Студенчество

Заметки о советских студентах
Человек, который непременно хочет чего-нибудь, принуждает судьбу сдаться.
М. Ю. Лермонтов
ПОДВЕЛИ ТАБЛИЦЫ
Школу я окончил летом 1968 года, и после выпускного вечера мама мне сказала:
– Поезжай, Витька, учиться на казенный харч. Не потянуть мне вас двоих (сестра в это время училась в педагогическом институте) с нашей нищенской пенсии, а учиться тебе надо.
На здоровье я не жаловался, школьных знаний хватало, чтобы успешно сдать экзамены в любой вуз. Поступать я решил в Дальневосточное высшее инженерно-морское училище имени Геннадия Невельского (ДВВИМУ) во Владивостоке. Про училище говорили, что там накормят, оденут и спать уложат, а еще и уму-разуму научат. Про дисциплину тоже говорили. Дисциплины, формы и лычек я не боялся. Специальность выбрал «Судовождение». Но… человек предполагает, а располагают обстоятельства. Комиссия не пропустила при проверке на цветоощущение. Не прошел специальные полихроматические таблицы Рабкина. 27 листов таблиц содержат цифры и
131
фигуры, состоящие из многих точек и кружков одинаковой яркости, но немного различных по цвету. Людям, у которых полная или частичная цветовая слепота, а также не различающим некоторые цвета, страница кажется однородной. Те, кто имеет нормальное цветовосприятие, видят эти геометрические фигуры и цифры. И до, и после этой комиссии я был с этими таблицами на «ты», а тут что-то растерялся.
– Цветоаномал, – сказала пожилая женщина-врач, председатель комиссии. – На специальность «Судовождение» мы тебя взять не можем. Поступай учиться на судового механика.
На механика я не хотел. Так что на «казенный харч» не получилось. Пришлось поступать в Дальневосточный политехнический институт им. В. В. Куйбышева.
«КРИЛЬОН»
Для абитуриентского времени памятны те дни, так как сдавать вступительные экзамены приходилось ездить во Владивосток. Поезд уходил очень рано. У дверей института я был задолго до их открытия. После экзаменов спешить тоже не надо было: до электрички было несколько праздных часов. Часть этого времени «убивалась» на морском вокзале – месте, как нельзя лучше приспособленном для всех житейских надобностей, да и железнодорожный вокзал рядом.
Экзамен был последним. С чувством хорошо проделанной работы я был в приподнятом настроении. Оставалось прочитать свою фамилию в списках студентов, чтобы окончательно, в соответствии с сюжетом анекдота, рассказанного мне когда-то сестрой, «стать человеком».
– У меня эти студенты вчера в огороде все огурцы поворовали, – жалуется старушка соседке.
– Да это, наверное, не студенты, а абитуриенты, – отвечает та.
– Какие же абитуренты, следы-то человеческие…
132
Грузопассажирский пароход «Крильон» вот-вот должен был отойти от причала Владивостокского морского вокзала. На верхней площадке вокзала было очень людно. С отплывающими пассажирами уже попрощались, но ни провожавшие, ни зеваки, в числе которых был и я, не расходились. Пароходы действительно провожают не так, как поезда. Всем хотелось увидеть момент отплытия. Стояла замечательная погода. Было солнечно. Легкий бриз на большой высоте площадки был довольно ощутимым, что приятно избавляло от жары. Неожиданно пошел «слепой» дождь. Крупные частые капли дождя шли столь недолго, что никто и вымокнуть не успел, но в судьбе одного человека, по-видимому, этот дождь сыграл роковую роль. Вдруг по трапу, которым была соединена площадка морского вокзала с посадочной палубой корабля, побежал молодой мужчина, а трап в это время стал задвигаться в сторону корабля… Увидев образовавшийся проем между задвигающейся частью трапа и площадкой морского вокзала, мужчина попытался затормозить, но подмокший трап был скользким… Падая, мужчина успел развернуться в воздухе и схватиться за кромку задвигающегося трапа, но пальцы не выдержали нагрузки рывка… Одно мгновение – и человека не стало. Толпа произвела какой-то странный, громкий, утробный звук, рядом со мной недалеко от входа на трап истошно закричала молодая женщина с ребенком на руках, завыли сирены.
Был ли шанс у обреченного спастись? Наверное, был. Если бы мужчина не тормозил, то мог вполне перепрыгнуть образовавшийся проем и оказаться на площадке морского вокзала. Остаться же в живых после того как он сорвался, шансов не было, так как внизу асфальт и высота такая, что с жизнью не совместима.
С тяжелым сердцем жил я в последующие несколько дней от этой нелепой гибели, произошедшей у меня на глазах. Может, по-настоящему впервые задумался о причинно-следственных связях жизни и смерти. О бренности жизни…
133
НАЧАЛО
Начиналась жизнь студенческая тяжело. Так тяжело, что вспоминаю все это и сейчас с содроганием. Изначально ошарашило то, что не дали общежития. Меня почему-то не оказалось в списке нуждающихся.
– Мест пока нет, – сказал декан. – Ты что-нибудь придумай, а я буду твой вопрос держать под контролем. Во многих комнатах вместо положенных четырех человек живет по пять. Пропуск в общежитие мы тебе выпишем. Может, с кем-то из ребят договоришься.
Легко сказать: «придумай, договорись». Договориться я ни с кем не мог. Все новоиспеченные студенты были из Приморья, и ни с кем близко я пока не сошелся. Жилье снять мне было не на что.
День проводил в институте, а на ночь на трамвае ехал на морской вокзал, где и спал, сидя в кресле.
На пятую ночь, под утро ко мне подошел милиционер, тронул за плечо и сказал:
– Парень, я тебя вижу второе дежурство. Ты почему кантуешься на вокзале? Бичуешь, что ли? Покажи документы.
Пришлось рассказать блюстителю порядка о своем бездомном положении.
– Сегодня или завтра уеду домой, – добавил я, решив накануне, что пора кончать болтаться между небом и землей.
– Да ты не торопись институт бросать. Пойди к своему начальству еще раз и скажи, что уже невмоготу скитаться, – дружелюбно посоветовал сержант милиции
– Сегодня схожу, – сказал я.
Не успел я войти в дверь деканата, как декан, увидев меня, поспешил утешить:
– Тебе повезло. Пришла команда отправить первокурсников на сельхозработы, на помощь колхозникам. Пока вы будете там, с общежитием мы определимся.
Осень стояла не по-приморски дождливая. Сверху дали разнарядку: деревня Прохоры Спасского района, на уборку помидор.
