ВОСЕМЬ КРУГОВ БЫТИЯ
или Жизнь Ивана Булатова
Семейный роман-эпопея
КНИГА 2. ОГНЕННЫЕ СПОЛОХИ ВОЙНЫ
Глава 31. БЕДА БЕЗ СПРОСА ВХОДИТ В ДОМ
Встречи михайловцев с кавалеристами. – В соседних сёлах загрохотали бои. – На краю села подбили танк. – Немецкие мотоциклисты и Симочка Ковалёва. – Юные жертвы войны.
* * *
Две недели миновали, считай, как сельчане только и говорят о войне, а к сенокосу никто почти не приступал. А через три дня после того, как в село из Бельц на взмыленных лошадях прилетел Поликарп Вознюк, русский фронт и сам пришёл к Михайловке. Причём, пришёл он совсем не с той стороны, откуда его ждали – не из Бельц и не из Лозовой. А белым днём из Перепёловки в сторону Лозовой выдвинулось огромное войско. Солдаты эти все были на лошадях, ехали с пулемётами на тачанках и пушками в конной упряжке. И страшно становилось крестьянам от одного только вида этой вооружённой армейской громадины.
Первыми кавалеристов увидели подростки-соседи – четырнадцатилетний Колька Корсавин и тринадцатилетний Илько Сладков. В тот день на лугу возле Школьного Лота они поблизости друг от друга пасли лошадей на привязях и находились довольно близко к Кишинёвской трассе. Первым делом заигравшиеся ребята обратили внимание на то, что их кони вдруг забеспокоились, начали ржать и бегать вокруг своих препонов. А потом стали так сильно биться и рваться, что того и гляди, веревки оборвут. Да что же это такое стряслось с ними?
Вскоре всё стало понятно: на Кишинёвской трассе со стороны Перепёловки показалась большая группа конников. Ребята замерли и притихли, поскольку понимали, что это военные едут в сторону Бельц. К такой картине в селе уже привыкли: идёт большая война, происходят передвижения большого числа людей, коней и техники.
Слава богу, что конники быстро проехали мимо них и скрылась за холмом, направляясь в сторону Копанки. Но один из военных вдруг свернул с трассы, подъехал немного ближе и приостановился, привстал на стременах и не злобно, но очень строго крикнул ошалевшим пацанам:
- Эй, ребята! Вы поскорее своих коней домой уводите! А то за нами следом, – и он махнул рукой в сторону Перепёловки, – идёт целое войско на лошадях. Как бы ваши кони не сорвались к ним.
Колька с Ильком кое-как успокоили своих лошадей, попарно связали их уздечками и поскакали в село верхом без сёдел, конечно: сёдел у них отродясь не было. Когда ребята приближались к мосту через Чулук, вдруг услышали какой-то сильный треск, который откуда-то от самой Копанки доносился поверх камышей Матвеевского пруда. А потом там начали стрелять – часто-часто захлопали ружейные выстрелы.
Этот треск и выстрелы слышали многие сельчане, особенно жители Нижней улицы, дома которых стояли ближе к Копанке. И очень сильно перепугались, особенно бабы и детвора: это ещё что за невидаль такая?! А старый дядька Павло Верховых так и осел на завалинку перед своим домом, часто осеняя себя крестным знамением:
- Люди добрые! Да что это такое происходит? Конец света начинается!..
Колька с Ильком одним махом проскакали через мост к окраине хутора Перепёлкин Хвостик, но перед Когтем оглянулись на Школьный Лот, откуда до них доносились какой-то гул и ржание лошадей. И там увидели огромную и тёмную массу конницы, которая нескончаемым плотными группами по Кишинёвской трассе выдвигалась в сторону Лозовой. Многие конники ехали прямо по краям полей с одного и другого края дороги. Подросткам это показалось возмутительным: да эти военные совсем не уважают чужой труд и вот как бессовестно травят поля...
От новости ребят о приходе русской конницы, по скоростной соседской почте быстро переданной по всему селу, очень сильно забеспокоился народ. И ещё сильнее заработал растревоженный сарафанный телеграф: «Мария, а ты знаешь, что на Школьном лоте...», «Анна, а ты слышала, что пацаны говорили?..» – ну, и так долее, и тому подобное.
Перевранная новость эта вскоре разрослась до невероятных размеров. Уже оказалось, что якобы подлый немчура вдруг выступил из Перепёловки и невесть какими там своими танкачанками весь Школьный Лот переворотил. Бабы плакали, а мужики за головы хватались, не понимая, зачем же это нужно летом перепахивать поля? Чтобы над людьми поиздеваться, что ли? И откуда только эти военные тачки-таранки взялись на нашу голову?
Большая смута, разброд и шатание вперемешку с бабским завыванием и причитанием воцарились в селе. Но в поля выехать и посмотреть, что да как там произошло, никто не решался, потому что всем и так было видно из села, что по холму за прудом по Кишинёвской трассе нескончаемым потоком двигается масса людей на конях вперемешку с пушками и тачанками с пулемётами. А под Копанкой военные то и дело принимались постреливать. А то вдруг они со своей стрельбой и вовсе так разойдутся, что народу просто страшно становилось выслушивать весь этот грохот.
А вскоре и по Залесью целая туча всадников со стороны Каменнисков выдвинулась в сторону Ямы и куда-то дальше на запад. Может быть, они на Владово или Корнешты поехали? А то и на Прут в Унгены потянулись? Мало ли что там может быть?..
Но народ всё же только потихоньку вот так гудел-рассуждал, и даже очень потихоньку. А значительной частью сельчане и вовсе затаились по домам и подвалам. Никому не хотелось высовывать свою голову на смертельный рожон под солдатские пули, если они вдруг полетят, не приведи господь...
* * *
В тот день Иван с Любой пололи тяпками свой заросший сорняками участок кукурузы на Школьном Лоте. Совсем недавно они помирились в очередной раз, и Люба снова вернулась домой. Но из-за этой семейной распри Булатовы припозднились с обработкой земли и теперь одни трудились на большом своём поле площадью в гектар.
