Дети бегали на улице, говорили, не умолкая, что близится Хэллоуин. «А что такое этот Хэлл?..» – недоумевал я. Какой-то праздник. День ужаса и волшебства, и волшебного ужаса, так объяснили деревья, и было вполне достаточно этих слов, чтобы представить фейерверк листопадов, бал танцующих хризантем, да ещё сотню-другую разных красивостей.
Осень наступила – красиво стало везде, надоевшее зелёное теперь всё рыжее-рыжее – непривычно, но тоже по-своему красиво, если даже не более. А шаловливые ребятишки – молодцы! – тыкву на ступеньках поставили и даже нарядили в костюмчик. Смотри и любуйся! И я смотрел, и любовался, и мне понравилось, хотя я – самый обычный цветок.
Понравилось, как малыши пели песни, что главная красота начнётся тридцать первого вечером. Они не говорили, что именно будет, но я всем своим цветочным сердцем своим чувствовал – будет нечто необыкновенное, нечто очень весёлое, нечто великое. Тянулся веточками, старался не растерять последние малиновые лепесточки – пусть и они посмотрят, пусть мои детки порадуются. Я старался выжить изо всех сил, а ведь с каждым днём становилось всё сложнее и тяжелее.
Каждый день от утра до обеда, от обеда – до заката, от заката – до ночи. Даже время стало идти иначе в ожидании. Каждый день видел, как дрожали и падали соседки мои и подружки с соседней клумбы. Деревья, что росли рядом, лишь устало кивали – сочувствовали. Им тоже было тяжело, я не спорю; мы спрашивали деревья, что будет дальше, а они бесконечно молчали, точно, зная, но зная что-то плохое и от того специально скрывая правду. Конечно, они знали всё…
Погода тоже не радовала. Дождь не щадил. Скверняга дождь! О, как сильно я возненавидел тебя в последнее время! Вытащил бы корни, пошёл бы и стукнул пару раз зелёными кулаками. Стукнул... Эх, если бы. К сожаленью, и мои кулаки пожелтели, как и всё другие листья вокруг, с появлением нового цвета силы в них поубавилось.
Дождь пережил – молодец! Холодные капли все в прошлом. И этому я очень радовался. Не тратил силы на лишние телодвижения, смирно стоял, наслаждаясь ещё ярким солнышком. Я смотрел, как время от времени пролетали мимо бабочки и жучки, но какие-то они были другие, сонные, вялые, летали не так, как раньше, особенно богомолы. Смеялся, едва сдерживая себя, когда они своими длинными и тонкими лапами щекотно обхватывали мой стебель, ползали по нему взад – вперёд. Богомолов тоже настигла осень: сегодня впервые увидел ярко жёлтый наряд, а ведь раньше были только зелёные. Бойкие, с растопыренными крыльями и раскрытыми ртами, быстрые, иногда агрессивные, и где они такие сейчас? Остался лишь один лимончик-ленивец…
Медленно тянулись последние листы октября. Дни постепенно уходили в вечность, и, казалось, они никогда не уйдут полностью. Сколько ни вслушивался я в разговоры детей на улице: сегодня только двадцатое, двадцать первое, двадцать пятое, двадцать седьмое, двадцать восьмое… А что если нужный день не наступит, или придёт через годы?
Но он наступил, и пришёл Хэллоуин! «Теперь постараться бы не рассыпаться раньше времени», - обрадовался я – даже бутон пустил. Так сильно хотел увидеть нечто таинственное и волшебное! Так ждал его, так хотел, просто на месте не мог устоять, то и дело поворачивался и крутился. Вот, помню, уже потемнело, загорелись зловещим светом треугольные огненные глаза вдали. Далеко-далеко, но всё же. И больше ничего. Где?.. Не верилось, что это – всё чудо.
Я стал в волнении шептать другим цветам, видят ли они рядом праздник. Но мне никто не ответил, а из-за синих сумерек видимость сошла почти до нуля – и без того были проблемы с цветочным зрением… Зато послышался шум – шаги. Обернулся, а там девочка с ножницами. Позади ещё одна и ещё, вторая в руках несла тыкву. Да как несла, важно, с такой серьёзностью, то и дело припадая перед ней на колени, хихикая.
