы к убийству Иуды. К чему эта иносказательность, если можно, оглянувшись вокруг, послать слуг подальше, не кричать во всю ивановскую, и говори, сколько хочешь и о чем хочешь?
Еще один, более веский пример. Пилат общается с президентом Синедриона, первосвященником иудейским Иосифом Каифой на повышенных тонах.
«– Что слышу я, прокуратор? – гордо и спокойно ответил Каифа, – ты угрожаешь мне после вынесенного приговора, утвержденного тобою самим? Может ли это быть? Мы привыкли к тому, что римский прокуратор выбирает слова, прежде чем что-нибудь сказать. Не услышал бы нас кто-нибудь, игемон?
Пилат мертвыми глазами посмотрел на первосвященника и, оскалившись, изобразил улыбку.
– Что ты, первосвященник! Кто же может услышать нас сейчас здесь? Разве я похож на юного бродячего юродивого, которого сегодня казнят? Мальчик ли я, Каифа? Знаю, что говорю и где говорю. Оцеплен сад, оцеплен дворец, так что и мышь не проникнет ни в какую щель!»
Мы убедились в том, что в резиденции Пилата, в зале, где он общается c Афранием, нет причины вести иносказательные речи, опасаясь посторонних ушей. Значит, в диалоге звучала открытая, прямая тревога за судьбу Иуды, и Пилат, действительно, просил уберечь жизнь этого низкого человека.
А настойчивое возвращение к этой теме, общаясь с начальником тайной службы, говорит о том, что Пилат, по всей видимости, догадывался о злостных намерениях Афрания, о желании последнего организовать убийство Иуды и пытался предотвратить это.
И все же почему начальник тайной службы ослушался прокуратора? Да потому, что он, действительно, запланировал убийство Иуды еще до встречи с Пилатом, а с какой целью – об этом ниже.

XIV
Выйдя от Пилата, Афраний, в первую очередь выполняя указания прокуратора, организовал тайные похороны трех казненных. На то, чтобы послать повозки с инвентарем, необходимым для захоронения, ушло «не более десяти минут». «Вскорости после того, как уехали повозки с сопровождающей их командой, отбыл с территории дворца верхом и гость (Афраний) прокуратора, переодевшийся в темный поношенный хитон. Гость направился не за город, а в город. Через некоторое время его можно было видеть подъезжающим к крепости Антония, расположенной на севере и в непосредственной близости от великого храма. В крепости гость пробыл тоже очень недолго, а затем след его обнаружился в Нижнем Городе, в кривых его и путаных улицах. Сюда гость приехал уже верхом на муле».
Михаил Афанасьевич дает нам понять, что встреча в крепости Антония, на которой обсуждалось убийство Иуды, продолжалась десять минут, от силы пятнадцать, «тоже очень недолго». А теперь вопрос к читателю. Если о необходимости убить Иуду Афраний получил указание от Пилата только час-полтора тому назад, мог ли он обсудить с исполнителями заговора вот так с нуля за пятнадцать минут весь процесс покушения? Нет, конечно. Это однозначно. И спорить не надо. Время ведь не поджимало, к чему торопиться? Другое дело, когда машина запущена и осталось только внести некоторые детали. Можно уложиться в пятнадцать минут. Но дальше – больше. Афраний отправляется в Нижний Город договориться с очередной участницей покушения.
«У этой женщины Афраний пробыл совсем уже недолго – никак не более пяти минут. После этого он покинул дом и террасу, пониже опустил капюшон на глаза и вышел на улицу».
А теперь поподробнее. Ее зовут Низа, она замужняя женщина, является любовницей Иуды. В этот вечер муж уехал «по торговым делам», и она ждала Иуду, чтобы провести с ним в постели приятное время. А тут как некстати появляется Афраний, очевидно, такой же знакомый, как и Иуда, но занимающий более высокое положение. Он дает указание Низе вывести Иуду за город, где его будут поджидать убийцы. И на все про все ушло «не более минут пяти». То есть за пять минут он убедил любвеобильную даму оставить мысли о теплой постели и отправиться за город, заманивая туда красавчика Иуду, где его ожидает верная погибель? Невероятно! Жену пока за пивом пошлешь – запаришься, а тут за город тащиться надо, и с такой неблаговидной целью... По сути, он предлагает Низе стать соучастницей убийства своего возлюбленного. За пять минут это сделать нереально! С другой стороны, зачем ей это нужно?
Поставим на чашу весов две личности: Афраний – представитель страны, захватившей ее родину, поработившей народ израильский, а Иуда – свой, пользующийся покровительством высшего духовенства, своим поступком предотвративший раскол иудейской веры, а потому всеобщий любимчик, красавец, к тому же еще и ее любовник. Можем ли мы гарантировать, что она, встретив Иуду, не шепнет ему на ухо: «Беги, тебя убить хотят!», и выложит весь разговор с Афранием Президенту Синедриона, первосвященнику иудейскому Иосифу Каифе. И тогда у Афрания будут, ох, какие большие проблемы.
Определенно с ней уже была договоренность, и пяти минут хватило бы для уточнения некоторых деталей. Но здесь еще одна нестыковка. Зачем нужно Низе одеваться, выходить в город, чтобы «случайно» встретить Иуду, если он сам часом позже должен к ней прийти?
«На том самом углу, где улица вливалась в базарную площадь, в кипении и толчее его обогнала как бы танцующей походкой идущая легкая женщина в черном покрывале, накинутом на самые глаза. Обгоняя молодого красавца, эта женщина на мгновение откинула покрывало повыше, метнула в сторону молодого человека взгляд, но не только не замедлила шага, а ускорила его, как будто бы пытаясь скрыться от того, кого она обогнала.
Молодой человек не только заметил эту женщину, нет, он узнал ее, а узнав, вздрогнул, остановился, в недоумении глядя ей в спину, и тотчас же пустился ее догонять. Едва не сбив с ног какого-то прохожего с кувшином в руках, молодой человек догнал женщину и, тяжело дыша от волнения, окликнул ее:
– Низа!
Женщина повернулась, прищурилась, причем на лице ее выразилась холодная досада, и сухо ответила по-гречески:
– Ах, это ты, Иуда? А я тебя не узнала сразу. Впрочем, это хорошо. У нас есть примета, что тот, кого не узнают, станет богатым... (Это русская поговорка. Не могла Низа ее использовать. – Авт.)
Волнуясь так, что сердце стало прыгать, как птица под черным покрывалом (а этому образу – «сердце стало прыгать, как птица под черным покрывалом» – любой классик-поэт стал бы аплодировать! – Авт.) Иуда спросил прерывающимся шепотом, опасаясь, чтобы не услышали прохожие:
– Куда же ты идешь, Низа?
– А зачем тебе это знать? – ответила Низа, замедляя шаг и надменно глядя на Иуду.
Тогда в голосе Иуды послышались какие-то детские интонации, он зашептал растерянно:
– Но как же?.. Ведь мы же условились. Я хотел зайти к тебе. Ты сказала, что весь вечер будешь дома...»
Вот она ему у порога и нашептала бы, мол, иди за город в такое-то место и жди меня, я скоро буду.
Какой можно сделать вывод? Все участники покушения еще до встречи Афрания с Пилатом знали о своем участии в заговоре, дали согласие, а начальнику тайной службы пришлось мотаться по городу, чтобы согласовать некоторые детали. Вот на это и достаточно было 10–15 минут в первом случае и пять минут во втором.
Очевидно, верные прокуратору люди донесли ему о коварном замысле начальника тайной службы, и прокуратор, не раскрываясь, пытался одернуть подчиненного, вынудить прекратить опасные шашни у него за спиной.
Теперь вопрос. А зачем начальнику тайной службы это нужно? Можно ответить, но для начала посмотрим, кто он, вернее, каким его нам рисует автор:
«Надо полагать, что гость прокуратора (начальник тайной службы Афраний. – Авт.) был склонен к юмору. Но по временам, совершенно изгоняя поблескивающий этот юмор из щелочек, теперешний гость широко открывал веки и взглядывал на своего собеседника внезапно и в упор, как будто с целью быстро разглядеть какое-то незаметное пятнышко на носу у собеседника. Это продолжалось одно мгновение, после чего веки опять опускались, суживались щелочки, и в них начинало светиться добродушие и лукавый ум».
О таких людях мы говорим: он себе на уме, человек с двойным дном. Как правило, у подобных личностей за пазухой «имеется камень», и сложно предугадать его действия: он стремится добросовестно выполнять свои обязанности или копает под своего руководителя с целью скинуть его и занять престижное кресло.
Беседуя, прокуратор снова возвращается к мысли, которая его беспокоит.
«Да, но вернемся к делам. Прежде всего, этот проклятый Варравван вас не тревожит?»
Показательна реакция подчиненного.
«Тут гость и послал свой особенный взгляд в щеку прокуратора».
Однако Понтий Пилат – солдат, а вернее, солдафон, он в этих тонкостях не разбирается и не замечает того, что наш современный клерк отметил бы сразу.
Пилат не унимается, он вновь возвращается к необходимости обеспечивать спокойствие в Иудее.
«– Дело заключается в следующем: хотя мы и не можем обнаружить (в данное время, по крайней мере) каких-либо его поклонников или последователей, тем не менее ручаться, что их совсем нет, нельзя.
Гость внимательно слушал, наклонив голову.
– И вот, во избежание каких-нибудь сюрпризов, – продолжал прокуратор, – я прошу вас немедленно и без всякого шума убрать с лица земли тела всех трех казненных и похоронить их в тайне и в тишине так, чтобы о них больше не было ни слуху ни духу».
Обычно авторы исторических романов предпочитают использовать лексику того времени, фразы, словосочетания, устаревшие, а то и позабытые слова, что придает произведению особый колорит. Выражение «ни слуху ни духу» собственно русское, возникло в результате замены одного из компонентов оборота «ни слуху ни вести» в середине XII века и в данном контексте режет ухо. Михаил Афанасьевич не мог этого не знать и тем более не мог использовать. С полной уверенностью могу заявить, что это выражение «ни слуху ни духу» в романе появилось после Булгакова.
Продолжая беседу, Пилат снова возвращается к проблеме мира и спокойствия в регионе:
«– Итак, третий вопрос. Касается этого, как его... Иуды из Кириафа.
Тут гость и послал прокуратору свой взгляд и тотчас, как полагается, угасил его...»
И опять прокуратор не заметил этого. Он продолжает убеждать Афрания предпринять серьезные меры для сохранения стабильного мира в Ерушалаиме.
«– Я обязан предвидеть все. Такова моя должность, а пуще всего я обязан верить своему предчувствию, ибо никогда оно еще меня не обманывало. Сведения же заключаются в том, что кто-то из тайных друзей Га-Ноцри, возмущенный чудовищным предательством этого менялы, сговаривается со своими сообщниками убить его сегодня ночью...
– Вообразите, приятно ли будет первосвященнику в праздничную ночь получить подобный подарок?
– Не только не приятно, – улыбнувшись, ответил гость, – но я полагаю, прокуратор, что это вызовет очень большой скандал».
Согласитесь, в данном случае улыбка совершенно неуместна, если за нею не кроется нечто другое.
«– И я сам того же мнения. Вот поэтому я прошу вас заняться этим делом, то есть принять все меры к охране Иуды из Кириафа...»
Как мы уже знаем, Афраний поступает прямо наоборот. Он организовывает убийство Иуды именно с целью вызвать народный гнев, что не осталось бы незамеченным в Риме.
По моему твердому убеждению, Михаил Афанасьевич планировал развивать эту тему, придав ей детективную форму. Нас ожидала увлекательная история, связанная с отстранением от должности Понтия Пилата и водворением на его место начальника тайной службы Афрания....

XV
Выдержка № 1 из послесловия Абрама Вулиса
«Предупреждая вопрос читателя: мол, что Карапетян хочет от Вулиса, Вулис тут при чем, если о Булгакове идет речь? Отвечу. Важно разобраться с господином Вулисом, чтобы понять, почему он ухватился за рукопись, которую ему предложила прочитать Елена Сергеевна, что им двигало? Ведь он является одним из виновников сегодняшней шумихи вокруг романа.
Итак, знает ли сам господин Вулис, о чем этот роман? Вроде бы знает. Прочитаем первые строчки его послесловия. «Мастер и Маргарита» – лучшее творение Булгакова, очень своеобразное, подчас странное, и все же – лучшее».
Ну, не бывает в природе лучшим странное или странным лучшее – не бывает! В слове «странный» есть хорошая доля негатива, так сложилось. Итак, он сравнивает роман со всем литературным наследием Булгакова и приходит к выводу, что это лучшее произведение писателя.
Во-первых, я не согласен с утверждением господина Вулиса о том, что роман «Мастер и Маргарита» – лучшее произведение Булгакова, а во-вторых, я берусь утверждать, что сам господин Вулис не знает, о чем этот роман. И спрашиваю себя: на каком основании тогда он дает наивысшую оценку этому произведению?
Пожалуйста, объясняю. В том же послесловии тот же Вулис пишет: «И завершил (Булгаков. – Авт.) свой жизненный труд романом, который, бесспорно, лучше всего пояснили бы авторские воспоминания. Увы, когда роман подошел к концу, не стало единственного человека, кто мог бы его с безграничным правом и исчерпывающим знанием толковать». То есть он расписывается в том, что он не понимает, о чем идет речь в романе, и требуется дополнительное разъяснение автора. Но вот какая беда: умер Михаил Афанасьевич не ко времени, и теперь никто не может господину Вулису объяснить, что же автор хотел сказать, чего добивался, когда нагромождал мыслимых и немыслимых героев и помещал их в мыслимые и немыслимые обстоятельства.
Как-то Михаил Афанасьевич оказался в театре Мейерхольда смотрел про коммунистическую, слегка запутанную пьесу. Он уходя оставил следующую запись: ” Пускай - гений. Мне все равно. Но не следует забывать, что гений одинок, а я - масса. Я - зритель. Театр для меня. Желаю ходить в понятный театр”
Мне придется ответить Михаилу Афанасьевичу: ” А я желаю читать понятные книги”


Помню, на презентации романа «И дольше века длится день», широко известного в широком кругу в самом широком понимании (простите за каламбур. – Авт.), Чингиза Айтматова одна дама встала с намерением задать вопрос. Она, не скрывая своего желания обратить на себя внимание, не спешила с вопросом: поправила прическу, одернула неприлично короткую юбку, пытаясь прикрыть пухлые колени, ибо сидящие в одном ряду с ней мужчины бесцеремонно уставились в оное место. Показательно выставила перед собой расписанный золотом блокнот и ручку, окаймленную тем же драгоценным металлом и, постучав ручкой по блокноту, стала прокуренным томным голосом, закатывая глаза, нашептывать нечто бессвязное, а в конце выдавила: «Уважаемый Чингиз Торекулович, не могли бы вы все же сказать нам, о чем ваш роман?»
Маститого классика советской прозы вопрос удивил, он и ответил, пожимая плечами: «Собственно говоря, все, что я хотел сказать, изложено в книге».
Аналогичный вопрос, теперь уже в письменной форме, задает господин Вулис. Но одно дело – гламурная девица, на губах которой грамм триста ярко-красной помады, той позволительно, прочитав роман, не понять, о чем это произведение; другое – когда подобный вопрос задает журналист, главный, повторюсь, поборник самого романа. Ни в какие рамки не лезет! И господину Вулису ничего не остается, как объявить роман, который он не понимает, выдающимся явлением русской – советской прозы.
А как у него рука поднялась таскать по издательствам рукопись, которую он не понимает, да еще подставлять уважаемого мною, скорее его творчество, Константина Симонова?
Попадись мне господин Вулис, я бы выложил все, что о нем думаю, а впрочем, я этим сейчас и занимаюсь.

XVI
Сам роман начинается с оживленной беседы в парке, на скамейке поэта Ивана Николаевича Понырева, пишущего под псевдонимом Бездомный, с Михаилом Александровичем Берлиозом, председателем правления одной из крупнейших московских литературных ассоциаций, сокращенно именуемой МАССОЛИТ, редактором толстого художественного журнала о христианстве. Далее мы увидим косвенное подтверждение тому, что речь идет о Московском отделении Союза писателей СССР. Каждый из нас может припомнить случаи полемики на эту тему в кругу своих друзей, близких. Согласитесь, там баталии и пожарче бывают, особенно если хорошо поддатые оппоненты вышли из-за стола покурить на балкон в ожидании, когда хозяйка-именинница сменит посуду.
У Антона Чехова есть замечательная фраза, цитирую по памяти: «Если в первом акте на стене висит ружье, то в третьем оно должно выстрелить». То есть каждое движение, каждое действие должно быть сделано с определенной целью и иметь определенные последствия.
На экранах нередко появляются фильмы о пришельцах, своеобразных инопланетных захватчиках. Так они атакуют нашу землю с определенной целью: либо с желанием поработить человечество, либо наесться от пуза. Смысл какой-то должен быть. Стучит к нам в дверь сосед, он в первую очередь сообщает, что ему надо, зачем он решил нас потревожить: то ли хозяйка за солью послала, то ли ножовка понадобилась, то ли третьего не хватает, сосед за углом нетерпеливо ждет.
А с какой целью появился в московском парке сатана – мне до сих пор не ясно. Будем разбираться.
Появился загадочный герой романа по имени Воланд – вернее, высветился из ниоткуда, и подсел к литераторам. Представился:
– Я – специалист по черной магии.
«На тебе!» – стукнуло в голове у Михаила Александровича.
– И... и вас по этой специальности пригласили к нам? – заикнувшись, спросил он.
– Да, по этой пригласили, – подтвердил профессор и пояснил: – Тут в государственной библиотеке обнаружены подлинные рукописи чернокнижника Герберта Аврилакского, X века, так вот требуется, чтобы я их разобрал. Я единственный в мире специалист».
Охотно верю: раз он единственный специалист, то кого же еще приглашать? Помилуйте, а чего он тогда целую «свиту» с собой приволок? Нужно отметить, что «свита» появилась позднее, в процессе работы над произведением, исходя из неких соображений автора, но это обстоятельство не снижает интереса к вопросу.
Воланду надлежит, всего-то,  явиться в библиотеку, взять в руки подлинную рукопись чернокнижника Герберта Аврилакского, и объяснить любопытным сотрудникам, смысл написанного, а потому нет никакого резона ему топать в библиотеку в сопровождении особого эскорта.
А впрочем, я берусь объяснить за Михаила Афанасьевича, с какой целью Воланд не один отправился в командировку.
Помню случай. Я работал заведующим организационным отделом ЦК профсоюза работников культуры Армении. Получили депешу из Москвы, мол, принимайте гостей – двух журналистов из Никарагуа. Из телефонного разговора выясняется, что прилетают семь человек. Самолет приземлился. Знакомимся. Два никарагуанца, один переводчик, один представитель особого отдела. И еще три гламурные девицы... Оказалось, их довеском прикрепили, чтобы командировочные деньги отработать. Они, пытались показать свою востребованность, театрально ахали и охали,  выражая глубокую озабоченность неудовлетворительным состоянием армянских профсоюзов и громко смеялись, слушая анекдоты армянского радио.
Быть может, нечто подобное и здесь происходило? А как иначе объяснить? Станут Коровьев-Фагот подобострастно страницы перелистывать, кот Бегемот свечку держать, Азазелло рожу корчить, а Гелла, обязательно в обнаженном виде, пританцовывать на глазах у изумленных посетителей библиотеки. И все при деле.
Но особо ломать голову не стоит, потому как Воланд на протяжении всего романа больше не вспомнит о цели своего визита, о государственной библиотеке. Хорошо, Воланд не помнит, а Михаил Афанасьевич? Он-то должен помнить, обязан помнить!
Более того, когда соответствующие органы принялись расследовать преступную деятельность Воланда и его подельников, стали обращаться в театральные органы и совершенно забыли о государственной библиотеке, которая должна бы, в свою очередь, обеспокоиться отсутствием командированного к ним иностранного специалиста.
Я и в этом случае готов объяснить, почему Воланд не появился в библиотеке. Удивляюсь, как критики не увидели очевидное, ведь разгадка на поверхности лежит. Воланд обиделся. Он не появился в библиотеке, потому что руководство библиотеки не забронировало для него люкс-номер в гостинице Метрополь и ему пришлось самому думать о крыше над головой. Правильно поступил... Я бы тоже обиделся. Вот он и, плюнув на подлинные рукописи чернокнижника Герберта Аврилакского, X века, отправился за новыми приключениями. Дальнейшие события выстроились в некую логическую последовательность, действие совершается по принципу ручейка, который сам себе прокладывает дорогу. На вопрос Берлиоза:
«– А... где же вы будете жить?
– В вашей квартире, – вдруг развязно ответил сумасшедший и подмигнул».
Булгаков уже вошел в раж, предложил жить председателю правления одной из крупнейших московских литературных ассоциаций, сокращенно именуемой МАССОЛИТ, редактору толстого художественного журнала в коммунальной квартире.
И делит он кухню с санузлом, – подумать только! – не с каким-нибудь слесарем третьего разряда, а с директором театра Варьете Степаном Лиходеевым. Согласен, в Москве того времени, да и по всей стране в целом, наличие даже однокомнатной квартиры считалось неслыханной роскошью, но не для высокопоставленных чиновников, какими являлись оба функционера. И тот и другой, без сомнения, разъезжали по Москве на служебных автомобилях, во всяком случае, о Степане Лиходееве есть такая информация:
«– Машину зря гоняет казенную! – наябедничал кот, жуя гриб».
И вдруг коммунальная квартира! Но Михаил Афанасьевич, с издевкой воспринимая советские порядки, решил не упустить случая лишний раз подтрунить над ней. Представляю, как он ухмылялся, помещая в коммуналку советских господ Степана Лиходеева и Михаила Александровича Берлиоза. Особое удовлетворение он испытывал, изгаляясь над своим непосредственным руководителем по литературному «цеху».
В то же время критик Латунский, очередной герой Булгакова, всего лишь член правления МАССОЛИТа, подчиненный Михаила Александровича Берлиоза, проживал в многокомнатной квартире элитного дома «Драматург и литератор». В одной, как известно, стоял рояль, и еще упоминается спальня, но это не все. Автор пишет: «...Какие именно окна квартиры Латунского? Несомненно, что это были пять темных окон на углу здания, в восьмом этаже». Значит, мы имеем дело как минимум с четырьмя комнатами. Если к этому приплюсовать, что Латунский не имел семьи, то, стало быть, жил один. Самое время воскликнуть: «О-го-го, хорошо устроился!»
Заработки литературного критика небольшие: это не толстые книги с многотысячными тиражами и с огромным гонораром, а очерки, заметки в газетах и журналах и скромная зарплата, если он состоит на службе. Между тем он жил на широкую ногу, его квартирой управляла домработница. Это надо же! Также роскошно живут еще трое членов правления: поэт Двубратский и литераторы Квант и Бескудников. А, повторюсь, глава той же организации в коммуналке прозябает. Станиславский сказал бы: «Не верю!»
Объяснить выбор Воланда тем, что эта квартира имеет дурную славу, конечно, можно, но...
Всегда всему, как мы убедились, можно найти объяснение. Было бы желание. (Насколько оно логично, это другой вопрос)
* * *
Но, чтобы завладеть коммунальной квартирой с двумя не совсем простыми жильцами, «иноземным преступникам» нужно избавиться от владельцев. И «воландовцы», недолго думая, отправляют Степана Лиходеева в Ялту, а Михаилу Александровичу секир башка делают. Спрашивается: к чему такой разный подход к одной и той же проблеме? Чем лучше директор театра или чем хуже редактор журнала? Почему одного отправляют в Ялту, а второго укладывают в гроб? Где объяснение? На какой странице искать? Не ищите – бессмысленно. А впрочем, булгаковеды с легкостью объяснят, что Степка отправился в Ялту, а Мишка – в гроб, чтобы показать торжество гуманистических идей и победу добра над злом в этом эпохальном романе, лучшем романе ХХ века не только среди писателей, проживающих в пределах границы постсоветского пространства, но и расселившихся вдоль нее по ту сторону!
Ну и по цепочке... Раз Лиходеев является директором театра Варьете, то, отложив в сторону первоначальную цель визита в Москву причудливых героев, автор отправляет их в театр. Воланд и администрация театра подписывают договор на семь спектаклей, хотя на афише значится надпись: «Сегодня и ежедневно в театре варьете сверх программы: профессор Воланд. Сеансы черной магии с полным ее разоблачением». Но отбарабанили «воландовцы» всего один вечер на сцене театра Варьете и, как в случае с подлинной рукописью чернокнижника Герберта Аврилакского из государственной библиотеки, благополучно забыли театр и помчались за новыми похождениями. Кстати, вечер в театре Варьете изложен в романе раньше Великого бала у сатаны, но по хронологии описываемых событий вечер в театре Варьете состоялся позже Великого бала, однако не буду забегать вперед.
Обратите внимание и на это предложение: «Сеансы черной магии с полным ее разоблачением». А мы увидели хотя бы одно разоблачение? Предел-то должен быть непоследовательным поступкам героев романа? Хотя, именно отсутствие логики и присутствие неразберихи в действиях основных фигурантов и в самой канве романа побуждает читателей и булгаковедов додумывать за автора, искать особый смысл в простых, а порою, и несуразных строчках.