Ещё раньше, чем Колька с Илюшкой, увидели они тех самых верховых, что большой группой скакали со стороны Перепёловки. Испугались их и бросили тяпать кукурузу, которая поднялась уже почти до плеч. Молодые крестьяне были как раз на подходе к Кишинёвской трассе, поэтому едва завидев этих кавалеристов, они, не сговариваясь и почти не пригибаясь, стремглав понеслись по междурядьям к Чулуку – от греха подальше.
- Платок сними! Не мельтеши им по полю! – на ходу крикнул Иван.
Люба на бегу тут же послушно сдернула с головы беленькую косынку в мелкий голубенький горошек. Раскрасневшись, бежала она изо всех сил, чуть ли не до задухи*, едва поспевая за длинноногим своим мужем.
* Задуха – одышка, нехватка воздуха.
Хорошо, что котомка с остатками еды осталась на краю поля возле речки. И как же хорошо оказалось, что утром Иван не послушал Любу и не стал делать крюк вокруг Школьного Лота, чтобы зайти в свою полосу кукурузы со стороны Кишинёвской трассы. Там, под одиноко стоявшей старой белой акацией Люба предлагала мужу оставить еду и воду, чтобы в обед поесть и отдохнуть в тени этого большого дерева.
Но Иван из глупого мужнего упрямства и наперекор жене настоял на своём, поэтому тяпать кукурузу они начали снизу, со стороны речки. Но в этом тоже был здоровый резон: как и при пахоте, прополку со свежими силами лучше начинать вверх по пологому склону. Здесь же у речки в обед они хорошенько поели и отдохнули в тенёчке под островком камышей, что слева через две полосы от Ивановой рос напротив полосы Ермолая Вихрова. Зато сейчас, при виде большого числа верховых военных, не пришлось Ивану бежать за котомкой к трассе и им навстречу, потому что к той самой акации в этот момент уже приближалась большая группа всадников.
К тому же за ними на краю Перепёловки показалось очень большое войско, как это понял Иван, едва глянув в ту сторону. Это была просто невероятно огромная конная армада, высунувшаяся из-за крайних домов дальней Перепёловки. Иван даже приостановился в немалом удивлении при виде огромного количества людей и лошадей: увидеть такую картину ему доводилось впервые в жизни. Но обеспокоенная не меньше мужа и едва переводившая дух Люба тревожно дёрнула зазевавшегося Ивана за рукав:
- Нечего там высматривать. Бежать надо скорее домой!
Перепуганными зайцами выскочили они на край своей полосы, Иван на ходу подхватил котомку с остатками еды и бутылем воды, после чего они вдоль речки побежали дальше краем Школьного Лота к ближнему мостику-кладке через Чулук. Бежали быстро, из-за чего совершенно запыхались, особенно – Люба. Поэтому за речкой уже скорым шагом и напрямик по некошеному лугу направились к крайнему на хуторе дому хромуши Марфы Огородниковой.
Здесь же, примерно посреди луга, на поспешном ходу услышали они странный треск и громкие хлопки под Копанкой.
- Стреляют?.. – недоверчиво спросила Люба, не сбавляя шага и еле поспевая за Иваном.
- Да, наверное... Похоже, что эти всадники с румынами столкнулись на дороге, – не останавливаясь, так же на ходу ответил ей Иван.
Но в это время из-за Школьного Лота на Кишинёвскую трассу выкатилась целая армада всадников. Шли они довольно плотно и кучно. Но при этом продвигались не только по трассе, но и рядом с ней и даже по краям полей левее и правее от шоссе.
- Потравят нам кукурузу эти вояки! – изумился, разгневался и в сердцах плюнул Иван, приостановившись в досаде.
Тут он, понимаешь, и так с большим трудом пытается выбраться из нужды. Но ведь мало того, что конь в прошлом году подох, и ребёнок умер недоношенным, так ко всем бедам теперь ещё и военные кавалеристы по полям разъезжают и всё топчут там, будто у себя дома.
Люба тоже гневно вспыхнула: эта трудяга с малых лет во всём привыкла видеть порядок, особенно в поле, потому что затем весь год поле кормит людей. И как же тут было не расстроиться, видя, как его теперь так немилосердно топчут!
- Да им что, большой дороги мало? – спросила в сердцах.
Но ответа мужа не стала дожидаться. И так было понятно, что такой громаде войск при такой толчее никак на дороге не поместиться.
Вздохнули оба разом и снова быстро пошли в сторону хутора.
Молодые крестьяне эти всё ещё были примерно на средине луга, когда Люба первой оглянулась на частый конский топот, доносившийся уже слева о них. Оглянулся на шум и Иван. И они увидели, как по дороге из Горотопа вскачь несётся телега Якова Петренко с женой. Яков стоял на передке, диким голосом орал на лошадей, изо всех сил дёргал вожжи и батогом беспрестанно и нещадно охаживал конские крупы и спины. Это ещё что такое: да за рачительным Яковом ничего подобного ранее не наблюдалось.
Но ещё страшнее в этой дикой гонке выглядело то, как следом за ними ещё быстрее гнался, будто не касаясь земли, а над ней стремительно стелился небольшой отряд вооружённых кавалеристов, который неотвратимо догонял телегу, потому что привставшие на стременах всадники были налегке, и скакали они быстрее. Только лёгкая белёсая пыль взвивалась из-под копыт их лошадей, поскольку после недавнего ливня земля ещё не пересохла в пыль.
Бедная Петренкова телега тоже так и летела по дороге, временами неуклюже и высоко подпрыгивая на ухабах вместе с женой Якова Анной, которая сидела спиной к мужу, видела всё происходящее позади и от ужаса визжала так сильно, что замершим посреди луга молодым людям всё хорошо было слышно, как будто телега была рядом:
- Гони, Яша, гони-и! Догоня-ают! Гони-и, родимый, догоня-ают!
Иван с Любой остановились и оцепенели, напряжённо наблюдая за этой дикой и страшной погоней.
- Они... они порубают их своими шаблями! – это Иван помертвелыми губами вытолкал из себя ужасные слова.