Конечно, я понимал, Хэллоуин – особый праздник детских костюмов и радостей. Почти такой же, как первый день лета, только там зелень вокруг и без тыкв: тыквы ещё не поспели. Но нынче… О, откуда мне было знать, мне – самому простому цветку, откуда иметь представление, пусть даже самое крохотное, о том, как обстоит дело всерьёз?
…В зубатом огненном рту, между рыжих клыков, проглядывали малиновые лепестки. Хризантемы с соседних грядок не отвечали, потому что уже были мертвы! Стояли или лежали, как в вазе, а некоторые обнимали свечу. Цветы горели, дети смеялись всё громче. И это была страшная красота, смертоносная.
Нет, нет, нет, только не жертва! А я так ждал! Я ждал и жил изо всех сил, терпел и пережидал всё: холод, жуков, календарь. Ждал ради того, чтобы… Выходит, ждал своей гибели?
Девочка с большим чёрным бантом на голове вновь залилась звенящим смехом. Она была так красива, а голос её так чуден и чист… Моя смерть – не зря она в чёрном костюме, ах, вот кто она, как же грустно.
Ножницы с розовыми сердечками, котиками и медвежатами – такие смешные, яркие, явно далёкие от страданий. Кто бы мог подумать, что мой крепкий ствол оборвётся именно от такой вещи? Кто бы… Только не я.
Какая жгучая боль… Пустота, странное чувство парения, а после – удар! Удар! Меня подхватила рука красавицы с бантиком и бросила в одну из соседних тыкв. Трижды проклятое цветочное зрение! Всё бы отдал, чтобы увидеть раньше этих проказниц. Я видел тех, у кого уже горели глаза, но повсюду стояло бесчисленное количество толстушек без освещения.
Оказывается, тыквы стояли по длине всей улицы. Так-так, что же делать… Дети бегали по клумбам, полянкам, топтали последнюю еле живую траву, срывали последние чернобрывцы, фиалки, астры и лилии, собачьи розы. Они рвали нас всего лишь для того, чтобы украсить город… Вырывали из земли, кидали в сладкую и липкую тару, а затем маленькие злобные ведьмы вольно или невольно предавали огню.
Мои лепестки чуть не свернулись трубочкой, когда рядом послышался этот запах. Ужасная вонь! Смерть, брат или сестра… Чья-то голова и сухие семечки окончательно упали в стихию. Бедный-бедный цветочек. А ещё дым пошёл, дым и сладко-приторный запах горящей тыквы – цветок, видимо, отомстил, упав, он задел подсвечник, - устроил под конец целое представление.
Я понимал, такая судьба ждёт неминуемо каждого… И меня. Оставались лишь считанные минуты до края, забвение – лишь шутка времени. Я закричал – позвал на помощь, соседки не отозвались. Видно, или были ещё в шоке и не могли говорить, или их зарезали окончательно. Убили их. А ведь и меня убили, убили – и скоро кинут земле, это лишь дело времени…
Как же мы так ждали… Дети обманули нас всех.
Ствол горел огнём боли, худенькое рыжеватое тельце уже начинало выламывать, а потом стало холодно. Мою тыкву до сих пор не зажгли, или пытались, но она не горела, потому что была слишком мокрой. Неаккуратно вычищенные семена свисали тут и там над «глазами». И тыква тоже молчала. Уж кто-кто, а она давно была мертва, все мертвы. Это такие, как я, имели какой-то час философствовать.
Время уходило ужасно быстро! Я боялся даже смотреть на то, что случилось со стеблем. Любимая, единственная некогда зелёная ножка! Во что они превратили тебя, за что? …Розовые ножницы отрезали вскоре «лишние» листья, подточили, снова ранили и без того раненный ствол.
Я жмурил глаза, выл, но не срывался до крика. А что кричать? Всё равно тоненький цветочный голос не доступен для детских ушей – его слышат лишь мне подобные. И больше никому недоступен. Поэтому кричать бесполезно.
Свеча со второй попытки зажглась. Обдало жаром, потом бросило в холодный пот. Случайность, ужасная-ужасная случайность! Последний листочек-кулак угодил под струи разгорячённого воска.
Как больно… Воск капнул на ногу, капнул и сковал её навсегда, и без того уже окровавленную и умирающую. Мне становилось всё труднее дышать. Чертовки с бантиками! Они ещё крышку закрыли! За что, зачем? Да ответьте вы уже, зачем это? Верхушка тыквы начала коптиться – отсюда и вонь. Я задыхался, а им, казалось, что фонари, переполненные букетом цветов, это любопытное и очень красивое зрелище.