XVII
Казни Иешуа посвящена целая глава. Она так и называется «Казнь».
Есть ли смысл спрашивать у булгаковедов, о чем эта глава? Казалось бы, нет. И все же спросим: «О чем эта глава?» – «Ну... это... Как его... Ну, понятно ведь о чем... Чо спрашиваешь?»
А вот потому и спрашиваю, что непонятно!
Давайте разбираться. Только не удивляйтесь! В главе под названием «Казнь» нет самой казни. Начало главы посвящено подготовке войск внутренней службы к казни, с намерением предотвратить возможные народные волнения. Причем подробно описано перемещение каждой роты, подразделения кавалерии и прочих войск сдерживания, до мелочей описано каждое движение. На это ушло шесть из 14 страниц. Да что там войска! Автор не обошел своим вниманием и прочую живность, оказавшуюся в этот день на Лысой горе (место казни). Причем описано так, словно бы эти животные являются героями, если не всего романа, то уж точно этой главы:
«За цепью двух римских кентурий оказались только две неизвестно кому принадлежащие и зачем-то попавшие на холм собаки. Но и их сморила жара, и они легли, высунув языки, тяжело дыша и не обращая никакого внимания на зеленоспинных ящериц, единственных существ, не боящихся солнца и шныряющих меж раскаленными камнями и какими-то вьющимися по земле растениями с большими колючками».
Не забыть бы. Так же подробно описано, как под палящим солнцем страдают от жажды воины, как они утоляют свою жажду:
«Маленький командир алы со взмокшим лбом и в темной от пота на спине белой рубахе, находившийся внизу холма у открытого подъема, то и дело подходил к кожаному ведру в первом взводе, черпал из него пригоршнями воду, пил и мочил свой тюрбан. Получив от этого некоторое облегчение, он отходил и вновь начинал мерить взад и вперед пыльную дорогу, ведущую на вершину».
Или вот еще:
«Командир желал показать своим кавалеристам пример выносливости, но, жалея солдат, разрешил им из пик, воткнутых в землю, устроить пирамиды и набросить на них белые плащи. Под этими шалашами и скрывались от безжалостного солнца сирийцы. Ведра пустели быстро, и кавалеристы из разных взводов по очереди отправлялись за водой в балку под горой, где в жидкой тени тощих тутовых деревьев доживал свои дни на этой дьявольской жаре мутноватый ручей».
Не могу не восхититься строчкой «в жидкой тени тощих тутовых деревьев»...
На шестой странице на авансцене появляется Левий Матвей, преданный ученик Иешуа. Тот до конца главы мечется среди войск и народа, стремясь каким-то образом облегчить страдание своего учителя, оградить его от длительных мучений. Бесцельные метания Левия Матвея продолжаются до тринадцатой страницы. Лишь на последней автор вскользь упоминает Иешуа всего лишь словами: «Когда истек четвертый час казни», и тот, постепенно угасая, терпит немыслимые муки. Но и в этом случае речь идет о страдании не Иешуа, а того же Левия.
«Когда истек четвертый час казни, мучения Левия достигли наивысшей степени, и он впал в ярость. Поднявшись с камня, он швырнул на землю бесполезно, как он теперь думал, украденный нож, раздавил флягу ногою, лишив себя воды, сбросил с головы кефи, вцепился в свои жидкие волосы и стал проклинать себя».
Надеюсь, я вас убедил в том, что в главе «Казнь» самой казни нет, а впрочем, вы сами можете убедиться в этом, обратившись к книге.
Остается только недоумевать, почему так произошло. Ведь нашел же возможность Михаил Афанасьевич описать даже состояние собак, ящериц, «шныряющих меж раскаленными камнями». А вот рассказать нам, как распяли Иешуа, руки не дошли.
Можем ли мы поверить в то, что, подробно рисуя второстепенные картины, уделяя внимание страданиям ученика Левия Матвея, не посчитал нужным хотя бы в двух словах описать казнь самого учителя Иешуа. Да не может такого быть!
Никогда не поверю, чтобы Булгаков не воспользовался возможностью пощекотать нервы читателю, описывая немыслимые муки ни в чем не повинного Иешуа.
Посмотрите, с какой щемящей душу подробностью описал Михаил Афанасьевич смерть редактора Михаила Александровича Берлиоза:
«Осторожный Берлиоз, хоть и стоял безопасно, решил вернуться за рогатку, переложил руку на вертушке, сделал шаг назад. И тотчас рука его скользнула и сорвалась, нога неудержимо, как по льду, поехала по булыжнику, откосом сходящему к рельсам, другую ногу подбросило, и Берлиоза выбросило на рельсы.
Стараясь за что-то ухватиться, Берлиоз упал навзничь, несильно ударившись затылком о булыжник, и успел увидеть в высоте, но справа или слева – он уже не сообразил, позлащенную Луну. Он успел повернуться на бок, бешеным движением в тот же миг подтянув ноги к животу и повернувшись, разглядел несущееся на него с неудержимой силой совершенно белое от ужаса лицо женщины-вагоновожатой и ее алую повязку. Берлиоз не вскрикнул, но вокруг него отчаянными женскими голосами завизжала вся улица. Вожатая рванула электрический тормоз, вагон сел носом в землю, после этого мгновенно подпрыгнул и с грохотом и звоном из окон полетели стекла. Тут в мозгу Берлиоза кто-то отчаянно крикнул – «Неужели?..» Еще раз, и в последний раз, мелькнула Луна, но уже разваливаясь на куски, и затем стало темно.
Трамвай накрыл Берлиоза, и под решетку Патриаршей аллеи выбросило на булыжный откос круглый темный предмет. Скатившись с этого откоса, он запрыгал по булыжникам Бронной.
Это была отрезанная голова Берлиоза».
Мне думается, страницы, описывающие саму казнь Иешуа, оказались в числе утерянных, либо, что, скорее всего, Михаил Афанасьевич, увлекшись описанием похождений Мастера и Маргариты, оставил отрывок на потом. А «потом» и не сложилось. Вполне возможно, что Елена Сергеевна заметила образовавшуюся брешь, но самостоятельно восстановить не решилась. Существенный разрыв в повествовании еще раз убеждает нас в том, что мы имеем дело с сырым материалом, над которым еще работать и работать…

XVIII
Из воспоминаний самого Булгакова. Однажды он в узком кругу прочитал несколько страниц, распечатанных старшей сестрой Елены Сергеевны Ольгой, реакция была однозначной: «Ты что, всерьез собираешься это публиковать?!»
Елена Сергеевна, рассказывая о том, как готовилась рукопись, не пожелала указывать имя сестры... Она пишет: «...Был отдан какой-то безвестной машинистке, и та перепечатала его в пяти экземплярах».
Она не называет имя сестры по той простой причине, что Ольга печатала отрывки, а не роман в целом. А укажи имя Ольги, пришлось бы с ней объясняться, когда же разрозненные отрывки превратились в завершенное произведение.
Здесь мы также наблюдаем отсутствие логики. Допустим, все же рукопись готова, все 500 страниц налицо, зачем нужно было искать «безвестную машинистку», когда могла бы напечатать старшая сестра Елены Сергеевны? Всем понятно, что «безвестная машинистка» не стала бы ради красивых глаз трудиться неделю, если не больше. Нужно ей заплатить, но если семья Булгаковых платежеспособна, почему не предложить эту работу Ольге и ей заплатить? Вопросы… Вопросы… Вопросы…

XIX
А теперь обратимся к булгаковедам, выражаясь ультрасовременным языком, разного калибра. Начнем, если можно так выразиться, с мемориальной статистики, предложенной своим читателям редакцией 24СМИ. Редакторский коллектив, желая подтвердить сверхнеобычность произведения «Мастер и Маргарита», вроде как по секрету сообщил своим читателям о том, что с романом «Мастер и Маргарита» и самим Михаилом Булгаковым часто связывают всевозможные мистические слухи. По словам суеверных артистов, нечто таинственное или даже трагическое происходит каждый раз, когда произведение хотят экранизировать или представить в виде спектакля. И сотрудники редакции предложили читателю взглянуть на список актеров сериала Владимира Бортко «Мастер и Маргарита», вышедшего на экраны в 2005 году. Оказывается, по состоянию на 21 января 2019 года, т. е. спустя 14 (!) лет, умерло шесть человек: Кирилл Лавров, Александр Абдулов, Андрей Толубеев, Владислав Галкин, Илья Олейников и Валерий Золотухин. Конечно, жаль актеров, но, если учесть, что в сериале задействовано 162 актера, эта цифра не выглядит столь внушительной.
Но критик продолжает удивлять читателя. «Не каждый режиссер, – пишет он, – отважится на экранизацию «Мастера и Маргариты». Всем известно, что это произведение окутано мистической тайной и роковые последствия могут настигнуть любого, кто попытается вновь оживить это действие. Режиссер Владимир Бортко оказался не из суеверных и в 2005 году выпустил на экраны 10-серийный фильм по одноименному роману Булгакова.
Но почему же критик умолчал о том, что по сей день (по состоянию на 30 июня 2022 года) в полном здравии находятся все, исключительно все авторы фильма? Перечисляю: режиссер и сценарист Владимир Владимирович Бортко (род. 7 мая 1946 г.), композитор Игорь Евгеньевич Корнелюк (род. 16 ноября 1962 г.), Валерий Валентинович Мюльгаут (род. 25 мая 1961 г.), монтажер Леда Александровна Семенова (род. 25 июня 1939 г.).
Более того, в 1970 году в Финляндии режиссер Сеппо Валин, а вслед за ним поляк Анджей Вайда в 1972-м сняли кинокартины по библейским главам «Master and Margarita» без каких-либо мистических препятствий («Пилат», «Пилат и другие»). Успешно и спокойно прошли и экранизации всего романа у югославского режиссера Александра Петровича (1972) и поляка Мацея Войтышко (1988). Эка невидаль! Позвольте вас спросить: и где здесь мистика? Все мы смертны. Участие в фильме не является индульгенцией на вечную жизнь. Не думаю, чтобы Владимир Бортко нечто подобное обещал артистам и другим лицам, имеющим отношение к сериалу. Тем более из предложенного редакцией 24СМИ списка один актер по две пачки сигарет в день выкуривал, следующий не просыхал, и остальных молодыми назвать никак нельзя.
А вот пример из антимистики (если это слово до сих пор не употреблялось, то считайте меня автором. – Авт.): Валентин Гафт прожил, по нашим понятиям, если и немного, то и немало лет – 85 с небольшим. Так, он участвовал в двух экранизациях «Мастера и Маргариты», в первый раз в роли Воланда, во второй – первосвященника Каифы. И после последней работы прожил более 15 лет!
Спросить бы администрацию редакции 24СМИ: зачем вы так дурно поступаете? Ради увеличения читательской аудитории используете нечестные приемы, попутно поднимая до небес и так уже зашкаливающий ажиотаж вокруг романа?

XX
Я перечитал немало письменных свидетельств критиков, булгаковедов и прочих заинтересованных лиц о произведении и хочу прокомментировать их. Читателей приглашаю в свидетели. Давайте так договоримся: при возможности не буду указывать имена авторов, поскольку всю информацию черпаю из открытых источников, вам при желании определить автора совсем не сложно. Какая разница – Иванов это или Петров. Вполне допускаю, что это серьезные литературоведы, и тем не менее их имена мало что скажут рядовому читателю. К тому же это не обоснованные умозаключения, а не всегда понятный набор восторженных отзывов, порою искажающих саму суть произведения.
Своевольно трактуя действия героев, а иногда и домысливая, они вроде как соревнуются между собой, кто круче исказит смысл романа.
Я не мог не сделать исключения Константину Симонову и ученому-литературоведу Абраму Вулису, поскольку они оказались «повивальными бабками» самого романа.
* * *
Некий товарищ, то ли любитель, то ли профессионал-булгаковед с пафосом, очевидно, мурлыча от удовольствия себе под нос, написал мне: «А вы знаете, что слово «галстук» в романе использовано 39 раз и написано не с буквой «к», а с буквой «х»?
Этим и озадачил меня. Пришлось, во-первых, наверстывать упущенное в молодые годы, стал изучать этимологию этого слова. Действительно, слово галстук в XIX веке некоторые авторы писали с буквой «х». А во-вторых, считать, сколько раз упомянут галстух в романе, но сколько раз использовано это слово – я пересчитать не смог. Однако цифра 39 – явный перебор, поскольку герои романа редко появляются в цивильных костюмах.
Помню, в институте на первом курсе преподаватель ошарашил студентов следующим откровением. Он, желая показать взаимосвязь всего окружающего, сообщил, что в гранате (фрукт) имеется ровно 364 зерна. А я засомневался, решил посчитать. И до половины не дошел, а цифра уже зашкаливала. Думаю, это из той же серии.
Я обратил внимание, что слово галстук/х в романе пишется и так и эдак. В одном лишь случае уловил логический смысл употребления слова галстух: увидел намек на крылатую фразу «Столыпинский галстух», что означает смерть через повешение.
Этот случай имел место быть во сне Никанора Ивановича Босого о валютчиках, не готовых добровольно расстаться с инвалютой. Я бы назвал этот сон самым зловещим местом в романе. Никанор Иванович спит и видит изъятие у населения, или, точнее, добровольную сдачу, иностранной валюты государству. В мужской колонии, в небольшом зале, напоминающем театр, на глазах у остальных осужденных валютчиков и с их одобрения на сцену выходят один за другим друзья по несчастью и выворачивают свои карманы. Кто-то отнекивается, пытается часть перепрятать, но всевидящее око в лице конферансье все знает и все видит. Он разоблачает не полностью покаявшихся товарищей.
«– Восемнадцать тысяч долларов и колье в сорок тысяч золотом, – торжественно объявил артист, – хранил Сергей Герардович в городе Харькове в квартире своей любовницы Иды Геркулановны Ворс, которую мы имеем удовольствие видеть перед собою и которая любезно помогла обнаружить эти бесценные, но бесцельные в руках частного лица сокровища. Большое спасибо, Ида Геркулановна».
Надо же, подумал я, за 600 с лишним километров от Москвы иметь любовницу. Обычно любовницы в соседнем подъезде живут. Утром в шортах выбегаешь на улицу и минут через
40–45 возвращаешься совсем уставший. А в данном случае только на дорогу кучу денег выложишь. И чего ради...
Обратите внимание на фразу: «...эти бесценные (в смысле для государства), но бесцельные в руках частного лица сокровища».
Булгаков поддакивает насилию, творимому в те годы. Даже раскулачивание местного населения в начале прошлого столетия видится детским лепетом по сравнению с тем, что он описывает и оправдывает в этом отрывке. Ну, не могут не вызвать бурю гнева у нормального человека эти строки:
«– Сергей Герардович, вот уже полтора месяца вы сидите здесь, упорно отказываясь сдать оставшуюся у вас валюту, в то время как страна нуждается в ней, а вам она совершенно ни к чему».
А сон продолжается, и, чтобы окончательно принудить валютчиков добровольно передать советским органам свои сбережения, потому как золото не картошка, которую спрятать сложнее, Никанору Ивановичу Босому снится певец во фраке и белом галстуке. Он исполняет арию из оперы «Скупой рыцарь» композитора Сергея Рахманинова на слова Александра Пушкина о рыцаре, который, не желая расстаться со своим золотом и брильянтами, погибает. И, завершая пение, он падает на пол, и показательно срывает с себя галстух.
Затем появляется тот же конферансье и выступает с назидательной речью.
«– Мы прослушали с вами в замечательном исполнении Саввы Потаповича «Скупого рыцаря». Этот рыцарь надеялся, что резвые нимфы сбегутся к нему и произойдет еще многое приятное в том же духе. Но, как видите, ничего этого не случилось, никакие нимфы не сбежались к нему, и музы ему дань не принесли, и чертогов он никаких не воздвиг, а, наоборот, кончил очень скверно, помер, к чертовой матери, от удара на своем сундуке с валютой и камнями. Предупреждаю вас, что и с вами случится что-нибудь в этом роде, если только не хуже, ежели вы не сдадите валюту!»
В этом отрывке я вижу прямое одобрение государственной политики в отношении своих граждан. Возьму на себя смелость утверждать, что переход Булгакова от, мягко выражаясь, подтрунивания над советской властью к откровенному преклонению перед ней, произошел благодаря давлению со стороны Елены Сергеевны, которая, как известно, являлась внештатным сотрудником НКВД. (Невестка, жена старшего сына Дзира Трубельская в своих воспоминаниях открытым текстом сообщает, что ее свекровь – Елена Сергеевна – являлась агентом НКВД. – Авт.)
И мыслимое ли это дело, чтобы автор повести «Собачье сердце» взялся за пьесу «Батум» о юношеских годах великого кормчего советского образца? Но это произошло.
Диву даюсь, с чего решили господин Вулис и другие считать роман «Мастер и Маргарита» антисталинским произведением?!!

XXI
Но едем дальше. Вот очередной перл другого автора: «Его Иешуа, этот удивительный образ обычного, земного, смертного человека, проницательного и наивного, мудрого и простодушного, потому и противостоит как нравственная антитеза своему могущественному и куда более трезво видящему жизнь собеседнику, что никакие силы не могут заставить его изменить добру». Со стороны посмотреть – классное предложение. Но проницательный разве может быть наивным? Наивный разве может быть мудрым? К чему это нагромождение эпитетов?
Как понять: «никакие силы не могут заставить его изменить добру». В чем заключалось его добро? Хотя бы один пример приведите. Что, он помог старушке улицу перейти? Или соседу-инвалиду дров наколол? Сообразно своему представлению, рассказывал кому угодно утопическую идею о братстве, дружбе, доброте… Всего лишь.
У того же автора читаем: «Вот почему, не снимая со своего героя его личной вины, он сам, автор, страдает вместе с ним – он любит его и протягивает ему руку».
Одна известная личность выдвинула идею о дружбе и взаимопонимании автора со своими героями. Мысль понравилась, вот каждый второй теперь ее и повторяет, разумеется, в своем изложении. А зачем страдать, любить, протягивать герою руку, если ты автор? Взял ручку в руки, зачеркнул и по новой написал всего-то делов.
* * *
А как вам этот абзац?
«Вообще в произведениях Булгакова легкой смертью умирают лишь легковесные, бесполезные люди: Берлиоз в «Мастере и Маргарите», Фельдман в «Белой гвардии». Тем же, чья жизнь имеет смысл не только для них самих, перед уходом из нее выпадают большие муки – будь то бродячий иудейский писатель Иешуа Га-Ноцри или русский писатель Михаил Афанасьевич Булгаков».
Умудриться назвать Михаила Александровича Берлиоза, председателя правления одной из крупнейших московских литературных ассоциаций, сокращенно именуемой МАССОЛИТ, редактора толстого художественного журнала о христианстве, легковесным и бесполезным человеком, нужно, ох, как постараться. Но можно ли его смерть считать легкой? И в целом на каком основании автор дает столь уничижительную оценку Михаилу Александровичу Берлиозу, в романе ведь ничего этого нет. По сути, беспочвенное оскорбление. Надо бы подать в суд на этого горе-литературоведа за оскорбление литературного героя.
Я ранее процитировал отрывок, в котором Михаил Афанасьевич, демонстрируя присущую ему филигранную работу со словом, показал, как Берлиоз боролся за свою жизнь. Такую смерть разве можно назвать легкой?
А то, что критик Иешуа Га-Ноцри в писатели записал, будем считать, что мы и не заметили.
Очередной товарищ упражняется в умении писать ни о чем:
«И в истории московских похождений Воланда, и в духовном поединке Иешуа с Понтием Пилатом, и в драматической судьбе Мастера и Маргариты неумолчно звучит один объединяющий их мотив: вера в закон справедливости, правого суда (лучше «правового» суда), неизбежного возмездия злу. Справедливость в романе неизменно празднует победу».
Откуда он взял победу справедливости, неизбежного возмездия злу? Примеры бы привел, хотя бы один, а так – голословное утверждение. Быть может, редактору толстого журнала Михаилу Александровичу Берлиозу московские врачи пришили голову, и он как ни в чем не бывало отряхнул трамвайную пыль с пиджака и отправился на заседание? Или Аннушка, вся в слезах, явилась домой, а на столе стоит банка с подсолнечным маслом, да вдвое больше той, которая разбилась? Или на суде над вагоновожатой в алой повязке появился тот же редактор и попросил освободить водителя трамвая, поскольку, он, как видите, жив и здоров? А вагоновожатая в сердцах бросилась ему на шею? А как быть с женщинами, которые оказались раздетыми на улице? Могу еще перечислять, примеров достаточно.
* * *
Перейдем к следующему булгаковеду.
«Итак, не только сама история взаимоотношений Понтия Пилата и Иешуа, но и то, как она была выражена мастером в слове (он отождествляет Мастера с Булгаковым, так что ли? Если нет, то мы о произведении Мастера слышали, но не читали. Зачем морочить голову читателям? – Авт.) – представляет собой некую объективную реальность, не вымышленную, не сочиненную, а угаданную Мастером и перенесенную им на бумагу».
Что меня здесь смущает. Первое: мне до сих пор казалось, что все вокруг нас субъективно. И второе: значит, описанная история Понтия Пилата с Иешуа (читай – Иисуса Христа. – Авт.) не вымысел, не сочинение, а объективная реальность, которую угадал автор? Представляю, как бы удивился Мастер/Булгаков, услышав такое умозаключение. «Надо же! – сказал бы он, – а я и не предполагал, что я такой крутой!»
* * *
А теперь обратим внимание на следующего товарища, потому как у прежнего написано много, но все остальное в том же духе.
«Образцом следования нравственной заповеди любви является в романе Маргарита. В критике отмечалось, что это единственный персонаж, не имеющий двойника в мифологическом сюжете повествования». В нашем случае какой сюжет можно отнести к мифу? История Мастера с Маргаритой мифом не является. Авантюристы – Воланд с командой, также далеки от мифа. Остается один Иешуа, больше некому. Но он не раздваивается, мы не видели его на московских улицах. В конце романа раздваиваются Мастер с Маргаритой, но это уже из другой оперы. Непонятно, кого имел в виду автор. Мог бы данный критикан и пару примеров привести, рука бы не отсохла. Читаем дальше: «Тем самым Булгаков подчеркивает неповторимость Маргариты и владеющего ею чувства, доходящего до полного самопожертвования».
Пытаюсь понять: если бы у Маргариты имелся двойник, то владеющих ею чувств было бы недостаточно до полного самопожертвования. Так?
Но автору данного эссе не до нас, он чешет дальше, не унимается: «Пилат у Булгакова наказан не за то, что он санкционировал казнь Иешуа. Если бы он совершил то же самое, находясь в ладу с самим собой и своим понятием о долге, чести, совести, за ним не было бы никакой вины. Его вина в том, что он не сделал то, что, оставаясь самим собой, должен был сделать. Вот за что он подлежит суду высших сил. Не за то, что отправил на казнь какого-то бродягу, а за то, что сделал это вопреки себе, вопреки своей воле и своим желаниям, из одной только трусости».
Повторяю начало этой фразы: «Пилат у Булгакова наказан». Кем наказан? Когда наказан? За что наказан? Согласен, что, отправив на смерть, по сути, невинного, он лишил себя возможности иметь под рукою человека, обладающего экстрасенсорными способностями, который мог бы периодически избавлять его от головной боли. Он пытался сохранить жизнь Иешуа, не переступая рамки закона. Сделал все, что в его силах, и вы этому свидетели. Он был искренне убежден, и я с ним согласен, что бунтовщик и убийца Варравван являлся большей опасностью для общества во вверенном ему регионе, чем Иешуа, человек со странностями, витавший в облаках и не причинивший другим зла. Пилат сожалел о смерти последнего, но не более. Допускаю, что тот и во сне мог присниться. Но о каком наказании Пилата идет речь? В романе нет даже намека на это. Угрызение совести имеет место быть, но возводить его сочувствие в ранг наказания – это перебор.
И то, что Понтий Пилат струсил, не соответствует истине. Конечно, в романе обыгрывается слово «трусость». Автор, прямо не указывая, как бы подводит нас к этой мысли. Но Понтий Пилат мог бы сохранить жизнь Иешуа, только преступив закон. Он на такое пойти, повторяюсь, как государственник, не мог, потому что поставлен именно защищать закон. А судя по описанию боя, в котором удалось сохранить жизнь Марку, прозванному Крысобоем, Понтию Пилату в храбрости не откажешь. Оставим в покое этого литературного критика, перейдем к другому.
* * *
«Мастер тоже остается верен себе до конца во многом, почти во всем. Но все-таки кроме одного: в какой-то момент, после потока злобных, угрожающих статей, он поддается страху. Нет, это не трусость, во всяком случае, не та трусость, которая толкает к предательству, заставляет совершать зло. Мастер никого не предает, не совершает никакого зла, не идет ни на какие сделки с совестью. Но он поддается отчаянию, он не выдерживает враждебности, клеветы, одиночества, он сломлен, ему скучно, и он хочет в подвал. Вот поэтому он и лишен света…»
А теперь разобраться бы, что здесь написано: «Мастер тоже остается верен себе до конца», понятно, но затем идет уточнение, «во многом», т. е. не до конца. И, завершая предложение, автор пытается переосмыслить прежде сказанное, делает очередное уточнение: «...почти во всем». То есть в одном предложении дважды сам себя корректирует, исправляет. Не могу удержаться.

Анекдот
«– Правда, что Иванов выиграл в лотерею 500 рублей?
– Правда, но не 500 рублей, а 50, и не в лотерею, а в преферанс, и не выиграл, а проиграл, и не Иванов то был, а Петров. А в остальном все О’k».

