Ольга Соина. Матрёшино счастье (сибирская сказка). Картина 52.
Ну, от, стал быть, ввел Иван Исидорович Федьшу в свой кабинетик, да быстренько, штоб его татарочки не приметили и какое-нито обстояние на таком случае не изделалося, да давай ему внушение производить:
«Ну, ить, как я понял, што ты на всё в энтой жизни пойдешь, штоб Асму, Закирову дочерь, в жены заполучить?»
«На все, батька Иван Исидорович, - отвечает Федьша с полной решительностью и дажеть в том нимало не сумлевайтеся!»
«А коли оно так, то, конешно, помятуя большую помочь, кою мне твой брательник некогда оказал, я тебе также вспомошествовать в энтом деле намеруюсь. Одначе, да штоб ты понимал, энто дело ни спешки и суеты, а особливого рассуждениев требовает. Так, скажем, должен я некий момент улучить, штоб Закиру твои хотенья обсказать, да ишшо представить их соответственно, штоб он не обиделся, да не раздосадовался, да в гнев, недобрым часом, не вошел, а то я на энтих ваших любвях, не дай Бог, честного да совестливого работника потеряю, а найти такого, по нонешней блудливой жизни, да штоб ты знал, энто, разрази меня Господь, трудно неимоверно.
Значится, надоть мне настрой его упредить да к ему примениться, а применившися, осторожненько с подходом да с выходом ему дельце обсказать и тогда уж…ну, одним словом, как судьба поможет. Якши?»
Тут Иван Исидорович маленько облагомолвился, напрочь позабыв, што такие восточные словоукрашения русскому человеку, в обыденности живущего, весьма непривычны; и дажеть могет он их за обиду почесть.
Одначе дело совсем наоборот пошло. Федьша разулыбался, дажеть всхохотнул слегка, а затем поднялся во весь свой исполинский рост, плечи расправил да и ответствовал:
«Ай, якши, якши Иван Исидорович! Да будь же мне сватом-благодетелем, а я твою добрость, Христом Богом клянуся, вовек не забуду!»
«От, Христос, одначе, клятвы человеку воспрещал….», - хотел было возразить Иван Исидорович, однако, взглянув на обнадеженного Федьшу, скрепил себя и еще раз намекнув ему о терпении в таковом непростом деле полагающемся, потихоньку-помаленьку Федьшу из дома выпустил, а сам сел под иконы, покрестился на лик Спасителля да крепко обо всем энтом призадумался.
Ну, от сказка тихохонько и со всякими заминками сказывается, а дело, между тем, растет, ширится и всю жизнь вокруг себя меняет.
***
От, смотрит Иван Исидорович: еще не прошло и двух недель, а Матрёшенька крепко на ноги вставать зачала, округлилась, шщечки наела и дажеть коса ея русая вроде бы заново густеть начала и как-то дажеть слегка курчавиться. А дитенок с кажным днем все крепче и разумнее становится, к папашеньке на ручки сам ужо просится и грудкой своей к ейному сердцу ровно припасть норовит.
«Ну, леченье у Асии знатное, великого уменья бабочка», - Иван Исидорович думает, - да как взглянул одначе на нежное женино личико, после великих страданий ровно еще красивее ставшее, да на глазки ее ласковые, с великой любовью и теплотой на его и дитятко устремленные, так в груди у его ровно што-то стукнуло и перевернулося и горячей кровью всю его внутренность ожгло.
«Ах, - думает, - родненькие вы мои, многострадальные1 Да сколько на вас разных ядовитых людских ков обрящилося! Да как же ты, птичка моя ясноглазая, да с робятенком во чреве энтому охвостью Петрухе могилу выкапывала, да ишшо еле живая по полям да лесам спотыкалася!? Да не жить мне на энтом свете, ежели я тебя кому вновь да разобидеть позволю! Одного теперя хочу: штоб жить и помереть нам рядышком, потому как без тебя да сыночки я ни одного дня на сей земле жить не пожелаю и ничего-то, ничего мне здеся не надоть!»
Подумал, расцеловал Матрёшеньку, потетешкал сыночка и рванул к себе в кабинетец, а уж там выплакался до самой последней горькой мужской слезы, в коей, быват, и радость и горе вместях живут, и одна другую на свет позывает.
Проплакался, вздохнул, перекрестился, очищенной выпил полный стаканчик, да слышит, што кто-то в дверь к ему царапается, причем упорно и с особой невступчивостью.
Открыл дверь и видит: Кузьмовна на пороге стоит и таковой у ей видон, ровно она на большой разговор напрашивается.
Ну. Иван Исидорович, зная уже теперь оченно хорошо бабкин нрав, долго томить ея не стал, посадил за стол, очищенной стопарик налил к разговорцу и затеялся бабку слухать.
Та посидела, поерзала на скамье, водку выкушала, рукавом занюхала да и говорит: «Ты, Ваньша, мне прямо скажи и не потай: долго ты ишшо пимокатова Федьшу томить будешь и великую его просьбу не сполнять, ась? Ить ты смотри: парень-от весь от тоски великой худеть зачал, чернотой покрывается, не ест толком, не пьет (мне брательник-от его Серега намедни жалился) и почитай по полночи у твоего забора тулится, штоб, значится, свет в окошках флигеля развидеть и хучь бы тень своей любезной уловить. Али ты не знашь, што шибко большая любовь с людьми делает? От, скажу я тебе, жила я посля Федьшиной кончины с одним богатым барином, жила вроде в полюбовницах, а на деле как жена законная. И ничего-то он для меня не жалел и денег, и ценностей мне оставил немерено и в любой день обзакониться с им могла по первому слову, да только душа к тому делу не легла. И от баринок был ума немалого, книгочей, разумник и любил меня до самой страсти. Одначе в возрасте у нас с им большая разница была, где-то поболе двух десятков годочков-от. И, слыш-ко, как-то он грит мне таковое слово: знаю я, Дарьюшка, што ты меня не любовью любишь, а жалостью да благодарностью за то, што я тебе помог с мужниными делами крепко-накрпепко рассчитаться. Одначе знай: от коли у мужика с женщиной али девкой большая разница в годах быват, то иногда приходит к ему любовь совсем непомерная, великая, от коей в иные времена весь мир-от сотрясается… И от энтой, от таковой-от любви великие книги пишут, стихи да песни слагают, али уж совсем при худом случае и жизни напрочь решаются. Так што спасибо те великое, грит, што ты меня хоть маленько привечаешь и от себя не гонишь, а то не знаю, не ведаю, штоб со мной и было?!
И от я те, Ваньша, грю на полном, стал быть, сурьезе: а вдруг у Федьши к Асме таковая же любовь пробудилася? И от коли ты Закиру в том не откроешься, как мужик мужику, то вот те крест (тут Кузьмовна истово на образа перекрестилася), я сама с Асией энто дело разрешу и, глядишь, баба бабу поймет и како-нито успокоение Федьшиной душеньке придумает. Понял, ась?»
Тут Иван Исидорович от таких бабкиных откровениев осел аж и как бы головой мутиться зачал.
«Ох, - говорит, - Кузьмовна, да какая же ты, выходит, бабочка мудреная! Мы тебя за простую деревенскую бабу почитаем, а ты вон што…, стал быть, чуть ли не князьями не вертела! Да расскажи мне об энтом како-нито, сделай милость!»
«От когда с Закиром разговор обустроишь, - тогда и я те кое в чем признаюся», - твердо так Кузьмовна ответствовала, еще таканчик малый приняла, юбкой махнула и была такова.
(Продолжение следует)