Христосик
В конце мая во вторник после обеда меня вызвал начальник отдела подполковник Гуляев. В кабинете он сидел один, хмурый. Спросил:
-Знаешь уже, наверное? У капитана Порского умер сын. Завтра похороны. Кстати, ты сам сдал деньги?
-Сдал, десять рублей, - ответил я.
-Так вот, от подразделения на похороны поедете ты и майор Чмирь. Здесь конверт с деньгами, - продолжил он, - отдашь лично Порскому. Сумма, пятьсот двадцать рублей, не маленькая. С деньгами поаккуратнее. Езжайте в гражданке, вдруг помочь нужно будет, гроб отнести или ещё чего. В общем, всё понял?
-Понял, - кивнул я.
-Ну тогда иди, завтра вечером отзвонишься, доложишь.
Я уже выходил из кабинета, когда Гуляев окликнул:
-Забыл сказать, если пригласят на поминки, не отказывайтесь. Но смотрите там, не напиваться. Особенно Чмирю. Как бы в разнос не пошёл.
Капитана Порского я знал неплохо. Начинал службу в одном с ним отделе. Андрей Порский был старше меня лет на восемь. Перевалив за тридцатник, чуть пополнел, чёрные кудрявые волосы слегка поседели, смуглое от природы лицо немного старило его, но ямочка на подбородке и тёмно карие, выразительные, глаза всё ещё позволяли пользоваться успехом у женщин.
Про сына тоже был наслышан. Знал – сын тяжело болел последние три года.
Утром следующего дня мы с Чмирём добрались до морга клинической больницы где-то на Северо-Западе Москвы. Пазик, выполнявший роль катафалка, стоял перед дверьми учреждения. Порский и ещё какой-то мужчина курили в сторонке. А несколько женщин в тёмных платьях и чёрных косынках толпились перед дверью, тихо переговариваясь между собой.
Двери распахнулись. Вышедший мужчина передал одной из женщин пакет с документами, далее на специальной тележке выкатили небольшой гроб, обитый тёмно-синим атласом. У подъехавшего Пазика открыли задний люк, и санитары с тележки плавно перекатили туда гроб.
На новое Митинское кладбище ехали долго, больше часа. Там, с боку, завезли на аллею, заполненную вначале свежими могилами, а в конце её был виден пыхтящий экскаватор, отрывавший большим ковшом ямы под новые могилы.
Одна из женщин ушла с пакетом документов и вернулась через несколько минут с двумя рабочими кладбища, нёсшими своеобразные носилки.
Люк Пазика открыли. Рабочие перекатили на роликах гроб и поставили на носилки. Пронесли гроб метров тридцать, остановились у вырытой ямы, сняли крышку, и один из рабочих сказал:
-Прощайтесь.
Женщины поочерёдно подходили к гробу, кто-то тяжело вздыхал, кто-то просто касался сложенных на груди ладоней мальчика. Лишь одна женщина, показавшаяся мне знакомой, рыдала навзрыд. Я даже про себя подумал, что это, наверное, и есть мать умершего мальчика, жена Порского.
Андрей с мужчиной подошли предпоследними. Он просто наклонился над головой мальчика, но целовать в лоб не стал. Быстро выпрямился и отошёл в сторону.
Мы с Чмирём прощались последними. Я взглянул в лицо мальчика. Оно было худое и бледное; курчавые волосы белого цвета с лёгкой рыжинкой расплескались вокруг лица, и мне даже показалось, что мы хороним ангела, и что вот-вот он откроет глаза, встанет из гроба, расправит крылышки и улетит в яркую синь майского неба.
Уголки губ казались завёрнутыми книзу, и от этого почудилось, что они хранят обиду: к миру, к родителям, ко всем нам, пришедшим проводить его в последний путь.
Крышку гроба закрыли, заколотили гвозди, и опустили гроб в могилу. Родственники бросили в яму горсти земли, а рабочие принялись дружно забрасывать гроб вынутым грунтом. Было тихо, лишь в вышине пела птичка да на отдалении тарахтел экскаватор.
Я подошёл к Порскому, передал конверт. Он кивнул, проговорил тихо:
-Сейчас поедем на поминки, пожалуйста поприсутствуйте.