Следующее предложение этого абзаца сообщает нам откровенную ложь. Это неправда, в романе нет «потока угрожающих статей». Ему никто не угрожает, потому как нет оснований для этого. И поддается страху он совершенно по другой причине. Произошел срыв на нервной почве, когда Мастер не решился войти в свою квартиру, в которой играл патефон и, по всей видимости, кроме возлюбленной Маргариты там еще кто-то находился. Он оказался на грани помешательства и решил добровольно, несмотря на лютый мороз, отправиться в психбольницу. В больнице убеждаются в необходимости заняться лечением нового пациента и помещают его в 118 или в 18 палату. (Михаил Афанасьевич не успел определиться, в какой палате лежать Мастеру.– Авт.) По дороге он испугался бродячей собаки, а потому, о какой сделке с совестью может идти речь? Это умозаключение тоже не есть правда. Далее... «Он не выдерживает враждебности, клеветы». Неправда это! В романе никто не клевещет на него.
* * *
«Воланд наказывает Берлиоза, вероятно, по нескольким причинам. Во-первых, Берлиоз – атеист, он не верит в Бога. А во-вторых, Берлиоз является председателем литературной организации МАССОЛИТ, в которой состоят тысячи бездарных литераторов. И сам Берлиоз, вероятно, – не самый талантливый литератор».
Наказывает, т. е. убивает. Нужно вещи называть своими именами. Значит, он убивает редактора потому, что тот атеист? Еще и руководитель литературного объединения, в котором полно бездарных писателей? Или все же, как показано в романе, с целью в коммунальной квартире кровать освободить? Сожалею, что Воланду не попался на глаза написавший эти строки критик-булгаковед. По его шее точно трамвай скучает.
* * *
Перейдем к следующему «булгаковеду» и обратим внимание на его своеобразное толкование природы появления имени главной героини романа:
«У многих, прочитавших роман, создается впечатление, что Маргарита – это некая романтическая натура, героиня пушкинских или тургеневских произведений. Но корни этого образа лежат намного глубже. В романе подчеркнута связь Маргариты с двумя французскими королевами. Одна из них – всем известная королева Марго, жена Генриха IV, чья свадьба обернулась кровавой Варфоломеевской ночью. Об этом темном действе, кстати, есть упоминания в романе. Маргарита по дороге на Великий бал у Сатаны встречает толстяка, который, узнав ее, обращается к ней со словами: «Светлая королева Марго». (не вижу никакой связи между фразой «светлая королева Марго» и женой Генриха IV. – Авт.). В образе Маргариты литературовед также находит сходство и с другой королевой – Маргаритой Наваррской, одной из первых французских женщин-писательниц».
Вон куда загнул: приплел всех Маргарит, кого знает и не знает. Но раз пошла такая пьянка, и я желаю внести свою лепту. Я решаю поддержать автора, потому как неожиданно увидел прямую связь еще и... с Маргаритой Абрамовой из Нижнего Новгорода, с которой у меня был роман, кстати, не менее жаркий, чем у героев булгаковского произведения. Но это не все, справедливость, т. е. истина (а истина всего дороже), требует вспомнить двух советских поэтесс: Маргариту Алигер и Маргариту Агашину, еще и Святую Маргариту Антиохийскую, мученицу III века, в придачу. В памяти сохранилась и моя однокурсница, тоже Маргарита, вот только фамилию запамятовал. Кстати, Маргарита Агашина была женой поэта Виктора Урина, которого я хорошо знал. Он является одним из героев моего романа «Немногое из того, что было...». Что касается Маргариты Алигер, то с ее дядей, инженером-технологом Мироном Павловичем, несмотря на его страстную влюбленность в математику, я никогда не встречался. Но не знаю, как вы, а я усматриваю и в этом случае нечто мистическое: неуловимую связь между мной и через перечисленных выше Маргарит и математика Мирона Павловича с булгаковской Маргаритой. Читатель также оказывается незримо причастным, вдыхая запах краски этого текста. Вот она, мистика!
Но одного автора я все-таки вынужден назвать, потому что она, быть может, одна из самых титулованных булгаковедов. Ее имя Лидия Яновская, она является лауреатом премии журнала «Вопросы литературы» за 2010 год, куда уж более! Почему я решил озвучить ее имя? Да потому, что когда я прочитал, как она проводит параллель между Понтием Пилатом и Иосифом Сталиным, меня затрясло, как пулемет Максим. Понтий Пилат не смог спасти невинного молодого человека, хотя и пытался, используя свой авторитет и влияние. А все остальное время, отведенное ему в романе, он мысленно возвращался к этому случаю, у него душа болела за Иешуа. Но в случае со Сталиным даже смерть собственного сына не омрачила его настроение. Как можно сравнивать эти две личности?!
Чтобы не уделять больше положенного внимания ее «откровениям», разберем лишь пару фраз. «Уже отмечено, что проза Булгакова многозначна, как сама жизнь, и уже поэтому соблазнительно многонаправлена». Начнем с этой части предложения: «проза Булгакова многозначна, как сама жизнь». Выходит, у других писателей проза однозначна? Зачем возводить в ранг авторского умозаключения элементарную истину? Представим двух докторов математических наук, которые начнут свой спор с фразы: «Ежели к двум прибавить два, получится четыре». А во второй половине предложения мы читаем: «и уже поэтому соблазнительно многонаправлена». Я не могу понять, что здесь написано. Получается проза Булгакова соблазнительно направлена. Она хоть понимает смысл слова «соблазнить»? Что, ее никогда не соблазняли? Я неплохо знаю произведения Булгакова, но никак не удается мне соблазнительно многонаправиться. Действительно, можно свихнуться.
Продолжаем читать. Опять натыкаемся на элементарную истину, возведенную в ранг авторского умозаключения: «Юный читатель, непредубежденный и стихийно сохраняющий образное мышление детства, берет из романа столько, сколько ему по силам».
На что я, возмущаясь, отвечаю: «Но это же свойственно всем людям, каждая личность усваивает новый материал по мере своих возможностей. Надо ли было это особо подчеркивать?»
«Он (юный читатель) в бесконечно многослойной образности романа радостно схватывает наполненный фантазией верхний слой. А иногда зачерпывает и второй, и третий – поглубже. И его восприятие при этом верно и абсолютно лишено фальши, даже если не очень полно и не слишком глубоко».
Спросить бы у госпожи Яновской: это художественное произведение или нечто похожее на математическую задачу тысячелетия, которую решил российский математик Григорий Перельман?
«И его восприятие при этом верно и абсолютно лишено фальши». Если его восприятие верно, то оно уже лишено фальши и ни к чему одну и ту же мысль дважды повторять.
Молодой человек «схватывает наполненный фантазией верхний слой. А иногда зачерпывает и второй, и третий – поглубже». Что это за слои, откуда она их взяла? Это роман или угледобывающая шахта? Далее следует: «Даже если не очень полно и не слишком глубоко». Если не слишком глубоко – значит, поверхностно; если поверхностно, то утверждать, что «его восприятие при этом верно и абсолютно лишено фальши», никак нельзя.
Вот еще строка, заслуживающая особого внимания: “Булгаковеда же (а в булгаковеды загадочным образом идут люди, напрочь лишенные образного мышления) сбивает эта самая многонаправленность романа..”
Вы прочитали, что она написала? Вы услышали, что вы вслух или про себя прочитали?
Повторяю: «...а в булгаковеды загадочным образом идут люди, напрочь лишенные образного мышления». Вот так и появилась наука «Булгаковедение», в которую идут люди, «напрочь лишенные образного мышления». Все, в чем Яновская упрекает остальных булгаковедов, в первую очередь относится именно к ее творчеству.

XXII
Выдержка 2 из послесловия Абрама Вулиса
Продолжаем следить за развитием мысли основного, более грозного «виновника» появления романа на литературной орбите. Речь идет о господине Вулисе. Здесь, как говорится в известной пословице: «Чем дальше в лес, тем больше дров». Только держитесь крепче за стулья.
«Вводя в произведение своих героев-наблюдателей, которые призваны проникнуть в суть осмеиваемых явлений, сатирик, естественно, ждет от этого обслуживающего персонала предельной расторопности. Чем больше инициативы проявит герой-наблюдатель, чем более подвижным он будет, тем рельефней осуществится сатирический замысел, тем шире окажется диапазон произведения».
Выходит, по Вулису Булгаков ждет от своих героев «предельной расторопности»? Я правильно понял? То есть герои романа живут вообще и конкретно гуляют по Москве не по воле автора, а, скорее, помимо его воли? Вот тебе и мистика, высший пилотаж! Он почему-то в этом абзаце назвал героев романа еще и наблюдателями – заметьте, во множественном числе (потом он это слово начисто забудет, как и до этого не помнил. – Авт.). А по моему разумению, наблюдателями являются не герои, а сам автор, раз не он диктует условия, не он указывает своим «питомцам», как им надлежит поступать в том или ином эпизоде. К примеру, коту бежать за трамваем или за автобусом, а может, в такси нырнуть и по этому случаю рубль в десятку превратить, чтобы расплатиться? Получается, Михаил Булгаков к описываемым в романе событиям не имеет никакого отношения, он всего лишь наблюдает, в смысле ждет от своих героев «предельной расторопности». Если Михаил Булгаков здесь ни при чем, тогда и на обложке, согласно концепции господина Вулиса, надо бы написать «Наблюдатель Михаил Булгаков», а то мы все пытаемся ему авторство романа приписать.
К тому же неправду пишет господин Вулис: слово «наблюдатель» в романе используется только один раз, и применено оно к посторонней, неизвестной личности, не имеющей никакого отношения к героям произведения. Придется процитировать этот абзац полностью, чтобы мои оппоненты не обвинили меня в попытке вырвать из контекста фразу и переиначить ее смысл:
«Если бы не рев воды, если бы не удары грома, которые, казалось, грозили расплющить крышу дворца, если бы не стук града, молотившего по ступеням балкона, можно было бы расслышать, что прокуратор что-то бормочет, разговаривая сам с собой. И если бы нестойкое трепетание небесного огня превратилось бы в постоянный свет, наблюдатель мог бы видеть, что лицо прокуратора с воспаленными последними бессонницами и вином глазами выражает нетерпение, что прокуратор не только глядит на две белые розы, утонувшие в красной луже, но постоянно поворачивает лицо к саду навстречу водяной пыли и песку, что он кого-то ждет, нетерпеливо ждет».
Добавлю от себя, что в это время прокуратор во дворце находился один. Но, похоже, не всегда господин Вулис придерживается избранной концепции. В данном предложении мы видим, что Булгаков все же делает усилия как-то воздействовать на поступки своих героев: «И очень характерно, что писатель во второй книге романа подсказывает или даже навязывает Пилату поступок, не зафиксированный...» Опять неправда! Нет в романе второй книги, есть вторая часть, что не одно и то же! То есть Булгаков вступает в диалог со своим героем и... «подсказывает или даже навязывает». Как сосед соседу по лестничной клетке объясняет: мол, помирись ты со своей женой, который день в не глаженных брюках ходишь, бутербродами питаешься. Но на этом господин Вулис не успокаивается, он обнаруживает, что «эстетическая правда образов берет верх над автором в тех случаях, когда он пытается подчинить своих героев логической схеме». М-да, сложновато.
А что такое эстетика? Если верить справочникам, то эстетика есть философское учение о сущности и формах прекрасного в художественном творчестве. Вот так-то! Еще раз прочитаем: «эстетическая правда образов берет верх над автором...» То есть эстетическая правда не дала автору написать произведение, в котором герои пребывали бы согласно логической схеме, задуманной автором. А я все голову ломаю, почему в произведении не вижу логики в поведении героев (об этом еще поговорим. – Авт.)?.. Но и это не все, в следующем абзаце Булгаков, наоборот, полностью контролирует поведение своих героев, которые не в силах выйти за рамки дозволенного автором: «Почти до самой развязки так и не встретившись, Мастер и Воланд вместе вершат суд над добром и злом, но каждый в свое время и каждый по-своему – в соответствии с теми возможностями, которыми наделил их автор». А какие, по книге, были возможности у Мастера? Да никакие. Абсолютно. Одно недоумение вызывает этот отрывок.
В двух словах история Мастера. Сблизился с Маргаритой, написал роман, который отклонили. И, как показывает нам автор, отклонили по делу. Попал в психушку, а оттуда вместе с возлюбленной отправляется в мир иной. Все!!!
Затем господин Вулис продолжает развивать свою идею о гениальности произведения, которое, как он сам утверждает, не понял, добирается до самого сатаны и ошарашивает нас новым откровением. Правда, здесь он уходит в пространные размышления, как бы отвлекаясь от романа, но если текст помещен в послесловии к роману, то его суждения имеют прямое отношение к этому произведению. Я так думаю! «Есть, однако, фигура, стоящая в этом ряду особняком, – сатана в различных его воплощениях... И она... обычно вовлекает в орбиту сатиры самые существенные проблемы бытия, решительно влияет и на способ повествования. В произведении, куда пожаловал сатана, любые чудеса перестают быть чудесами». Во-первых, как понять «в произведении, куда пожаловал сатана»? О каком произведении идет речь? Речь идет о любом произведении, в которое соблаговолит пожаловать сатана? К чему эти пространные размышления, если речь идет о романе «Мастер и Маргарита»? Да ладно, это не так важно. А дальше интереснее: «решительно влияет и на способ повествования». То есть сатана стоит за спиной Булгакова и диктует ему свои условия. Так что ли? Или вот это: «куда пожаловал сатана, любые чудеса перестают быть чудесами». В данном случае, по утверждению господина Вулиса, роль сатаны не творить чудеса, а наоборот, ликвидировать, гасить, на нет сводить? Замечу, что чудеса не обязательно имеют положительный оттенок. Ряд христианских святых, включая Макария Египетского и Иоанна Кассиана, утверждали, что дьявол способен сотворить любое чудо. Мне непонятно, оставляю на усмотрение читателя. А раз непонятно – значит, гениально. Ух, какое гениальное предложение, прямо аж дух захватывает!

ХХIII
Я пытаюсь самому себе найти объяснение, почему автор вагоновожатую часто называет вожатой, и не могу. Бывает, написал слово, не подумав, и оно «притихло», осталось никем не замеченным, но в романе это слово повторяется не один раз. Значит, автор использует его намеренно. Но зачем? Конечно, можно догадаться, о чем речь идет, но зачем догадываться? В нашем сознании слова «вожатый», «вожатая» привязаны исключительно к пионерскому движению и только.
«Да-да-да! Ведь вожатая была женщина?! Что же это такое? А?»
«...Берлиоз не вскрикнул, но вокруг него отчаянными женскими голосами завизжала вся улица. Вожатая рванула электрический тормоз…»
«Утихли истерические женские крики, отсверлили свистки милиции, две санитарные машины увезли: одна – обезглавленное тело и отрезанную голову в морг, другая – раненную осколками стекла красавицу вожатую; дворники в белых фартуках убрали осколки стекол и засыпали песком кровавые лужи, а Иван Николаевич как упал на скамейку, не добежав до турникета, так и остался на ней».
Быть может, в 40-е годы водителя трамвая называли вожатым? Но источников, подтверждающих это, я не обнаружил.
Не могу не восхититься и этой фразой: «отсверлили свистки милиции»! Это уже из области высокой поэзии.
* * *
Интересен и следующий отрывок у Вулиса:
«Булгаков, безусловно, верил в то, что жизнь человека на земле не сводится к его плоскому, двухмерному земному бытию. Что есть еще какое-то иное, третье измерение, придающее этой земной жизни смысл и цель».
Действительно, Михаил Афанасьевич не обходит стороной эту тему. Его не покидает желание блеснуть своими знаниями еще и в этой области.
«– Нет, – ответила Маргарита, – более всего меня поражает, где все это помещается? – она повела рукой, подчеркивая при этом необъятность зала.
Коровьев сладко ухмыльнулся, отчего тени шевельнулись в складках у его носа.
– Самое несложное из всего! – ответил он. – Тем, кто хорошо знаком с пятым измерением, ничего не стоит раздвинуть помещение до желательных пределов».
Но никого из критиков не заинтересовало, с чего это Михаила Афанасьевича понесло в следующие измерения нашей жизни?
А я поясню, дело вот в чем. Среди знакомых Михаила Афанасьевича особое место занимал ученый-конструктор Георгий Лангемак, создатель реактивного миномета «Катюша», один из пионеров ракетной техники (кстати, автор слова «космонавтика»). Он занимался, наряду с другими исследованиями, проблемой четвертого (не третьего и не пятого) измерения и поделился своими размышлениями об этом с Булгаковым. Последний, чтобы показать свою эрудированность, не придав значения, о каком по счету измерении рассказывал Георгий Эрихович, вписал в роман реплику о третьем измерении, затем решил «превзойти» Георгия Лангемака и заговорил о пятом измерении. А критики-воздыхатели уцепились за это «измерение», увидев в творчестве писателя научное предвидение, недоступное пониманию рядовых читателей, членов республиканских, областных, городских и сельских библиотек.
Поместил я ее лишь с одним намерением: побудить читателя призадуматься, кто делает погоду, люди с каким мышлением взялись анализировать литературное наследие Булгакова.
Натыкаюсь на еще более впечатляющее умозаключение, сделанное одним из авторов предисловия к книге Михаила Булгакова, изданной в 1988 году. В главного персонажа произведения он нарядил… поэта Бездомного. Сказать-то сказал, но, предусмотрительно озираясь, со ссылкой на другого не менее «маститого», к сожалению, безымянного литературоведа:
«В нашей критической литературе уже было высказано правильное предположение, что роман этот более всего обращен к прозревшему Иванушке Бездомному-Поныреву. Едва ли не для него разыгралась вся эта история Мастера и Маргариты».
Ужас!!! Определить поэта Ивана Бездомного основным героем, ради которого все вертится в романе?! Точно крыша поедет. Вот все, что я могу сказать по этому поводу. Зачем он назвал поэта именем Иванушка? В одном абзаце в ходе всего повествования Михаил Афанасьевич называет его Иванушкой:
«– Скончался сосед ваш сейчас, – прошептала Прасковья Федоровна, не будучи в силах преодолеть свою правдивость и доброту, и испуганно поглядела на Иванушку, вся одевшись светом молнии.
Но с Иванушкой ничего не произошло страшного. Он только многозначительно поднял палец и сказал:
– Я так и знал! Я уверяю вас, Прасковья Федоровна, что сейчас в городе еще скончался один человек. Я даже знаю кто, – тут Иванушка таинственно улыбнулся, – это женщина».
А вот поди ж ты, не осталось незамеченным.
Тот же автор признается: «Существует множество толкований знаменитого романа, и в том числе режиссерами театра и кинематографа».
Резонно возникает вопрос: а почему в этом вы видите позитив? Огромная толпа народу не может прийти к единому мнению, это говорит только об одном: произведение несовершенно. Как ни странно, толкуя о романе кто во что горазд, они в то же время единодушно твердят: «Это гениально!»
И еще одна реплика: этого достаточно, так как я думаю, подозреваю, что не только у меня, но и у читателя может поехать крыша. Но потерпите, немного осталось: «Любовь никак не влияет на природу сатаны, ибо на самом деле судьба гениального Мастера предопределена Воландом заранее».
Еще раз перечитаю эту строчку: «...ибо на самом деле судьба гениального Мастера предопределена Воландом заранее». А теперь по слогам, может быть, мне показалось? «Судь-ба ге-ни-аль-но-го Мас-те-ра». Нет, не показалось. Все, что имеет гениальный мастер в кавычках, – это непринятая издательством рукопись. И если после этого он гениальный, то мне давно пора уже памятники ставить!
* * *
Но я оговорился, когда написал, что это последний комментарий, теперь я прошу слова, надеюсь, и мне, как автору этого опуса, позволительно высказать свое «глубоко продуманное философское суждение», которое по тональности хорошо впишется в перечисленные выше высказывания разных булгаковедов.
«Величайший роман «Мастер и Маргарита» изобилует примерами торжества добра над злом, о чем нам повествуют целые слова и предложения, расположенные между точками и запятыми. В этом и заключается победа гуманизма над мещанством, истоки которого упираются в многоточия.
Особо хочу отметить парные знаки препинания – кавычки, они удачно вписываются в роман везде, где идет подтверждение мысли о необходимости бороться со всяким злом. Сообразно этому происходит на страницах произведения накал страстей, когда, не покладая рук, борются исключительно все герои, в том числе и Мастер со своей Маргаритой. Более того, рядовые читатели, поклонники Булгакова могли не обратить внимания, а нас, сведущих людей, на мякине не проведешь. Мы заметили мистическое явление: у каждой третьей, седьмой, девятой и т. д., вплоть до 1951-й запятой, нижняя часть этого знака препинания несколько вниз вытянута, а верхняя – соответственно, вверх. И что удивительно, внешне они совершенно не отличаются от остальных запятых. Поставь рядом шестую и седьмую запятые – один к одному. А разница есть! Просто не каждый способен заметить. Людям недалекого ума это неподвластно. И неважно, на каком языке опубликован роман. На бенгальском, малайском или армянском. Издатели и знать не знают об этой катавасии, а она существует. Чем не мистика, чем не торжество разума и торжественная победа добра над низменными чувствами? То-то и оно!..»
Но это не все, потерпите!
«Совершенно не бессистемно, как может показаться на первый взгляд, в романе расположены восклицательные знаки, что лишний раз свидетельствует о неуемной жажде автора творить добро руками своих героев. Мы не можем не заметить, что вся книга пропитана ими, они красноречиво говорят нам, объясняют, что сталинская Москва погрязла в мещанстве, бытовухе, люди превращаются в мелочных стяжателей. К примеру, запятые в романе помимо своей основной функции взвалили на себя еще и заботу обо всех обездоленных людях. И внимание, со стороны автора к своим героям гарантировано ровно настолько, насколько ему позволят сами герои и знаки препинания. Быть может, тире и дефисов несколько больше, чем надо бы, может быть, автор и сам бы убрал часть знаков препинания, поживи чуть больше отведенного ему злополучной судьбой времени, или добавил бы с десяток восклицательных и несколько вопросительных знаков, этого нам теперь не дано узнать, но это нисколько не умаляет достоинства гениального романа, являющегося самым читаемым и почитаемым произведением на Южном Кавказе, в Киргизии и в Эстонии».

XXIV
В романе сплошь да рядом встречаются несогласованные предложения, стилистические ошибки. Что касается грамматических ошибок, их также немало, но в романе, опубликованном в соцсетях, грамматические ошибки встречаются очень часто, а в книжных изданиях иногда отсутствуют, корректоры издательств самостоятельно, прежде чем спустить рукопись в типографию, исправляют их. Поэтому я не заостряю внимание на орфографии. Но вот что запомнилось: в книге, изданной в Минске, «киевского дяди» написано с большой буквы.
Диву даюсь, если, как утверждает Елена Сергеевна, у нее на руках после смерти мужа осталась готовая рукопись, то можно было за 26 лет хотя бы орфографическими ошибками заняться, отредактировать текст, обратить внимание на стилистику, а также исправить места, в которых имеет место алогизм, а не только бегать по кабинетам литературных боссов.
Перечислю лишь немногое, только то, что попалось на глаза. Сам я по натуре рассеянный и корректорскими способностями не обладаю, поэтому уверен, ошибок намного больше, чем я обнаружил. Привожу примеры по книге «Белая гвардия, Мастер и Маргарита», выпущенной в 1988 году издательством «Белорусская Советская Энциклопедия имени Петруся Бровки».
Сидят в парке поэт с редактором и беседуют...
«Речь эта, как впоследствии узнали, шла об Иисусе Христе. Дело в том, что редактор заказал поэту для очередной книжки журнала большую антирелигиозную поэму».
А спустя несколько строк речь идет уже о рассказе:
«А то выходит по твоему рассказу, что он действительно родился!..»
Может быть, сложится впечатление, будто я придираюсь, но согласитесь, поэму никто рассказом не называет, не принято.
«Бывал, бывал и не раз! – вскричал он, смеясь, но не сводя несмеющегося глаза с поэта, – где я только не бывал!»
Само по себе предложение корявое, ухо режет и глазам больно от этой тавтологии «смеясь... несмеющегося». В любом случае я бы написал «не смеющихся глаз».
«Но, – продолжал иноземец, не смущаясь изумлением Берлиоза и обращаясь к поэту, – отправить его в Соловки невозможно по той причине, что он уже с лишком сто лет пребывает в местах значительно более отдаленных, чем Соловки, и извлечь его оттуда никоим образом нельзя, уверяю вас!»
Я бы написал «сто лет с лишним».
«Опять-таки виновата была, вероятно, кровь, прилившая к вискам и застучавшая в них, только у прокуратора что-то случилось со зрением».
Я бы убрал «и застучавшая в них», потому как достаточно фразы «кровь, прилившая к вискам», чтобы понять степень взволнованности человека. Вторая часть предложения «только у прокуратора что-то случилось со зрением» не согласуется с первой. Нужно это предложение разделить на две части. В первой части дописать концовку, а во второй – добавить начало.
«И опять передернуло Берлиоза. Откуда же сумасшедший знает о существовании киевского дяди? Ведь об этом ни в каких газетах, уж наверно, ничего не сказано. Эге-ге, уж не прав ли Бездомный? А ну как документы эти липовые? Ах, до чего странный субъект. Звонить, звонить! Сейчас же звонить! Его быстро разъяснят!»
Надо бы написать «Ему быстро разъяснят» или, скорее всего, «С ним быстро разберутся».
«Но горевать долго не приходилось, и Степа набрал номер в кабинете финдиректора Варьете Римского».
Двоякое впечатление оставляет это предложение. То ли Степа находился в кабинете и оттуда звонил, то ли, наоборот, извне звонил в кабинет финдиректора. Непонятно.
«И у Ивана выспросили решительно все насчет его прошлой жизни, вплоть до того, когда и как он болел скарлатиною, лет пятнадцать тому назад».
В этом предложении нужно убрать либо слово «когда», либо фразу «лет пятнадцать тому назад».
«Усатый худой лихач подлетел к первой раздетой и с размаху осадил костлявую разбитую лошадь. Лицо усача радостно ухмылялось».
Непонятно, на чем подлетает к первой раздетой усатый худой лихач. Я бы оформил это предложение иначе: «Усатый худой лихач на костлявой, разбитой лошади подлетел к первой раздетой…»
«Я встал человеком, который уже не владеет собой». Наверно, все же не «встал», а «стал».
«После этого Николай Иванович бесследно исчез, а на месте его появился новый неожиданный человек».
Я бы написал «на его месте».
«Все с интересом прослушали это занимательное повествование, а когда Бегемот кончил его, все хором воскликнули:
– Вранье!»
Второе слово «все» – лишнее. Не мешало бы и слово «его» убрать.
«Что-то сосало мое сердце! Ах! Он наблюдал за квартирой! И другой у подъезда тоже! И тот, что был в подворотне, то же самое!»
Я бы написал: «сосало под сердцем».
«Вы, наверное, хорошо стреляете?
– А на сколько шагов? – задала Маргарита Азазелло не совсем ясный вопрос.
– Во что, смотря по тому, – резонно ответил Азазелло, – одно дело попасть молотком в стекло критику Латунскому и совсем другое дело – ему же в сердце.
– В сердце! – воскликнула Маргарита, почему-то берясь за свое сердце, – в сердце! – повторила она глухим голосом…»
Наверное, надо «смотря в кого или куда».
«Но и при медленном лете у самого выхода на ослепительно освещенный Арбат она немного промахнулась и плечом ударилась о какой-то освещенный диск, на котором была нарисована стрела».
И все же «при медленном полете».
«Поэтому она стала делать, что попало».
Я бы написал: «Поэтому она стала делать все, что попало».
«И оно исчезло через секунду, и Маргарита увидела, что она наедине с летящей над нею и слева луною».
Я бы убрал соединительный союз «и» между словами «над нею – слева».
Повторение одного слова на коротком отрезке не красит само произведение, писатели пытаются избегать этого, в крайнем случае вписывают слово, близкое по смыслу, используют синонимы. Завершив работу над произведением, писатели принимаются удалять подобные повторы. Но, видимо, Михаилу Афанасьевичу пока еще не до устранения повторов. В данном отрывке обратите внимание на слово «было»:
«То, что было сказано о том, что за цепью легионеров не было ни одного человека, не совсем верно. Один-то человек был, но просто не всем он был виден. Он поместился не на той стороне, где был открыт подъем на гору и с которой было удобнее всего видеть казнь, а в стороне северной, там, где холм был не отлог и доступен, а неровен, где были и провалы, и щели, там, где, уцепившись в расщелине за проклятую небом безводную землю, пыталось жить больное фиговое деревцо».
Согласитесь, перебор. Это предложение: «Ведь я тогда Римского едва насмерть с Геллой не уходил!»
Я и не представляю, как исправить можно…
«На вопрос о том, откуда спрашивают Аркадия Аполлоновича, голос в телефоне очень коротко ответил откуда».
Мы в детстве, не желая ответить на вопрос товарища, мол, «откуда это у тебя?», отвечали: «от верблюда». Если Михаил Афанасьевич это имел в виду, то и написать нужно было: «Откуда, откуда, от верблюда, вот откуда».
Это – во-вторых, а во-первых, в предложении надо бы прямую речь выделить.
Вот еще:
«Были кресла необыкновенно сложного устройства, какие-то пузатые лампы с сияющими колпаками, множество склянок, и газовые горелки, и электрические провода, и совершенно никому не известные приборы».
Это Булгаков описывает приемную комнату в психиатрической больнице, куда поместили поэта Бездомного. Представьте себе комнату в медицинском учреждении. Стеклянный шкаф, на полках – медикаменты, инструменты и среди них «совершенно никому не известные приборы», то есть в шкафу находятся приборы, о которых и понятия не имеют медсестры и врачи, работающие в этой комнате. Может такое быть? Я этот вопрос адресую не к читателям, читатели согласны со мной. К булгаковедам и прочим критикам, готовым растерзать меня.
Вспоминается случай из моей жизни. Родители получили новую квартиру, я помогал с переездом и в первое время, пока не устроились, в день по два раза приезжал. Один из новых соседей, большую часть времени проводивший во дворе, увидев меня, всякий раз пытался завязать со мной разговор. Я вежливо откланивался и, улучшив момент, с ним прощался. Сложилось о нем мнение как о недалеком человеке, и мне не интересно было с ним полемизировать, обсуждать злободневные события и прочее. Однажды я то ли на кухне, то ли в ванной что-то подтягивал, и понадобился некий инструмент. Я выглянул в окно, мой новый знакомый оказался на своем «рабочем» месте: он подловил одного из соседей и, энергично жестикулируя руками, что-то тому доказывал. Я спустился вниз и попросил его помочь. Выяснилось, у него есть этот инструмент, и он готов его мне дать. Пригласил подняться вместе с ним в квартиру. Зашли, и у меня от удивления челюсть отвисла. Увидел квартиру, заставленную уникальными сувенирами. Пока он возился в чулане, я рассматривал их и укорял себя за то, что недооценивал духовный мир этой личности и у меня сложилось превратное мнение о нем. Сосед вернулся с инструментом в руках, я, пытаясь сгладить свою вину, принялся горячо восхищаться собранной коллекцией. А он, криво улыбаясь, ответил мне: «Я работал на таможне и шмонал вещи пассажиров, как мне заблагорассудится, забирал все, что мне понравится. Вот и набралось столько хлама, жена постоянно ворчит, грозится выкинуть все на улицу».
У меня снова отвисла челюсть, но теперь по другой причине. Я показал рукой на кальян. Тот, покрытый пылью, стоял в углу, и я, с притворным удивлением, спросил:
– А что это такое?
– Это... – замялся сосед моих родителей, – такой кувшин... из него вино можно пить...
– Очень необычно. И часто ты?
– Нет, только с друзьями иногда.
Спрашивается, какой спрос с чиновника-мародера, набившего свою квартиру неизвестными ему предметами, если он и понятия не имел, что у него на полках лежит.
Но врачи – другое дело. Кто-то ведь положил никому не известный предмет в медицинский шкаф? Если да, с какой целью? Нужно развивать эту мысль. Помните у Чехова, «если висит ружье...»
А если нет развития, то я не могу, при всем желании и уважении, поверить, что в шкафу в рабочей комнате медицинского учреждения находятся неизвестные медработникам предметы.
И еще. Когда Булгаков несет «поклеп» на советскую власть – еще можно понять, но когда он выставляет на посмешище своих коллег-врачей – этого я принять не могу.