Вытянувшаяся струной Люба так и простёрла в их сторону свободную от тяпки руку, будто хотела помочь своим землякам и дальним родственникам. И в страхе запричитала из-за того, что только что услышала от мужа и поняла, каким смертельным оружием обладают кавалеристы.
Вскоре всадники догнали, и некоторые даже обогнали телегу и стали загораживать коням путь. Яков поневоле остановил лошадей так круто, что дышло так и взвилось в небо, а за ним и лошади встали на дыбы, отпрыгивая от телеги, которая с разгону ударила их по ногам. Иван ужаснулся: да что же это Яков делает-то?! Он же лошадей своих перекалечит!
Но телега остановилась, остановились и кавалеристы, плотно обступив своими лошадьми чету Петренков. По всему было видно издали, что один из всадников стал успокаивать Якова примирительным жестом руки и о чём-то расспрашивать его, а тот в ответ замотылял головой. Кавалеристы тут же помчались дальше в село.
Следом за ними, чуть постояв, тронулась и телега Якова. Вначале он ехал спокойно, и лошади вроде бы не хромали. Но вскоре Петренко начал погонять лошадей и снова запустил их вскачь, хотя и не такой ужасающий, как до того. Бедная Анна на кочках так и охала в телеге, но терпела безбожную тряску, потому что сама тоже хотела поскорей унести ноги домой – убраться подальше от всех этих страхов невиданных. Да и мало ли что эти вояки станут вытворять в селе, а хозяйство у Петренки богатое, для постороннего взгляда завидное, так что хозяйский присмотр на месте нужен позарез...
Перед тем, как снова тронуться в путь, Иван с Любой успели заметить, что из-за Каменнисков по гряде водораздельного хребта южнее Горотопа тоже выдвигается большое войско. И оно было ничуть не меньше того, что двигалось по Кишинёвской трассе.
- Да они со всех сторон нас обступают, что ли..., – растерянно проронил Иван.
После этих слов молодые очень быстро, почти бегом поспешили домой, будто за ними по пятам стремительно неслась очередная орава кавалеристов с «шаблями».
* * *
Алексей Ромодановский в это время тоже был в поле, в Залесье, где вместе с дочкой Евгенией заканчивал тяпать кукурузу на своей полосе. Они недавно пообедали, немного отдохнули, и теперь с новыми силами продолжали выполнять свою крестьянскую работу.
После прошедшего позавчера ливня земля на этом пологом южном склоне хорошо размякла. Едва начавший подсыхать жирный чернозём так и пел под тяпками. Время от времени то Алексей, то Женя распрямляли спины и посматривали на чернеющую позади них полосу чистого от сорняков поля, на которой ровными рядами под солнцем изумрудно сияла молодая кукуруза. На такой благодатной землице легко и споро работается, не то, что на пересохшей, когда тяпка звенит от ударов о почву, ставшую кремнем. Судя по продвижению прополки, задолго до вечера должны были они управиться со своей полосой.
- Скоро кукуруза в кашку пойдёт, – заметил довольный отец.
- Ага. А там и початки начнут наливаться, – в тон ему с такой же добротой в голосе ответила дочка.
- Да знаю я, знаю, что любишь ты это лакомство.
- Люблю, а как же! Хоть варёная, хоть на углях запечённая молодая кукуруза очень вкус... на... – начала говорить и на полуслове осеклась Женя, первой заметившая всадников, показавшихся на холме Каменниски и от удивления широко округлившая свои глаза.
- Папа, что это? – спросила она, с большой тревогой в голосе показывая рукой в сторону конников.
Начавший было тяпать Алексей тут же выпрямился, глянул по направлению руки дочери и невольно ахнул при виде большой группы всадников:
- Кавалеристы!..
- Кого что?.. А кто они такие?.. – в недоумении из-за созвучия слов и ещё более встревожено из-за поведения отца спрашивала Женя, потому что увидела, как сильно он побледнел.
- Военные это! – уже на ходу крикнул Алексей, бегом устремившись к далёкой от них телеге, которая стояла на краю поля, и возле которой находились младшие дети, не задействованные в прополке, Гришка, Мишка да Павлик. У них было задание: надёргать полную телегу крупных сорняков, типа щирицы, для вечернего корма домашней скотины.
– Беги за мной, дочка! Уходить отсюда нужно поскорее! – не оборачиваясь, на ходу прокричал Алексей
А Женька, судорожно сжимая в руке тяпку, и без отцовского понукания уже вовсю бежала следом за ним. Ей вдруг одним мигом стало очень страшно от того, каким изменившимся и напряжённым от тревоги голосом отец прокричал последние слова. А она ведь до этого успела даже легкомысленно подумать: «Ну, военные, молодые. И что тут такого? Это им воевать нужно, а мы здесь причём...».
К телеге они подбежали сильно запыхавшимися.
- Детей найди и собери! – крикнул отец дочери, бросив тяпку возле телеги, увидев под ней только спящего Павлика.
А сам Алексей побежал к лошадям, что за дорогой паслись на небольшой поляне на самом краю Залесья, примыкавшей к обрывистому краю Горотопа. Сразу за поляной начинался крутой склон, и стреноженные кони опасались подходить к нему. Поэтому ребятня легко справлялась с присмотром за лошадьми, отгоняя их всякий раз за дорогу, когда те направлялись к полям, чтобы полакомиться сладкими кукурузными стеблями.
- Павлик спит! – крикнула ему вслед Женька.
- Буди его! Домой едем не медля!
Женька подхватила подбежавшего на её тревожный зов Мишку, а следом и Гришку, посадила в телегу братишек, перепуганным доселе невиданным ими суетливым бегом отца, и стала тормошить разморено спавшего под солнцем Павлика. Тот со сна захныкал было, но сестра так грозно шикнула на него, что ребёнок вмиг затих и стал исподлобья смотреть на всех ничего не понимающими и перепуганными глазами. Взволнованные беготнёй отца и тревогой старшей сестры и от того вмиг присмиревшие ребята сидели, тесно прижимаясь друг к дружке, будто воробышки на ветке под сильным дождём с ветром.