134
Жильем служил огромный дощатый сарай с двумя распашными воротами. Поначалу это была конюшня, а после того как лошадей успешно истребили, сарай стали использовать для отстоя колхозных тракторов. Потом и технику куда-то перевели, а помещение осталось бесхозным. Перед нашим приездом вдоль двух коротких и длинной стороны сарая, противоположной воротам, сколотили общие «п»-образные нары, устлали их соломой, а поверх соломы прибили общий черный брезент. Матрац человек на сорок был готов. Выдали по одной застиранной простыне и старенькому, затертому покрывалу. Подушек не было вовсе – посчитали это излишеством. Мне и такие условия были в радость. Уж лучше, чем буквой «зю» в кресле морского вокзала.
Для девчонок точно так же был приспособлен перпендикулярно стоящий к нашему сарай. Для них, правда, нашлось по две простыни и подушки. Но даже при таком «роскошестве» девчонки умудрились обовшиветь. Как сейчас вижу их, гуськом идущих из бани, с упакованными в целлофан и обработанными керосином головами.
Парни тоже «прославились». Один белоручка, решив увильнуть от работы, пошел в сельский медпункт с больным животом. На что уж он там жаловался – ему только и известно, но местный эскулап решил, что у Гришки дизентерия. Без лишних проволочек из Спасска приехала бригада медицинских работников. Обследовали всех поголовно. Брали какую-то пробу, ставя всех в позу «кошечки» и ширяя какой-то металлический предмет в самое темное место человеческого организма. Так что благодаря Гришке «лишили всех девственности», как потом шутили студенты. В адрес же Гришки выражения сыпались весьма нешуточные.
Утром в «конюшню» (так с первого дня прозвали свое временное жилище студенты) заходил «старшой» – преподаватель по фамилии Соляник и кричал:
135
– Подъем! – и добавлял: – при команде «Подъем!» чтоб одеяла к потолку летели!
Кормили хорошо. Всевозможная зелень – ведрами, первое и второе – с мясом, булочки, компот. На пищу и ее количество не роптали даже самые привередливые мамины сынки и дочки. Убирали помидоры. Помидоры без конца и края. Норма – двадцать ящиков на брата. Раздвинешь куст, а там рой комаров. Грязь по щиколотку. С неделю поработав в мокрых хлюпающих кедах и облепленном легко прокусываемом комариной ратью дешевом трико, я попросился в бригаду грузчиков. «Старшой», увидев мои мокрые ноги и изъеденные щиколотки, пошел навстречу – разрешил. Стало значительно легче. Собранные помидоры надо было погрузить, проехать из села до Спасска 14 километров, там разгрузить на консервном заводе и вернуться. А иногда не сразу под разгрузку поставят: очередь…
Когда закончился помидорный бум, выдали нам по двадцать шесть честно заработанных рублей, поблагодарили за помощь селянам и напутствовали на хорошую учебу.
Хорошая пора жизни – студенчество! И не только потому, что это молодость. В эту пору многие студенты моего поколения не мыслили себе дня, чтобы не узнать что-то новое. Лекции и практические занятия просто набивали студентов знаниями. Замечательные преподаватели, большая библиотека, читальный зал – все способствовало тому, чтобы тот, кто хотел, мог получить хорошие общеобразовательные и специальные знания.
Быт студентов, живущих в общежитии, был прост. Горячей воды для умывания не полагалось. На каждом этаже был туалет и что-то подобие кухни, где можно было разогреть или приготовить пищу. Парни, как правило, этим не занимались, поэтому кухня чаще служила в качестве курилки. На первом этаже была общая для всего общежития прачечная, где были три стиральных машины активаторного типа с валками для ручного отжима.
136
Два раза в неделю работал душ. Постельное белье меняли раз в десять дней. В день смены белья душ работал обязательно.
Ужинали рано, ложились поздно. Комната студенческого общежития, в которой проживало пять молодых парней, отходила ко сну далеко за полночь. Перед сном, как правило, уже сосало под ложечкой. В те моменты мечталось о жареной на подсолнечном масле картошке, да чтобы сковородка была побольше… Эту картошку в шутку я называл: «полуночная мечта».
ПЕРВАЯ ПРАКТИКА
Замечательно проходила первая производственная практика, которая называлась «ознакомительная». Студенты, у которых была возможность, приходили на завод, по отделам завода собирали материал для отчета в соответствии с заданием на практику, и были свободны. Другие, которым материальное положение не позволяло вести столь вольготную жизнь, устраивались на «рабочую марку», проще говоря, рабочими. Свою ознакомительную практику я отработал на Дальзаводе на кораблях такелажником.
С утра приходили в такелажный цех, бригадир получал разнарядку на работу, переодевались в рабочую одежду, брали корабельные тали соответствующей грузоподъемности и шли на предписанный корабль. Так что термины «вира» и «майна» пришлось узнать не только из песни. Бригадой руководил татарин Марат. Невысокий, бровастый, сурового вида мужчина лет сорока пяти, характер которого совсем не соответствовал его внешности.
Долго работали на крейсере «Александр Суворов». Меняли прогоревшие котлы на камбузе. Кто-то из корабельного начальства, узнав, что я студент, разрешил обедать из матросского котла. В обед, после сытной трапезы, выпив традиционную кружку компота, я, предупредив
137
бригадира, полчаса отдыхал под главным калибром, спасаясь от палящего солнца и изнуряющей жары от нагретого металла. Под главным калибром было прохладно. От лафета была тень. Внизу от остова орудия, для уменьшения отдачи при выстреле, радиально расходился деревянный брус, который впитывал влагу, когда матросы драили палубу. Положив голову на каску, накрытую рабочими рукавицами, я предавался несбыточным грезам, а иногда и засыпал на четверть часа.
Интересно было и на китобойной базе «Советская Россия». База – огромный корабль-завод, на котором киты, добытые китобойцами, разделывали и доводили до товарного вида. Получали китовый жир, мясную муку и другие продукты. Под верхней палубой был целый завод со своей транспортной системой и многочисленным оборудованием. На верхней палубе китов разделывали. Перед каждым выходом в море место, где велась разделка, застилалось деревянным брусом, для того чтобы можно было «заякориться» обувью с шипами. Другого способа удержаться раздельщикам на одном месте при качке корабля, когда под ногами слизь, жир и кровь, просто не было. К концу промыслового сезона брус истончался местами до щепы от шипованной обуви и волочения лебедками туш китов. Возвращаясь с промысла, задолго до подхода к Владивостоку, команда корабля, готовя палубу под новый брус, сдирала остатки старого и выбрасывала в море. Это у матросов называлось «драть палубу».
База китобойной флотилии «Советская Россия» едва входила в единственный сухой док Владивостока. Когда корабль находился в доке, на нем работало одновременно несколько сотен человек. Работы проходили на всех палубах одновременно. Особенно трудоемкой была очистка днища корабля от всевозможных морских обитателей и растений. Это и регламентировало время стоянки корабля в сухом доке. А так как работа дока была расписана буквально по часам на годы вперед, то организация ремонтных работ корабля была на самом высоком уров138
не. Визг от металлических пневматических щеток можно было услышать в любой точке города. На плавбазе «Советская Россия» наша бригада меняла насосное оборудование и изношенные шнеки шнековых транспортеров.