XXV
Также в романе имеется достаточное количество диалогов, фраз, в которых хромает элементарная логика:
Понтий Пилат спрашивает у Иешуа:
«– Знаешь ли грамоту?
– Да.
– Знаешь ли какой-либо язык, кроме арамейского?
– Знаю. Греческий...»
Казалось бы, на конкретный вопрос дан конкретный ответ. Но, видимо, с памятью у кого-то проблемы. Через несколько страниц Понтий Пилат задает близкий по смыслу вопрос:
«– Я не спросил тебя, – сказал Пилат, – ты, может быть, знаешь и латинский язык?
– Да, знаю, – ответил арестант».
Я не понимаю Иешуа в первую очередь.
Понтий Пилат в первом случае конкретно спросил: «Знаешь ли какой-либо язык, кроме арамейского?» Иешуа должен был назвать пять языков, а не один, перечисляю: арамейский, латинский, греческий. Дальше, то ли забыл, то ли утаил, непонятно, но Иешуа не назвал свой родной язык – иврит. Иврит в то время стал доминировать в священных книгах. В нескольких главах Библии есть места, где Христос читает иудейские молитвы прямо из книги. А нам известно, что он, на удивление всех окружающих, хорошо разбирался в Священном писании и не мог не использовать его, когда проповедовал и, по мнению Президента Синедриона, первосвященника иудейского Иосифа Каифа, мутил сознание народа.
Как ни странно, но он знал еще и русский язык… Мастер историю про Понтия Пилата, которую прочитал Иешуа, как мы понимаем, на русском написал: «Он (Иешуа. – Авт.) прочитал сочинение Мастера, – заговорил Левий Матвей, – и просит тебя, чтобы ты взял с собою Мастера и наградил его покоем. Неужели это трудно тебе сделать, дух зла?»
Обратите внимание, он Воланда называет духом зла. А булгаковеды трубят нам о том, что последний прибыл на землю творить добро. Кому верить? Булгакову, ведь Левий Матвей, как куклы Карабаса-Барабаса, повторяет слова автора, или булгаковедам, по мнению коллеги Лидии Яновской, лишенным образного мышления.
«Повернув голову вверх и налево, летящая любовалась тем, что Луна несется под нею...» Ума не приложу, как можно смотреть вверх и налево и видеть, что под тобою происходит?
«Прокуратор начал с того, что пригласил первосвященника на балкон с тем, чтобы укрыться от безжалостного зноя, но Каифа вежливо извинился и объяснил, что сделать этого не может».
Непонятно. Ему приятнее стоять под палящим солнцем? Почему он не может последовать за Пилатом и в тени продолжить разговор? Скорее всего, опять предложение не продумано.
«Как раз в то время, когда сознание покинуло Степу в Ялте, то есть около половины двенадцатого дня, оно вернулось к Ивану Николаевичу Бездомному, проснувшемуся после глубокого и продолжительного сна».
Лихо закручено, думает читатель, но эта мысль не находит своего развития в романе. Далее следует другая история. А слово не воробей, поэтому давайте разбираться: Степан Лиходеев, директор театра Варьете; Иван Бездомный, поэт, с которым, судя по книге, Степан Лиходеев никогда не встречался. Что может быть между ними общего, кроме возможного застолья? Но и этого в книге нет.
Как тонко подметил острый на язык уже упомянутый нами Валентин Гафт: «Сказавши «А», не будь «Б»». И в нашем случае нужно было автору и дальше развивать эту тему. Я так понимаю, если сознание Степана перебралось в голову Ивана, то, стало быть, Иван уже не совсем поэт, в нем должны появиться директорские замашки. Он, озабоченный проблемами театра, теперь звонит в администрацию и требует отчета. Там, узнав, что звонок поступил из психбольницы, недоумевают, посылают неизвестного мужчину подальше. Иван грозится всех уволить и прочее, и прочее. А у закостенелого чиновника Степана появился поэтический дар, и он отправляется на берег Черного моря, усаживается прямо под замком «Ласточкино гнездо» и на песке свои вирши выводит. В конечном итоге он оказывается в психбольнице, потому как нигде не написано, что к нему вернулось сознание. И попадает он именно в ту палату, из которой за день до этого выписался Иван.
А в театре, при виде неизвестного человека, который руками размахивает, печать требует, начинается переполох. Его вяжут, и опять в психбольницу...
Но если всего этого нет, то я не вижу абсолютно никакого смысла в повисшем в воздухе предложении. Как бы помягче выразиться: я бы назвал это литературной небрежностью.
Остается только гадать, почему Михаил Афанасьевич, рисуя полуправдой образ Иисуса Христа, изменил название его родного города, но это право автора. Мы имеем дело не с документальным повествованием, а с художественным вымыслом, и писатель волен распоряжаться судьбой своих героев, как ему заблагорассудится.
«– Откуда ты родом?
– Из города Гамалы, – ответил арестант, головой показывая, что там, где-то далеко, направо от него, на севере, есть город Гамала».
Но почему Михаил Афанасьевич противоречит сам себе, когда в 26-й главе называет родным город Эн-Сарид? Непонятно. Хотя булгаковеды тут же ринутся в бой.
«Что ж тут непонятного? – возмутятся они. – Этим Булгаков хотел еще раз подчеркнуть жизнеутверждающее начало в романе и стремление сатаны/Воланда непременно творить добро!»
Охотно приму такое объяснение. А что делать?
Людям определенной категории закон не писан.
«Да, по гроб жизни должен быть благодарен покойному Берлиозу обитатель квартиры № 84 на восьмом этаже за то, что председатель МАССОЛИТа попал под трамвай, и за то, что траурное заседание назначили как раз на этот вечер».
Как вы помните, Латунский ушел на совещание, а в это время Маргарита разгромила его квартиру. Попробую возразить Михаилу Афанасьевичу. А если бы председатель МАССОЛИТа не попал под трамвай, что бы изменилось? Латунский также сидел бы на совещании, а Маргарита громила его квартиру. Не согласен и с этой фразой: «Траурное заседание назначили как раз на этот вечер». Заседание не планировалось траурным. Члены МАССОЛИТа ждали своего председателя, чтобы провести рабочую встречу.
То, что цвет глаз у Воланда по ходу романа меняется, я принимаю, потому как сатана он и есть сатана. У него может и хвост вырасти, и третья нога, и цвет глаз измениться, но...
На вопрос: «А вы одни приехали или с супругой?», Воланд отвечает: «Один, один, я всегда один».
Зачем он говорит неправду? В чем смысл вранья? У него есть причина в данную минуту скрывать своих вассалов? Нет такой причины. Так почему же не перечислить имена своих подручных, тем самым еще более озадачить редактора с поэтом? Или, по крайнем мере, просто отмахнуться и сказать: «Нет, я со своей командой, бригадой, дружиной», или как там еще.
Но у меня и в этом случае есть свое объяснение: Когда писались эти строки Воланд действительно был один, а когда позже, на страницах романа появились "члены его команды", у Михаила Афанасьевича не хватило ни сил, ни времени, чтобы вернуться к прежде написанному и внести коррективы.
В следующей главе мы окажемся на кухне коммунальной квартиры, в которой стояло десять примусов.
«...Тут же зачем-то очутился на кухне. В ней никого не оказалось, и на плите в полумраке стояло безмолвно около десятка потухших примусов».
Ну, где вы видели квартиру из десяти комнат? У Романа Абрамовича, может быть, допускаю. Но нереально, чтобы на его кухне стояло десять примусов.
По пути к телефону-автомату его останавливает с намерением обратиться «...тот самый гражданин, что тогда при свете солнца вылепился из жирного зноя. Только сейчас он был уже не воздушный, а обыкновенный, плотский...
– Турникет ищете, гражданин? – треснувшим тенором осведомился клетчатый тип, – сюда пожалуйте! Прямо, и выйдете куда надо. С вас бы за указание на четверть литра... поправиться... бывшему регенту! – кривляясь, субъект наотмашь снял жокейский свой картузик.
Берлиоз не стал слушать попрошайку и ломаку регента, подбежал к турникету и взялся за него рукой».
Непонятно, что в данном случае имеется в виду. Регентами величают и руководителей церковного хора, и правителей, временно исполняющих полномочия монарха. Так называлась и должность секретаря в канцелярии Великого княжества Литовского. Мы не сомневаемся в том, что этот тип, который появился ниоткуда, не был ни первым, ни вторым и ни третьим, а поэтому, в дальнейшем, применяя к нему слово «регент», надо бы его брать в кавычки. Но это слово повторяется часто и без кавычек. Может быть, и был он когда-то регентом, теперь уже сложно узнать, и неизвестно, когда еще этот тип, прикрывающийся именем «регент», появится снова в Москве и расскажет нам о «своем славном прошлом». Если, как утверждают булгаковеды, в произведении каждая строчка, каждое слово имеет определенный смысл и не всем смертным дано это понять, то я отношусь к той части населения, которой не дано понять значение этого слова в данном контексте.
Этот же абзац лишний раз убеждает меня в том, что «Мастера и Маргариту» Михаил Афанасьевич писал с оглядкой на роман «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова, который вышел в 1928 году.
Помните фразу служащего загса уездного города N Ипполита Матвеевича Воробьянинова: «Подайте что-нибудь на пропитание бывшему депутату Государственной думы». У Булгакова эта мысль выражена в следующей редакции: «С вас бы за указание на четверть литра... поправиться... бывшему регенту! – кривляясь, субъект наотмашь снял жокейский свой картузик».
Процитирую два отрывка, где при описании природного явления автор противоречит самому себе:
«Да уж... – добавил Азазелло и доложил: – Полночь приближается, мессир».
Азазелло дает понять, что время на исходе, надо торопиться, поскольку «полночь приближается».
«– А, хорошо – (принимает к сведению Воланд. – Авт.), и Воланд обратился к Маргарите: – Итак, прошу вас! Заранее благодарю вас. Не теряйтесь и ничего не бойтесь».
И еще одно предложение: «...Полночь приближалась, пришлось спешить».
С одной стороны, нет ничего удивительного в этих строчках: торопятся, так как ночь на дворе, но мы через несколько страниц читаем:
«Тут что-то ее (Маргариту) изумило. Она оглянулась на окно, в котором сияла Луна, и сказала:
– А вот чего я не понимаю... Что же это все полночь да полночь, а ведь давно уже должно быть утро?
– Праздничную полночь приятно немного и задержать, – ответил Воланд. – Ну, желаю вам счастья».
Оказывается, Воланд может остановить время? Замечу, ни одному из известных мне фантастов не пришло в голову намерение повелевать солнцем, задерживать восход. Молодец Воланд, ничего не скажешь! Но если он способен повелевать временем, то к чему тогда фраза: «..Полночь приближалась, пришлось спешить»? Так он способен повелевать солнцем или не способен?
А вот это интересно.
Алоизий Могарыч, этот хитроумный тип из породы тех людей, которые хотят и рыбку съесть, и на кол не сесть, но, как правило, четырьмя лапами в капкан и попадают. Ему как раз «посчастливилось» дважды быть вышвырнутым из квартиры покойного редактора.
«– Могарыч? – спросил Азазелло у свалившегося с неба.
– Алоизий Могарыч, – ответил тот, дрожа... – Я ванну пристроил, – стуча зубами, кричал окровавленный Могарыч и в ужасе понес какую-то околесицу, – одна побелка... купорос...
– Ну вот и хорошо, что ванну пристроил, – одобрительно сказал Азазелло, – ему надо брать ванны, – и крикнул: – Вон!
Тогда Могарыча перевернуло кверху ногами и вынесло из спальни Воланда через открытое окно».
Это раз.
А несколько ниже мы видим, как он покидает злополучную квартиру иным образом, уже вываливаясь в подъезд.
«...На верхней площадке грохнула дверь, кто-то покатился вниз по лестнице и, налетев на Аннушку, отбросил ее в сторону так, что она ударилась затылком об стену.
– Куда ж тебя черт несет в одних подштанниках? – провизжала Аннушка, ухватившись за затылок.
Человек в одном белье, с чемоданом в руках и в кепке, с закрытыми глазами ответил Аннушке диким сонным голосом:
– Колонка! Купорос! Одна побелка чего стоила, – и, заплакав, рявкнул: – Вон! – тут он бросился, но не дальше вниз по лестнице, а обратно – вверх, туда, где было выбитое ногой экономиста стекло в окне, и через это окно кверху ногами вылетел во двор».
Это два.
«– Это водка? – слабо спросила Маргарита.
Кот подпрыгнул на стуле от обиды.
– Помилуйте, королева, – прохрипел он, – разве я позволил бы себе налить даме водки? Это чистый спирт!..
Воланд молча поднял стакан и чокнулся с Маргаритой. Маргарита покорно выпила, думая, что тут же ей и будет конец от спирта».
Но через несколько строк читаем:
«– А скажите, – обратилась Марго, оживившаяся после водки...»
Кому-кому, а господину Булгакову хорошо известна разница между спиртом и водкой.
Далее следует абзац, раскрывающий реальную сущность Воланда, что противоречит мнению многих булгаковедов.
«Остается, пожалуй, одно – обзавестись тряпками и заткнуть ими все щели моей спальни!
– Вы о чем говорите, мессир? – изумилась Маргарита, выслушав эти действительно непонятные слова...
– Я о милосердии говорю, – объяснил свои слова Воланд, не спуская с Маргариты огненного глаза. – Иногда совершенно неожиданно и коварно оно пролезает в самые узенькие щелки. Вот я и говорю о тряпках».
То есть господин Воланд против милосердия! Читатели/писатели, вы услышали, что сказал Воланд? Намотайте себе на ус, критики и булгаковеды не в счет, они слепы от рождения.
Или вот это:
«Незнакомец дружелюбно усмехнулся, вынул большие золотые часы с алмазным треугольником на крышке, позвонил одиннадцать раз и сказал:
– Одиннадцать! И ровно час, как я дожидаюсь вашего пробуждения, ибо вы назначили мне быть у вас в десять. Вот и я!»
Как понять?
«Вынул большие золотые часы с алмазным треугольником на крышке, позвонил одиннадцать раз и сказал…»
То ли часы у него на руках, то ли колокольчик. Непонятно.
Проследим за ходом событий в этом эпизоде:
«Бухгалтеру Василию Степановичу предстояло срочно выполнить две задачи. Во-первых, съездить в комиссию зрелищ и увеселений облегченного типа с докладом о вчерашних происшествиях, а во-вторых, побывать в финзрелищном секторе для того, чтобы сдать вчерашнюю кассу – 21711 рублей».
Это первый отрывок, и ниже второй.
«Приехав куда нужно, расплатившись благополучно, бухгалтер вошел в здание и устремился по коридору туда, где находился кабинет заведующего, и уже по дороге понял, что попал не вовремя».
В первой части предложения сказано, что он расплатился. Значит, под фразой: «Приехав куда нужно...», кроется финзрелищный сектор, куда он отправился в первую очередь и сдал вчерашнюю кассу – 21711 рублей. Комиссии зрелищ и увеселений облегченного типа он планировал доложить о вчерашних происшествиях, но никак не расплатиться. Вроде бы все понятно, но читаем дальше.
«Через полчаса совсем потерявший голову бухгалтер добрался до финзрелищного сектора, надеясь наконец избавиться от казенных денег... Василий Степанович всунул голову в то окошечко, над которым было написано: «Прием сумм», поздоровался с каким-то незнакомым ему служащим и вежливо попросил приходный ордерок.
– А вам зачем? – спросил служащий в окошечке. Бухгалтер изумился.
– Хочу сдать сумму. Я из Варьете».
Что, он планирует второй раз расплатиться?
И этой накладке есть объяснение. Произошла механическая ошибка: в первом случае, чтобы написать «он доложил комиссии...», написал «расплатился»; повторная чистка этого эпизода выявила бы ошибку, но, очевидно, Михаилу Афанасьевичу не до этого было.
«Прокуратор, видимо, все не мог расстаться с этим вопросом об убийстве человека из Кириафа, хотя и так уж все было ясно, и спросил даже с некоторой мечтательностью:
– А я желал бы видеть, как они убивали его.
– Убит он с чрезвычайным искусством, прокуратор, – ответил Афраний, с некоторой иронией поглядывая на прокуратора.
– Откуда же вы это-то знаете?
– Благоволите обратить внимание на мешок, прокуратор, – ответил Афраний, – я вам ручаюсь за то, что кровь Иуды хлынула волной. Мне приходилось видеть убитых, прокуратор, на своем веку!»
Как мы поняли, на руках у Афрания – окровавленный мешок с деньгами. Но это неправда, на мешке не могло быть следов крови. Вернемся назад и посмотрим, как убивали Иуду.
«– Сколько получил сейчас? Говори, если хочешь сохранить жизнь!
Надежда вспыхнула в сердце Иуды. Он отчаянно вскричал:
– Тридцать тетрадрахм! Тридцать тетрадрахм! Все, что получил, с собою. Вот деньги! Берите, но отдайте жизнь!
Человек спереди мгновенно выхватил из рук Иуды кошель. И в тот же миг за спиной у Иуды взлетел нож, как молния, и ударил влюбленного под лопатку. Иуду швырнуло вперед, и руки со скрюченными пальцами он выбросил в воздух. Передний человек поймал Иуду на свой нож и по рукоять всадил его в сердце Иуды».
Как мы видим, в момент получения ножевых ударов Иуда уже расстался с мешком. На мешке могла оказаться кровь лишь в том случае, если бы убийцы, справившись с Иудой, намеренно подставили мешок под хлынувшую кровь. Но этого нет в романе, зачем нам домысливать?
Или вот еще. Непонятно, в какой комнате в психбольнице лежал Мастер.
«...Задушевно попросил Иван, – а что там рядом, в сто восемнадцатой комнате сейчас случилось?
– В восемнадцатой? – переспросила Прасковья Федоровна...»
118 и 18 – это разные цифры.
Опять мне ответят:
«Ведь понятно же, можно догадаться». – «Но зачем догадываться? – отпарирую я и добавлю: – я не понимаю этого».
Все перечисленное убеждает нас в необходимости дополнительной работы над текстом.

XXVI
Выдержка 3 из послесловия Абрама Вулиса
В обыденной жизни, когда мы встречаемся с неким умозаключением, выводом, информацией, то, как правило, задаемся вопросом «А зачем оно сделано, кому это надо?» Вот и сейчас у меня очередной ступор: господин Вулис рассказывает об истории казни Иисуса Христа в одной из первых редакций романа, т. е. этот текст в книге отсутствует. Он пишет: «Однако есть в этом раннем варианте «Мастера и Маргариты» деталь, категорически нарушающая каноны повести-обозрения: в текст вводятся главы «Евангелия от Воланда», в которых пародийно переосмысливается сюжет Нового Завета: с позиции сатаны излагается история Христа».
Может быть, действительно, в ранней редакции «пародийно переосмысливается сюжет Нового Завета с позиции сатаны»? Кто знает? Но зачем мы должны на слово верить автору послесловия? И зачем он знакомит нас со своим умозаключением, если мы не можем свериться с текстом, чтобы убедиться в его правоте?

Анекдот по теме
– Эх, зря я свою маму не слушал.
– А что она говорила?
– Откуда я знаю, я ведь не слушал ее.

Однако продолжим читать послесловие. В этой части Абрам Вулис взялся анализировать само произведение. Он пишет:
«Прежде всего обратимся к тематической основе романа в самом примитивном, школярском понимании (мол, желторотому читателю с двумя извилинами в голове на пальцах объясню. – Авт.): о чем, о каких реальных фактах рассказывает читателю М. Булгаков?
Первая группа фактов – явления, над которыми Булгаков зло смеется: глупость, лень, ложь, взяточничество, клевета, жадность, демагогия, трусость».
К этой же мысли, очевидно, забыв, что он уже сообщил читателю, с чем собирается бороться Булгаков, Абрам Зиновьевич возвращается еще раз. Но обратите внимание, как эффектно написана нижеследующая фраза: «Ничто человеческое мне не чуждо» – вот спрессованный в сжатую сентенцию продукт вековой этики, против которого восстает Булгаков, энергично выбрасывая, словно шпагу в поединке, свои антитезисы: трусость! пошлость! предательство! глупость! бездушие! Короче, зло во всех его воплощениях».
Конечно, в умении красиво излагать свои мысли Вулису не откажешь. Мастер, нет слов! Но где он вычитал высмеивание глупости, лени, лжи, взяточничества, клеветы, жадности, демагогии, трусости? Лично я не заметил, чтобы Михаил Афанасьевич зло смеялся, – это первое. Описывать негатив и высмеивать – это понятия из разных плоскостей. Может быть, он высмеивает через своих героев? Но герои тоже не особо надрываются.
А почему Булгаков не высмеивает высокомерие, блуд, наркоманию, наплевательское отношение к женам и еще с десяток отвратительных черт, которые сам очень хорошо усвоил? Прежде чем поучать других, сначала начни с себя, к этому призывает нас народная мудрость.
«Но что нам народная мудрость, когда мы сами с усами» – по всей вероятности, так думал Абрам Зиновьевич, игнорируя очевидное. К тому же все перечисленное не красит любого, но все перечисленные негативные черты, накопленные человечеством со времен каменного века, нельзя назвать явлением, – это абстрактные понятия. К примеру, меня сложно назвать глупым, потому как, может быть, я глупее Абрама Зиновьевича, но умнее своего соседа. Разве пошлость может быть явлением? Конечно, нет. Для кого-то пошлость, а для кого-то – умилительный поступок.

Анекдот
– Аркаша, не бей так сильно Вовочку, а то вспотеешь и простынешь.

