Призрак Счастья навещает нас в тот краткий миг, когда сгорают все желания, и ты остаёшься один как алмазный столп над бездной вечности. Одного движения желания достаточно чтобы спугнуть Счастье, как легкокрылую птицу, уж которую ловить доступно, но невозможно поймать.
Чаще всего бывает, мы ищем счастье в любви. Но почему же так недолговечна счастливая любовь? И так труден путь, ведущий к ней через страдания. Когда, порой, привидится вот такое:
С тобой вдвоем - в толпе - мы прожили момент
Той странной близости, к которой шли так долго.
Тому десятки лет, как я все ждал ответ
Своим немым мольбам, в которых было мало толка.
И вот теперь - сбылось - так близко - ты и я,
И слышу я слова твои, журчащие потоком.
Извивами счастливого ручья
Струится благодать из юного далека.
Да что же это вдруг? - все будто не со мной:
Смысл долгожданных слов все меньше мне доверен.
Нелепый звуков строй проходит чередой
Но их не понимаю я. Наверное, утерян
Всесильный драйвер карты звуковой,
А новый кто ж уступит?
И глаз, и губ. О, нежный образ твой -
Он здесь, со мной - все также недоступен.
Это было постепенно возвышающееся над обыденностью, всё обостряющееся и, обречённое на страдания, осознание невозможного. Того, что в тайне ото всех, хотя и не скрывая нарочито этой своей предосторожности, лелеяла его душа. Это было действие какой-то, неодолимой никакими увещеваниями разума, силы; а она же только тем и проявляла себя, что звала его любить; а он - да, обречённо! - следовал этой своей предопределённостью туда, куда указывала эта сила; и эта, обозначенная ею, цель уже проступала, в заданных ею же направлениях, вполне ясными контурами, если не сказать просто, что была вполне определённа.
Да, это было именно так. И была она – цель, таким образом заявившая о себе, - наделена совершенствами Её тела, каждое движение которого лукаво заманивало в силки своих чар – да вот же она я!
И это её Я вмещало в себя всё то, что только есть чудесного в мире; мире не только этом, но и всех прочих - сколько бы их не существовало вообще. Так что совсем не обязательно было тратить себя на попытки познать - блужданием в них - все зовущие тайны миров. Достаточно было одного взгляда на Неё, да и не только взгляда - всё его существо, всеми своими возможностями чувствовать, жадно воспринимало в себя - даже и в кромешной непроницаемости окружающих его сред - исходящие от Неё флюиды, и устремлялось туда, откуда исходили мучительные вибрации вызова, уж им сам воспринимаемым как призыв к вожделению.
Всё-таки надо признаться, что ответно ориентированных на него сигналов не становилось больше на пути приближения к Ней. Их как бы и не было вообще, а только одно лишь существование в этих мирах существа, к которому стремилась его душа, скованная обстоятельствами бренного его тела, само существование этой сущности было неотвратимым вызовом, повелевающим оставить все мирские занятия и предаться всепоглощающему чувству любить.
Любить безответно – так со знанием дела заявляла о себе восходящая над горизонтом его бытия, ясно проявляющая себя невозможность. Но слабела его воля, подтачиваемая надеждой; и он терял себя, пытался мельтешить перед Её очами, совершал какие-то жалкие, смешные и постыдные поступки, за которые уже хотелось сжить себя со свету, да не было сил потерять Ёё навсегда.
Но наступил момент, когда стыд, который дотоле, оказывается, всего лишь тлел в укровах его страдающей души, вспыхнул ярким пламенем, и, сжигая налёт бесплодных мечтаний, обнажил истинный стержень его сущности, дотоле незримо созревающий в тайниках его внутреннего мира. И то, что явило себя на свет, властно сказало: - Всё! Что означало определённо: всё кончено; всякий смысл бороться иссяк; судьба говорит, что пора навсегда оставить эти нелепые потуги удовлетвориться. Теперь твой путь туда – в безвозвратное.
И он подчинил себя этому новому приказу силы. Медленно тронулся он туда, куда ему было указано - вначале с трудом преодолевая свои попытки воспротивиться и повернуть снова туда, где он так страдал - но, мало-помалу, шаги его утвердились, постоянный генератор мыслей уже нашёл оправдание новому его устремлению туда, где вскипала уже пенистая мысль о сладкой участи страдать вечно. Однако же, нет-нет да и давал о себе знать проблеск надежды, что вот Она вдруг заметит его и сделает лишь знак, что, мол, не всё кончено, мой дружочек; давай ещё поиграем в несчастную любовь.
