Свой двадцать второй день рождения - семнадцатого января девяносто первого года - я отмечал в общежитии Беэр-Шевского университета.
Впрочем, «отмечал» это сильно сказано, - мы просто выпивали и закусывали. Вчетвером: два парня и две девушки. Выпили, закусили и приготовились умирать.
Да-да, в Израиле такое порой случается. Страна живёт по законам пионерии - время от времени, тебе говорят: «будь готов», и ты отвечаешь: «всегда готов!».
Вот мы и готовились, в то время как остальные студенты разъехались воевать по домам.
Что в Израиле, надо сказать, тоже не редкость. Ведь ракеты не разбирают. А именно их нам и пообещали наши любимые соседи с уверениями, что для евреев им ничего не жалко.
И даже, если с Ираком конфликтует Американо-европейский альянс, то самые вкусные плюшки всё равно выпекаются для Израиля. Такая вот древняя, как мир, форма соседского радушия.
Причём начинка тех плюшек обещалась быть наивкуснейшей. И потому, кроме куриных желудочков и водки «Gold», в нашем праздничном меню значились и ещё два блюда: горчичный газ и газ нервнопаралитический.
Иными словами, нам предлагалось либо сгореть в корчах заживо, либо сдохнуть от удушья в поносах и рвоте.
Ну а когда становишься перед подобным выбором, то даже у самых дисциплинированных пионеров нет-нет да и случаются прения.
Начались они и у нас, после того как, обклеив окна защитной плёнкой, смочив тряпки, и наполнив вёдра для смывания с себя «химии», мы сели за стол - выпить за моё здоровье, не чокаясь. Ведь когда по радио тебя настойчиво просят не поддаваться панике, чокаться не обязательно.
А так как мы, с товарищем - русскоязычные, а прибившиеся к нам девочки – ивритоговорящие, то и прения наши велись на русско-матерном иврите с небольшими вкраплениями иврито-арабского мата.
Мы, успокаивая девчат, всё повторяли, что волноваться им нечего, так как в любом случае нам всем трындец. А девушки отвечали на это крылатой фразой Иосифа Трумпельдора - прожжённого сиониста и одного из отцов основателей страны.
«Тов ламут бэад арцейну, кус эмек, блать!», - говорили они, почти не закусывая. Что в вольном переводе означало: «За свою землю, мать её так, и умереть хорошо!».
Вот с каким приподнято-праздничным настроением мы и отмечали моё двадцатидвухлетие.
На полу валялись брошенные нами одеяла; на кроватях – консервы, галеты и бутыли с водой; на столе - два мотка клейкой ленты, транзистор, коробки с противогазами и атропином в шприцах. А в наших желудках бултыхались, в дешёвом «золотом» пойле, тушёные в томате, куриные «пупки».
Ну, а вскоре после официальной части, началось и само долгожданное торжество. И хоть готовились мы к нему тщательно, но, когда загудело… - а загудело, надо сказать, весьма недурственно, так как ревуны располагались непосредственно во дворе общежития, - выяснилось, что выражение про встающие дыбом волосы отнюдь не вымысел, а констатация факта. И миллионы моих волосков во всевозможных, даже самых удивительных местах, словно по команде, вскочили на дыбы, и, как мне показалось, даже заржали!
Это уже потом, когда подобное стало неотъемлемой частью нашей жизни, к сиренам мы попривыкли, научившись контролировать организм и, в частности, работу сфинктеров. А тогда, в ту самую первую атаку, всё когда-либо казавшееся нам избитым клише, как-то: застывшая в жилах кровь, провалившаяся в пятки душа, переставшее биться сердце - оказалось не фразеологизмом, а реальностью. И, происходящей не с кем-либо, а именно с нами - с каждым из нас, потому как страх неделим и индивидуален.
И когда всё это началось, мы на миг оцепенели, затем вскочили, сорвались, побежали и, закрывшись в «герметичной комнате», стали истерично срывать пломбы с противогазов.
За окном истошно выло. Бездушный механический голос в транзисторе бубнил: «Нахаш цефа!.. Нахаш цефа!». А мы – обезличенные противогазами, похожие друг на друга, как сестры-братья, опустились на пол и, приняв коленно-локтевую позицию, прикрыли руками голову.
А вот когда в транзисторе и за окном, наконец, всё смолкло, и наступила оглушающая до звона в ушах тишина, не то из-за прилившей к мозгу крови, не то из-за располагавшей к рефлексии позы, мысли мои вдруг потекли в философском русле и я впервые в жизни задумался над основными вопросами бытия: «Кто я: тварь или просто дрожащая?», «на кой я?», и «что случится, если меня сейчас не станет?».
И внезапно поняв всю свою никчемность, осознав нелепость и бессмысленность своих потуг и бесполезность деяний, я зарёкся раз и навсегда, если выживу, никогда больше не закусывать водку этими грёбанными «пупочками», ибо то, что творилось в моём желудке было хуже всякой химической атаки.