Также молча загрузились в автобус. Там встала одна из женщин, худая и невысокая, обратилась к сидящим:
-Едем в ресторан «Москва». Очень просим всех присутствующих разделить с нами горечь утраты.
В ресторане, можно предположить, заранее был забронирован стол человек на двадцать. Мы расселись, тут же появились официанты, выдали книги с меню.
Женщины как-то быстро определились с заказами. Мы с Чмирём попросили по солянке и котлеты по-киевски. Для женщин принесли вино, для мужчин – болгарский бренди «Солнечный брег».
После первой и второй рюмок гнетущая атмосфера за столом немного разрядилась. Женщины потихоньку стали обсуждать свои проблемы, Порский с мужчиной тоже как-то негромко разговаривали между собой. Лишь одна женщина всё ещё продолжала всхлипывать, утирая слёзы кончиками чёрного траурного платка, повязанного сверху по волосам шалькой.
После хорошего фужера с бренди Чмирь наклонился ко мне и прошептал:
-Во даёт, слезами заливается! А жена хоть бы что!
-Кто заливается? – не понял я.
-Так я и говорю, любовница Андрюхина заливается слезами, а жена слезинки не проронила.
-Кто жена-то? – удивился я ещё больше.
-Так вон жена, худая как доска. Сидит во главе стола, рядом с мужиком и Порским.
Я внимательно пригляделся к женщине. Это была та, которая в автобусе пригласила всех в ресторан на поминки. Показалось, что выглядит она старше своего возраста. Я, было, подумал сначала, что это одна из бабушек сына Порского, а оказалось – мать.
-Учёная, - между тем добавил Чмирь, - кандидат рыбных наук. Новые виды рыб выводит. Я был у них дома, можешь представить, не квартира, а сплошной аквариум. По всем стенам аквариумы с рыбками, только в одном углу тахта стоит. И на кухне, и в прихожей аквариумы пристроены. Говорят, она на этих рыбках в Москве огромные деньжищи зарабатывает.
Он ещё налил бренди, махнул, закусил котлетой.
-Ей и Порский, и сын всегда безразличны были. Вот Андрюха любовницу и завёл. Верка Кочятова. С нашего городка. Да ты знаешь её, наверное. Так слаба на передок, что, думаю, всем холостякам отдавалась. Но уж больно жалостливая. Вишь как рыдает! За чужого сына… а у самой дочка того же возраста.
Поминки закончились неожиданно быстро. Жена Порского заказала три торта «Птичье молоко», женщины выпили чаю с пирожными, после чего Андрей расплатился за стол.
-У-у, евреи! – проговорил с сожалением Чмирь, с вожделением взглянув на недопитую бутылку бренди. – Могли бы и ещё посидеть. И коньяк ещё есть, и закуски осталось.
Одна из женщин прошлась вдоль стола, аккуратно собирая недопитые бутылки в сумку, а закуски складывая в целлофановые мешочки. На сём это грустное застолье и закончилось.
Были ли это поминки – я не знаю. Об умершем сыне громко не было сказано ни слова.
«Трям-трям-трям», - блямкнул дверной звонок.
-Машка, это ты? Заходи, дверь не закрыта, - прозвучал из-за двери детский голос.
Девочка осторожно толкнула дверь и очутилась в полутёмной прихожей.
-Проходи на кухню, я тут, на диванчике. Извини уж, сам не могу встретить, ногам очень больно.
Девочка, зачарованно глядя на подсвеченные аквариумы с плавающими экзотическими рыбками, осторожно пробралась на кухню.
На маленьком диванчике рядом с батареей полулежал мальчик, опираясь спиной на подушку, ноги его были укутаны толстым ватным одеялом. Сбоку у дивана приютились детские костылики. На небольшом столике у окна стопкой лежали учебники за четвёртый, пятый, шестой и даже седьмой класс. Чуть дальше располагались пакет-треугольник с молоком и вазочка с хлебом, печеньем и конфетами.
-Садись, Маша, на табуретку. Я так понимаю, что решить чего-то не можешь?
Девочка утвердительно и виновато закивала головой.
-Понимаешь, Христосик, не могу решить задачу. За лето всё позабывала, в таблице умножения иногда путаюсь.
Мальчик взял протянутую тетрадку, быстро глянул на задание.