Но тщетны были эти всплески мерцающего сознания; уже он полностью подчинил себя неотвратимости, и всякие флуктуации сомнений оставили его. Он стал твёрд в своих шагах туда, где обозначила себя некая граница, за чертой которой суждено было отныне пребывать существом, испытавшем на себе благостное чувство победы в борьбе с собой, и, в то же время, осознающему былую свою способность любить. Слёзы, если бы таковые могли заявить о себе, уже давно бы высохли на его лице; да и само лицо, впрочем, как и другие части его тела, таким же естественным образом растворились в окружающих сферах, но от этакой метаморфозы он ничего не потерял, ибо всё это обратилось в его новую сущность, неподвластную законам эволюции вещества, и эта сущность его была уже полна решимости уж дальше-то пребывать нерушимой в тех пространствах и временах, где чьё-либо мнение о тебе ничего не значит абсолютно.
Но.
Но что это? - лёгкое колебание эфира коснулось границ его вот только что рождённой ипостаси. Оно было не то что совсем лёгкое, а легчайшее даже. Да вот, однако же, несло в себе, ни с чем не сравнимый аромат, составленный из одежд, дыхания и тела.
Так благоухает только Она!
О-о-о!
И сразу же он ощутил слабые колебания сфер от Её шагов к нему. Шаги были невесомы, но стремительны, и уже чувствовались совсем близко; уже позади себя он ощутил едва тлеющее живое тепло и понял, что теперь нужно всего лишь только обернуться. Но оставались ещё поводы сопротивляться этому наваждению из всех его сил - сколько бы их у него не оставалось для продолжения существования его мятущейся бренности.
-Да оборотись же ты, не бойся ещё раз ошибиться – и всего-то только лишь одного движения ждут от тебя, неясно откуда проистекающие, властные призывы!
Да, он сделал это. Он обернулся.
Чтобы тот же миг принять в объятия догонявшую его; и разом почувствовать каждую клеточку её тела, которого он всегда - до этого мгновения - думал что любит.
- Да, нет – то была не любовь.
- А что же?
- Желание любить.
- Вот то-то и оно!
Теперь же между ними не было ни чего. Не было жгучих желаний, не было каких-либо других порождений горячечного ума, не было ничего, кроме ощущения неразрывной близости, которая так чиста, что даже радость совершившейся сейчас вот только что встречи, вспыхнув было, отлетела прочь, так же как и всё, всё прочее, которому наш изощрённый разум отыскал название; и которое совсем не нужно для того, чтобы пережить обрушившиеся на тебя счастье.
Да, это было всего лишь счастье. К которому мы исподволь готовим себя, часто совершая при этом совсем не то, что от нас ожидали обстоятельства конкретно заявившего о себе случая – вовсе не потому что мы ленивы, а просто заняты тем временем созиданием пустяков.
Тогда как это просто - быть счастливым. Именно вот сейчас. Даже если совсем скоро нужно будет снова чувствовать, думать и решать, что же это такое с ними приключилось, и как теперь со всем этим жить дальше.
***
Но немыслимо бесконечно пребывать в счастье любви. Ибо жизнь мудра, и только поманив самой этой возможностью, она тут же напоминает, что следует жить дальше, а, значит, чувствовать думать и решать.
Багровый диск светила стремительно упал за вершины холмов, не оставив заре и грана красок. Густеющая синева сразу же воспользовалась этим случаем и стала наводить на окрестности здешнего мира ядрёный морозец; тени долин чётко проступили среди ещё белеющих склонов; и все вместе они безусловно обратили хоть сколько-то трепещущую ещё совсем недавно субстанцию живого в совершенное уже оцепенение. Дорога, ведущая к жилью людей, закоченела, и, стала хрустеть под ногой теплокровного пришельца.
Если бы не этот хруст, то можно было бы представить, что пришелец этот и не ступает шаг за шагом, а парящим образом перемещается в морозном воздухе. И это наблюдение было бы предельно точным, ибо пришелец как бы перестал быть телесным. Ни для мира, ни для себя самого. Но это своё состояние он никак в себе не определял. А просто возвращался туда, где для него будут привычные большая кружка кофе на сгущённом молоке, пышные оладьи и ночлег до утра дня завтрашнего.
Теперь же он был в меру уставшим от трудной работы дня уходящего; вот и тело его едва только млело игрою разогретых мышц, а в голове - ни мысли: ни заботы, печали и радости. Одно зрение.
– Может быть для того лишь, чтобы видеть мир перед собой, а через это просто осознавать, что это и есть сама жизнь - своими неисчислимыми воплощениями ни для чего.
-А вполне может быть вот для этих мгновений абсолютного счастья.