СТУДЕНЧЕСКИЙ СТРОИТЕЛЬНЫЙ ОТРЯД
После второго курса было незабываемое время студенческого строительного отряда. Распределение студотрядов по городам и весям Приморья состоялось быстро и честно: командиры отрядов тянули из шапочки свернутые листочки, на которых было написано, куда и на какие работы ехать. Случайностей в жизни бывает много. Нашему отряду «Альтаир» волею жребия выпало работать в приснопамятной деревне Прохоры, где мы небезуспешно собирали помидоры, будучи первокурсниками. Предстояло построить три типовых панельных коровника.
Вопрос о стройотрядовской форме решили просто: во «флотском» магазине Владивостока купили рубашки из штатного офицерского форменного набора, к ним пришили эмблемы с названием «Альтаир». Черные брюки были практически у всех стройотрядовцев.
За два прошедших года в деревне произошли разительные перемены. В частности, был построен детский комбинат. Большое кирпичное здание вместило и детские ясли, и детский садик.
Студентам для проживания было выделено здание бывшего детского сада со всей полагающейся инфраструктурой. Были детская площадка, теневой навес, всевозможные качели, так как для нового детского комбината руководство расщедрилось – решило старье не тащить, и было сделано и закуплено все новое. Студенты, вспоминая «конюшню» образца 1968 года, в которой жили, собирая помидоры, были чрезвычайно рады такой метаморфозе.
139
Стройотрядовский врач – Андрей, студент шестого курса Владивостокского мединститута, на второй день после приезда, пообщавшись с местным медицинским персоналом, предупредил: «По деревне ходит сифилис, и никак искоренить его нельзя!»
– А почему нельзя? – спрашивают студенты, – Ведь в деревне чуть больше ста домов.
– Носители – две придурковатые, смазливые барышни- сестры, – говорит доктор. – В дурдом их не берут, потому что сифилисные, а в венерологический диспансер – потому что дуры.
– Вот те раз! Теперь ни к одной смазливой и не подойдешь, а вдруг из тех окажется? – засомневался Ваня Тонких.
– От того, что подойдешь, болезнь не передастся, а потом каждый из наших парней придурковатых от нормальных уж как-нибудь отличит после первого открытия рта, – успокоил Андрей
К стройотряду прикрепили одного трудновоспитуемого четырнадцатилетнего подростка, который «совсем от рук отбился». Поначалу этот мальчик, которого звали Сергей, и из студентов пытался вить веревки. Не признавая ни царского, ни боярского, вел себя, как при маме. Посильную работу игнорировал. Слова до молодого человека не доходили. Приходил за полночь, а утром не поднимешь. Один раз пришел в четыре утра. Это, конечно, не добавляло спокойствия ни командиру стройотряда Володе, ни комиссару Алексею, которые непосредственно несли ответственность за молодого разгильдяя.
В очередное отсутствие Сергея командир стройотряда, собрав студентов, задал единственный вопрос:
– Что с отроком делать будем? Домой отвезти как-то неудобно. Скажут, что не справились комсомольцы. Слов абсолютно не понимает. Надо делать что-то радикальное.
Слово взял Юра Завьялов:
– Поручите мне его повоспитывать. Я недавно по-свойски воспитывал племянника примерно такого же возраста, что Сергей. Сестра тоже не знала, что с сыном
140
делать, хоть «караул» кричи. Опыт был успешным. Думаю, что эта методика универсальна. Должна помочь и в этом случае.
– Ну, ты со своей методикой не переборщи. Чтобы все аккуратно было, – дал добро командир отряда.
Сергей пришел поздно, когда после тяжелого трудового дня стройотрядовцы третий сон досматривали. И только тот, кто случайно не спал, мог слышать в прихожей негромкий шёпот Юры и возню, сопровождающуюся глухими ударами по чему-то мягкому.
На завтра все делали вид, что ничего не случилось. Только воспитанник наш ходил медленнее обычного, набычившись. Парня как подменили. «Психотерапия» подействовала. Методика действительно оказалось универсальной. Под конец стройотряда Юра с Сергеем были лучшими друзьями. Парень оказался не «без царя в голове».
Со строительством запланированных коровников ничего не получилось. По приезде оказалось, что материалов и комплектующих для строительства нет. Вот тут-то и началась головная боль для руководства стройотряда. Работой надо было обеспечить почти сорок молодых здоровых парней. Дали работу: грузили лопатами песок с берега речки в кузова «ЗИЛов», наводили порядок на лесоскладе, ломали старый, давно отслуживший свое зерновой ток. Ломать – не строить. Становились группами и синхронно дергали за веревки, привязанные к верхним элементам сооружений так, чтобы результирующая усилия совпадала с плоскостью наименьшей жесткости сносимого объекта. Сила солому ломит. После нескольких «ухнем» отлетала обшивка и более крепкие части ломаемого тока.
Углубляли овощехранилище, которое строилось очень давно, когда транспорт, завозивший овощи, был ниже. О перспективе никто не задумывался. За годы грунта наносного образовалось на два штыка лопаты. Первоначально задача была вынести весь этот грунт. Работа
141
трудоемкая. Длина овощехранилища была метров 150 и ширина метров 10. Под грунтом оказались бетонные плиты. Но даже после очистки от грунта выяснилось, что большинство современного транспорта в овощехранилище не входит. Тогда кто-то умный из руководства колхоза предложил углубить овощехранилище на три штыка лопаты. Рабсила-то почти дармовая! Долго ли, коротко ли, руководство стройотряда согласилось на эту тяжелейшую работу. Сначала надо было выковырять и вынести все бетонные плиты, которые ломами отдирали от грунта, потом, содрав грунт на 60 сантиметров, вынести его на носилках и уложить плиты на место. Недели три стройотрядовцы всем составом до ломоты в костях «осовременивали» это овощехранилище.
Неподалеку от нас работала бригада армянских строителей – строила коровники. Для них было все завезено в срок и в полном объеме. Так решался вопрос трудоустройства в бывшей Армянской ССР. Да и получали они раз в шесть больше за ту же работу, чем мы, студенты.
К середине срока материалы на один коровник для нас все-таки завезли. Созидательная работа дает некое моральное удовлетворение, поэтому работа шла быстро. Коровник рос, как на дрожжах. И это несмотря на то, что бетон для ленточного фундамента студенты в бойках месили. Старались как-никак технологию соблюсти. Армяне поступали проще: прямо в приямки засыпали составляющие бетона: цемент, песок, гальку, доливали воды. Все это перемешивалось лопатой и оставлялось застывать.