И тем более объединить их в группу фактов проблематично. Аннушка разлила масло – вот это есть факт. И представить в едином списке демагогию и разлитое масло никак не получится.
Дальше – больше.
«Вторая группа фактов – те, что, бесспорно, связаны с писательской судьбой М. Булгакова. Известно, например, что сожжение рукописи в романе «Мастер и Маргарита» – факт из истории самого романа «Мастер и Маргарита».
Да, согласен, сожжение рукописи – это факт, прискорбный факт. Но господин Вулис приводит всего лишь один пример: согласитесь, один случай назвать группой фактов сложновато! В романе есть еще случаи, тесно связанные с судьбой писателя, но надо было хотя бы еще один пример привести, чтобы группой назвать. Поленился – тогда и группой не называй. Кто настаивает?
Что у нас дальше?
«Третья группа фактов, если только позволительно назвать фактом миф, – история Христа».
Опять двадцать пять, ну что тут поделаешь!
Сколько раз можно на грабли наступать?
Позволительно назвать фактом миф, но обратите внимание на слово «фактов», как и во второй так называемой группе, это слово использовано во множественном числе, а описывается единственный случай – по-своему изложенная история Христа.
Тому, что Булгаков намеренно искажает историю, изложенную в Новом Завете, оценку давать не буду – это отдельная тема. Но он еще и подтрунивает над Библией:
«– О чем, товарищи, разговор? – возражал новый Иван ветхому, прежнему Ивану. – Что здесь дело нечисто, это понятно даже ребенку».
Или вот эти предложения. Не думаю, что в данном случае мы имеем дело со случайным совпадением.
«В половине одиннадцатого часа того вечера, когда Берлиоз погиб на Патриарших, в Грибоедове наверху была освещена только одна комната, и в ней томились двенадцать литераторов, собравшихся на заседание и ожидавших Михаила Александровича».
Или вот еще:
«Двенадцать человек осуществляли следствие, собирая, как на спицу, окаянные петли этого сложного дела, разбросавшиеся по всей Москве».
Следствие ведут, как правило, один или два инспектора уголовного розыска, но никак не двенадцать – явный перебор. Таким образом, цифру двенадцать можно было и далее эксплуатировать. К примеру, пришел в ресторан поэт Бездомный, а его принялись обслуживать сразу двенадцать официантов. Классно!
Просто напомню, над этой рукописью Булгаков трудился в годы, когда церкви разрушали, в лучшем случае превращали в склады, а верующих осуждали по 58-й статье и отсылали подальше в казахстанские степи, и советская власть не препятствовала глумлению над чувствами верующих. В эту телегу и Михаил Афанасьевич впрягся, очевидно, желая угодить кремлевской власти. Хорошо, что Елена Сергеевна не использовала отрывок, в котором, по утверждению господина Вулиса, Михаил Булгаков в пародийной форме описывает жизнь и казнь Иисуса Христа. И на том спасибо.

XXVII
А вот эта информация не может не заинтересовать читателя, речь идет о природе появления диковинных героев романа, о чем нам сообщает в своем послесловии Абрам Зиновьевич. И неважно, сам он докопался или Елена Сергеевна ему подсказала. Я полагаю, многие задумывались над тем, откуда взялись эти странные типы, почему именно такое обличие приняли представители нереалистического мира? Заимствование сюжета – это закономерное явление в мировой литературе. Известно, что Пушкин своего героя романа «Евгений Онегин» взял из только что вышедшего французского романа, но перенесенный на российскую почву герой воспринимается оригинальным…
Однако дадим слово Абраму Вулису:
«Булгаковские черти – не с потолка взятые персонажи. Все они издавна фигурируют в легендах. В мрачной «Каббале» и в апокрифической книге Еноха мы находим Азазеля – дьявола смерти, демона безводной пустыни.
В одной из книг о докторе Иоганне Фаусте вслед за королем преисподней Люцифером и вице-королем Белиалом значится великий министр, тайный адский советник Абаддон.
В булле папы Григория IX (1233) упоминается, как активный участник шабаша, большой черный кот, правда, безымянный. А в книге инквизиторов Инститориса и Шпренгера «Молот ведьм» (1487) в качестве одного из имен дьявола названо имя Бегемот, «то есть зверь, так как он дает людям звериные наклонности».
Наконец, из христианской мифологии взято также имя Воланда. Valand – одно из названий черта в немецком языке. Интересно, что Булгаков на полях тетради с первой главой «Консультанта с копытом» перечислил несколько собственных имен дьявола – и все же, в конце концов, остановился на имени нарицательном. Быть может, в связи с тем, что это имя, в отличие, скажем, от Люцифера, Мефистофеля, Асмодея и т. д., не вызовет у читателя никаких литературных реминисценций».
Литературные следопыты откопали и прототипов участников балла, в прошлом убийц, насильников и прочих криминальных элементов. Комментировать и предполагать, почему именно эти субъекты оказались вовлеченными в роман, нет смысла, потому как между ними нет логической связи. Это воля автора и его право придумывать или заимствовать. Михаил Афанасьевич мог бы при своей неуемной фантазии придумать своих собственных «попугайчиков», а не в исторических справочниках копаться, но он решил поступить так.
Уже хорошо, что мы знаем, откуда они взялись. Эти герои списаны из других произведений других авторов. А слабо просматриваемая подоплека, можно смело утверждать, осталась за семью замками. Этим и ограничимся.
XXVIII
Булгаковеды в своих многочисленных эссе, очерках, научных статьях в унисон, слаженно, подобно грузинскому хоровому коллективу «Ореро», поют одно и то же. В разной интерпретации, разумеется. Мол, Воланд наказывает жуликов, взяточников и других криминальных элементов, Москву подчищает, с этой целью и появилась его «бригада мусорщиков». Примеров множество, приведу лишь несколько.
«Нагоняющий на непосвященных мрачный ужас Воланд оказывается карающим мечом в руках справедливости и едва ли не волонтером добра».
«И в истории московских похождений Воланда, и в духовном поединке Иешуа с Понтием Пилатом, и в драматической судьбе Мастера и Маргариты неумолчно звучит один объединяющий их мотив: вера в закон справедливости, правого суда, неизбежного возмездия злу».
«Читатель, привычный к тому, что дьявол – это чистое зло, будет искренне удивлен образом Воланда. Он не делает зла, он – созерцает и наказывает только тех, кто поступает низко. Его гастроли в Москве лишь подтверждают эту мысль».
«И главное, роман утверждает обреченность всего, что враждебно человеческому счастью».
Складывается ощущение, что авторы этих строк книгу и в глаза не видели, поскольку налицо полное несоответствие сюжетной линии романа и сделанных ими умозаключений.
Спрашивается, в какой низости они уличили редактора толстого художественного журнала Михаила Александровича Берлиоза?
Для справки. Журналисты в те годы являли собой абсолютно не коррумпированную массу. Не путать с современными редакторами. Мой отец в 60-е годы работал главным редактором газеты «Социалистическое животноводство», так мы жили от зарплаты и до зарплаты. Хорошо помню, как у соседей пятерку занимали до получки.
Вы мне возразите: мол, Воланд обезглавил редактора ради квартиры. Так лучше бы он директора Елисеевского магазина Юрия Соколова под трамвай пустил? Правда, в те годы товарищ Соколов, еще работая таксистом, по Москве лихачил и о преступной торговой деятельности и не помышлял. Мы в данном случае гипотетически рассуждаем. Стал бы в шикарной квартире жить, а заодно прослыл бы неутомимым борцом со злом. Или, и глазом не моргнув, дворец бы себе отгрохал прямо на Красной площади.
А теперь что? Выбрал себе коммунальную квартиру, в которой Берлиоз проживал в паре с соседом. А потом, ничего себе борцы за справедливость: убивают человека, чтобы кровать освободить.
Какие грехи числятся за Аннушкой? Ведь она тоже наказана, понесла материальный урон.
А вагоновожатая, комсомолка в голубой косынке? Ее тоже уличили в низости? Ей грозит срок за неумышленное убийство или убийство по неосторожности. Так она еще и порезалась разбитым стеклом. Ее также увезла машина скорой помощи.
А пассажиры? Примите во внимание тот стресс, который они перенесли. Подобное потрясение является основой для многих болезней, т. е. они покинули вагон трамвая живыми, но с возможными последствиями в плане здоровья людьми. Да, в романе о них ни слова, но ведь не нужно иметь особое воображение, чтобы представить, как их с деревянных скамеек срывало да по стенам размазывало, мало не покажется. Значит, и раненые были, не без этого...
Я не могу понять одного: как можно читать этот роман и не видеть очевидного? Но перелистываем страницу, потому как самое интересное еще впереди.

XXIX
Поэт Иван Николаевич увидел, как голова редактора «запрыгала по булыжникам Бронной», помчался обратно в парк к скамейке, где оставил незнакомца, будучи уверенным, что тот виновен в смерти редактора. Незнакомец, после словесной перепалки, встал и, желая избавиться от поэта, поспешил к выходу. Но зачем, спрашивается, Воланду нужно было топать по дорожке, если он и его приятели – «регент» с котом – способны свободно перемещаться в пространстве и в мгновение ока могут оказаться даже на противоположной стороне Москвы? Вот один из примеров:
«...Провожатые помахали руками безжизненно и неподвижно завалившемуся в угол сидения Мастеру, махнули грачу и тотчас растаяли в воздухе, не считая нужным утруждать себя подъемом по лестнице».
Фантастика тоже должна быть разумной! Если наш герой способен летать, но он стремится ползком покинуть опасное место, разве это вас не удивит? Так и в данном случае. К чему эта многостраничная погоня, если воландовская «бригада» способна, не особо напрягаясь, исчезнуть? Более того, их трое, а поэт один, негоже им бояться поэта-хлюпика. Было бы наоборот, еще понятно. Вскоре мы прочитаем, как кот Бегемот и Азазелло вдвоем избили Варенуху.
«Варенуха вздрогнул, обернулся и увидел за собою какого-то небольшого толстяка, как показалось, с кошачьей физиономией.
– Ну, я, – неприязненно ответил Варенуха.
– Очень, очень приятно, – писклявым голосом отозвался котообразный толстяк и вдруг, развернувшись, ударил Варенуху по уху так, что кепка слетела с головы администратора и бесследно исчезла в отверстии сидения. («Теплая» встреча происходила в туалете. – Авт.)
От удара толстяка вся уборная осветилась на мгновение трепетным светом, и в небе отозвался громовой удар. Потом еще раз сверкнуло, и перед администратором возник второй – маленький, но с атлетическими плечами, рыжий, как огонь, один глаз с бельмом, рот с клыком. Этот второй, будучи, очевидно, левшой, съездил администратору по другому уху. В ответ, опять-таки, грохнуло в небе, и на деревянную крышу уборной обрушился ливень».
А в нашем случае их трое. Где логика? Опять скажут – фантастика. На что я отвечу: в фантастике тоже должна быть логика.
«Иван ахнул, глянул вдаль и увидел ненавистного неизвестного. Тот был уже у выхода в Патриарший переулок, и притом не один. Более чем сомнительный регент успел присоединиться к нему. Но это еще не все: третьим в этой компании оказался неизвестно откуда взявшийся кот, громадный, как боров, черный, как сажа или грач, и с отчаянными кавалерийскими усами».
Охотно верю в кота двухметрового роста, сам таких не раз встречал, но как мог поэт увидеть на достаточном расстоянии («тот был уже у выхода в Патриарший переулок») отчаянные кавалерийские усы, если этого загадочного кота только со спины видел?
«Злодейская же шайка к тому же здесь решила применить излюбленный бандитский прием – уходить врассыпную.
Регент с великой ловкостью на ходу ввинтился в автобус, летящий к Арбатской площади, и ускользнул. Потеряв одного из преследуемых, Иван сосредоточил свое внимание на коте и видел, как этот странный кот подошел к подножке моторного вагона «А», стоящего на остановке, нагло отсадил взвизгнувшую женщину, уцепился за поручень и даже сделал попытку всучить кондукторше гривенник через открытое по случаю духоты окно».
Зачем, спрашивается, Ивану Николаевичу потребовалось преследовать кота, ведь тот не имеет никакого отношения к смерти редактора? Ну, поймал его, а что дальше? Какие обвинения может выдвинуть против кота поэт? Да никаких. Кот мурлыкнет и скажет: «Чо пристал, пшол вон!» И будет прав.
Но, потеряв из виду кота (тот умчался, вскочив на заднюю дугу трамвая и лапой вцепившись в какую-то кишку, выходящую из стенки), Иван Николаевич переадресовал свое внимание на специалиста по черной магии господина Воланда, но и того чуть было не потерял из виду.
В конечном итоге исчез и Воланд. Дальнейшие бессмысленные похождения Ивана Николаевича вполне объяснимы, причиной тому являлось шоковое состояние, в котором он продолжал пребывать, вследствие чего и оказался в психбольнице. И в связи с этим вопрос булгаковедам: за что автор «наградил» чувствительного поэта этим потрясением, он что, тоже совершал «низменные» поступки?
Но позже выяснилось, что есть объяснение этой, с моей точки зрения, бессмысленной погоне. Пожалуйста, располагайтесь поудобнее, примите валерианы капель триста и читайте.
«Недаром несчастный поэт Бездомный, гоняясь за слугами Воланда, налетает головой на стекло собственной головой, которой суждено лишь потом одуматься; они этим преследованиям только рады. Потому что здесь уже для преследователей совсем теряется из глаз главная, настоящая причина разрушений, сознаться в которой нелегко: собственное размахайство и наплевательство, желание во что бы то ни стало быть правым и ковырять любую ценность, как игрушку, у которой, мол, просто хитрый секрет и ничего особенного, а поломав – «туда ей и дорога», словом, то самое, что другой писатель определил как «мы гибнем… от неуважения себя».
Ну как? Осилили? А я нет, и комментировать этот отрывок я не в силах. Голова кругом.

XXX
Мы добрались до очередной загадки.
Поэт Иван Николаевич, гоняясь по Москве за Воландом, по пути решил искупаться в Москве-реке, попросил случайного прохожего покараулить одежду, а когда вернулся на берег, то не увидел ни вещей своих, ни «караульного». Остались подштанники: вот в них и появился Иван Николаевич в Доме литераторов.
А в это время в Доме литераторов члены правления ждут своего председателя Берлиоза. Напомню, что Московская литературная ассоциация, сокращенно именуемая МАССОЛИТ, и есть Московское отделение Союза писателей СССР. А Перелыгино – это дачный поселок Союза писателей Переделкино. Булгаков подобрал такое слово, чтобы не сложно было сообразить, что кроется под словом «Перелыгино».
Мы все люди взрослые и понимаем, что у Союза писателей, или Московской литературной ассоциации, не может не быть элитного зала для проведения совещаний, в котором каждый член правления имеет свой стол, а в край стола вклеена медная табличка с указанием имени и фамилии члена правления, счастливого владельца этого стола и кресла из красного дерева с кожаным сиденьем. Одним словом, барские условия. Но мы читаем.
«...В Грибоедове наверху была освещена только одна комната, и в ней томились двенадцать литераторов, собравшихся на заседание и ожидавших Михаила Александровича. Сидящие на стульях, и на столах, и даже на двух подоконниках в комнате правления МАССОЛИТа серьезно страдали от духоты…»
Представляете члена правления Союза писателей, сидящего на подоконнике?
Теперь вопрос: почему подтрунивает над своими боссами, рисуя отсутствие элементарных условий в комнате заседания, Михаил Афанасьевич? Разве мы можем поверить в то, что в огромном респектабельном здании самого главного литературного центра не нашлось для членов правления двенадцати стульев? Вспомните, только на изготовление членских билетов вложено немало денег: «...Членским МАССОЛИТским билетом, коричневым, пахнущим дорогой кожей, с золотой широкой каймой, – известным всей Москве билетом».
Причина одна – зависть.
Как завидовали рядовые граждане нашей страны членам МАССОЛИТа:
«Всякий посетитель, если он, конечно, был не вовсе тупицей, попав в Грибоедова, сразу же соображал, насколько хорошо живется счастливцам – членам МАССОЛИТа, и черная зависть начинала немедленно терзать его. И немедленно же он обращал к небу горькие укоризны за то, что оно не наградило его при рождении литературным талантом, без чего, естественно, нечего было и мечтать овладеть членским МАССОЛИТским билетом, коричневым, пахнущим дорогой кожей, с золотой широкой каймой, – известным всей Москве билетом. Кто скажет что-нибудь в защиту зависти? Это чувство дрянной категории, но все же надо войти и в положение посетителя. Ведь то, что он видел в верхнем этаже, было не все и далеко еще не все. Весь нижний этаж теткиного дома был занят рестораном, и каким рестораном! По справедливости, он считался самым лучшим в Москве. И не только потому, что размещался он в двух больших залах со сводчатыми потолками, расписанными лиловыми лошадьми с ассирийскими гривами, не только потому, что на каждом столике помещалась лампа, накрытая шалью, не только потому, что туда не мог проникнуть первый попавшийся человек с улицы, а еще и потому, что качеством своей провизии Грибоедов бил любой ресторан в Москве, как хотел, и что эту провизию отпускали по самой сходной, отнюдь не обременительной цене».
Точно так же завидовали рядовые члены МАССОЛИТа, и Булгаков в том числе, членам правления.
Устав ждать своего лидера, двенадцать участников несостоявшегося совещания спустились в ресторан, где кипела жизнь и танцы-прижиманцы были в самом разгаре. Булгаков – любитель обстоятельного изложения, и в этом случае не стал изменять своей привычке, он подробно описывает, кто что заказывает, кто с кем танцует и прочее. И вдруг ни с того ни с сего появляется вот такой текст:
«И было в полночь видение в аду. Вышел на веранду черноглазый красавец с кинжальной бородой, во фраке, и царственным взором окинул свои владения. Говорили, говорили мистики, что было время, когда красавец не носил фрака, а был опоясан широким кожаным поясом, из-за которого торчали рукояти пистолетов, а его волосы воронова крыла были повязаны алым шелком, и плыл в Караибском море под его командой бриг под черным гробовым флагом с адамовой головой».
И, словно бы испугавшись представленного нам черноглазого красавца с широким поясом, «из-за которого торчали рукояти пистолетов», Булгаков, казалось бы, пятится назад:
«Но нет, нет! Лгут обольстители-мистики, никаких Караибских морей нет на свете, и не плывут в них отчаянные флибустьеры, и не гонится за ними корвет, не стелется над волною пушечный дым. Нет ничего, и ничего и не было!»
Мол, пошутил, с кем не бывает, однако...
«...В раздевалке шел разговор между командиром брига и швейцаром. (Непонятно, то ли командир бригады, то ли военного брига, который, очевидно, угнали пираты. К этому нас подводит автор в следующих строчках. – Авт.)
– Ты видел, что он в подштанниках? – холодно спрашивал пират (?!)
– Да ведь, Арчибальд Арчибальдович, – труся, отвечал швейцар, – как же я могу их не допустить, если они (поэт Иван Николаевич) – член МАССОЛИТа?
– Ты видел, что он в подштанниках? – повторял пират.
– Помилуйте, Арчибальд Арчибальдович, – багровея, говорил швейцар, – что же я могу поделать? Я сам понимаю, на веранде дамы сидят.
– Дамы здесь ни при чем, дамам это все равно, – отвечал пират, буквально сжигая швейцара глазами, – а это милиции не все равно!»
А теперь вопрос: что делает в проходной дома литераторов гражданин, в прошлом командир брига, а затем ставший пиратом? Спрашивается, куда НКВД смотрел? Авантюрно-приключенческим романом называют произведения, в которых герои занимаются авантюрой. А в нашем случае на примере отрывков, указанных выше, авантюрой занимается сам автор, иного вывода я сделать не могу. Если Михаил Афанасьевич услышит меня, то он усмехнется или улыбнется и легким кивком головы подтвердит мои слова.
Я убежден в этом.
Не могу обойти вниманием и следующий диалог.
Через некоторое время опять раздался его голос (Воланда, – Авт.):
«– А отчего этот дым там, на бульваре?
– Это горит Грибоедов, – ответил Азазелло.
– Надо полагать, что это неразлучная парочка, Коровьев и Бегемот, побывала там?
– В этом нет никакого сомнения, мессир. Опять наступило молчание...»
И никакого возмущения, гневной реакции со стороны Воланда, который является, как пишет один псевдомыслитель, «карающим мечом в руках справедливости». Ведь горит огромное здание, и не факт, что не погибнут люди. К тому же горят рукописи, которые не горят. Нет, друзья мои, рукописи горят, еще как горят! Это убедительно продемонстрировал нам в пылу отчаяния Николай Васильевич Гоголь, да и Михаил Афанасьевич Булгаков тоже постарался.
Правда, в дальнейшем он вроде бы выразит свое сожаление по поводу гибели здания Союза писателей, но как-то размыто и очень вяло. То ли не пожелал раскрыть тему, то ли руки не дошли. Непонятно.
Вот еще одна головоломка от Вулиса: «Булгаковский Христос – фигура чисто страдательная, вызванная к жизни, как это ни поразительно, антихристом, сатаной. Да, не какой-нибудь колдун или чернокнижник вызывает сатану, а сатана, по логике стерического контраста, вызывает Христа. И в романе появляется Иешуа – безмолвный оппонент Воланда, сатаны, испуганно глядящий на своего противника со страниц, написанных Мастером».
Не правда это! Да, человеко-бог по имени Иешуа знать не знает, что по Москве разгулялась странная компания во главе с человеком-сатаной по имени Воланд. Выходит, антихрист-сатана является инициатором появления Иешуа? Так? И одновременно тот находится в оппозиции к Воланду. Так? Более того, Иешуа является противником Воланда, этого «хорошего, мягкого и пушистого» сатаны. Все, буквально все критики нам уши прожужжали, рассказывая, какой хороший Воланд. Если это так – значит, плохой Иешуа. Так?
Нет в романе ни одной строчки, которая подтвердила бы сказанное господином Вулисом. Где это написано? Ткните пальцем и скажите: «Вот здесь!»
Иногда мне становится дурно оттого, что я не в силах понять, что же хотел сказать автор, а иногда мне кажется, что он говорит о каком-то другом романе, который я и в глаза не видел. Свидетельством этому является вышеприведенный абзац. Выходит, опять герои романа становятся полновластными хозяевами, и Михаил Афанасьевич не в силах этому противостоять. И Иисус Христос, отправляясь на Голгофу, так и не узнал, что на соседних страницах мечется сатана под именем Воланд, не соображая, чего он приперся на землю: то ли, по утверждению господина Вулиса и других приверженцев романа, творить добро, то ли, как выясняется из книги, пакостить людям.
Хотя сам Воланд и пытается блеснуть перед читателями своей эрудицией, намекая на свою осведомленность о судьбе Иисуса Христа, но этого недостаточно, чтобы делать подобные заявления: мол, «сатана, по логике сатирического контраста, вызывает Христа».

ХХXI
В романе только четыре главы из тридцати двух являются по определению господина Вулиса «древними». Остальные двадцать восемь глав посвящены похождениям Воланда с «бригадой» по сталинской Москве, и называть их равными хотя бы из-за неравного количества страниц сложно. А если мы все же настаиваем на сравнении, то вынуждены признать, что в 28 главах достаточно «воды». Хорошим примером тому является погоня, повторюсь, Ивана Николаевича за тремя странными существами по Москве: Воландом, виновником смерти Берлиоза, регентом и котом, которой посвящена целая глава. Читаешь и недоумеваешь, зачем регент с котом убегают, ведь достаточно коту сказать «Брысь!», как в случае с директором театра Варьете Степаном Лиходеевым:
«– Разрешите, мессир, его выкинуть ко всем чертям из Москвы?
– Брысь!! – вдруг рявкнул кот, вздыбив шерсть.
И тогда спальня завертелась вокруг Степы, и он ударился о притолоку головой и, теряя сознание, подумал: «Я умираю...»»
Степан Лиходеев оказался в Ялте, а Иван Николаевич Бездомный в доли секунды мог бы оказаться в солнечном Ереване и плюхнулся бы на потресканный асфальт в самом центре города, рядом с рестораном «Ваагн».
Вместо того чтобы рявкнуть «Брысь!», тройка неизвестно почему-то пустилась в бега.
Что хотел сказать нижеследующим предложением господин Вулис, я так и не понял: «Мера добра и зла в романе – творческая личность». Это тот случай, когда можно трактовать как хочешь, все будет верно и в то же время неверно. Мера добра и зла в романе, естественно, присутствует, как и в каждом произведении любого автора, чего-то больше, чего-то меньше, но при чем тут творческая личность?
Дальше читаем: «Не может, на взгляд Булгакова, гармонически сочетаться с идеалом то, что враждебно художнику, утверждающему этот идеал правдой и красотой искусства».
Эффектно звучит и в целом правильно, но в данном случае мы имеем дело с оборванной мыслью. Вместо того чтобы невнятно объяснять суть идеала, лучше бы предложение дописал и объяснил нам, что враждебно художнику, ведь именно то, что враждебно художнику, мы так и не услышали!
Ну и последнее предложение этого абзаца: «Эстетические критерии в «Мастере и Маргарите» тесно соприкасаются с этическими». Эта игра слов «эстетика» и «этика» так надоела, любой школьник этим балуется, давным-давно набила оскомину, слишком банально.
Но господин Вулис не унимается:
«Только два героя – Мастер и Воланд – стоят между этими мирами, или, вернее, над ними, имеют прямое отношение к каждому из них и ни к одному из них не принадлежат». (Так принадлежат или не принадлежат? – Авт.) «Почти до самой развязки так и не встретившись, Мастер и Воланд вместе вершат суд над добром и злом, но каждый в свое время».
Где он это вычитал? По роману Мастер, как робкий ученик, потупив взор, стоит перед Воландом, отдавая должное сверхвозможностям последнего, и оба являются современниками сталинской Москвы, при чем тут «каждый в свое время»? Это Пилат 2000 лет тому назад распоряжался судьбами людей и богов. «...И каждый по-своему – в соответствии с теми возможностями, которыми наделил их автор». Значит, какие-то возможности у Мастера есть, если он наряду с Воландом вершит суд, но в конце этого же абзаца мы опять натыкаемся на противоречие: «Но ему (Мастеру) не дано действовать, влиять на ход вещей». А как Мастер может вершить суд, если не способен влиять на ход вещей? Одно из двух: либо Мастер способен влиять на ход вещей, либо нет. К чему это бросание в обе стороны?
Повторю и эту фразу: «Мастер и Воланд вместе вершат суд над добром и злом». Выходит, Воланд вершит суд над злом? Над добром еще понятно, на то он и дьявол, но он вершит суд еще и над злом? Какой он тогда дьявол!? И главное, где это написано? Ткните пальцем.
Не могу удержаться – анекдот.