-Дура ты, Машка! – с сожалением проговорил он. – Эта задача за второй класс, а ты уже в третьем учишься. Вот здесь нужно сложить, а тут умножить на три. Вот я умру, и как ты дальше учиться будешь? А ещё отличница.
Девочка испуганно посмотрела на него.
-Христосик, не умирай пожалуйста, - жалостливо попросила она.
Мальчик тяжело вздохнул. Две кудряшки волос, прилипшие к потному лбу, отклеились из-за образовавшихся морщинок.
-Меня на прошлой неделе из больницы в Москве выписали. Я слышал, как врач сказал бабе Доне: «Если мальчик доживёт до нового года, это будет чудо. Сердце у него совсем слабое, и такие боли он долго переносить не сможет». Вот, Маша, и получается, что всего-то мне осталось жить четыре месяца, а, может, и того меньше.
У девочки из глаз выкатились слёзы, ручейками стекали по щекам, а она размазывала их грязной ручонкой.
-Христосик, я очень прошу, поживи ещё! Неужели, неужели ничего нельзя сделать, чтобы тебе помочь?
Мальчик грустно улыбнулся.
-Не знаю, Маш. Наверное, нельзя. Видишь мои ноги? – Он развернул одеяло. Ноги в голеностопных суставах были розового цвета, слегка распухшие, с ревматическими прожилками. – Суставы отекают, и это сказывается на сердце. Как сердце устанет работать, так я и умру.
Сказал он это очень уж просто, словно речь шла не о жизни и смерти, а о чём-то обычном и повседневном, с чем человек, и даже ребёнок, свыкается и перестаёт особо обращать внимание.
Баба Доня, когда после больницы приехали в её квартиру, - продолжил мальчик, - тоже очень горевала и очень плакала. Она и сказала: «Прости, Христосик, не смогу, наверное, отмолить тебя у Бога. Слишком уж твоя мать нагрешила в этой жизни, раз ничего уж сделать нельзя».
-А вот в школе говорят, - перебила девочка, - что и вовсе никакого Бога нет! Всё это выдумки неграмотных людей…
-А бабушка верит в Бога. Она говорит, что Бог сидит на облачке и за всеми нами смотрит сверху. И если я умру, то обязательно попаду к Богу на небо.
-Да всё врёт твоя бабка! – обиделась девочка. – Если бы Бог был, то Гагарин и Титов, и ещё другие космонавты увидели бы его в космосе. А раз не видели, значит его нет.
Она, надув губы, отвернулась к окну и какое-то время смотрела на опадающие с клёнов жёлто-красные листья, на детишек, облепивших стоящий между домами остов реактивного самолёта.
-Ладно, Машка, не злись, - примирительно сказал мальчик, - я всё равно очень люблю бабу Доню. И она меня любит. А если она верит в Бога, то и пусть верит. Пойдём в комнату, я покажу тебе рыбок.
Он осторожно взялся за костыли, неловко привстал и, опираясь на больные ноги, проковылял в комнату. Девочка, всё ещё обиженно вздыхая, прошла за ним следом.
В комнате, как и в прихожей, был полумрак. Плотные портьеры закрывали окно, и свет едва пробивался в помещение.
Чуть отодвинув портьеру, мальчик стал показывать гостье аквариумное великолепие, устроенное вдоль стен. На стеллажах стояли десятки, а может быть и сотни аквариумов – круглых, квадратных, прямоугольных – разных размеров и толщины. В некоторых тихо жужжали моторчики, обогащая воду кислородом. Сотни, тысячи экзотических рыб и рыбок сновали среди зелёных водорослей, прятались в игрушечных гротах, подплывали к стеклу и удивлённо пучили глаза на гостей, нарушивших их покой.
-Знаешь, Маша, - утвердительно заявил мальчик, - рыбки они ведь не такие глупые. Как мы о них думаем. Они дрессировке поддаются. Не веришь!?
-Что-то я не очень верю, - хмыкнула девочка, всё ещё поражённая увиденным.
-Ну и хорошо. Ну и не верь! Но сейчас сама увидишь, что я не вру.