Алексей быстро распутал лошадей и бегом подвёл их телеге. Тут же начал запрягать первого коня, бросив дочери уздечку второго:
- Заводи с той стороны.
Коням сразу же передалось волнение хозяев, они нервно переступали копытами, мелкой дробью передёргивали шкурой по лопаткам и спине, то вдруг нервно вспрядали головами и всхрапывали, но привычно слушались хозяев.
Алексей едва успел запрячь второго коня, как из-за ближнего поворота показалась и с их телегой поравнялась кавалькада молодых людей в военной форме. Крестьяне так и замерли напряжённо на своих местах, всадники тоже остановились, и обе стороны с минуту молча смотрели друг на друга.
Военные смотрели будто бы с каким-то весёлым интересом: тут война вовсю уже идёт, а люди в поле работают себе, как ни в чём не бывало. Крестьяне в свою очередь смотрели с опаской и даже с некоторым страхом, особенно дети и Женька: так близко и так много людей на больших и фыркающих лошадях они выдели впервые. Запряжённые кони Алексея от этого ещё сильнее беспокоились в упряжи, нервно переступали ногами, громко фыркали, коротко всхрапывали, косились на чужаков и опасались их.
Короткое замешательство прошло, и ближний к телеге кавалерист на гнедом жеребце, довольно приятного вида круглолицый и улыбчивый молодой человек с очень бледной кожей и белёсым чубом, выбивавшимся из-под чёрной каракулевой кубанки с красным верхом, обратился к крестьянам по-русски, слегка «распевая» слова:
- Здра-авствуйте, люди добрые.
Алексей уже успел заметить, как по-доброму глядят всадники на его семью, особенно на ребятишек и Женьку, и невольно перевёл дух, расслабляясь: от хороших по внешнему виду людей худого обычно ждать не приходится. И ответил им на местном украинском диалекте:
- Тай вам дай бох нэ болитэ.
Всадник улыбнулся и крикнул кому-то из своих, не оглядываясь и продолжая улыбаться, поглядывая то на Женьку, то на пацанов, то на Алексея:
- Микола, а он тут он по-вашему мовит. Подъедь-ко поближе и побалакай с селянином.
Из группы всадников выдвинулся Микола на серой в яблоках кобыле.
- Добрый дэнь, дядьку. А у вашому сэли часом румун чи нимцив немае?
Алексей удивился этому странному вопросу и, пожав плечами, ответил по-русски, чтобы его сразу же понимал бледнолицый улыбчивый начальник:
- Да нет. В селе у нас румыны и немцы никогда не жили. Есть только украинцы, русские и поляки. Ну, ещё немного белорусов, сербов и венгров. И даже одна семья евреев жила.
Перечисление национальной принадлежности жителей села Ромодановский заканчивал уже под дружный хохот кавалеристов:
- Вот это ответил, крестьянин, так ответил!
- Ай да мужик!
- Да это наш человек, настоящий партизан!
Алексей смутился, не понимая причин веселья военных людей, а Микола стал уточнять свой вопрос:
- Та не, я про военных спрашиваю, про немецкие или румынские войска. Такие у вас в селе не стоят часом?
Алексей немного стушевался из-за того, что в предвоенной обстановке не понял такой простой по своей очевидности вопрос, улыбнулся в ответ и уверенно ответил:
- Не, никаких вояк в селе не было... Но я рано выехал в поле, едва солнце встало. Может, за это время там и сменилось чего. Вы ведь и сами тоже как снег на голову вдруг упали.
Кавалеристы снова засмеялись, но тут сзади подъехала ещё одна группа всадников, побольше и важнее по чину, судя по всему, потому что оттуда кто-то властным голосом приказал:
- Денисов, с докладом ко мне! Остальным не задерживаться. Марш-марш вперёд.
Всадники вмиг умолкли и по петлявшей вдоль края Залесья дороге поскакали в сторону Ямы.
А улыбчивый чубатый блондин в чёрной кубанке подъехал к своему начальнику:
- Товарищ лейтенант, по сведениям, полученным от местного населения, в Михайловке противника нет. Вернее, рано утром его в селе не было.
- Ладно, Михайловку проверяет разведдозор из сто шестидесятого полка. А вы разведайте хутор, что указан слева от дороги по нашему маршруту. В случае чего, в бой не встревайте. Отправляйте ко мне посыльного, а сами продолжайте вести наблюдение и разведку противника в направлении Елизаветовки.
- Есть! – лихо и серьёзно ответил Денисов, поскольку Алексей успел запомнить его фамилию.
Кавалерист развернул своего жеребца, но не сразу пустился вскачь, а чуть придержал коня и с открытой улыбкой глянул прямо на Женьку, которая так и обмерла под светлым его взглядом. Но блондин ничего не сказал, в тот же миг стременами ударил коня по бокам, отпустил уздечку и понёсся вслед за своими товарищами – только лёгкая пыль взвилась за ним следом.
Сильно глянувшегося ей с первого взгляда всадника Женька провожала затуманенным взглядом, и в нём уже не было никакого страха. Отец многозначительно крякнул, тем самым спуская дочь с влюблённых небес на бренную землю, потому что к ним на коне направился уже строгий офицер. Об этом можно было судить по его довольно опрятной одежде, чуть ли не изысканной из-за своей новизны и чистоты, а также по высокой фуражке с блестящим козырьком, с ремнями крест-накрест и кобурой на боку.
Он выглядел лишь немного старше, чем парни из первой группы всадников, но показался действительно строгим. Хотя, увидев в телеге трёх мальчишек, лейтенант тут же потеплел взглядом, отчего молодое лицо его стало самым обычным и даже приятным. Тонкие усики шевельнулись в лёгкой улыбке:
- Здравствуйте! – поздоровался он с хозяином, а сам задержал взгляд на мальцах.
«Женат, видимо, и детей имеет» – тут же догадался Алексей и степенно поздоровался в ответ.
Офицер тут же посерьёзнел лицом и продолжил:
- Уходить вам нужно отсюда. И чем быстрей, тем лучше. Вскоре сюда подойдут наши основные силы, и вам тут очень тесно станет. Не затоптали бы вас невзначай.