Анекдот
Застолье. Тамада вкрапливает в тосты выдержки из только ему известных трактатов, учений великих философов. В очередной раз поднявшись, произносит очередную заумную фразу и добавляет: «Эти слова принадлежат автору Манифеста Коммунистической партии великому Карлу Марксу».
Один из участников застолья оказался марксоведом, прекрасно знал труды теоретика. Он задал тамаде вопрос:
– Скажите, в каком томе или в какой статье изложена эта гениальная мысль?
Тамада за словом в карман не полез, не задумываясь, парировал:
– Эту великолепную мысль Карл Генри-
хович произнес устно!

Представляется мне, как господин Вулис, уподобившись моему герою из анекдота, отвечает на мой каверзный вопрос: «Вы не скажете, в какой главе и на какой странице это сказано?»
Господин Вулис, многозначительно кивнув, ответит: «Михаил Афанасьевич этот «гениальный абзац» устно произнес».
А иначе никак не объяснишь.

XXXII
Вгрызаясь в буквальном смысле этого слова в свободное пространство между строчками, чтобы уловить суть романа, я пытаюсь докопаться до «основной магистрали», которая должна наличествовать в любом произведении, но мои усилия остаются тщетными: разброс героев, тем, сюжетов, оборванных историй, рассказов настолько велик, что объединить это все в одно целое мой мозг, способный воспринять, казалось бы, любую фантазию, не в силах. К тому же меня не покидает навязчивая идея, что к этому роману приложил руку не только Мастер, но и Маргарита постаралась. Очень сомнительно, чтобы вот эти низкопробные строки принадлежали Михаилу Афанасьевичу:
«Это был момент, который упустить было бы грешно».
«Да, это было сложно, очень сложно, но сложности эти нужно было во что бы то ни стало преодолеть».
«Дворик-то этот был тем и хорош, что всегда был пуст».
«Я была просто женой генерал-лейтенанта Шиловского, прекрасного, благороднейшего человека. Это была, что называется, счастливая семья: муж, занимающий высокое положение, двое прекрасных сыновей. Вообще все было хорошо».
Нижеследующий отрывок не представляет собой ряд выдернутых из разных мест предложений. Это абзац, в котором предложения строго следуют одно за другим. Насколько они взаимосвязаны – это уже вопрос не ко мне. Обратите внимание и на примитивный уровень самих предложений.
«Маргарита Николаевна не нуждалась в деньгах. Маргарита Николаевна могла купить все, что ей понравится. Среди знакомых ее мужа попадались интересные люди. Маргарита Николаевна никогда не прикасалась к примусу. Маргарита Николаевна не знала ужасов житья в совместной квартире».
А теперь сравните с предложениями, которые действительно написал Булгаков:
«Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной Антониевой башней, опустилась с неба бездна и залила крылатых богов над гипподромом, Хасмонеейский дворец с бойницами, базары, караван-сараи, переулки, пруды... Пропал Ершалаим – великий город, как будто не существовал на свете».
«Однако в то же время неприятное облачко набежало на его душу, и тут же мелькнула змейкой мысль о том, что не прописался ли этот сердечный человек уже в квартире покойного, ибо и такие примеры в жизни бывали».
«Вот и лес отвалился, остался где-то сзади, и река ушла куда-то в сторону, навстречу грузовику сыпалась разная разность: какие-то заборы с караульными будками и штабеля дров, высоченные столбы и какие-то мачты, а на мачтах – нанизанные катушки, груды щебня, земля, исполосованная каналами, – словом, чувствовалось, что вот-вот она, Москва, тут же, вон за поворотом, и сейчас навалится и охватит».
«Трудно сказать, что именно подвело Ивана Николаевича – изобразительная ли сила его таланта или полное незнакомство с вопросом, по которому он собирался писать, – но Иисус в его изображении получился, ну, совершенно как живой, хотя и не привлекающий к себе персонаж».
Совершенно очевидно, что над романом трудился не один Михаил Афанасьевич, по моему разумению, руку приложил и таинственный соавтор. Пишу «таинственный», хотя всем понятно, чьих рук это дело. 26 лет Елена Сергеевна корпела над рукописью, вытягивая из огромного нагромождения нечто удобоваримое. Надеюсь, мне удается убедить в этом читателя...

XXXIII
Выдержка 4 из послесловия Абрама Вулиса
Послесловие Абрама Вулиса уникально еще и тем, что у послесловия есть свое предисловие. Правда, автор этого предисловия к послесловию – неизвестен, поскольку оно никем не подписано. Но сдается, что автор послесловия и предисловия к послесловию – одно и то же лицо, и зовут его Абрам Зиновьевич Вулис. А как хорошо он в предисловии к послесловию пишет о себе: «Может быть, не главную, но очень важную роль в этом деле (в публикации романа «Мастер и Маргарита». – Авт.) сыграл ученый-литературовед Абрам Зиновьевич Вулис». В принципе, я согласен с самооценкой роли Вулиса в появлении на свет романа, поэтому ничего зазорного не вижу в том, что он, так скажем, решил своеобразно попиариться. Здесь придраться не к чему: ну, захотел автор так представить свою роль, что такого? Обратим внимание на другое. В какую форму господин Вулис облекает и как преподносит читателю свои умозаключения, как строит свои предложения.
В свое время мне посчастливилось побывать на встрече двух известных экономистов: экс-премьер министра России Егора Тимуровича Гайдара и лидера политической партии «Яблоко» Григория Алексеевича Явлинского. У первого, из его продолжительной пространной речи, народ понял только два слова – «Здравствуйте» и «До свидания». А второго слушали с небывалым интересом – так доходчиво подавался непростой на слух материал. И, соответственно, после выступления Гайдара у публики не возникло вопросов, люди поспешно расходились, сожалея о бесполезно потраченном времени, а во втором случае десятки рук взметнулись вверх и посыпались вопросы, началась активная полемика-беседа. Организаторы встречи никак не могли успокоить народ и отпустить Григория Алексеевича, чтобы тот успел на заседание политсовета партии «Яблоко».
А как поступает ученый-литературовед господин Вулис? Рассмотрим это на реальных примерах.
Но для начала анекдот.
Вы заметили, что я, как лицо кавказской национальности, а кавказцы не лишены чувства юмора, люблю подкреплять свои умозаключения анекдотами, близкими по смыслу, ведь анекдот – это короткая, смешная история с остроумным, а подчас и назидательным концом?

Анекдот
– Ашот, как называется твоя диссертация?
– «Как в решете воду носить».
– Ну, что ты, дорогой! Кто же так диссертацию называет? Назови ее так: «Анализ проблем транспортировки вещества в жидком агрегатном состоянии в сосудах с перфорированным дном».

Вот еще один –

Анекдот
– Ты чем занимался? – орет прораб на рабочего.
– Единолично управлял успешным обновлением и развертыванием новой системы освещения окружающей среды с нулевым перерасходом средств и нулевым числом инцидентов в области безопасности.
– Ничо не понял… – У прораба глаза на лоб полезли.
– Да… лампочки менял.

Смеетесь? А мне не до смеха, потому как сложно, очень сложно сообразить, что «Анализ проблем транспортировки вещества в жидком агрегатном состоянии в сосудах с перфорированным дном» всего лишь означает «Как решетом воду носить».
А теперь обещанные примеры, несколько цитат из послесловия господина Вулиса, и вы поймете, к чему я рассказывал анекдоты и приводил в пример выступления Гайдара и Явлинского.
«Верность правде жизни в реалистических эпизодах оборачивается у Булгакова верностью духу сказки в эпизодах фантастических. Однако же сказка, легенда в «Мастере и Маргарите», всего лишь только круг обстоятельств, в котором замкнуты вполне живые натуры, некое заранее заданное правило игры, которое перестанет ощущаться, едва его примешь и перешагнешь. Ну, скажем, как это делает главная героиня второй книги романа – Маргарита».
Поняли? А я нет. Это раз.
«Очень часто фантастика приобретает авантюрно-приключенческий характер, иногда символический или даже мистико-религиозный... В этом смысле можно сказать, что содержанием мениппеи являются приключения идеи или правды в мире: и на земле, и в преисподней, и на Олимпе».
Это два.
«Центральный персонаж «древних» глав, безусловно, Понтий Пилат. По отношению к нему Иешуа, опять-таки, страдательная фигура. Ибо хотя каждый камень, брошенный в Иешуа, для писателя – пробный камень, основа его отношения к тому или иному герою, но Булгакова во всей этой истории больше интересует тот, кто может бросать или бросает камни, чем тот, в кого они летят. (Далее следует вроде как подытоживание выше сказанного. – Авт.) Булгаковская задача – осмысление той драматической роли, которую Пилат исполняет, согласно легенде, в последние дни».
Это три.
«...Самая смелая и необузданная фантастика и авантюра внутренне мотивируются, оправдываются, освящаются здесь чисто идейно-философской целью – создать исключительные ситуации для провоцирования и испытания философской идеи».
Это четыре. И достаточно.
Согласитесь, аж дух захватывает! Но вполне вероятно, что кто-то из читателей воскликнет: «Господи! Карапетян! Здесь все просто и ясно изложено. Я удивляюсь, как вы беретесь (скорее, ты берешься) растолковывать, если сам ни фига не смыслишь?»
Признаюсь, я не семи пядей во лбу. Но за среднего читателя хотя бы сгожусь? К тому же послесловие – не собрание ребусов, загадок и кроссвордов. Зачем я должен сутками голову ломать и ничего не понимать? Я читаю всего лишь послесловие к художественному произведению. Это не научный труд, где можно одно предложение на полстраницы размазывать, – там не возбраняется. Ведь послесловие призвано объяснить то, чего мы, быть может, читая само произведение, не поняли! Но как может послесловие объяснить, если мы само послесловие не понимаем? Смех, да и только.
А далее следует очередное откровение Абрама Вулиса. «Прежде всего – о жанре «Мастера и Маргариты», столь необычном на первый взгляд, но только на первый взгляд. Фактически это один из самых устоявшихся жанров мировой литературы». Странное заявление, я бы сказал. Он здесь противоречит самому себе. Господин Вулис вместе со всей армией булгаковедов на всех перекрестках, надрывая голоса, трубят о том, что «Мастер и Маргарита» – уникальное произведение. Единственное, лучшее, неповторимое – одним словом, самое-самое.
Спрашиваю читателей: а знаем ли мы романы, написанные в подобном ключе? Если покопаться в памяти, то можно долго перечислять близкие, повторяю, близкие по форме.
Очевидно, господин Вулис рассчитывал на то, что советский читатель, оказавшись запертым за семью замками в «свободном» государстве, так и останется в неведении, что творится в литературном зарубежье, не представлял, что когда-нибудь границы откроются и… просчитался.

XXXIV
О великой любви Мастера и Маргариты высказались все, кажется, кроме меня. Стало быть, наступила моя очередь.
Следующим абзацем начинается 19-я глава:
«За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!
За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!»
Надо бы автору этого текста действительно отрезать язык, потому как он пишет неправду. Но, ссылаясь на эти строчки, абсолютно все мои оппоненты соглашаются с ним и трубят об искренней бескорыстной любви героев этого романа. Итак, я начинаю возражать...
Достаточно прочесть следующий абзац, как Маргарита встречает непрошеного гостя, чтобы призадуматься:
«Да это Азазелло! Ах, как это мило, как это хорошо! – и, шепнув Мастеру: – Вот видишь, видишь, нас не оставляют! – бросилась открывать.
– Ты хоть запахнись, – крикнул ей вслед Мастер.
– Плевала я на это, – ответила Маргарита уже из коридорчика.
И вот уже Азазелло раскланивался, здоровался с Мастером, сверкал ему своим кривым глазом, а Маргарита восклицала:
– Ах, как я рада! Я никогда не была так рада в жизни! Но простите, Азазелло, что я голая!»
О какой верности может идти речь от ветреной женщины?
А сейчас я попытаюсь доказать читателю, что Маргарита была не только ветреной, но и изменяла Мастеру. И, кстати, до психушки довела. Удивляетесь?! Нет проблем, будем разбираться. Для начала прочтем следующий отрывок.
«Рассказывает Мастер поэту:
– Да, так вот, в половине января, ночью, в том же самом пальто, но с оборванными пуговицами, я (Мастер. – Авт.) жался от холода в моем дворике. Сзади меня были сугробы, скрывшие кусты сирени, а впереди меня и внизу – слабенько освещенные, закрытые шторами мои оконца, я припал к первому из них и прислушался – в комнатах моих играл патефон. Это все, что я расслышал. Но разглядеть ничего не мог».
Представляете картину? Мастер находится у порога своей квартиры, но почему-то не заходит, хотя на дворе трещат январские морозы. Он слышит музыку в своей квартире, прислушивается, пытаясь понять, что там происходит. Но, очевидно, в квартире не до разговоров, поэтому ему только музыка слышна. Раз в квартире играет патефон – значит, в квартире кто-то есть. И этот кто-то – она, Маргарита, больше некому. А он не решается постучать в дверь или воспользоваться своим ключом и, переминаясь с ноги на ногу, пытается определиться, как ему быть. Давайте, оппоненты, соображайте, не все мне вам разжевывать! При каких обстоятельствах хозяин квартиры не решается войти к себе, зная, что его возлюбленная находится в квартире?
Быть может, она не одна? Скорее всего. Я подозреваю, что она проводила время с новым знакомым Мастера, Алоизием Могарычем, которого, на словах, недолюбливает Маргарита, но это к делу не относится. Читаем дальше:
«Постояв немного, я вышел за калитку в переулок. В нем играла метель. Метнувшаяся мне под ноги собака испугала меня, и я перебежал от нее на другую сторону. Холод и страх, ставший моим постоянным спутником, доводили меня до исступления. Идти мне было некуда, и проще всего, конечно, было бы броситься под трамвай на той улице, в которую выходил мой переулок».
«Почему некуда идти?» – как назойливая муха, цепляюсь к своим оппонентам, твердо убежденным в светлой и искренней любви Маргариты к Мастеру.
Мастер-то стоял у порога своего дома, где за окном тепло, играет музыка и возлюбленная ждет не дождется. Но он уходит. Добирается до психбольницы, становится ее пациентом. Я думаю, никто не посмеет мне возразить. Картина до предела очевидна.
XXXV
И Мастера помещают в психбольницу, где он знакомится с поэтом Иваном Бездомным. Между ними происходит вот такой диалог, цитирую:
«– Вы – писатель? – с интересом спросил поэт. Гость потемнел лицом и погрозил Ивану кулаком, потом сказал:
– Я – мастер, – он сделался суров и вынул из кармана халата совершенно засаленную черную шапочку с вышитой на ней желтым шелком буквой «М».
Он надел эту шапочку и показался Ивану в профиль и в фас, чтобы доказать, что он мастер.
– Она своими руками сшила ее мне, – таинственно добавил он.
– А как ваша фамилия?
– У меня нет больше фамилии, – с мрачным презрением ответил странный гость. – Я отказался от нее, как и вообще от всего в жизни. Забудем о ней».
Забегая вперед, отмечу: когда с подобным вопросом обратился к нему всесильный Воланд: «А скажите, почему Маргарита вас называет мастером? – спросил Воланд», то мастер скромно ответил, не стал называть себя, как в случае с поэтом Иваном Бездомным, мастером и о шапочке с буквой «М» забыл. Самое место воскликнуть: «О! Двойные стандарты!»
«Тот (Мастер. – Авт.) усмехнулся и сказал:
– Это простительная слабость. Она слишком высокого мнения о том романе, который я написал».
Как мы видим, если перед Воландом мастер робеет, как нашкодивший ученик, то с психбольным Иваном Николаевичем холоден, и высокомерен, и иначе интерпретирует слово «мастер».

XXXVI
Поэт Иван Бездомный благожелательно отнесся к рассказанному Мастером и всячески пытался его успокоить.
«– Но вы же могли дать знать ей, – сказал Иван, сочувствуя бедному больному, – кроме того, ведь у нее же ваши деньги? Ведь она их, конечно, сохранила?
– Не сомневайтесь в этом, конечно, сохранила. Но вы, очевидно, не понимаете меня? Или, вернее, я утратил бывшую у меня некогда способность описывать что-нибудь. Мне, впрочем, ее не очень жаль, так как она мне не пригодится больше».
Но этой трогательной истории предшествовала не менее трогательная: мастер завершил роман о Понтии Пилате и пошел по издательствам, но получил отказ, в смысле потерпел полное литературное фиаско.
Под давлением Маргариты Мастер предложил отрывок (древние страницы) одной газете, та имела вкладной лист для публикации литературных произведений. Газета опубликовала тот отрывок. Известные критики того времени негативно оценили произведение Мастера, этим самым поставили крест на литературной карьере человека без имени – с прозвищем Мастер.
* * *
Зададимся вопросом: а были ли справедливы критики?
Да, они дали объективную оценку. Это не мое мнение. Это мнение самого Мастера. Проследим за развитием событий.
Мастер передал рукопись редактору. (Имя редактора не указано, быть может, это был Михаил Александрович Берлиоз. Кто знает? – Авт.) Оценка редактора нам известна, опять же, из уст Мастера.
«– Я впервые попал в мир литературы, но теперь, когда уже все кончилось и гибель моя налицо, вспоминаю о нем с ужасом! – торжественно прошептал мастер и поднял руку. – Да, он чрезвычайно поразил меня, ах, как поразил!
– Кто? – чуть слышно шепнул Иван, опасаясь перебивать взволнованного рассказчика.
– Да редактор, я же говорю, редактор. Да, так он прочитал. Он смотрел на меня так, как будто у меня щека была раздута флюсом, как-то косился в угол и даже сконфуженно хихикнул».
Но редактор не стал окончательно ставить точку, решил передать рукопись критикам-профессионалам.
«Тут он засуетился, начал что-то мямлить и заявил, что самолично решить этот вопрос он не может, что с моим произведением должны ознакомиться другие члены редакционной коллегии, именно критики Латунский и Ариман и литератор Мстислав Лаврович. Он просил меня прийти через две недели». (Мы так и не узнаем, как звали Латунского и Аримана, третьего звали Мстислав Лаврович, но Лаврович – это фамилия или отчество – непонятно. При возможности он бы отредактировать эту часть, но времени у Михаила Афанасьевича уже не осталось.)
Перечисленные товарищи также негативно отнеслись к произведению Мастера. Читатель скажет: вполне ожидаемо. Не могли сотрудники, зная мнение редактора, иначе оценить рукопись. Согласен. Но оказывается того же мнения о рукописи человек, знать не знавший ни редактора и ни его сателлитов. Речь идет о новом знакомом – об Алоизии Могарыче.
«Покорил меня Алоизий своею страстью к литературе. Он не успокоился до тех пор, пока не упросил меня прочесть ему мой роман весь от корки до корки, причем о романе он отозвался очень лестно, но с потрясающей точностью, как бы присутствуя при этом, рассказал все замечания редактора, касающиеся этого романа. Он попадал из ста раз сто раз. Кроме того, он совершенно точно объяснил мне, и я догадывался, что это безошибочно, почему мой роман не мог быть напечатан. Он прямо говорил: глава такая-то идти не может».
Полное совпадение мнений говорит об объективной оценке критиками произведения Мастера.
Обратите внимание на эту строку: «...пока не упросил меня прочесть ему мой роман весь от корки до корки...» В романе «Мастер и Маргарита» порядка 500 страниц, думается, и в романе Мастера не меньше. Теперь вопрос: сколько дней понадобилось бы Мастеру, чтобы прочесть весь роман своему другу? И лично вы взялись бы за это? Нет, конечно. Представим такое: зашел к вам сосед и «упросил» вас прочитать ему роман Льва Толстого «Анна Каренина», а вы охотно усаживаетесь поудобнее, чтобы начать чтение романа.
Этот эпизод еще раз подтверждает, что у Елены Сергеевны имелись лишь отрывки романа, черновые наброски, которые целостным произведением назвать никак нельзя.
А потом, какой он мастер? При наличии одной, повторяю одной, неопубликованной рукописи и именовать себя не писателем даже, а мастером, надо иметь, о-го-го, какое высокое мнение о себе. Более того, уже состоявшегося поэта Ивана Бездомного называть своим учеником – это уже сверх безумия: «Прощай, ученик, – чуть слышно сказал мастер...»
Помните эти строки?
«Помилуйте, Иван Николаевич, кто же вас не знает? – здесь иностранец вытащил из кармана вчерашний номер «Литературной газеты», и Иван Николаевич увидел на первой странице свое изображение, а под ним свои собственные стихи».
И так называемый мастер, не имеющий ни одной публикации, называет состоявшегося поэта учеником? Поэта, стихи которого печатает «Литературная газета», причем с портретом на первой странице? Ха-ха-ха! Как вы заметили, я слово «Мастер» пишу с заглавной буквы, потому что оно для меня всего лишь имя героя, а не уровень профессионализма несостоявшегося литератора.
Александра Грибоедова, автора единственной, но по сей день востребованной пьесы «Горе от ума», никто не называет драматургом. Он в первую очередь дипломат, дворянин, статский советник, а потом лишь поэт, драматург, пианист, композитор. Уже знакомого вам Николая Васильевича Гоголя, автора «Ревизора», сверхпопулярной пьесы, и в наши дни никому не придет в голову назвать драматургом. А в этом случае вынужден повториться – автор одной непринятой рукописи именует себя не писателем даже, а мастером. Самооценка зашкаливает, хотя если вспомнить остальные неестественные перегибы, имеющие место в романе, и рвение критиков, которые называют мастера великим, то нечему удивляться.
Заслуживает внимания и эта фраза: «Роман был написан, больше делать было нечего, и мы оба жили тем, что сидели на коврике на полу у печки и смотрели на огонь».
Как понять «Роман был написан, больше делать было нечего...»?
Литераторы согласятся со мной. Да у каждого писателя чернила не успеют высохнуть, как он позабудет старое и примется за новое произведение. Какой он тогда писатель, какой он тогда мастер?! Я уже не говорю о примитивном построении самого предложения: «Роман БЫЛ написан, больше делать БЫЛО нечего». Я вполне ответственно заявляю - автором этого предложения Булгаков не является.

* * *

А теперь обратим внимание на эту часть: «Настали совершенно безрадостные дни. Роман был написан, больше делать было нечего, и мы оба жили тем, что сидели на коврике на полу у печки и смотрели на огонь. Впрочем, теперь мы больше ( больше или чаще? -Авт.) расставались, чем раньше. Она стала уходить гулять».
Если выразиться языком старушек у подъезда – «стала неизвестно где пропадать». По законам обывательского жанра у Мастера появляется новый друг, или, вернее, друг семьи. Маргарита для приличия отрицательно отнеслась к этой дружбе. А Мастеру, убитому литературными критиками, и невдомек, что втерся к нему в доверие упитанный незнакомец, с вожделением посматривающий на его подругу. Ну а завершение этой истории мы уже разбирали.

Мы толком не знаем биографии нашего героя, в книге показаны лишь некоторые черты характера, но то, что он труслив, нам известно:
«– Я (Мастер) проводил бы тебя (Маргарита), но я уже не в силах идти один обратно, я боюсь.
– Не бойся. Потерпи несколько часов. Завтра утром я буду у тебя».
И еще:
«Холод и страх, ставший моим постоянным спутником, доводили меня до исступления».
Но это к слову.


XXXVII
Остается только догадываться, почему Елена Сергеевна, призывая читателя следовать за ней, чтобы показать настоящую любовь, не убрала из романа эту историю. Тут две причины. Отрывок написан сумбурно, как, впрочем, и сам роман, не всяк поймет или, вернее, не придаст значение этому тексту. Очевидно, на это и рассчитывала вдова Михаила Афанасьевича, либо просто и сама не вникла в смысл написанного.
И когда автор пишет: «Даже у меня, правдивого повествователя, но постороннего человека, сжимается сердце при мысли о том, что испытала Маргарита, когда пришла на другой день в домик мастера, по счастью, не успев переговорить с мужем, который не вернулся в назначенный срок, и узнала, что мастера уже нет».
Я вынужден сказать, неправда это. Маргарита не дождалась Мастера, потому что он топтался у входа, слушая игру патефона, пытаясь понять, что происходит за плотно задернутыми занавесками, но не решился зайти в квартиру. Потрясение было настолько велико, что он, опасаясь окончательно свихнуться, несмотря на лютый мороз того январского вечера, поплелся в психбольницу.

ХХХVIII
Работая над послесловием, господин Вулис, подражая Константину Симонову, пишет: «Возможно, готовя книгу к печати, Булгаков по-новому взглянул бы на те или иные ее эпизоды». Чувствуете подтекст? К этому же возвращается и в самом конце послесловия:
«Сумеет он (читатель) разобраться и в ее недостатках, подчас затемняющих силу и размах булгаковского замысла». То есть замысел был, но и недостатков не так уж и мало. Так понять господина Вулиса?
И Константин Симонов пишет о недостатках, и он, причем дважды, указывает на это. И одновременно, по его утверждению, ««Мастер и Маргарита» – лучшее произведение Булгакова. А читателю предлагает разобраться «в ее недостатках» – значит, они на поверхности лежат. Тогда какое же это лучшее? Кроме того, почему эту неприятную миссию – ковыряться в романе, выискивать неудачные строки, предложения, нелогичные мысли, он возлагает на читателей, а сам одни дифирамбы поет? Похоже, перед тем как предлагать нам ломать голову, он сам должен был определиться, а то мечется из одной крайности в другую. А это тот случай, когда золотой середины не бывает.