Он подобрался к аквариуму, положил один костылик на пол и указательным пальцем освободившейся руки раз пять стукнул по стеклу. Несколько рыбок тут же сбежались к его пальцу. Он медленно повёл пальцем по стеклу, и рыбки стайкой последовали за его пальцем. Затем он начал выводить круги по стеклу, и рыбки, образуя хоровод двигались следом за пальцем кругами, рисуя эти круги то больших, то маленьких размеров. Мальчик от кругов перешёл к эллипсам, и эти движения повторяли рыбки. Наконец, он начал рисовать на стекле лежачие восьмёрки и, о чудо, рыбки повторяли и этот знак бесконечности.
Он убрал палец. Сыпнул в аквариум из маленького пакетика корм. Спросил удовлетворённо:
-Теперь веришь?
-Теперь верю! – восхищённо ответила девочка. – Это так здорово у тебя получилось. Я обязательно расскажу всем ребятам в классе, что у тебя рыбки дрессированные. А если можно, то мы придём с ребятами к тебе и посмотрим на твоих чудных рыбок.
-Нет, Маш, нельзя! – потупился мальчик. – Мать очень сильно будет ругаться, если узнает, что ты только одна приходишь. Поэтому никому об этом не рассказывай. Ладно?
-Ладно, Христосик, - кивнула девочка, потом, помявшись, добавила, - ну я пойду.
Мальчик проводил её до дверей, доковылял до окна на кухне и ещё долго смотрел, как Маша, беспечно размахивая тетрадкой, поочерёдно перескакивая на ногах, шла к дому напротив.
Прошло четыре месяца.
В дверку раза три стукнула всё та же девочка.
-Христосик, открой! Это я.
Спустя минуту за дверью послышалось шуршание, клацнул замок, и девочка проскользнула в прихожую.
-Как ты себя чувствуешь, Христосик? – спросила она.
-Немного лучше, - тихо проговорил мальчик, - мать продала дрессированных рыбок и достала какое-то импортное лекарство, и теперь боль не так сильно мучает моё сердце.
-Вот здорово! – захлопала в ладошки девочка. – Значит, ты ещё поживёшь?
-Нет, Маш. Вряд ли я переживу весну. Весной и осенью ревматизм обостряется. И даже дорогое импортное лекарство не поможет.
Да и зачем мне жить? Позавчера родители опять из-за меня ругались. Отец говорит, что я и вовсе не его сын, а какого-то Брони Штумпа. Иначе в кого я такой светлый? Отец сам чёрный, мать чёрная, а я светлый.
Отец говорит, что так не бывает, и что мать меня нагуляла с Броней.
Мать посмеялась и ответила, что, когда они поженились, Броня уже как полгода работал в Африке, в командировке. И уж я никак не могу быть от Брони. И что это у отца была бабка с белыми волосами, и этот признак может проявиться и через несколько поколений. Уж она-то это точно знает, она же биолог.
-Так твой отец считает, что ты не его сын? – удивилась девочка. – Ну и дурак! Ты же на него очень похож, у тебя такая же ямочка на подбородке, как у него, только волосы белые и глаза голубые.
-Знаешь, Маш, я и сам не понимаю, чей я сын. Но они оба ждут моей смерти, чтобы разбежаться…
-А у меня нет отца, - грустно проговорила девочка. – Мать сказала, что, когда я родилась, он свинтил сразу, и отчество у меня непонятно чьё. Вот так.
-Ничего, Маш, потерпи. Когда я умру, у тебя будет отец. Точнее, отчим. Мой отец сказал моей матери, что если я умру, то он сразу уйдёт к Верке, это твоей матери. Вот и будет у тебя отчим. На самом деле он неплохой, только меня не любит, потому что думает, что я не его сын. А мать твою любит. Знаешь, они так сильно ругались из-за меня, а я притворился спящим и всё слышал.
Мать заявила – ну и катись к своей блуднице. А отец ответил, что лучше уж с Веркой жить, чем с такой доской, как ты. Конечно, ответила мать, у Верки и грудь больше и зад шире. Дура ты, Ирка, прокричал отец, хоть и кандидат наук. Верка добрая, а ты – сухарь-сухарём. Конечно, она добрая, всем холостякам даёт, пробурчала мать, а я, вот, деньги зарабатываю, а не ты со своим жалким военным окладом…
Мальчик грустно улыбнулся.
-Знаешь, зато баба Доня меня очень любит, - ласково проговорил он. – Это она достала мне учебники старших классов. Выпросила старые у соседей. И теперь я по ним учусь. Особенно алгебра интересна, я по ней уже до седьмого класса дошёл. Физика в шестом тоже ничего, но там формулы примитивные…
-Христосик! – перебила с восторгом девочка. – Какой ты умный!