- Да-да, мы и сами уже собрались уезжать. И без того понятно, что мы вам попрёк дороги стоим.
- Да нет, не вы это стоите поперёк..., – возразил военный и грустновато улыбнулся. – Это мы понаехали тут и мешаем вам работать. Ну, бывайте все здоровы! А вы, ребятки, живите долго, растите крепкими и папу всегда и во всём слушайте!
С последними словами напутствия лейтенант обратился уже к мальчикам. Он кивнул Алексею на прощание и тронул коня, направляя его вслед за своими ускакавшими товарищами. Алексей тоже поклонился ему, а затем ещё раз поклонился проезжавшим всадникам. С кавалеристами, которые первой небольшой группой уже проехали в сторону Ямы, было их не очень много, едва ли человек двадцать.
- Хорошие люди, – подумал вслух Алексей. – И зачем им воевать нужно? Им бы жениться да детей заводить-растить, землю обрабатывать, дома строить...
Женька только вздохнула при этих словах, и Алексей сразу осёкся: у него тут дочка на выданье, а он, понимаешь, такие острые разговоры при ней заводит.
Не мешкая больше ни секунды, Ромодановский сел на облучок телеги и тронул коней вслед за кавалеристами. Телега бодро покатила по дороге, которая широкой дугой вела слегка вниз и местами шла под небольшим уклоном в сторону Горотопа. У развилки дорог Алексей оглянулся на Каменниски перед тем, как свернуть вниз по Межевому холму. Поверх Горотопа на запад выдвигалось большое войско. По узкой полевой дороге всадники ехали по четверо в ряд, но по бокам колонны взад и вперёд поодиночке и группами сновали всадники.
- Потравят нашу кукурузу по краю поля... Как есть потравят..., – огорчённо вздохнула Женька, тоже смотревшая в сторону Каменнисков.
- Да кукурузе-то что? Если не переломают стебли, то она поднимется, поправится и вырастет. А вот нам очень нужно головы свои целыми снести в этой заварухе – вот что главное, дочка. Павшие люди больше не поднимутся, а сколько таких ещё будет?..
Оба вздохнули, и Алексей направил коней дальше по старой торговой дороге, в этом месте начинавшей круто спускаться к селу. Немного погодя, уже в седловине холма и за оврагом, который с левой стороны дороги круто срывается вниз к Горянской дороге, Ромодановский повернул лошадей наискосок и вниз, где вскоре остановил их в конце своего огорода.
Ещё на спуске он решил именно здесь оставить телегу на ночь, а не в объезд спускаться на Горянскую дорогу. Подумал, что если в селе вдруг начнётся большая тревога и заваруха, то он со своей семьёй задами уйдёт к телеге. А затем через Залесье уедет в сторону Гордино, чтобы спрятаться в большом лесу, который начинается сразу за этим большим селом, и который тянется от дальних Реден до Телешова и дальше в сторону Оргеева и до самого Днестра. Большой этот лес и стародавний, в народе называется он Кодрами, и в нём легко можно спрятаться от любой беды...
Вначале Алексей распряг одного коня, и Женька с ворохом свежего корма под мышкой по тянувшейся через огород тропинке за уздцы повела его во двор. Со вторым конём озабоченный неспокойными думами мужчина пошёл следом за дочерью, также захватив подмышку большой ворох травы. А пацаны его давно уже были дома: они первыми вприпрыжку промчались вниз по огороду, только и след их простыл...
* * *
В тот день кавалеристы долго ещё тянулись по гребню залесского хребта в сторону Ямы и дальше. А ближе к вечеру на подступах к Лисавете вдруг загрохотал ближний бой. Это развернувшиеся на Пшеничнецком холме кавалеристы начали сражаться с немцами, успевшими перед самым их носом занять Лисавету. Но за большим этим холмом в Михайловке хотя бы не видно было страшных разрывов снарядов, как это за Кишинёвской трассой происходило под Копанкой. У тех кавалеристов ещё раньше, чем под Лисаветой, начался бой с румынами, как тогда люди посчитали в селе. А на самом деле в этих сёлах наши кавалеристы воевали с немцами и к вечеру даже смогли потеснить их к дальнему урочищу Чора, что с юга подступает почти к Лозовой.
В Копанку немцы тоже на какой-то час-другой попали раньше русских. Так что в ходе боя вблизи этого села от полей копанских крестьян, где развернулись кавалеристы, считай, одно название осталось. Дело в том, что на Копанку кавалеристы стали наступать не по одной Кишинёвской трассе, а большей частью съехали с трассы вправо, поднялись вдоль ручья, который стекает с холмов, нависших над Гавриловкой и другими хуторами. Потом кавалеристы развернулись фронтом на Копанку и прямо по крестьянским полям пошли стеной в атаку. А немец в это время по полям снарядами кидал. Вот горе-то! Считай, что люди без урожая остались!
Загрохотало также и за залесскими холмами южнее села, особенно сильно – за Ямой и возле села Козино. Более глухим доносился грохот из-за Петровских холмов, но там тоже хорошо чувствовалось, что возле Радова шёл очень большой бой. И был он значительно более сильным, чем бои возле Копанки и Лисаветы.
Ещё со вчерашнего дня, то есть, до нашествия кавалеристов, стали михайловцы прислушиваться к грохоту, который раздавался за Лозовой и дальше неё. Казалось, будто где-то далеко под Бельцами очень часто и сильно гремит гром. А ближе к вечеру и, в особенности, по ночам в этом месте небо над горизонтом освещалось красноватыми сполохами, как будто там что-то очень сильно и долго горело.
* * *
А на следующий день, девятого июля, очень странным для некоторых жителей Михайловки показалось то, что в этот день фронт как будто раздвоился: северной свой частью он продолжал наступать, а южной частью развернулся и стал отступать. Из Копанки и Лисаветы бой ушёл на запад, и теперь уж очень сильно грохотало где-то под Лозовой и ближе к Радову. Но эти бои были далековато от села, поэтому люди только с тревогой прислушивались к этой сильной канонаде.