XXXIX
В романе иногда встречаются недостаточно проработанные эпизоды. Пожалуйста, не надо сии места объяснять сверхгениальностью романа и моего сверхнепонимания! Роман – это повествование, не загадка, не ребус, не головоломка. Мы должны читать и получать удовольствие от проведенного времени за книгой, а не ломать голову над тем, что тут написано, что хотел сказать автор: копаться в справочниках, звонить другу и, как в игре «Кто хочет стать миллионером», задавать вопрос аудитории.
Цитирую:
«Хлопнула во втором этаже рама так, что чуть не вылетели стекла, в вершинах кленов и лип тревожно прошумело, потемнело и посвежело».
Как понять?
«…в вершинах кленов и лип тревожно прошумело» – допустим, хорошо, но «…потемнело и посвежело» – никуда не годится.
Читаем дальше:
«Удостоверившись, что дома никого нету, Маргарита открыла дверь на лестницу и проверила, тут ли карточка. Карточка была на месте, Маргарита попала туда, куда нужно было…»
Какая карточка? На каком месте? (Наверно, надо было написать вместо «тут ли карточка» – «есть ли шильдик (дверная табличка)». – Авт.)
Следующий отрывок.
«Маргарита натерлась кремом, полученным от Азазелло, и ее тело потеряло вес: Она подпрыгнула и повисла в воздухе невысоко над ковром, потом ее медленно потянуло вниз, и она опустилась... Маргарита взвизгнула от восторга и вскочила на щетку верхом. Тут только у наездницы мелькнула мысль о том, что она в этой суматохе забыла одеться». Я в это охотно верю, когда в очереди за пивом постоишь, не такого наслушаешься. Но щетка? Автор решил не церемониться, раз Баба-яга из русских народных сказок летала на метле, а этот вид «транспорта» в современной Москве днем с огнем не сыскать, то он под руку Маргарите щетку подсунул. Но надо бы и щетку кремом смазать, а так обыкновенная деревяшка и вдруг… полетела. Сомнительно.
Но по автору Маргарита, вскочив на щетку, летит на встречу с Воландом, который ей планирует предложить возглавить бал.

XXXX
Вечер в Варьете описан в романе в 12-й главе, а бал в 23-й, но по содержанию бал состоялся гораздо раньше представления в Варьете – здесь обнаруживается накладка во времени.
Маргарита летит на встречу с Воландом договариваться по поводу бала, именно в день смерти редактора Берлиоза, а значит, Воланд еще не успел въехать в коммунальную квартиру. Как такое может быть? Вы помните, Воланд спланировал и осуществил захват квартиры, имеющей дурную славу, и с этой целью невидимая сила забрасывает соседа редактора Берлиоза Степана Лиходеева в Ялту, а сам он оказывается под колесами трамвая.
На чем основано мое утверждение?
Маргарита, направляясь к Воланду, пролетает над писательским домом, обнаруживает квартиру критика Латунского и громит ее. А критик Латунский в этот час находился в МАССОЛИТе, в ожидании заседания, на которое, по известной причине, редактор Берлиоз так и не пришел. Уловили? Заседание МАССОЛИТа и бал проходят в один день.
Воланд в день заседания, или, вернее, вечером, не мог принимать Маргариту, удобно развалившись в злополучной квартире. Потому как он в другом описании, подобно трусливому школьнику, в это самое время убегал, плутая по московским улицам и переулкам, от поэта Бездомного. А поэт Бездомный, потеряв надежду на поимку беглого иностранца, отправился на заседание, в котором принимал участие и критик Латунский. То есть бал был проведен раньше представления в Варьете. Круг замкнулся.
Поэта Бездомного, только ближе к полуночи, отправят в психбольницу. Соответственно, он еще не встречался с Мастером, и искать своего возлюбленного Маргарите не было необходимости, а значит, жертвовать собой, отдаваясь этому мерзкому типу Воланду, от которого зависела дальнейшая судьба влюбленной пары. (О том, что Маргарита спала с Воландом, мы еще поговорим. – Авт.) А значит, не было причины пребывать в дурном настроении, прогуливаясь по Москве, общаться с Азазелло, обмазываться волшебной мазью и прочее, и прочее.
Я обращаю ваше внимание на это несовпадение, чтобы лишний раз показать, с каким сырым материалом мы имеем дело, над которым еще работать и работать.

XXXXI
Помимо неумеренной фантазии в романе изобилуют бессвязные, бессмысленные поступки героев. Вот один из них:
«Лишь только дирижер увидел Маргариту, он согнулся перед нею так, что руками коснулся пола, потом выпрямился и пронзительно закричал:
– Аллилуйя!
Он хлопнул себя по коленке раз, потом накрест по другой – два, вырвал из рук крайнего музыканта тарелку, ударил ею по колонне.
Улетая, Маргарита видела только, что виртуоз-джазбандист, борясь с полонезом, который дул Маргарите в спину, бьет по головам джазбандистов своей тарелкой и те приседают в комическом ужасе».
Спрашивается: зачем и кому нужна эта драка? Очевидно, Булгаков оказался под влиянием советского популярного фильма 1934 года «Веселые ребята» с участием Леонида Утесова. Там оркестранты усердно колошматят друг друга. Но в том фильме есть определенный смысл, к тому же это комедия. А у нас тоже комедия, потому что не можем жанр этого произведения определить. Придумывают булгаковеды кто во что горазд, но и по сей день к общему знаменателю не приходят.
* * *
Вот другой случай – похождения Коровьева и кота по кличке Бегемот. Пришли в магазин, прошлись по отделам, стали себя безобразно вести. Народ, глядя на их поведение, завозмущался, а эта парочка, в ответ на негодование посетителей, подожгла магазин и смылась. Предвижу, как завопят оппоненты: «Так это же фантастика! Так это же юмор!» «Нет, – рычу я в ответ. – В каждой фантастике, в каждом юморе должен быть определенный смысл. Нет смысла – значит, это бессмыслица, не фантастика и не юмор».
* * *
Цивилизованный мир еще на заре прошлого века отказался от слова «негр», принятого считать оскорбительным. Население стран Центральной и Южной Африки именуют чернокожими. А в романе бессистемно чередуются как равнозначные слова «негр» и «чернокожий».
Ладно, 40-й год еще понятно, но к 1966 году могла бы Елена Сергеевна определиться: надо Михаила Афанасьевича отправить в мир цивилизации или оставить в глубоком прошлом.
«Этот зал, так же как и лес, был совершенно пуст, и лишь у колонн неподвижно стояли обнаженные негры в серебряных повязках на головах».

«Какой-то чернокожий подкинул под ноги Маргарите подушку с вышитым на ней золотым пуделем, и на нее она, повинуясь чьим-то рукам, поставила, согнув в колене, свою правую ногу».

«Молодые люди, спутники Азазелло, улыбаясь безжизненными, но приветливыми улыбками, уже теснили господина Жака с супругою в сторону, к чашам с шампанским, которые негры держали в руках».

«Дамы, смеясь, сбрасывали туфли, отдавали сумочки своим кавалерам или неграм».
XXXXII

Последняя выдержка из послесловия к роману литературоведа Абрама Вулиса
Цитата: «Хотя перед мастером ворота закрыты, он видит сквозь них, оценивая события точно, очень интимно, с глубокой человечностью. Но ему не дано действовать, влиять на ход вещей».
Современным языком выражаясь, он вроде как перед телевизором сидит или, скорее всего, рентген-аппаратом и все видит, но влиять на ход вещей не может. А как он тогда «вершит суд»?
И следующая фраза:
«Если проследить за поведением героев романа, то окажется, что все они без исключения так или иначе решают общегуманистическую проблему подлинной человечности».
Все? Еще раз спрашиваю: все без исключения? И Воланд, и вся его странная компания тоже? Зная о том, что «Аннушка уже разлила масло», хотя, быть может, по его прихоти это и произошло, Воланд не предупреждает Михаила Александровича Берлиоза, редактора толстого художественного журнала об опасности, не советует не идти в сторону трамвайных путей. Вспомните из фильма «Джентльмены удачи» фразу, ставшую крылатой: «Эй, гражданина! Ты туда не ходи, ты сюда ходи, а то снег башка попадет – совсем мертвый будешь!» Казалось бы, мелкий жулик Василий Алибабаевич – Али-Баба из Средней Азии, бензин ослиной мочой разбавлял, а все туда же – решал «общегуманистическую проблему подлинной человечности».
Я уже не говорю об остальной неразберихе в сталинской Москве.
* * *
И снова звучит близкое по смыслу заявление:
«И главное, роман утверждает обреченность всего, что враждебно человеческому счастью». И где это утверждение? Где счастье? Днем с огнем не сыскать. Все, исключительно все герои, включая и Мастера, и Маргариту, в романе несчастны. Не согласны? Давайте разбираться.
Перечисляю:
– Михаил Александрович Берлиоз погиб под колесами трамвая.
– Аннушка, разлив подсолнечное масло, понесла материальные убытки: придется потерпеть до следующей получки и снова сходить в кооператив, еще и в конце романа с долларами вляпалась и еле отвертелась.
– Водитель трамвая, комсомолка в красной косынке, будет осуждена за убийство по неосторожности (ст. 109 УК РФ).
– Пассажиры трамвая, без сомнения, получили многочисленные ушибы, травмы. Не трудно догадаться, как их разбрасывало в металлическом с деревянными жесткими сиденьями, того времени, трамвае. И главное – стресс, который они перенесли, а это является первопричиной многих заболеваний. То есть ко всему прочему пассажиры, если и не получили травмы, что весьма сомнительно, потому как саму вагоновожатую на отдельной санитарной машине увезли, то покинули трамвай потенциально больными людьми.
– Потрясенный смертью редактора, поэт Иван Бездомный попадает в психбольницу.
– Директора театра Варьете Степана Лиходеева люди Воланда в мгновение ока выбрасывают из Москвы в город Ялту, и он находится на грани сумасшествия: никак не может прийти в себя, понять, что происходит.
– Сподвижник Воланда – Коровьев провоцирует председателя жилищного товарищества дома № 302-бис Никанора Ивановича Босого принять взятку. Затем от его сотоварищей следует анонимный звонок в милицию, и Никанора Ивановича арестовывают за незаконное хранение иностранной валюты, которую он и в глаза не видел, что грозит ему ужасными последствиями, ведь хранение и торговля иностранной валютой были в СССР одними из самых тяжких, после убийства, преступлений (ст. 88 УК РФ).
– В ходе всего романа скитается насмерть перепуганный администратор театра Варьете Иван Савельевич Варенуха. Его к тому же еще и избивают подручные Воланда (толстяк, похожий на кота, и низенький клыкастый субъект. – Авт.) за то, что Варенуха намеревался отнести телеграмму Лиходеева из Ялты «куда надо».
– Во время представления – сеанса черной магии с участием иностранного мага Воланда и его свиты, на глазах у публики отрывают голову сотруднику театра конферансье Бенгальскому. Мы смеемся… А я представляю, с каким ужасом созерцала обезглавленное тело публика. Затем, смилостивившись, «гастролеры» возвращают незадачливому конферансье голову. Он чувствует себя так плохо, что пришлось вызвать скорую, но потрясение было настолько велико, что и он в конечном итоге оказывается в психбольнице.
– Бухгалтер Варьете Ласточкин, оставшийся в театре за главного, приезжает в финзрелищный сектор с намерением сдать выручку от вчерашнего спектакля. Однако вместо рублей в его портфеле оказывается валюта. Его, как спекулирующего иностранной валютой, арестовывают.
– Убит Барон Майгель.
– Кот Бегемот, играючи, сжигает квартиру несчастного председателя МАССОЛИТа, покойного редактора Берлиоза, а заодно и часть всего жилого дома.
– Он же вместе со своим подручным Коровьевым устраивают пожар в элитном магазине.
– Затем то же самое повторяют на веранде писательского дома. И горят рукописи, горят... Поскольку в этом же здании находится издательство, то горит много рукописей!
– Маргарита, пользуясь возможностью летать и быть невидимой, врывается в квартиру критика Латунского: вымещает свою злобу на внутренней обстановке, разбивает рояль, крушит мебель, люстры, лампочки, изгаляется как может.
И теперь представим, как тот, потрясенный смертью председателя, возвращается к себе далеко за полночь и переживает новое потрясение: видит неизвестно кем устроенный погром. Хотя, как мы убедились, рассматривая рукопись Мастера, критик не погрешил против истины, дал объективную оценку.
– Маргарита заодно наносит ущерб квартирам соседей критика Латунского, совершенно не причастных к событиям, происходящим в романе.
– Окончательно свихнулся финдиректор – седой старик Григорий Данилович Римский.
– Также с ума сходит сосед Иван Николаевич.
– Погибают Мастер и Маргарита. В подвале, в котором они жили, возникает пожар и, судя по описанию, огонь должен перекинуться на верхние этажи. Это значит, что будут еще жертвы.
И одна фраза:
«Гори, гори, прежняя жизнь!», не может конкретное действие трансформировать в символику.
– Наконец, женщины, сменившие свои платья на роскошную одежду во время сеанса, оказываются на улице в нижнем белье. Представьте, как они возвращаются домой, и ужас на лицах домочадцев. Почему эта банда так злостно посмеялась над женщинами – остается только догадываться. Пожалуйста, не надо мужчинам цитировать уже известные штампы о том, что женщины по своей природе алчны! И мы с вами не лучше.

Анекдот по теме
Продают из бочки пиво. Народ выстроился в очередь – кто с бокалом, кто с банкой трехлитровой. Подходит мужчина к продавцу и спрашивает: «Сколько стоит вся бочка?» Продавец, смекнув, что есть возможность поскорее дома оказаться, с готовностью отвечает – называет энную сумму. Мужчина расплачивается, и продавец исчезает.
Затем мужчина просит приунывших покупателей не расходиться – мол, теперь пиво бесплатное. Берите, кто сколько хочет. Что тут началось! Стали давить друг друга, материться, пошли в ход и кулаки... Крик на всю улицу.
Услышал милиционер невообразимый шум, подошел, разобрался с тем, что происходит, велел любителям дармового пива разойтись, а зачинщика потащил в милицию. В милиции владелец пива, нисколько не стушевавшись, отвечает:
– Это мое пиво! Я купил всю бочку и волен поступать так, как хочу. В чем проблема?
Милиционеры в недоумении. Наконец, один из них спрашивает:
– Хотя бы объясните: зачем вы это сделали?
Тот отвечает:
– Я уже не молодой человек и вряд ли доживу до коммунизма. Хотелось посмотреть, как при коммунизме-то будет.

В этом случае хоть какая-то логика, но есть. А чего добивались воландовцы, одаривая женщин вечерними шикарными платьями, затем выставляя их на посмешище в обнаженном виде. Непонятно.
– А в самом конце романа Фагот свистнул, и своим свистом нанес значительный ущерб прилегающему к ним ландшафту, и убил ни в чем не повинную птицу галку.
И это не весь список совершенного зла бандой негодяев, по которым тюрьма плачет. Можно еще насобирать пакостей, а обещанного добра днем с огнем не сыскать.
О каком утверждении счастья может идти речь, если в романе нет ни одного счастливого героя!
XXXXIII
Наконец, Маргарита попадает в бывшую квартиру Берлиоза, ставшую штаб-квартирой команды Воланда, и не скрывает своего желания к новым приключениям. Ей предложили принять участие в намеченном бале в роли королевы.
В этом отрезке романа мы часто встречаем слова «постель/кровать», словно бы автор готовит нас к определенному развитию повествования, в котором конкретную роль сыграет кровать, ну и Маргарита, конечно.
Для убедительности выписываю только короткие выдержки с этими словами.
«Маргарита увидела широкую дубовую кровать со смятыми и скомканными грязными простынями и подушкою... и стоящего у спинки кровати... и полез за ним под кровать... Взор ее притягивала постель, на которой сидел тот, кого еще совсем недавно бедный Иван на Патриарших прудах убеждал в том, что дьявола не существует. Этот несуществующий и сидел на кровати.
Воланд широко раскинулся на постели... Рядом с Воландом на постели… Воланд взял с постели...
Он протянул руку и поманил к себе Маргариту. Та подошла, не чувствуя пола под босыми ногами. Воланд положил свою тяжелую, как будто каменную, и в то же время горячую, как гариты, дернул ее к себе и посадил на кровать рядом с собою. Он опять наклонился к краю кровати... отозвался из-под кровати кот – никакой лягушки не было под кроватью! вылез из-под кровати, превратил под кроватью... Воланд сорвал тяжелый халат с Маргариты, и опять она оказалась сидящей рядом с ним на постели».
Посадив Маргариту рядом с собой на кровати, делая этим недвусмысленный намек, Воланд знакомит ее со своей командой. Обратив внимание на единственную женщину в своем окружении, он представляет ее словами: «...служанку мою Геллу рекомендую. Расторопна, понятлива, и нет такой услуги, которую она не сумела бы оказать.
Красавица Гелла улыбалась, обратив к Маргарите свои с зеленью глаза, не переставая зачерпывать пригоршней мазь и накладывать ее на колено» (Воланда. – Авт.).
И Маргарита не заставила себя долго ждать. Она смело и решительно принимает эстафету от Геллы.
«– Гелла, пора, – сказал Воланд, и Гелла исчезла из комнаты. – Нога разболелась, а тут этот бал, – продолжал Воланд.
– Позвольте мне, – тихо попросила Маргарита.
Воланд пристально поглядел на нее и пододвинул к ней колено.
Горячая, как лава, жижа обжигала руки, но Маргарита, не морщась, стараясь не причинять боли, втирала ее в колено».
Воланд, глядя на Маргариту, которая, усердно натирая колено мазью, пытаясь втереться в доверие к нему, спрашивает:
«– Кстати, скажите, а вы не страдаете ли чем-нибудь? Быть может, у вас есть какая-нибудь печаль, отравляющая душу, тоска?
– Нет, мессир, ничего этого нет, – ответила умница Маргарита, – а теперь, когда я у вас, я чувствую себя совсем хорошо».
Ну, как тут не воскликнуть: «Что ты медлишь, Маргарита! Вот удобный случай, замолви словечко за Мастера, за того, кого, как ты утверждаешь, больше жизни любишь!» Но ей сейчас не до Мастера: она вся в эйфории, в небесах, поглощена предстоящим балом и своей королевской ролью.
Чтобы окончательно сломить наиболее твердолобых оппонентов, прошу проследить за дальнейшими действиями Маргариты. Для начала предлагаю дамам нарисовать в своем воображении такую картину: вы находитесь на работе, что-то вас удивило, и вы, под впечатлением рассказанного или увиденного, плюхаетесь лицом в ногу своего начальника. Мыслимо ли это? Поступите ли вы так? Нет, конечно!
Но мы читаем:
«...произвели на Маргариту такое сильное впечатление, что она, тихонько вскрикнув, уткнулась лицом в ногу Воланда».
Еще одно:
«Абадонна стоял неподвижно.
– А можно, чтобы он снял очки на секунду? – спросила Маргарита, прижимаясь к Воланду».
Кому непонятно, что Маргарита не скрывает своего желания броситься в объятия Воланда? Хотя ради справедливости нужно отметить, что Маргарита прижималась не только к Воланду: «Почему королевской крови? – испуганно шепнула Маргарита, прижимаясь к Коровьеву».
Это привычка или что-то другое? Флирт или простодушный жест, без всякой подоплеки?
Это только женщины объяснить смогут. Во всяком случае, образ всецело влюбленной женщины меркнет прямо на глазах.
Однажды, некоторые обстоятельства свели меня и моего коллегу по работе с солисткой одного из самых прославленных музыкальных коллективов Армении. Певица щеголяла в шикарной норковой шубе, пальцы словно бы утонули в желтом сиянии золотых колец. Несколько цепей того же цвета нежно обнимали длинную белую шею. Все это в сочетании с природной красотой делало ее неотразимой.
Мой товарищ, не отличавшийся тактом, с некоторым ехидством обратился к ней: «Ты можешь честно ответить, маэстро не пристает к тебе?»
У меня в глазах помутнело. «Скандал», – подумал я, и услышал ее ответ: «Да что вы говорите? – воскликнула певица. – Нас в коллективе более двухсот, а на гастроли за рубеж выезжают человек восемьдесят, не больше. Понятно – едут одни избранные, – горько вздохнула она. – Мы лишь на загранпоездки и рассчитываем: там и прибарахлиться можно, и подзаработать… – И, показав рукою на себя, добавила: – Не на свою зарплату ведь я все это покупаю». Затем осмотрела нас, словно бы оценивая нашу одежду и, с вызовом сказала: «Так что мы только и мечтаем оказаться в его постели...»
Увы, ничто не ново под луною.

XXXXIV. Бал
И начался бал: великий бал полнолуния, уникальный по своему масштабу, разнообразию красок, музыки, эмоций – прямо хоть в Книгу рекордов Гиннесса предлагай.
Но давайте разбираться. С какой целью проводится этот бал? Кто приглашен на этот бал? Кто они, участники этого грандиозного бала? И не будем забывать упрямое утверждение многочисленных булгаковедов, что роман призван бороться со всякой нечистью, что он направлен против всех людей с низменными чувствами, с порочным отношением к обществу и прочее и прочее.
Если это так, то почему на бал приглашены убийцы, отравительницы, висельники и сводницы, тюремщики и шулера, палачи, изменники, безумцы, растлители, которые приказали долго жить? Представители криминального образа жизни, как уже было сказано, были воскрешены из мертвых и появлялись из потустороннего мира через огромный камин: некоторые прямо в гробах скатывались из пасти камина, некоторые – пешим ходом.
Их встречали с великими почестями, за дирижерским пультом стоял сам Иоганн Штраус, среди скрипачей бельгийский скрипач и композитор, один из основателей национальной скрипичной школы Анри Франсуа Жозеф Вьетан – чего же более? Но к чему такие почести покойным мерзавцам? Нет ответа. Не ищите… В книге во всяком случае. Уверен, булгаковеды в своем воспаленном мозгу отыщут десятки объяснений.
(Как известно, Булгаков выделял Гоголя среди других писателей. Думается мне, что его привлекали не замечательные повести «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Тарас Бульба», а мистика, которая присутствует в некоторых произведениях. – Авт.)
Однако проследим за балом. Криминальные авторитеты прошлых веков, сияя от счастья, появлялись на балу всего лишь для того, чтобы выразить свое почтение королеве бала, т. е. Маргарите. Они жеманно преклонялись перед ней, некоторые, кряхтя из-за преклонного возраста, целовали ее колено. Непонятно, какой смысл вложил автор в этот ритуал – преклонение настоящих воров и убийц десятки лет, а то и веков тому назад, покинувших сей мир перед мнимой королевой?
Булгаков через своего героя Коровьева представляет нам гостей.
«…господин Жак с супругой... Убежденный фальшивомонетчик, государственный изменник, но очень недурной алхимик. Прославился тем, – шепнул на ухо Маргарите Коровьев, – что отравил королевскую любовницу. А ведь это не с каждым случается! Посмотрите, как красив!..
Из камина подряд один за другим вывалились, лопаясь и распадаясь, три гроба, затем кто-то в черной мантии...
В это время внизу из камина появился безголовый, с оторванною рукою скелет, ударился оземь и превратился в мужчину во фраке.
– Граф Роберт, – шепнул Маргарите Коровьев, – по-прежнему интересен. Обратите внимание, как смешно, королева – обратный случай: этот был любовником королевы и отравил свою жену...
Из камина выбежал почти совсем разложившийся труп... Лестница стала заполняться. Теперь уже на каждой ступеньке оказались, издали казавшиеся совершенно одинаковыми, фрачники и нагие женщины с ними, отличавшиеся друг от друга только цветом перьев на головах и туфель.
Голые женские тела поднимались между фрачными мужчинами.
– Госпожа Минкина, ах, как хороша! Немного нервозна. Зачем же было жечь горничной лицо щипцами для завивки! Конечно, при этих условиях зарежут!
К Маргарите приближалась, ковыляя, в странном деревянном сапоге на левой ноге дама с монашески опущенными глазами, худенькая, скромная и почему-то с широкой зеленой повязкой на шее.
– Какая зеленая? – машинально спросила Маргарита.
– Очаровательнейшая и солиднейшая дама, – шептал Коровьев, – рекомендую вам: госпожа Тофана входила в положение бедных женщин и продавала им какую-то воду в пузырьках. Жена вливала эту воду в суп супругу, тот его съедал, благодарил за ласку и чувствовал себя превосходно. Правда, через несколько часов ему начинало очень сильно хотеться пить, затем он ложился в постель, и через день прекрасная неаполитанка, накормившая своего мужа супом, была свободна, как весенний ветер; когда тюремщики узнали, что около пятисот неудачно выбранных мужей покинули Неаполь и Палермо навсегда, они сгоряча удавили госпожу Тофану в тюрьме.
– Маркиза, – бормотал Коровьев, – отравила отца, двух братьев и двух сестер из-за наследства!
…император Рудольф, чародей и алхимик. Еще алхимик – повешен. Ах, вот и она! Ах, какой чудесный публичный дом был у нее в Страсбурге! Мы в восхищении!»
Этот двадцатилетний мальчуган с детства отличался странными фантазиями, мечтатель и чудак. Его полюбила одна девушка, а он взял и продал ее в публичный дом».
Обратите внимание женщины на балу абсолютно голые, не считая перьев на голове и обуви на ногах! Задаюсь вопросом: почему женщинам такие привилегии? Непонятно. Ни трусов не надо надевать, ни прочего женского наряда, налегке порхают между мужчинами, которые пухнут во фраках и смокингах. Несправедливо.
XXXXV
Я неспроста подробно остановился на участниках бала. Быть может, мне мои читатели смогут разъяснить, к чему этот бал, что хотел сказать Михаил Афанасьевич, приглашая нас в качестве свидетелей на это массовое мероприятие, и ответят мне, где здесь «вера в закон справедливости, правого суда, неизбежного возмездия злу»? Читаю и думаю: вроде бы Воланд появился на московских улицах, чтобы с нечистью бороться, по мнению критиков, город чистить, а не чествовать давным-давно почивших представителей этой нечисти.
Помнится, древнегреческий философ Диоген Синопский ворвался среди бела дня с огромным факелом на многолюдный рынок и в панике заметался среди жителей города. На вопрос, что ты делаешь, что нужно тебе, зачем мечешься? Он прокричал: «Ищу человека!»
Я, конечно, не такой мудрый, как тот «древнегрек», но мне и факел не поможет обнаружить логическую связь между чествованием нечисти и борьбой с ней.
Ведь увидел же один из «булгаковедов» то, что я, «слепой», не замечаю. Цитирую: «... и в драматической судьбе ... неумолчно звучит один объединяющий их мотив: вера в закон справедливости, правого суда, неизбежного возмездия злу. Справедливость в романе неизменно празднует победу».