-А ещё мне чтение очень нравится. Я детскую книжку прочитал, «Дети подземелья» называется. Короленко. Так там, считай, про меня написано. Только там не я, а девочка умирает. И так мне её жалко стало, что я плакал. Маша, обязательно прочитай эту книжку, и, может быть, тогда ты поймёшь меня.
-Да не люблю я читать! – капризно откликнулась девочка. – Лучше я с подружками по улице побегаю или в лес к пруду схожу. Там интереснее, можно на лыжах с горки покататься.
-Видишь, Маша, совсем мы с тобой разные. Если бы я мог побежать, то я бы тоже побежал, и с горки бы покатался. Только теперь уж не покататься.
Он вздохнул печально.
-Ты просто не можешь понять меня, как это здорово – жить. Даже мне, калеке, живущему здесь, на кухне, очень хочется жить. Это так интересно: математика, книжки, и даже в окно посмотреть, как ты у самолёта с подружками играешь. А ещё есть баба Доня, есть рыбки, о которых мне нужно заботиться – кормить их, включать подогрев и воздух. Как они будут жить без меня?
Я очень хотел к бабе Доне уехать. Она одна в Москве в маленькой квартирке живёт и очень хочет, чтобы я у неё пожил. Но она боится, что умрёт раньше меня, и, тогда, как я у неё один останусь, таким, вот, калекой.
Бабу Доню я упросил, но мать не отпускает жить к своей матери, говорит, что тут некому будет за рыбками ухаживать. А я ей сказал, что скоро умру, и кто тогда будет за рыбками смотреть? Так она ответила, что, когда я умру, она продаст к чертям собачьим всех рыбок, бросит отца и переберётся жить к Брониславу Штумпу. А ещё она сказала, что они поженятся и уедут в Израиль. И эта московская деревня им нафиг не нужна.
Видишь, Маша, как всё получается: отцу я мешаю уйти к твоей матери, матери не даю выйти замуж за Броню Штумпа, а баба Доня такая же слабенькая, как я, и в любое время может умереть.
-А твой отец не будет меня обижать? – спросила девочка.
-Наверное, нет. Это он меня не любит, потому что считает, что я не его сын.
-А я всё равно очень боюсь, Христосик. У меня нет бабушки Дони, у меня вообще нет ни бабушек, ни дедушек. Мама у меня детдомовская, потому и сбежать мне некуда.
-Думаю, никуда тебе бежать не нужно будет. И потом, если я умру и попаду на небо к Боженьке, то обязательно упрошу его, чтобы он о тебе позаботился, и чтоб мой отец стал для тебя настоящим папкой.
Я буду сидеть на облачке, и у меня будут здоровые ноги. Буду сидеть и болтать ногами, и смотреть сверху на тебя – не обижает ли кто мою Машу? А ты, когда наиграешься, тоже посмотри на небо, может быть тоже разглядишь меня на одном из облаков.
Девочка шмыгнула носом.
-Прости, Христосик. Пойду я, чистописание нужно делать, а у меня оно плохо получается. Пишу, как курица лапой.
Прошло больше двух месяцев. И март разразился капелью, и лужицы кое-где на дорогах стали собираться в первые, слабенькие ещё, ручейки. Весна получилась ранняя, и солнышко ласково обогревало первые проталинки.
Девочка подошла к знакомым дверям, постучала условно три раза. За дверью было тихо. Она стукнула ещё три раза, погромче.
Дверь открылась. На пороге стоял хмурый, поднявшийся ото сна мужчина.
-А Христосик дома? – спросила она.
-Увезли ХрИстоса в Москву, - ответил нетерпеливо он
-Наверное, к бабе Доне? – с надеждой поинтересовалась девочка.
-Нет, в больницу. Адония Иосифовна умерла две недели назад.
-Жаль, - нахмурилась девочка. - А Христосику стало совсем плохо?
-Совсем плохо, - согласился мужчина. – Ты извини, я после ночного дежурства отдыхаю. Скажи, что ему передать? Я передам.
-Просто скажите, что к нему приходила Маша.
Девочка повернулась и стала медленно спускаться по ступенькам к выходу из подъезда.