Зато южнее села, и снова по гребню залесских холмов, но теперь назад, на восток, в сторону Телешова стали отходить вчерашние кавалеристы. А следом за ними прошли не то немцы, не то румыны – но были там солдаты и на конях, и с пушками, и пеши, и на танкетках. И в то время по всему Залесью что с отступавшей, что с наступавшей стороны тяжко били орудия, строчили пулемёты, рвались мины, а в небе второй день подряд вертелись самолёты. Страхи господние происходили в Яме и Залесье!
Но хоть в самом селе боя не было, слава Господу! Снова стороной обходили его войска. Видать, не на их пути оно оказалось, к счастью людей. Но ещё до того, когда по Залесью в сторону Козино и Лисаветы пошли советские кавалеристы, сильно загрохотало на Берестовом и Пшеничнецком холмах, а потом и ближе к селу, где в конце огорода Андрея Зорина, немцы подбили русский танк.
Случилось это почти рядом со старинным колодцем, вырытым на краю дороги, которая через Пшеничнецкий холм выводила прямо на Лисавету, но возле этого соседнего села дорога раздваивалась, вторая поворачивала слегка влево и наискосок вела в Козино.
Как через три дня позднее мужикам в селе рассказывал сам Андрей, а бабам об этом же говорила жена его Гануся, танк этот по дороге нёсся вниз, как бешенный, был весь в дыму, пыли и грохоте. А рядом с ним раз за разом – то спереди, то сзади – снаряды так и рвались, так и рвались! Осколки над домом жужжали, как тучи шмелей, и некоторые так сильно ударяли в Тимофеев пуп, что там только пыль поднималась!
Работавшие в огороде Андрей с Ганусей перепугались и побежали домой – прочь от этого танка и всех этих снарядов. Едва успели заскочить в сени, как грохотавший наверху холма танк уже рядом с их домом оказался. И вдруг там как громыхнёт! Танк так и подпрыгнул на ходу, да и остановился тут же, а из-под него столб огня и дыма прямо до небес взвился! И дом тоже будто подпрыгнул вместе с этим танком.
А там снова так сильно грохнуло, будто страшенный гром прямо над головой лопнул, и небо пополам раскололось. Андрей как раз дверь за собой закрывал. Но от этого взрыва дверь так сильно тряхануло, что её из рук вырвало, а ему плечо отшибло и по колену крепко ударило.
- Колено до сих пор опухшее, вот вам крест! – спустя три дня после тех страшных событий Зорин поднимал штанину, горделиво и мученически показывая сельчанам свои военные страдания.
Но никому при этом не сказали Андрей с Ганусей о том, что между этими грохотами из загоревшегося танка через маленькую дверцу спереди успел вывалиться закопчённый танкист, который к их дому кинулся до того, как в танке грохнуло по второму разу.
Прибежал танкист, в дверь стучит и кричит:
- Люди добрые! Раненый я, помогите!
Перепуганный грохотом и этим стуком Андрей выскочил на крыльцо, глянул на залитое кровью лицо танкиста и понял, что тому сильно расшибло лоб, кровь так и заливала его лицо. Но тут наверху холма послышался трескающий звук, от которого танкист даже отшатнулся от Андрея и сильно побелел:
- Немцы на мотоциклах!
Оказалось, что это действительно немцы, которые следом за танком подъехали к селу. Но ехали не очень спешно, вроде как с опаской и оглядкой по сторонам – это Андрей позднее заметил. А танкист схватил его за рукав и взмолился:
- Земляк, сейчас немцы и меня убьют, и тебя, потому что я у тебя во дворе. Так что спрячь меня поскорей и получше!» – своими умоляющими синими глазами танкист так и впился в самую душу, а своими словами и просил, и приказывал одновременно.
У Андрея все поджилки и поджилочки затряслись разом: жить-то ведь каждому хочется! Поэтому он вмиг сообразил увести танкиста за дом, чтобы спрятать его под низкими коровьими яслями, под навесом устроенными на хоздворе. Навес этот находился за домом и приставлен был к сарайчику, поэтому подъёзжавшие сверху немцы не могли видеть их возню возле яслей.
Андрей наскоро прикрыл танкиста недавно скошенной травой для коровы. Всю её вывалил возле яслей, будто она там так и должна была лежать. А сам поскорее юркнул в сарайчик, потому что немцы уже подъехали к горевшему танку и остановились возле колодца, но мотоцикл не заглушили. Незаметно пройти в дом теперь никак нельзя было, поэтому Андрей затаился в сарайчике, чтобы переждать лихо.
Сердце мужчины готово было выпрыгнуть из груди от страха и ужаса, когда он вдруг услышал, как перед его домом заголосила перепуганная жена Гануся. Это немцы во двор зашли и что-то у неё выспрашивали. Понял Андрей, что и ему беды не миновать, собрался с духом и сам вышел из сарайчика уже в полной готовности ко всему наихудшему, что только может случиться с ним и его семьёй. Угрюмо пошёл к немцам, успел только подумать: «Уж лучше пусть меня одного убивают, чем жену с детьми». Но только от мысли этой ему ещё больше захотелось жить! Глянул на солнце и чуть не прослезился: неужели в последний раз видит его и жену свою дорогую?!
Двое немцев зашли во двор, а третий сидел на своём мотоцикле и уже заглушил его. Немцы как увидели Андрея, тут же оживились и отстали от Гануси, его подозвали. А Гануся сразу пошла в дом к детям, потому что там Сашка малой расплакался, увидев через окно, как чужие дяди что-то строго спрашивают у мамы. Старший немец только кивнул ей головой, мол, можешь идти.
Андрей ничего не понял, о чём спрашивали немцы. Но по их жестам в сторону горящего танка и по рукам, показывающим что-то круглое вокруг головы, сообразил, что немцы спрашивают о танкисте. Как же, видел он на чумазой голове танкиста такую круглую и ребристую штуку. Но сделал большие глаза, как делал это в детстве, когда врал мамке в ответ на её приставучие расспросы, и замотал головой, что никого не видел. Говорил и руками показывал немцами, что был взрыв, повалил большой дым и огонь, но никто не вылезал из танка. И руками развёл, мол, нет здесь никого.