На День строителя ездили на озеро Ханка специально посмотреть на цветущий лотос. Лотос – красивый, нежно-розовый цветок, который считается символом нравственной чистоты. Когда видишь много цветущего лотоса в естественных условиях – это красиво и незабываемо.
142
ПРЕПОДАВАТЕЛИ
Дисциплину «Детали машин» нам преподавал Егоров Константин Андреевич. Чем-то он походил на моего дядю по матери. Такой же крупный и представительный, с открытой и доброй улыбкой и, как оказалось, не лишенный мальчишеского озорства.
Как-то два троечника после очередной неудавшейся попытки сдать экзамен по деталям машин пытаются уговорить Егорова принять у них экзамен еще раз. Заглядывают в дверь кафедры и уговаривают:
– Примите, Константин Андреевич, уж на тройку-то мы знаем.
– Закройте дверь, – басит Егоров.
Студентам позарез нужны хотя бы тройки. Закончилась летняя сессия, и надо было ехать в Майкоп (и это из Владивостока!) на практику. Без сданного экзамена ни о какой поездке не могло быть и речи.
– Ну, примите! – настаивают студенты.
Так повторяется несколько раз. Преподавателю все это надоедает. И после очередного «примите» Егоров говорит:
– Заходите, оставьте зачетки, а сами выйдите.
Студенты, понимая, что дело их неожиданно принимает положительный оборот, с робостью и настороженностью кладут зачетки на край стола и выходят, оставляя узкую щель неприкрытой двери.
Егоров ставит обоим «удовл.», складывает зачетки вместе и резко бросает их.
Какое-то время тишина, потом дверь открывается шире, и оба с полупоклоном, не входя в аудиторию, прижимая зачетки к груди, полушепотом: «Спасибо». А потом уже с лестницы через закрытую дверь очень отчетливо доносится удаляющееся: «Спа-а-сибо». Как он попал зачетками в эту маленькую щель, до сих пор удивляюсь.
Будучи классным специалистом, Егоров и преподавал отменно. Все четко, лаконично, без «воды».
143
Владивостокский фуникулер, нижняя станция которого находится напротив главного корпуса Дальневосточного политехнического института (ДВПИ), (ныне политехнический университет) строился под руководством Егорова.
– Хрущев, выступая перед коллективом ДВПИ, показал рукой и сказал: «Здесь будет фуникулер», – рассказывал Егоров, – и действительно, через некоторое время стали приходить детали, узлы и агрегаты фуникулера.
Очень быстро проходили экзамены по теоретической механике, которую преподавал Юрий Васильевич Курчатов. Он же вел и практические занятия по этой дисциплине. Так что знал, на что мы способны в данной области знаний. Однофамилец знаменитого Курчатова приглашал сразу всю группу в аудиторию и спрашивал:
– Кому нужны тройки?
Поднималось большинство рук. В зачетки ставились «удовл.», и в аудитории становилось свободнее.
– Кому нужны четверки?
Оценки «хор.» также благополучно находили своих владельцев.
Студентам, желающим получить пятерку, иногда задавался один вопрос, а иногда и нет. Но таких было, как правило, два-три человека.
Но все не так просто: был прецедент, когда студенту, желающему получить тройку, был задан один-единственный вопрос. Не ответивший на него тут же получил «неуд.», а в последующем еще и полноценный экзамен с пристрастием.
Был в нашей группе студент – Вася Зуев. Было в нем что-то от Василия Теркина. Не только имя. Махровый троечник. Больше, чем на «государственную» (так в наше время звали тройку) учиться, даже если и мог, не хотел. Материальная обеспеченность позволяла ему эту вольность. Заботы о стипендии не было.
– Кому нужны тройки? – спрашивает Курчатов при очередном экзамене.
144
Желающие получили свои «удочки». Зуев сидит, не подняв руки.
– Кому четверки?
И с «хор.» было покончено. Зуев сидит. И четверки ему не надо.
Претенденты на тройку подумали, что Зуев уснул, претенденты на четверку были удивлены, а на пятерку – просто шокированы.
– Ты что? На пятерку п-претендуешь? – изумленно спросил, заикаясь, Курчатов.
– Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом, Юрий Васильевич! – встав, ответил Зуев.
– Ух ты! – громко воскликнул преподаватель. – Иди сюда с зачеткой.
Ну, думаем, порвет его сейчас Курчатов, как Тузик тряпку. Но нет. Курчатов открыл зачетку и с самым серьезным видом размашисто поставил «отл.».
Это была единственная пятерка в зачетке у студента Зуева.
Самым долгим, мучительным, непредсказуемым был экзамен по дисциплине «Основы взаимозаменяемости и технические измерения». Преподавал эту дисциплину Леонтьев Владимир Игнатьевич. Лектор от Бога, каждое слово которого было тщательно взвешено. Говорил тихо, держа аудиторию в напряжении. Много лекций я прослушал в стенах «альма-матер» и потом, но лучше лектора, чем Леонтьев, не слышал. Был он уже не молод. Принимая экзамены, много курил, исключительно сигареты «Столичные». Экзамены начинались рано и могли закончиться к полуночи. Так что кто заранее не запас съестного, боялся, что закроется дежурный магазин, работающий до 23 часов. Совсем уж скверно не сдать экзамен, да еще на ночь голодным остаться.
Дело в том, что студент обретал право на вытягивание «основного» билета только после того, как успешно была решена задача по теории размерных цепей, условие которой тоже выбиралось наудачу. Задачу разрешалось
145
решать
долго, и была она для многих камнем преткновения. Студент, решивший задачу, как правило, экзамен сдавал, потому что на экзамен можно было принести любую литературу и даже конспект.
– Списать для вас – это мечта нанайца, – говорил Владимир Игнатьевич.
Но до этой мечты надо было еще добраться. Задача-то и «убивала» большинство студенческой публики.
Дело доходило до того, что, когда сдавала экзамен одна группа, другая старалась переписать содержание задач. Но где там! Задач у Леонтьева было бесконечное множество, как и в жизни.
Вспоминается такой случай. На кафедре Леонтьев ведет курсовое проектирование со студентами третьего курса. В дверь заглядывает молодой человек и говорит:
– Мне нужен Владимир Игнатьевич Леонтьев.
– Я Леонтьев, – отвечает преподаватель. – Зачем же я вам нужен? Заходите.
– Я студент-первокурсник. Мне за три дня надо написать реферат на тему «Перспективы развития машиностроения в СССР». Посоветовали обратиться к Вам, помогите, пожалуйста. Дайте какую-нибудь литературу.
Леонтьев подходит к книжной полке, берет две книжки и протягивает студенту:
– Вот здесь что-нибудь найдете.