…Дыма становилось всё больше. Никто не слышал кашель цветка. Одна из девочек с криками: «Ой! Сейчас же будет пожар!» додумалась отворить крышку. Её отбросили далеко-далеко, а на меня, наконец, повеял прохладный ветер. О, друг! Милый любимый друг, прости и ещё раз прости, что когда-то хотел побить тебя! Ты так мне нужен сейчас, так можешь помочь! Прошу, затуши свечу… Я тебя уже никогда не ударю. И даже засмеяться хотел – через боль – ведь уже нечем бить, даже если возникнет желание. И ветер не слышал крика.
Одно золотистое дерево, едва сдерживаясь от тоски тихим шелестом-вздохом, то самое дерево, что и раньше больше всех с грустью косо смотрело на нас, опустило свои длинные веточки. Оно точно хотело подарить минуту молчания, а затем заговорило чуть слышно:
- Конечно, я знало, что будет… Вы умрёте, а мы останемся жить. Подскажи, как я могло сказать вам такую правду? – замолчало, опять минута. – Я тоже не знаю, почему так. Смотрю на цветущих братьев, грущу, кора долго не сохнет от слёз.
Люди вечно устраивают какие-то праздники, веселятся, употребляют вас в пищу, вас убивают, любят они это – не передать! Каждый их праздник – вам смерть. К кому придёт – дело случая. Да, я давно заметило. Вас даже для того и выращивают, чтобы принести в жертву, это не наказание, нет, поверьте… Вот и живи так, с мыслью, что ты – только жертва… Каждый весёлый праздник – и опять, и опять будет смерть. За что, зачем, почему – не знаю, вас просто приносят в жертву… Жертвы, жертвы, - постепенно звуки становились неразличимыми, сливались в единый шум.
К этому времени, я почти потерял ощущения. Предатель ветер лишь распалил искру. Огонь медленно доедал моё тело. Кулаков больше нет. Бутонов и лепестков нет…
- Ах, мне так жаль… - послышались слова грустного дерева, затем стихли.
- За что? Мы... Что мы вам сделали… – я с трудом уже мог говорить, различать звуки, тепло и холод. Всё сливалось, бурлило. На миг даже показалось, что нога моя отныне стоит во льду. Так вроде бы случается, когда ты уже не отдаёшь отчёта.
Только и ноги давно нет… Остался лишь кусочек, последняя веточка, семечка.
- Жертвы, - раздалось тихо со стоном. – А разве сложно без нас? Разве нельзя, так сложно?..
***
Девочки, играющие с тыквами, веселились; они, конечно, не слышали никаких странных звуков. Шелеста, порывов ветра, хруста голодного вечно огня. …Через пару часов они закончили бегать по улице, выпрашивать конфеты и скрылись где-то на горизонте. Скрылись – ушли навсегда во вчерашнюю ночь. Тыквы остались догорать, многие цветы в них истлели. Красивая на первый взгляд идея оказалась бессмысленной и жестокой.
А рядом стоящая ива снова сгибалась вниз.
- Эй! Эй! Ты меня слышишь? Очнись!
Тишина.
Ива радовалась лишь тому, что не была так красива, как роза. И печалилась, сопоставляя свои суетливые мысли и считая вот уже сотую смерть, с ужасом понимала, что такое – вовсе не совпадение. И будут ещё миллионы. И на соседних улицах, и в других городах. Скольких их? Столько всего? Сколько лишь за сегодня?
- Очнись, есть кто живой? Хотя бы один цветок! Вставайте! Люди ушли, мы пережили! Мы выжили!
Нет, не дожили…
…Сколько ей было? Десять, или пятнадцать, сорок или пятьдесят, или сто лет? Не так много надо, чтобы уже сложилась статистика: все праздники сопровождались жертвой цветов. И весь мир вокруг это видел, и весь мир молчал.
- Есть кто живой?
Тишина.
Так много жертв! Так много цветочной крови, жестокости, страданий, несправедливости. Ещё и огонь – это худшее, что может случиться.
- Очнитесь!
- Никто не выжил.
- Опять.
- Чего ты кричишь?
- Тишина.
…Деревья молча считали сотни убитых.
Севастополь, 19 – 22 октября 2021, 502