Но немцы всё равно слазили и осмотрели чердаки дома и сарайчика, затем и в подвал заглянули. Увидели там винные бочки, спустились внутрь и постучали по ним. Поняли, что вино есть только в одной из них и стали показывать, что хотят выпить. Андрей взял с плетня кувшин, наполовину выкрутил в бочке нижнюю затычку и набрал вина.
Немцы со своих круглых металлических баклаг свинтили крышки размером с небольшой стакан, и он налил им вина. Незваные гости поморщились слегка из-за того, что вино кисловатое, мол. Но выпили и снова свои железные стаканы протянули. Налил. Закусывали они какими-то очень тонкими сухарями.
Потом безропотно налил им полные баклаги вина, воду из которых немцы вылили прямо на глиняный пол подвала. Немного и было той воды. Стоял Андрей и уже мысленно прощался со своим вином. Ну, да и бог с ним, с вином, лишь бы жив остался. А что дело к этому идёт, он уже понял, потому что тут как раз ещё мотоциклы затрещали, это, значит, другие немцы подъехали, после чего его «гости» выскочили из подвала, как ошпаренные.
Строгий и недовольный немецкий офицер стал что-то им выговаривать и даже прикрикнул на них. Но Андрей не стал высовываться из подвала, поэтому не видел этой немецкой разборки. Он только очень хотел, чтобы все они поскорей уехали как можно подальше от его дома. Недолго-то и ждать пришлось, как немецкие мотоциклы почти одновременно снова затарахтели, и немцы уехали.
Долго прислушивался Андрей к тому, как немецкие мотоциклы потарахтели дальше в село: вначале поднялись наверх по прогону мимо дома Семёна Петренки и повернули в сторону пустыря, где раньше стоял дом Фёдора Портнова и где надумал строиться Петька Булатов, да и вниз поехали.
И вдруг там, в селе, что-то затарахтело сильно и часто. Но коротко. Андрей в это время как раз закрывал подвал. Показалось, что стреляли возле ручья и деревянной каплички с одним колоколом и различной церковной утварью, хранившейся в ней до очередных похорон.
А тут и ещё танкист из-под яслей подал голос:
- Ну, что там? Возле танка немцев нет?
От большого волнения и чрезмерного напряжения всего тела Андрей чуть не подпрыгнул от неожиданности и очередного безмерного страха. Из-за сильных своих переживаний с немцами он уже начисто позабыл об этом человеке. Кое-как перевёл дух, приходя в себя:
- Нет тут никого, как и поблизости. Можно вылезать.
Тот вылез, отряхнулся от сена и травы. Андрей подошёл к нему, осмотрел.
- Лоб над бровью у тебя сильно разбит, из раны всё ещё кровь течет. Но не сильно уже. Больше не видно ничего. Может, ты ещё где-то ранен? Руки-ноги целы?
- Да цел я, цел. Мне повезло, а вот товарищи... – и танкист с тоской посмотрел на продолжавшую догорать машину. – Ничего не смог я поделать, чтобы помочь им. Как рвануло внутри, то тут же и огнём полыхнуло так сильно, что и дохнуть нечем было. Хорошо, хоть боеприпаса у нас не было, из разведки мы...
Танкист осёкся и замолчал, поняв, что сказал лишнее, но внимательно глянул на Андрея и как бы попросил:
- Похоронить их надо... как-нибудь... потом... когда броня остынет...
- Всё сделаем по-христиански. А тебе нужно скорей уходить полями, чтобы и самому от греха подальше ноги унести, и беду от моего дома отвести.
Танкист кивнул головой: всё и так понятно, раз немцы уже в селе.
Андрей поливал водой на руки, пока танкист осторожно омывал лицо. Поданным Ганусей полотенцем Андрей осторожно промокнул лицо танкиста, чтобы не потревожить его рану, а тот достал из кармана какой-то пакетик. Там бинт оказался, и танкист стал перевязать себе лоб. Андрей подсобил ему, чтобы получилось надёжнее. А Гануся тем временем вынесла из дому тряпичный сверток с едой:
- Тут кусок хлеба и пара зажаренных карасей. Уж не обессудьте... Как говорится, чем богаты, тем и делимся...
Танкист удивился и тут же смутился, но поблагодарил очень сердечно. Видно было, что он искренно тронут: не ожидал такого со стороны крестьян. Прокашлялся и с неловкостью в голосе спросил:
- Как мне попасть в Петровку?
- Я проведу тебя до кладбища и покажу, как дальше можно быстрее попасть в Петровку, – взялся помочь ему Андрей, лишь бы того чем скорее не было во дворе.
В дорогу танкисту он выделил свой старый пиджак, чтобы издали военная форма не так сильно была заметна. Танкист надел его, снял шлем и положил в него свёрток с едой. Но теперь уже белый бинт издали бросался в глаза, поэтому Андрей пожертвовал ему и свою старую, тронутую молью каракулевую шапку-кушму.
Танкист примерил её и вдруг засмеялся звонким юношеским тенором:
- Ну, теперь я совсем на молдаванина похож, наверное.
При этом он стал таким хорошеньким, что Гануся даже заулыбалась ему приветливо. Но любезничать было некогда: танкист сердечно поблагодарил хозяев за своё спасение и хлеб-соль, и Андрей повёл чудом спасшегося от смерти бедолагу в сторону кладбища, придерживаясь краёв полей молодой кукурузы, чтобы их поменьше было видно.
Как только возле кладбища открылся вид на Копанку, он показал, в каком месте через речку проложен мостик, и сказал:
- Но Копанку тебе лучше обойти.
- Так ведь там наши стояли, – удивился танкист.
- Стояли, да в Лозовую ушли, – резонно ответил ему Андрей. – А немцы по другой дороге из Лисаветы могли войти в Копанку точно так же, как и в наше село. Так что тебе лучше поостеречься.
Танкист согласился, что лучше проявить осторожность и придерживаться полей кукурузы, где это только возможно будет. Андрей поддержал его мнение:
- Полей по всем этим холмам много, да ты и сам это видишь. Так что до самой Петровки легко сможешь добраться незамеченным.