После того как первокурсник ушел, Владимир Игнатьевич, улыбаясь, сказал:
– Я бы, пожалуй, и за месяц не взялся написать реферат на эту тему.
Самым пожилым преподавателем был Анипир Александр Давыдович. Он преподавал общую теорию металлорежущих станков. Александр Давыдович приходил в аудиторию со своим кожаным «беременным» классическим портфелем, набитым кинематическими схемами станков. Портфель этот, как мне казалось, был одного возраста с его владельцем.
146
Каждая без исключения лекция начиналась с переклички всех «маслопупов» (так в те годы в шутку называли студентов специальности «Технология машиностроения, металлорежущие станки и инструменты»). Таким образом, преподаватель негласно обязывал ходить на лекции всех, но, как оказывалось, только на их начало.
Спустя примерно четверть часа после начала лекции в аудитории начиналось несвойственное шевеление. Студент, который сидел рядом с дверью, крадучись выходил, оставляя дверь неприкрытой. И начиналась потеха. Естественно, кто заранее думал покинуть лекцию, тот садился поближе к двери, а кто надумал удалиться спонтанно, тот вынужден был, улучив момент, перепрыгивать от стола к столу, и все это надо было делать воровато, когда преподаватель стоял лицом к доске. Зачастую выходили из аудитории вприсядку, сложившись перочинным ножичком, чуть ли не на четвереньках, что со стороны было весьма комично. Таким образом, иногда аудиторию покидало до четверти студентов.
Почему А. Д. не пресекал подобные действия студентов – и сейчас для меня остается загадкой. Надеяться на то, что он никогда не видел убегающих студентов и не видел изменившегося состава аудитории, было бы, по крайней мере, наивно. Почему тогда перекличка была столь обязательна?
Для меня экзамен по металлорежущим станкам оказался с «сюрпризом». Готовился я к экзамену, будучи у сестры в пригороде. На предэкзаменационной консультации не был. Когда я подошел к аудитории, где проходил экзамен, то был неприятно ошарашен: оказалось, что прежде чем вытянуть билет, надо наизусть рассказать Анипиру классификацию станков по ЭНИМС. (Экспериментальный научно-исследовательский институт металлорежущих станков). Пришлось «врубиться» в классификацию ЭНИМСа, как Алексей Стаханов –
147
в угольный пласт. И действительно, Анипир выслушал, полузакрыв глаза, абсолютно всех и в полном объеме классификацию металлорежущих станков по ЭНИМС.
Высочайшим профессионализмом и мастерством обладала преподаватель математики Турчанинова Зоя Илларионовна. Ей, будучи очень немолодой, по подвижности, отношению к жизни могли позавидовать многие молодые. Увидев ошибку у студента, решающего задачу у доски, она выхватывала мел и очень громко живо говорила:
– Нельзя так ошибаться! – и иногда добавляла что-нибудь веселое, вроде: – Мы же не арифметику Пупкина с картинками изучаем.
Если изучалась какая-то именная формула или теорема и упоминалась фамилия какого-то математика, то рассказ о нем мог занимать половину лекции. (Зоя Илларионовна защищала кандидатскую диссертацию по теме, связанной с историей математики). Было очень интересно.
Черчение преподавал Жуковский Борис Иванович. Сам проработав много лет главным конструктором завода, он знал, что нам надо знать как начинающим инженерам. Борис Иванович говорил:
– Машиностроительное черчение невозможно познать в рамках отведенных часов программы. Усвойте основы, и это будет хорошо. Еще лучше – если всю жизнь будете познавать.
Благодаря Жуковскому, еще не приступая к изучению машиностроительных дисциплин, мы уже о них имели некоторое понятие. В конце курса черчения, когда изучался раздел «Техническое рисование», Жуковский много рисовал. Нарисованная на доске мелом гайка будто висела в воздухе. Это впечатляло.
Непререкаемым авторитетом не только у студентов, но и у специалистов заводов был преподаватель гидропривода станков – Чебоксаров Валерий Викулович. Многократный изобретатель, он был очень востребован на заводах, с которыми много и успешно сотрудничал.
148
Образцом лектора был Штым Анатолий Николаевич, преподававший термодинамику и теплопередачи. Всегда выбрит, подтянут, аккуратен не только внешне, но и в словах, про которого студенты с восторгом говорили: «Читает, как сказку рассказывает». На практических занятиях Штым предлагал на скорость решать задачи. В теплопередачах при решении задач приходится много чисел возводить в дробные степени. Для этого надо было прилично знать логарифмическую линейку. Тот, кто приходил к правильному ответу первым, автоматом получал зачет. Поощрялись студенты, хорошо знавшие логарифмическую линейку.
Большинство из преподавателей, учивших студентов уму-разуму, были профессионалами высокого класса.
ГИМН СТУДЕНЧЕСКОМУ ТРУДУ
На стипендию номиналом в 35 рублей в наше время (годы учебы 1968–1973) впроголодь прожить можно было, но впроголодь жить не хотелось, поэтому студенты, которым от родственников в финансовом плане ничего не перепадало, подрабатывали, где кто и сколько мог. В портовом Владивостоке с этим проблем не было. В порту, который был перевалочной базой грузов для всего северо-востока Советского Союза, работа находилась всегда. На мысе Чуркин, в больших складах с огромной номенклатурой народно-хозяйственных грузов всегда требовалось что-то перемещать, маркировать, укладывать на поддоны и делать много других работ. В определенных местах вдоль причала из железнодорожных вагонов выгружали соль, которую затем из буртов, накрытых брезентом, тарили в мешки, мешки зашивались и складывались на поддоны. Соли для производства рыбных консервов и хранения рыбы в теплое время требовалось очень много, поэтому и работа была почти всегда.
– Пойдем на соль? – Спрашивали мы друг друга.
149
– Пойдём, – отвечали желающие.
Так набиралось, как правило, одних и тех же неимущих студентов человека четыре-шесть для простой работы: затарить соль в мешки и сложить на поддоны. Почему соль сразу не приходила в мешках? Думаю, что и тогда это было кому-то выгодно. Сметчикам, по-моему глубокому убеждению, все чиновники снизу доверху должны поставить золотой памятник. Эта соль, что наши дороги. Украсть можно много, а доказать, что украли – невозможно. Коррупция – она была всегда. Всегда и будет. А мы были рады тому, что за этот тяжелый, но глупый труд платили вполне реальные деньги. Причем, положительным было и то, что заработанное можно было получить три раза в неделю. Оговорюсь: когда я обобщал, я вовсе не подразумевал, что в России нет честных сметчиков и чиновников.
Проплыв от 36-го причала через бухту Золотой Рог, бригада оказывалась на мысе Чуркин. Приходили в контору.
– Есть соль тарить? – спрашивали.
– По сколько мешков возьмете? Вторая категория соли. – Говорила в ответ учетчица.