Эти две тирады внутреннего диалога с самим собой произвольно возникли через много лет у того пришельца, когда в сознание, натренированное за двадцать пять тысяч восемьсот семьдесят один день его, ещё кое-что обещающей жизни, откуда-то явилась фантазия на эти темы. Привычно прокрутив в себе не замедлившиеся выстроиться вариации, пришелец неожиданно обнаружил, что во всём этом многотысячном множестве дней: и радостных, и печальных, трагических и вроде бы как счастливых, абсолютно счастливым сейчас им определяется один только тот день далёкой молодости.
Тогда ему только что исполнилось двадцать два года. Но уже многое повидал, многое испытал по-взрослому этот молодой человек. И теперь жизнь сложилось так, что ничего особенно радостного и не обещалось впредь. Перспективы для него были не то что нерадостны, но и не было вообще никаких перспектив. Живи, не загадывая и будь что будет.
- Слушай, Степаныч, надо бы срочно пробить канаву на перспективной разведочной линии – предложил ему геолог, с которым у буровика сложились приятельские отношения.
Всегдашняя его готовность к любой сфере деятельности и тут отозвалась удовлетворением: - Не вопрос!
Действительно, что может быть проще: лопата, лом и взрывчатка?! А руки сами приспособятся к делу.
Поутру и двинулся. Тракторист быстро, с заездом на аммонитку, доставил его на место. Колышки от сих и до сих отмечали будущую канаву длиной метров семьдесят. Дело простое. Ломиком - специально отогнутым, заострённым и закалённым на кузне концом - долбишь по кругу мерзлую землю, так чтобы только рука проходила в выработку, чистишь проходку и углубляешь дальше – метр (больше не получается) заряжаешь аммонитом, опускаешь конец детонирующего шнура, засыпаешь и уплотняешь грунт, да переходишь к следующей бурке. Всё просто, никаких сложностей. Только знай себе поигрывай ломом. Притомился – заряжаешь бурки. Вот тебе и отдых. Хорошо молодому телу! Каждая жилочка работает в натяг, а голова пуста, душе же нет проблем: ни начальника над тобой, ни подчинённого рядом, ни техники капризной – всё просто как лом.
День клонился к закату, когда последняя бурка была готова. Собрал шнуры в линию, подсоединил детонатор а к нему магистраль до взрывной машинки. Пусто вокруг, ни души. Ба-ба-х! Оторвало нормально! Хотя могло бы быть лучше, но на контакте жилы оказался прослой глины. Он –то не замерз, и, мягкий, пригасил в себя силу взрыва. Бугром лежит там порода. Что за беда?! Лопату в руки – бери не больше и не меньше, а сколько надо, да кидай на бровку. Вот и зачищено всё полотно. Готово!
А солнце уж село. Теперь - пора домой. Перед тобой четыре тысячи шагов по скрипучему снегу дорожной колеи - один на один с природой. Да вот и не верно. Не оппонентами и содружеством мы тут, а единством.
***
А когда-то да придёт понимание того, что твои былые счастливые моменты жизни – всего-то лишь ступени к такому состоянию, когда всё бренное оставлено там, внизу: что ты достиг вершины своих возможностей, и не о чем больше желать, кроме как долго-долго сидеть на высоком холме и видеть мир во всём богатстве своих воплощений бестрепетно, словно в последний раз.
Неужто Гималаи предо мною? Нет! То клубы облаков
Холодным заревом мерцают на востоке,
Всплывая, словно льды, лишённые оков,
Что вяжут их с землёю. Издалёка
Явились вы сюда, когда сгустилась синь
Над зеленью лесов в крупицах позолоты?
- Каков сюжет для элегических картин!
Что за нужда - мне знать? Не лучше ли охоту
К раздумьям праздным вновь в себе закрыть,
Спустивших с горних тем к гастрономическим утехам
Знакомою тропой. Так посему и быть!
Дрожа, в преддверии успеха,
Гляжу как вновь чаинок лепестки
летят, - шурша, - в бурлящий кипяток,
- О, как они безвольны и легки! –
Янтарным светом наполняя терпкий сок.
Теперь без церемоний наслаждаюсь чаем…
…Сознание ушло… Ты сгинул в одночасье
В купели вечера, никем не замечаем…
…Вот лёгкий взмах крыла… Ну, что? А, просто это – Счастье.
Случайно пролетело в поисках гнезда,
Меня задев и тотчас же, в испуге,
Умчалось в даль. Лишь одинокая звезда
Спокойно озирает безмятежную округу.
Счастье – сладкий яд небытия. Но как эта сущность безжалостна по отношению к мне. А кто сказал, что вся кипучая сущность жизни это - жалость?
-И что ты расселся-то тут; сколько раз тебя можно звать? Ужин на столе. Иди же, наконец!
-Ну, вот опять…
24.10.2021 21:16