Попрощались за руку, танкист пошёл к мостку через Чулук, а Зорин чем скорее вернулся домой.
И пришёл вовремя. Потому что немцы снова затарахтели своими мотоциклами и вернулись к догоравшему танку. Осмотрели его, пофотографировались, посудачили по-тарабарски, но во двор к Андрею по второму разу не стали заходить, к великому его облегчению. А затем немцы разделились: часть мотоциклистов обратно поднялась на Пшеничнецкий холм и уехала в сторону Лисаветы, а другие по просёлочной дороге поехали в Подлесье и Бересты.
Ну, и скатертью дорога!
* * *
В тот же день, когда начались бои западнее Михайловки и под Копанкой, в небе сильно закрутились самолёты – русские и немецкие. Они стреляли друг в друга, и один самолёт задымил, потом долго и пологими уступами опускался куда-то в сторону Лозовой, а то и дальше. И там грохнуло так сильно, что черный столб дыма поднялся высоко в небо. Ещё один самолёт развалился прямо в воздухе и рухнул за холмами севернее хутора Шестихатка. Упал, наверное, где-то возле Алексеевки.
А над Михайловкой самолёты пролетали так низко и при этом так сильно ревели, что в домах всё начинало трястись, будто в мелкой лихоманке. Из дому в это время лучше было не высовываться, потому что здоровенные самолётные пули ударяли в землю так сильно, что, например, оставленный тёткой Пелагеей Палагновой чугунный казанок на заборе вдребезги разлетелся на мелкие кусочки после того, как в него попала огромная пуля. Как и не бывало казанка, только короткий звон раздался!
А у Ермолая Вихрова молоденькую тёлочку убило прямо во дворе под навесом. Пуля легко прошила камышовую крышу, будто кто-то нож воткнул в молодую брынзу. И надвое разнесла телочке череп. Вторая пуля вспорола ей бок так, что все кишки из бедняги вывалились. Хорошо хоть, не мучилась животина, сразу подохла. Но страх пробирал всякого, кто смог увидеть эту растерзанную тёлочку. И каждый говорил при этом: «Господи, спаси и помилуй от такой смерти!». Поэтому на следующий день, как только рано утром снова загрохотало в Лисавете и Копанке, а в небе загудели самолёты, все стали прятался уже по подвалам, такой страх на людей нагнало убийство вихровской тёлочки.
Ещё больше переполошился народ, когда в селе узнали, что в тот же день осколком шального снаряда, разорвавшегося во дворе Никодима Жеребкина, прямо на руках жены его Ольги убило малолетнего сынишку. Вместе со старшим сыном, двумя дочерьми и младшим сыном на руках женщина в страхе бежала в погреб, чтобы спрятаться от самолётов. Но, наверное, именно в этот момент ненасытной Смерти очень захотелось попить младенческой крови. Поэтому она из пяти людей, перепуганных рёвом самолётов и взрывами бомб, выбрала именно самого младшего из них, молочного грудничка...
* * *
Знать не знали Андрей Зорин с женой Ганусей, что в то время, когда он прятал у себя под яслями советского танкиста, немцы возле каплички действительно стреляли по младшей дочери Ивана Ковалёва, соседа Никодима Жеребкина. Восьмилетнюю Симу убили практически на глазах её матери. И только на другой день Зорины узнали о большом горе в семье своих кумовьёв, Ивана и Ольги, и про такую же беду с мальцом у их соседей Жеребкиных.
В тот день, когда внезапно налетели самолёты, и во дворе у Жеребкиных разорвался снаряд, Симка как раз помогала маме полоть грядку. С перепугу девочка кинулась не следом за ней к дому, за которым только что так сильно бабахнуло, а метнулась к близко стоявшей часовенке, капличке, поскольку приусадебное хозяйство Ковалёвых с этой стороны не было огорожено забором.
Лужайка возле высокой каплички очень хорошо была знакома ребёнку: в свободное время Сима вместе с соседними детьми любила играть на траве, никогда не бывавшей здесь высокой, потому что здесь постоянно кто-нибудь пасся – если не козы, то гуси. А за капличкой, со стороны Берестового ручья, образовалась такая большая и удобная промоина наподобие гротика, что там можно было даже спрятаться во время дождя.
Когда после самолётов всё кругом более-менее утихло, Симка побежала домой на перепуганный зов мамы. Но вспомнила, что забыла под капличкой небольшую тряпичную куклу – свою первую игрушку, которую зимой смастерила вместе с мамой. Кукла выпала из кармана, когда Симка ещё пряталась в промоине над ручьём, и девочка положила любимую игрушку на большой плоский камень, на который одним углом опиралась капличка.
Сима уже добегала до ручья, когда наверху, в конце Нижней дороги, что-то странно и сильно затарахтело. Обеспокоенная Ольга Ковалёва крикнула дочке, чтобы та поскорее возвращалась в дом. Но замешкавшаяся за капличкой девочка выскочила из-за неё как раз в тот момент, когда из-за забора дома, стоявшего в самом начале прогона, показался мотоцикл с пулемётом и немецкими автоматчиками.
Пулемётчик заметил слева человека, метнувшегося от деревянного строения, и без промедления прошил его очередью. Сделал он всего несколько выстрелов, потому что тут же разглядел, что это был ребёнок. Но спохватился он слишком поздно...
А назавтра и долго ещё после этой трагедии люди искренне горевали и не понимали:
- Беда-то какая! За что невинного ребёнка убили?
И тут же вспоминали про соседей Ковалёвых, Жеребкиных, сынишку которых незадолго перед этим убило осколком от самолётной бомбы или ещё бог знает от какой немецкой напасти. Но там была бомба, а тут – взрослый человек стрелял по ребёнку из пулемёта...
И вот снова, уже в военное время, получилось точно так же, как и ранее, когда при пане Кальмуцком село только-только начинало обустраиваться первыми землянками- бурдеями, первыми жертвами, но не от болезней, а от кусочков металла, стали михайловские дети. Безжалостная война в первый черёд унесла из села две детские жизни...
Продолжение следует.