– По двести.
Цифру озвучивали сразу, так как была предварительная договоренность, сколько мешков какой категории соли будем брать на одного человека. Зависела цифра от многих факторов: времени дня, общей усталости группы и желания больше или меньше заработать.
Учетчица записывала данные паспорта и еще что-то, вставала из-за стола и выносила из подсобки каждому по игле и пучку нарезанных в размер шпагатин.
Игла представляла собой обыкновенную иглу, сделанную из проволоки диаметром миллиметра четыре, на расплющенном конце которой было большое ушко, куда могла входить шпагатина.
Приходили на причал, где строго по счету выдавались мешки, переодевались в «соляную одежду», и начиналась работа.
150
«Соляная одежда» – это одежда, раз и навсегда испорченная с первого выхода «на соль». Туфли, трико, футболка пропитывались солью, от пятен которой избавиться было невозможно.
Соль надо было взрыхлить. (Вторая категория – это уже слежавшаяся подмоченная соль, и лопатой ее сразу не возьмешь, приходилось орудовать ломиком, зато и пятьдесят затаренных мешков, поддон автопогрузчика, стоили дороже.)
Один держал полуоткрытый мешок, а другой набрасывал лопатой в него соль из бурта. По наполнении мешка держащий мешок зашивал его, продернув шпагатину в ушко иглы. Зашитый мешок укладывался на стоящий рядом поддон. Все это делалось очень быстро. Работа доходила до автоматизма. Пучок шпагата держали за поясной резинкой спортивного старого дешевого трико.
Учетчица ходила вдоль причала и записывала, какая бригада сколько мешков затарила.
Однажды, зайдя в контору, мы не увидели женщины, которая обычно работала с нами. У стола стояла красивая молодая девушка, примерно наша ровесница. Настолько красивая, что мы в буквальном смысле рты пораскрывали. Настоящая природная женская красота – все-таки понятие абсолютное. Она была такой, что одень ее хоть в тот же мешок для соли – все равно глаз не отведешь. Было в ней что-то от типичной русской красавицы и от сказочной Мальвины одновременно. Народ потерял дар речи, энтузиазм к работе и заработку. Так бы и стояли в столбняке с отвисшими челюстями, но вспомнили, что работать пришли.
– Не удивляйтесь, – сказала она. – Я временно, вместо мамы, она заболела. Зовут меня Рита.
– М-да, – сказал Саня Мелякин. – Вот это краля! Идеала достойна.
Остальные только что-то губами шлепали вслед удаляющейся Рите.
151
С такой учетчицей и работалось как-то веселее. На одном из перекуров, когда к нам подошла Рита, разговорились.
– Что с матерью-то? – спросил Юра Забелин. – Надолго ты к нам?
– Ангина ее часто мучит. Больничный лист дали пока на три дня. Неделю, наверное, проболеет.
– Рита, – обращается к девушке Толя Антошин, – а откуда пошли эти названия? Мыс Чуркин и улицы все какие-то «деревянные»: Березовая, Тополевая, Дубовая…
– Мыс Чуркин – это в честь штурмана корабля, который приплывал в бухту Золотой Рог в те далекие годы, когда Дальний Восток только осваивался, а улицы… не знаю. Может, фантазии у людей не хватило, а может, из чисто прагматических целей, чтобы сразу понимали, что эта улица находится на мысе Чуркин. Я, например, живу тоже на «деревянной», на Дубовой, восемь.
Когда я услышал это сочетание «Дубовая, восемь», меня будто кто-то толкнул. Где-то я уже этот адрес слышал. Недолго порывшись в углах памяти, я вспомнил все.
– Рита, – говорю, – а дом, в котором ты живешь, большой?
– Да какой дом! Барак на четверых хозяев. Родители в очереди на получение жилья стоят с самого моего рождения. Отца уже схоронили из этого барака, боюсь, что и мама до конца дней не дождется сколько-нибудь приличного жилья…
– Слушай, Рита, а в вашем доме не живет молодая женщина по имени Лена? Когда-то она выходила замуж за моряка срочной службы. У Лены должна быть дочь от этого брака, – говорю я Рите то, что только что всплыло в памяти.
– Живет. Мы хорошие соседи. Я ее знаю с самого детства, и моряка того помню. Его, по-моему, Володей Лена звала.
– Точно! – восторженно чуть не кричу я, – Владимир Ларионов.
152
Парни удивленно переглянулись. Каждого мучил, наверное, вопрос: «Откуда у него и этого «идеала» могут быть общие знакомые?»
– А откуда ты все это знаешь? – с недоумением спрашивает Рита.
И вот что я им рассказал:
– Когда мне было лет шесть, в наш пригород приехала семья, а, вернее, две семьи. Ларионовых и Ковалевых. Это была мать с сыном Володей и дочерью. Дочь была замужем за Ковалевым. Ковалев был мужиком хватким, работал прорабом на стройке и вскоре недалеко от нас построил добротный дом на двух хозяев. В одной половине дома жила мать с Володей, в другой половине – чета Ковалевых.
Случилось так, что Володя попал учиться в тот пятый класс, где учился мой старший брат Коля.
Между братом и Володей завязалась крепкая дружба. Постоянно кто-то у кого-то был в гостях.
По учебе Володя звезд с неба не хватал, но был у него с молодых лет дар умельца сделать что-то своими руками. Выпиливал лобзиком изумительные вещи, делал всевозможные шкатулки, которые с удовольствием покупали. В общем, Володя класса с пятого мог, наверное, прокормить себя сам. Окончив школу-семилетку, Володя уехал в Читу, поступил в профессионально-техническое училище учиться на газоэлектросварщика. Потом служил матросом на Тихоокеанском флоте. О золотых руках матроса на флоте знали. К юбилею какого-то очень высокого морского чина по просьбе командования Володя с одним таким же умельцем сделали масштабный макет крейсера. Подарок адмиралу так понравился, что он инициировал дать матросам, сделавшим шедевр, шестимесячный отпуск. Володя за эти шесть месяцев успел зарегистрироваться с уже беременной Леной, привести дочь и жену из роддома и съездить с семейством домой.
Приходили они к нам в гости. При каком-то житейском разговоре и прозвучал этот адрес: «улица Дубовая,
153
восемь». Я был тогда еще совсем мальчишкой, но адрес почему-то запомнил.
Мать невестку невзлюбила и в дальнейшем сделала все, чтобы брак Володи с Леной был недолгим, а мнение матери, как, оказалось, было для него решающим.
– Надо же! Я расскажу об этой встрече маме и Лене. Лена сейчас замужем за морским офицером, а дочка ее, Оля, нынче в первый класс пойдет, – сказала Рита.
Перекур закончился. Рита ушла. Работа с удвоенной энергией продолжилась.