XXXXVI
А теперь вернемся к первому, так скажем, выходу в люди воландовцев – представление на сцене театра Варьете. Напомню вам, договор подписан на семь представлений, а на афише сказано о представлениях «в каждый вечер», но на деле все завершилось одним представлением, хотя Воланду было заплачено. Там не указана сумма, но, по моему разумению, согласно подписанному договору, заплачено за все семь представлений.
Разве имеет право вот так цинично обманывать театр Варьете появившийся в Москве из ниоткуда, как утверждают булгаковеды, с благородной целью творить добро и наказывать зло господин Воланд с командой?
Кто может объяснить смысл этого ажиотажа, когда на следующий день весь город оказался во власти шока? Поражающими воображение обывателя проделанными трюками воландовской команды на сцене Варьете и паническими слухами? Нет объяснения, во всяком случае тому, к чему нас склоняют булгаковеды.
XXXXVII
И все же, как бы я ни упирался, не могу не признать, что сам роман популярен, и даже очень, и интерес к нему не угасает, а, наоборот, в геометрической последовательности. Роман выдержал многомиллионные тиражи и у нас, и за рубежом. Переведен на многие языки Европы, Америки, Азии. Многократно инсценирован и экранизирован. На его сюжет созданы музыкальные произведения, оперы и балеты. Происходит паразитирование на популярном материале.
Видеть объяснение лишь в том, что Аннушка разлила масло, а Воланд предвидел это, не стоит, так как произведений с героями-предсказателями великое множество, однако они не будоражат наши умы, как это случилось с романом «Мастер и Маргарита».
Причин несколько, я бы сказал: в романе и вокруг него сложилась совокупность обстоятельств, способствующих возникновению культа романа.
На первое место я бы поставил слухи. Да-да, слухи. Помните песню Высоцкого «И, словно мухи, тут и там ходят слухи по домам…». И подтверждает мою мысль уже хорошо известный нам Абрам Вулис. Я бы дал более точную оценку следующему отрывку: он признается, что причиной сверхпопулярности является отнюдь не качество произведения, а нечто другое, но он не зрит в корень, не пытается вникнуть в суть данной коллизии, ограничивается поверхностным анализом. Он пишет: «Еще долгое время даже упоминание названия этого романа считалось в СССР невозможным – до тех пор, пока в 1962 году в издательстве «Молодая гвардия» не был выпущен роман Михаила Булгакова «Жизнь господина де Мольера»».
«...В послесловии к роману писатель Вениамин Александрович Каверин упоминает «Мастера и Маргариту» как неизданный роман, в котором «невероятные события происходят в каждой главе...» Сотни тысяч читателей только тогда впервые узнали о существовании «Мастера и Маргариты». Не прочитали, так хотя бы узнали о существовании». То есть поползли слухи.
Елена Сергеевна вроде как по секрету сообщает соседям, друзьям, знакомым, что среди прочих незавершенных дел есть готовый уникальный роман, который потрясет литературную братию (как в воду глядела). Только надо немного доработать, осталось-то всего ничего: сократить местами, где-то добавить и расположить главы, страницы в логическую последовательность так, чтобы произведение выглядело цельным. Короче, начать и закончить. Издатели только увидят, с руками оторвут. Понятно, доброжелательные подружки советуют, подзадоривают: мол, ты не тяни, давай на следующей неделе неси издателю или в следующем месяце, тебе виднее, как правильно. А сами информацию об этом уникальном романе добросовестно разносят во вверенном им участке, радиусом в несколько кварталов. Рассказывают своим подругам, знакомым и незнакомым на трамвайной остановке, те еще, сидя на лавочке у подъезда, ошарашивают приятельниц удивительной новостью: мол, скоро выйдет необыкновенный роман Миши. А там такое! Прямо страсть! И цыганская почта работает не покладая рук, распространяя эту новость двадцать с лишним (!) лет.
Двадцать лет народ дышит и слышит одно и то же: «ах-вах», какой роман, прямо «конфетка».
«– Ты нэ представиляешь – это бомба. Мнэ умные люди рассказали, если опубликуют, всо политбуро в отставку пойдет.
– Что ты несешь, Гаго?!! Это против вашего Сталина роман, там скрыта вся сущность этого негодяя.
– Э-э-э, чито ты понымаешь, Вася, зачем мэнэ обижаешь? Я нэ грузин, э-э-э! Я арменин, э-э-э! Я би умер с горя, если би бил грузином, и Сталин тут нэ при чом, это всо Берия, подлец».
«И, словно мухи, тут и там ходят слухи по домам…» И не только по домам – по забегаловкам, по пивным ларькам и там, где на троих собираются, ну и понятно, кухни, опять же, скамейки у подъезда. И так 20 лет беспрерывного ажиотажа, нагнетания интереса.
И, как уже было сказано, Каверин добавляет масла в огонь: в послесловии к роману «Жизнь господина де Мольера», упоминая «Мастера и Маргариту». Тут уже вся Россия на ушах стоит, и слухи с удвоенной, с утроенной скоростью несутся по селам и городам.
Ну, как тут не взбудоражиться литературной братии нашей страны, когда в романе «невероятные события происходят в каждой главе», а убедиться нет возможности. «Власти боятся чего-то, поэтому и не издают роман», – шепчутся старушки.
И начинается поиск самиздатовских экземпляров. Находят, читают ночами, потому как только на сутки дали, а там уже другие ждут, в очередь записываются.

Анекдот по теме
Старушка от руки переписывает роман Льва Толстого «Война и мир». Соседка спрашивает:
– Зачем ты это делаешь? Ведь эта книга в каждой библиотеке на первых полках стоит.
– А мой внучек, – отвечает старушка, – только самиздат читает.
Еще одна заслуживающая внимания причина – неповторимый талант Булгакова. Если читатель меня спросит: каковы ваши ощущения, что вы испытываете, лихорадочно бегая по булгаковским строчкам? Отвечу честно, отвлекаясь от общей концепции романа, вернее, того, что нам насаждают булгаковеды: одно удовольствие. Столько юмора, иронии нигде не встретишь – просто клад какой-то. Читаю, и улыбка не сходит с моего лица – это поразительная вещь.
К примеру, одну из смешливых страниц никак не могу прочесть, чтобы не рассмеяться. Как только поэт Иван Николаевич хватается за трубку телефона, чтобы позвонить в милицию, я, представляя эту картину, вскакиваю с места и, схватившись за живот, нарезаю круги по квартире.
Не могу отказать себе в удовольствии ее процитировать:
«– Эге-ге! – воскликнул Иван и поднялся с дивана. – Два часа, а я с вами время теряю! Я извиняюсь, где телефон?
– Пропустите к телефону, – приказал врач санитарам.
Иван ухватился за трубку…
– Милиция? – закричал Иван в трубку, – милиция? Товарищ дежурный, распорядитесь сейчас же, чтобы выслали пять мотоциклетов с пулеметами для поимки иностранного консультанта. Что? Заезжайте за мною, я сам с вами поеду... Говорит поэт Бездомный из сумасшедшего дома... Как ваш адрес? – шепотом спросил Бездомный у доктора, прикрывая трубку ладонью, а потом опять закричал в трубку: – Вы слушаете? Алло!.. Безобразие! – вдруг завопил Иван и швырнул трубку в стену. Затем он повернулся к врачу, протянул ему руку, сухо сказал «до свидания» и собрался уходить».
На любой странице «Мастера и Маргариты» зачитаешься. Он описывает события, ситуации, действия превосходно. Мы наслаждаемся, наблюдая за филигранно-ювелирной, словесной игрой мастера, но не задумываемся, насколько логично поведение героя, и не зашкаливает ли абсурдная обстановка, в которую, как в ловушку, вовлекает нас автор, и насколько она необходима для решения общей концептуальной задачи. Своим виртуозным умением жонглировать словами, он, словно экстрасенс, опутывает нас мелкими деталями, и сквозь них мы не видим общей картины. Мы, как в болоте, погрязаем в этих деталях, не решаясь выбраться, и по сей день остаемся в этом пленении.
На третье место я бы поставил предрасположенность.
Говорят, красиво то, на что смотрите с любовью, т. е. здесь важен настрой. Мы приходим в театр комедии, чтобы посмеяться. И стоит комику скорчить гримасу, сделать глупое лицо, как мы покатываемся со смеху, а подобное выражение на лице сослуживца вызывает раздражение. И в данном случае, когда нам годами твердят, что это из ряда вон выходящее произведение, – оно уникально, оно необычно и не для среднего ума, что особо важно. Не понять этот роман и не восхититься им, означает расписаться в собственной глупости и ограниченности.
Здесь мы плавно переходим к следующей причине. Этот роман для особо избранных, не каждому дано его понять. Хочешь прослыть умным – пой дифирамбы роману.
Так поступали придворные в сказке Ганса Христиана Андерсена «Голый король», усердно расхваливая платье на короле, которого не было, а свита не решалась признаться, что король голый, потому что было сказано: «Одежда становиться невидимой для всякого человека, который не на своем месте или непроходимо глуп…» И стоило только воскликнуть мальчику, неискушенному в придворных хитросплетениях: «А король-то голый!» – как разом вся свита вместе с ликующим народом прозрела.
И в нашем случае мы, еще не открыв книгу, готовы считать роман из ряда вон выходящим произведением, потому что не хотим оказаться в списке глупых.
Также заслуживает внимания следующая причина: приписывание мистики и особого смысла самым обыкновенным предложениям. Одной из популярных литературных фраз является фраза: «И все же Аннушка разлила масло!» Мы повторяем ее с особым смаком, при этом многозначительно тычем указательным пальцем в небо, считаем эту фразу веским аргументом в пользу гениальности романа. А если вдуматься: фразa как фраза, коих достаточно много, и не только в этом романе. Или вот это: «Квартирный вопрос только испортил их». Разве только квартира была недоступной эсэсэсэровцам, в смысле жителям страны СССР? Перечислить или сами помните? Или «Так это, стало быть, литераторы за гробом идут?» Ну, идут, и что с того? А кто должен идти? Умер коллега, литератор. Если бы умер кочегар – за гробом шли бы кочегары. Кому непонятно, поднимите руку!
Или вот это: «Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат, и сами все дадут!» А ну, сознайтесь господа-читатели, к кому из вас пришел тот, кто сильнее вас, и дал вам то, в чем вы нуждаетесь?!! Есть таковые? Нет и не будет! Сильные не всегда дают, когда просишь, а если еще и с вздернутым носом ходить будешь – тем более. (Эта фраза имеет свою подоплеку. Булгаков в силу своего, я бы сказал, чересчур гордого характера, что является одним из симптомов наркомании, ждал, когда сильные мира сего заметят его персону и сами придут к нему на поклон. – Авт.) Он и неспроста себя мастером называет, поскольку не признавал авторитетов и претендовал на это звание… Как вы обратили внимание, я слово «Мастер» пишу с большой буквы, считая это слово именем героя. Мастером, в те годы, пролетарские писатели величали Максима Горького. Он считался непререкаемым авторитетом. Существует мнение, что его все-таки отравили, хотя, с другой стороны, он имел целый букет болезней. Высокомерное отношение Булгакова к своим собратьям, нежелание признавать авторитет Горького находят косвенное подтверждение при общении Мастера с поэтом Иваном Бездомным.
«…гость (Мастер) осведомился:
– Профессия?
– Поэт, – почему-то неохотно признался Иван. Пришедший огорчился.
– Ох, как мне не везет! – воскликнул он, но тут же спохватился, извинился и спросил: – А как ваша фамилия?
– Бездомный.
– Эх, эх... – сказал гость, морщась.
– А вам, что же, мои стихи не нравятся? – с любопытством спросил Иван.
– Ужасно не нравятся.
– А вы какие читали?
– Никаких я ваших стихов не читал! – нервно воскликнул посетитель.
– А как же вы говорите?
– Ну, что ж тут такого, – ответил гость, – как будто я других не читал?»
И последнее на эту тему. Михаил Афанасьевич пишет письмо Сталину с предложением стать его первым читателем, но ответа не получает. Вон куда замахнулся! Он не мог не знать, что первым читателем Пушкина был глава государства царь Николай Первый. Он не мог не знать и того, что литераторы – современники Александра Сергеевича, беспрекословно признавали Пушкина первым среди них.
Следующая причина – настойчивый характер вдовы.
Я могу смело утверждать: Елена Сергеевна жила Булгаковым, она вросла в него, и они стали единым целым: только он на том свете, а она на этом.
И ничто не в силах было отвлечь ее. Дети? В Википедии помещена довольно-таки обширная биография Елены Сергеевны, там о детях написано лишь вскользь, в период ее второго замужества, когда она была еще женой полковника Евгения Шиловского, а после ни слова, как и не было у нее двух сыновей. Более того, в разделе «Семья» даже племянник есть, но дети не упоминаются. Это говорит о многом.
Она не домоседка, с этим никто не станет спорить. Без сомненья, у нее большой круг знакомых. Она по вечерам гостит то у одних, то у других, либо у нее собираются на чай с вареньем. И разговоры о чем? Обменявшись светскими новостями, возвращаются к злободневной теме: как жить теперь несчастной вдове и что осталось от мужа, ушедшего в мир иной. Перечень не особо впечатляет: записки, зарисовки, до полусотни незаконченных историй, которые не тянут на рассказы, но она, как я уже писал, не пала духом и добилась немалого.
И последнее... Тяжело писать, но придется, ибо истина дороже. Наличие отсебятины в немалом количестве в самом романе дает возможность рьяным булгаковедам делать умопомрачительные выводы, подчас выходящие за рамки разумного понимания, на что, как на наживку, попались в свое время и попадаются до сих пор многие читатели.

XXXXVIII
Впервые культовый роман «Мастер и Маргарита» был опубликован в двух номерах журнала «Москва» (1966, № 11 и 1967, № 1) благодаря усилиям прежде всего литературоведа Абрама Зиновьевича Вулиса, писателя Константина Михайловича Симонова, редактора журнала Евгения Ефимовича Поповкина и, конечно, вдовы Елены Сергеевны Булгаковой. И у каждого были свои причины оказать содействие изданию романа. Бытует мнение, что Симонов предложил рукопись редактору. Я не думаю, что это правда. Не радужное предисловие, написанное Симоновым к роману, тому подтверждение.
Но Константин Симонов не самоустранился, опасаясь непредвиденных последствий. Ему вовсе не хотелось вновь оказаться, как уже было сказано, в списках сталинистов. Он должен был, скрепя сердце, поддержать антисталинский роман, который, по сути, таковым не являлся. Народная молва приписала роману антисталинизм, и никто не желал ломать голову над тем, действительно ли этот роман имеет отношение к Сталину.
Абрам Вулис, в то время никому не известный журналист республиканской узбекской газеты «Правда Востока», давно «болел» сатирическими произведениями, собирал материалы по советской сатире. Неважно, он нашел Елену Сергеевну, или, наоборот, Елена Сергеевна вышла на него, но контакт состоялся. С первых же страниц рукописи Абрам Зиновьевич понял, что это его конек:он должен поддержать желание Елены Сергеевны увидеть опубликованной эту рукопись, а заодно нажить себе «политический капитал» и выйти на всесоюзный уровень, и это ему блестяще удалось. Будучи талантливым литератором-журналистом и, что не менее важно, напористым человеком, он, образно выражаясь, не хлопал дверьми, только распахивал их. Итогом чего и явилась публикация романа в журнале «Москва».
В свою очередь, журнал «Москва» нуждался в читателях-подписчиках. И, чтобы обратить внимание на себя, нужно было опубликовать нечто взрывное. Вот рукопись романа и пришлась ко двору. Обратите внимание: первую половину романа опубликовали в 1966 году, а вторую оставили на 1967-й, чтобы читатели, заинтересованные продолжением необычной истории, вновь подписались на издание..
В 90-е годы прошлого столетия я, как представитель Фонда защиты прав кавказских народов в Москве, входил в состав команды редакции газеты «Мегаполис-экспресс» и был свидетелем необычного редакторского наставления журналистам: главный редактор Владимир Павлович Волин для поднятия тиража требовал от них в каждом номере давать нечто сюрреалистическое, а иными словами, высосанное из пальца. Прием известный.
Интерес Елены Сергеевны понятен. Это прежде всего гонорар. Ей оставалось только надеяться на гонорары от публикаций произведений усопшего мужа, чем она ежечасно, ежедневно, ежегодно занималась.

XXXXIX
Читатель убедился, что в романе имеется множество стилистических и пунктуационных ошибок, недоработанных предложений, в некоторых местах – отсутствие логики. Я показал на конкретных примерах лишь некоторые. Можно было за 26 лет исправить их, но надо было потратиться, нанять редактора, корректора. Скуповата была Елена Сергеевна, прямо скажем, скуповата. Хотите верьте, а хотите нет: надгробие на могиле писателя появилось лишь спустя 12 (!) лет после смерти Михаила Афанасьевича. Да-да, действительно, через 12 лет. Вы не раз и не два встречали заброшенные могилы – согласитесь, остается удручающее впечатление. Уже через год – неприглядная картина, а через десять лет – тем более. Засохшая трава, пожелтевшая казенная табличка с полустертыми буквами и цифрами. Глядя на такую могилу, понимаешь, усопший не имел заслуг, соответствующего положения в обществе и что покинул он этот свет, не имея ни родных и ни близких.
А в нашем случае другая картина: усопший был известной личностью, занимал прочное положение в русской литературе и драматургии, осталась вдова, которая на всех перекрестках рассказывает, как она убивается по безвременно ушедшему мужу, до сих пор себе места не находит и делает все для увековечения памяти гениального супруга. А вот могилу обустроить ей все недосуг. Может быть, с финансами туго? Всяко бывает...
Еще при жизни Булгакова были сняты со сцен все спектакли, и из-за его упертого характера не печатались книги. Но буквально перед смертью МХАТ заключил с ним договор на постановку пьесы о Пушкине.
Эта пьеса не сходила со сцены театра 16 последующих лет. Значит, деньги были, а желания – нет. Очевидно, ее совесть все же терзала, или бабки-соседки донимали, расспрашивали, встретив у подъезда. Вот она и время от времени вспоминала засохшие цветы на могиле писателя. Как-то позвонила в одну из мастерских по изготовлению надгробных памятников: «Ребята, придумайте что-нибудь...»
Те руками разводят: и рады бы помочь... Правда, вспомнили: у них есть каменная глыба, бесхозно валяется… Этот валун некоторое время служил временным надгробием на могиле Гоголя, но он совершенно не отесан, в таком виде не пригоден для надгробия. Елена Сергеевна смекнула, что этот валун не будет стоить больших денег и, прикрываясь особым отношением мужа к Гоголю, ухватилась за него.
«Мой муж так уважал Николая Васильевича! Так уважал Николая Васильевича! Поэтому это то, что надо», – стала убеждать рабочих Елена Сергеевна.
Но опять загвоздка: подвезли глыбу к могиле Михаила Афанасьевича, а глыба она и есть глыба – культяписто смотрится.
«А вы переверните ее вверх ногами», – не растерялась «неутешная вдова».
Перевернули. Вот и стоит до сих пор перевернутая неотесанная глыба на могиле Михаила Афанасьевича Булгакова, перед которым млеет вся литературная Россия.

L
Как бы то ни было, но история «Мастера и Маргариты», как и любого другого произведения, должна когда-то закончиться. Вот и подходит к концу местами интересное, местами запутанное и совсем не скучное произведение. Но роман не предстанет единым целым, если не свести воедино разные сюжетные линии. Это хорошо понимала Елена Сергеевна и занялась сведением сумбурных историй к общему знаменателю.
Нижеследующий отрывок я считаю ее полноценной работой, о чем свидетельствует и стиль повествования:
«Из стены ее вышел оборванный, выпачканный в глине мрачный человек (Левий Матвей) в хитоне, в самодельных сандалиях, чернобородый.
– Ба! – воскликнул Воланд, с насмешкой глядя на вошедшего, – менее всего можно было ожидать тебя здесь! Ты с чем пожаловал, незваный, но предвиденный гость?..»
Явное противоречие между фразами: «менее всего можно было ожидать тебя здесь» и «предвиденный гость».
«– Он прислал меня.
– Что же он велел передать тебе, раб?
– Я не раб, – все более озлобляясь, ответил Левий Матвей, – я его ученик.
– Мы говорим с тобой на разных языках, как всегда. (Неправда! До этой встречи они никогда не общались. – Авт. ) – отозвался Воланд, – но вещи, о которых мы говорим, от этого не меняются. Итак...
– Он прочитал сочинение Мастера, – заговорил Левий Матвей, – и просит тебя, чтобы ты взял с собою Мастера и наградил его покоем. Неужели это трудно тебе сделать, дух зла?»
Выходит Иешуа (Иисус Христос) просит дьявола? Мыслимо ли это? То есть Иешуа не в силах сделать то, что подвластно дьяволу?
«– Мне ничего не трудно сделать, – ответил Воланд. (Обратите внимание на примитивное построение диалога «Неужели это трудно тебе сделать». – «Мне ничего не трудно сделать». И в кошмарном сне не могу представить такое изложение от Михаила Афанасьевича. – Авт.), – и тебе это хорошо известно. – Он помолчал и добавил: – А что же вы не берете его к себе, в свет?..
– Он не заслужил света, он заслужил покой, – печальным голосом проговорил Левий.
– Передай, что будет сделано, – ответил Воланд и прибавил, причем глаз его вспыхнул: – И покинь меня немедленно.
– Он просит, чтобы ту, которая любила и страдала из-за него, вы взяли бы тоже, – в первый раз моляще обратился Левий к Воланду.
– Без тебя бы мы никак не догадались об этом. Уходи».
* * *
«Левий Матвей после этого исчез, а Воланд подозвал к себе Азазелло и приказал ему: «Лети к ним и все устрой».
Азазелло и устраивает. Он появляется в подвале Мастера и Маргариты, поит их ядом и отправляет в мир иной. И если за день до этого Воланд изымает Мастера из психбольницы вместе с документами, а Маргарита добровольно уходит от своего законного супруга, то в момент смерти происходит раздвоение личностей: в больнице снова оказывается и умирает второй Мастер.
«...лучше скажите, – задушевно попросил Иван, – а что там рядом, в сто восемнадцатой комнате сейчас случилось?
– В восемнадцатой? – переспросила Прасковья Федоровна, и глаза ее забегали, – а ничего там не случилось.
Но голос ее был фальшив, Иванушка тотчас это заметил и сказал:
– Э, Прасковья Федоровна! Вы такой человек правдивый... Вы думаете, я бушевать стану? Нет, Прасковья Федоровна, этого не будет. А вы лучше прямо говорите. Я ведь через стену все чувствую.
– Скончался сосед ваш сейчас, – прошептала Прасковья Федоровна, не будучи в силах преодолеть свою правдивость и доброту, и испуганно поглядела на Иванушку, вся одевшись светом молнии».
Умирает и вторая Маргарита в особняке своего мужа.
«...мрачная, ожидающая возвращения мужа женщина вышла из своей спальни, внезапно побледнела, схватилась за сердце и, крикнув беспомощно:
– Наташа! Кто-нибудь... ко мне! – упала на пол в гостиной, не дойдя до кабинета».
Ну, как тут не почесать затылок, причем упорно, до боли. Если уж возможно дублирование героев, то почему бы не использовать этот прием и по отношению к другим. Опять вспоминая Чехова: «Если на стене висит ружье...»
Представим себе, как Иван Бездомный, увидев отрубленную голову редактора Берлиоза, мчится на заседание МАССОЛИТа, чтобы сообщить трогательную весть членам организации, и видит, как сам Михаил Александрович Берлиоз, напевая песню «Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути!», раскладывает на своем столе документы, готовится начать заседание. Или женщины, оставшись без одежды, в беспамятстве мечутся по улицам, а в то же время дублеры как ни в чем не бывало возвращаются домой в платьях, в которых отправились в Варьете. Могу еще продолжить, но достаточно, и прошу читателей, не особо корить меня за мои фантазии. Однако вернемся к роману.
* * *
И, как водится, когда заканчивается повествование, герои собираются в путь-дорогу: «Воланд, Коровьев и Бегемот сидели на черных конях в седлах, глядя на раскинувшийся за рекою город с ломаным солнцем, сверкающим в тысячах окон, обращенных на запад, на пряничные башни Девичьего монастыря. В воздухе зашумело, и Азазелло, у которого в черном хвосте его плаща летели Мастер и Маргарита, опустился вместе с ними возле группы дожидающихся».
Но с ними нет Геллы. Куда она подевалась?

Небольшое отступление
В фильме Эдмонда Кеосаяна «Неуловимые мстители» зрителям особо запомнился белолицый герой-красавец с черными усами Сидор Лютый. Так вот, он единственный, кто не перекочевал в последующие фильмы. Пропал. Уже многие годы спустя мне довелось с ним познакомиться. Когда мне его представили, я никак не мог увидеть в этом исхудавшем, невзрачном мужчине того героя. Есть несколько версий его исчезновения, нет смысла их озвучивать.
А в данном случае что произошло, куда пропала Гелла? Спилась, поссорилась с автором, с остальными героями? Бумаги не хватило? Непонятно. Говорят, как-то один из знакомых обратил внимание Елены Сергеевны на отсутствие в финальной сцене Геллы. Она, нисколько не стушевавшись, ответила: «Забыл про нее Миша, забыл!» Мол, отстаньте от меня! Довольствуйтесь тем, что есть. Приходится. А что делать? Вот сиди, думай и гадай, куда раньше времени подевалась Гелла? Хотя бабка надвое сказала: Михаил Афанасьевич забыл или Елена Сергеевна не досчиталась?

Окончание
Больно осознавать, что отложены в сторону великая русская литература, великие русские романы и самым популярным произведением, по многочисленным опросам, считается роман «Мастер и Маргарита». Вступительные слова, которыми предваряют очередное издание дельцы-издатели, поражают наше представление о значимости этого произведения. Называют его «величайшим литературным явлением XX века. Вершиной творчества Михаила Булгакова».
Роман «Мастер и Маргарита» является авантюрно-приключенческим, бульварным произведением, коих немало было до Булгакова, а сегодня и вовсе пруд пруди.
Если позволительно будет сравнивать, то роман «Мастер и Маргарита» превосходит романы Ильфа и Петрова по своему накалу, динамике самого повествования, но он написан в том же ключе, в его основе лежит то же желание заинтересовать читателя чем-то необычным. А все остальное, упорно нам внушаемое, есть домысливание приверженцев романа. Они с завидным упорством навязывают нам мистику, нравственное, высокоэстетическое значение произведения, для которого в романе нет никаких оснований.