В ближайшее воскресенье заходит ко мне Толя Антошин и, едва закрыв дверь комнаты и поздоровавшись, спрашивает:
– Слушай, ты не хочешь навестить свою знакомую на Дубовой, восемь?
– Да я как-то об этом и не думал. Столько лет прошло, она меня, наверное, и не помнит. Да и незваный гость сам знаешь хуже кого, – отвечаю я.
– Знаю, – говорит Толя, – Рита наверняка ей о тебе рассказала, что же она не вспомнила, что ли… Нанеси ей визит вежливости. А чтобы не сильно стесняться, возьми меня с собой.
Я не без ухмылки посмотрел на Толю и сказал:
– Понял. Поедем.
Переодевшись, мы выглядели с Толей как два новых рубля. Купили бутылку вина, коробку конфет, букет гладиолусов. Упрятали все это в Толину спортивную сумку.
Подойдя к дому, мы увидели мать Риты. Она только вышла из подъезда.
– Здравствуйте, Александра Юрьевна, а мы с визитом вежливости к Лене, вашей соседке, – сказал я.
– Здравствуйте, – ответила мать Риты. И, обращаясь к полуоткрытому окну, крикнула: – Рита, проводи парней к Лене!
Рита выглянула из окна, увидев нас, помахала рукой и сказала:
– Сейчас выйду.
154
Через некоторое время мы с Толей и Рита сидели на лавочке в палисаднике и разговаривали.
– Вы неудачно пришли. Как раз сегодня Лена уехала в Находку встречать мужа, его корабль вернулся из дальнего плавания. Будут только завтра. Мама этого не знала, – сказала Рита.
– Как муж Лены к дочери-то относится? – спрашиваю я.
– Очень хорошо. Да и с Леной живут душа в душу.
Толя молчал и лишь изредка слегка кивал то в мою сторону, то в сторону сумки.
– Может, и хорошо, что я не встретился с ней. О чем бы было разговаривать? Да может, и неприятны Лене все эти воспоминания, – сказал я.
– Нет-нет, – сказала Рита. – Когда я рассказала Лене о тебе, она даже вспомнила, как вы в лото играли, и посетовала, что в гости в этот сарай пригласить неудобно. Но им в следующем квартале дадут квартиру. Лена ждет прибавления семейства.
– Тем более хорошо, что не встретились, – сказал я. – Не будет для Лены никакого неудобства.
– Толя, – обратился я к Антошину, – доставай, что есть в сумке.
Толя извлек из сумки содержимое, я взял букет и сказал:
– Рита, это тебе от Толи и от меня.
– Но ведь эти цветы предназначались для Лены, – смущенно сказала Рита. – Я передам.
– Нет, – категорически сказал я. – Ни сегодня, ни завтра не те дни, когда Лене кто-то может дарить цветы, кроме мужа. После долгой разлуки им не до нас и не до цветов. Поставь цветы в воду, а если можешь, то и стаканы прихвати. Выпьем бутылку вина за ее здоровье.
Когда Рита ушла, я сказал:
– Ты что молчишь, как пень? Ты ведь, по-моему, с Ритой поближе познакомиться хотел.
– Да я как посмотрю на нее, у меня руки трясутся, – ответил Толя.
– А руки чтобы не тряслись, пусть еще и в другую сторону трясутся, – пошутил я. – Ты не молчи!
155
Разлив вино по стаканам, Толя спросил:
– Рита, а ты чем занимаешься? Работаешь? Учишься?
– Я студентка ДВГУ. Химфак, – ответила Рита. И не без гордости добавила: – Ленинский стипендиат. Это моя материальная помощь маме. А вы – студенты ДВПИ. На вас там, в конторе, целое досье составлено.
– Как в кино, – подумал я. – Студентка, комсомолка и просто красавица. Да к тому же еще и умница. Редкое сочетание. Здесь природа на щедроты не поскупилась, не щепоткой давала, а отсыпала, как из ведра.
После выпитого вина разговор пошел живее. К слову пришлось, и Толя стал рассказывать историю, приключившуюся с ним на Шикотане. Рита звонко смеялась.
– Что ж ты в дом ребят не приглашаешь? – сказала подошедшая мать Риты.
Дослушав Толину историю до конца, я сказал:
– Толя, расскажи Рите байку, как ты в Японию на лодке от Шикотана плавал, а я пока с Александрой Юрьевной поговорю. Какой у вас номер квартиры?
– Второй, – ответила Рита.
Подойдя к двери, на которой по трафарету была нанесена строгая двойка, я постучался.
– Заходите, открыто.
Я вошел в квартиру. На столе, накрытом светлой скатертью, в стеклянном кувшине стоял принесенный нами букет гладиолусов. Стулья, комод ручной работы были украшены токарной резьбой по дереву, разрезанной вдоль оси. Было все без затей просто, чисто и уютно. Александра Юрьевна была одета по-домашнему и совсем не походила на строгую конторскую учетчицу, выдающую иглы и шпагат.
– Вы уже выздоровели? – спросил я первое, что взбрело в голову.
– Да. Вчера больничный лист закрыли. Завтра на работу.
– А Лены нет дома. Она в Находке мужа встречает, – информированно говорю я.
156
– Точно! Сергей из плавания пришел! Я с этой болезнью совсем ориентацию потеряла. Да ты проходи, садись.
Я прошел и сел на стоящую у комода банкетку.
– Мебель у вас выполнена профессионально и с любовью, – похвалил я.
– С любовью – это точно, – сказала Александра Юрьевна. – Работа с деревом было хобби мужа. Правда, не профессионально, – горько улыбнулась она. – По профессии он был судовой механик-дизелист. Пять лет, как его нет с нами, вот и живу ради дочки, а может, и благодаря ей.
– Красивая у вас дочь! – с восторгом говорю я.
– Красота – это для поклонников и будущего мужа. А для меня самое главное, что она добрая и заботливая. Да и с ее учебой у меня нет никаких проблем.
– А поклонников, наверное, хоть вязанки вяжи и штабелями складывай, – шучу я.
– Да поклонников-то хоть пруд пруди. Есть парень, с которым Рита дружит. В этом году окончил инженерно-морское училище по специальности «Судовождение». Замуж зовет, но Рита сказала: «Пока не получу диплом, о замужестве и речи быть не может. Некогда мне сейчас думать о пеленках-распашонках. Если любит, подождет». Вот и ждет. Кстати, как и муж Лены, Виктор получил предписание в Находку, – сказала Александра Юрьевна и, помолчав, добавила: – а может, и ради меня замуж не спешит…
– Правильно, больше в девках, так меньше в бабах, – наверное, не очень кстати сказал я, вспомнив поговорку, которую когда-то услышал от своей мамы.
– С Леной вам надо было встретиться, – сказала Александра Юрьевна, уводя разговор, по-видимому, от болезненной для нее темы. – Вот уж действительно многое в жизни случайно, и верна пословица: «Гора с горой не встретятся, а человек с человеком встретиться может».
Я засобирался уходить. Мать Риты вышла меня провожать. Пожелав матери и дочери всяческих удач, мы
157
с Толей пошли на остановку морского трамвая. Настроение Толи было ниже плинтуса.
– Не хандри, – говорю я Толе. – Порадуйся за Александру Юрьевну, Риту и ее парня, а за себя вдвойне. Было бы на-
ивно думать, что у такой девчонки нет тайных и явных воздыхателей.
– А с какой стати я за себя-то должен радоваться? – спрашивает Толя.
– А по той простой причине, что сегодня ты не лишился великого дара возможности выбора. Да к тому же приобрел бесценный опыт общения с красивой девушкой. Он тебе еще пригодится. Все, что ни делается, все к лучшему, – полушутя сказал я и, помолчав, добавил серьезно: – кстати, и из красивых и умных девушек иногда получаются зауряднейшие жены. Нельзя жениться студенту.
– А это еще почему? – заинтересованно спрашивает Толя.
И тут я, смеясь, рассказал ему услышанный недавно анекдот:
– Если, женившись, студент будет много внимания уделять жене, то у него будут «хвосты», если учебе – то у него отрастут рога. Если и жене, и учебе, то он просто отбросит копыта.
– Да, утешить ты умеешь, но не переубедил.
До самого 36-го причала мы не произнесли больше ни слова. Каждый думал о чем-то своем.
Очень памятна и другая статья студенческого приработка. К крыльцу общежития приезжал ГАЗ-66 с кунгом. Военные набирали бригаду из 10–15 человек для загрузки трюмов катеров и везли нас на тот же мыс Чуркин. Работа начиналась часов в 15–16 и продолжалась часов 10–12 с одним перерывом для приема пищи, которую готовил кок катера. В конце работы выходил капитан и всем выдавал без росписи по «красненькой». Грузы были самые житейские: картошка в мешках, ящики с консервами, кирпичи и многое другое. Уходило все это, как правило,
158
на остров Русский. Радовало то, что и обратно к крыльцу общежития привозили в том же кунге. Эти 10–12 часов тяжелейшего физического труда выматывали настолько, что глубокой ночью на четвертый этаж общежития я поднимал себя практически руками, цепляясь за перила, падал, полураздевшись, на свою койку и тут же засыпал сном праведника. Но 10 рублей стоили того: на них, к примеру, можно было купить 200 пирожков с мясом, благо их продавали в очень многих местах города.
Зимой многие студенты моего поколения работали в кочегарках. Устроился и я в кочегарку санатория МВД, что под Владивостоком, кочегаром-сменщиком. Дежурить надо было по графику. Получалось раз в неделю. Кочегарка была большой, в ней было несколько водяных котлов и два паровых. На паровых котлах работали штатные кочегары, а на водяных – всякие временщики. Текучка работающих на водяных котлах была такая, что сменщики зачастую не знали друг друга. Присматривать за всем этим сбродным людом было поручено штатному кочегару парового котла. Звали этого жилистого невысокого мужика по отчеству – Петровичем.
Вдоль котлов были проложены рельсы, на рельсах стояла ручная вагонетка с опрокидывающимся кузовом, который удерживался г-образным штырем. В одном торце кочегарки располагался огромный бункер с углем, а в другом – распашные ворота, за которые выходили вышеупомянутые рельсы. На улице вдоль рельсов, ниже нулевой отметки была удлиненная яма-бункер для пепла. Часть пространства до ворот по всему сечению была отгорожена шторой из брезента для сохранения тепла при открытых воротах, которая раздвигалась и смыкалась при прокатывании вагонетки.
Смена начиналась в восемь часов вечера. В двух порученных тебе котлах весело пляшет огонь, котлы чистые, температура воды в норме, уголь есть. Кочегар, которого я менял, добросовестно сдал смену. Тебе остается только поддерживать температуру, подбрасывая
159
периодически определенную порцию угля в ненасытную глотку гудящего котла. Кинешь, бывало, совсем недалеко в топку лопату угля, а тягой его подхватит и унесет к задней стенке длинного котла. Даже весело! К полуночи уголь заканчивался, и начиналась работа по доставке угля вагонеткой от бункера до котлов. Одежда, которая до этого выглядела более-менее опрятной, уже не была такой, да и сам ты выглядел уже не так свежо.
К двум часам ночи начинал одолевать сон, а чтобы как-то его прогнать, уголь кидали чаще, но более мелкими порциями. В четыре утра по регламенту было 40 минут отдыха. В специально отгороженном помещении, на узком топчане, поворочавшись минут пять с боков на спину, забудешься минут на 30 крепким юношеским сном. Это взбадривало.
После отдыха начиналась самая противная составляющая часть работы любого кочегара: чистка котлов. Отходы горения котлов погружались в ту же вагонетку, вывозились на улицу, преодолев брезентовую шторку и ворота. Кузов вагонетки опрокидывался, высоко вверх поднимался столб пепла, от которого надо было успеть отбежать, и вагонетка возвращалась обратно. Работа по чистке котлов была самой трудоемкой и занимала часа два. Плохо и то, что от котла, где температура была как в летний очень жаркий день, ты оказывался на улице, иногда на очень крепком морозе, а надевать дополнительно что-то было не принято. Зато сон окончательно проходил.
Часам к 10 утра приходило второе дыхание, а в полдень был обед. Пищу приносили в термосах из санатория. Кормили один раз, но очень хорошо и вдоволь. Специального помещения не было, и ели прямо чуть ли не у котлов: кто где приспособится. Докучала пыль. За трапезу раза два-три соскребешь ложкой видимые следы пыли с каши и бросишь на уголь: сгорит. Подготовка к сдаче смены начиналась часа за три до ее окончания. Сдать смену надо так, чтобы была принята без нареканий.
После сдачи смены с каким-то хорошим чувством значимости проделанной работы идешь в душ, долго-долго
160
моешься, одеваешься в чистую одежду и идешь на электричку, садишься в вагон. Вот тут и начинается самое скверное состояние: ты начинаешь засыпать, причем неудержимо! Усталость, бессонная ночь, расслабленность после принятого душа, равномерный стук колес тянут тяжелую голову на грудь, и ничего поделать просто нельзя! Между веками хоть спички вставляй! А ехать всего 25 минут. И думаешь сквозь сон: «Так бы бесконечно сидя и ехал, жаль, что не в Москву еду». Но вот буфера лязгнули, электричка остановилась. Владивосток! Неимоверным усилием воли стряхиваешь с себя истому, сон и идешь на остановку трамвая. И долгим тебе кажется путь от этой остановки до студенческой кровати…
Угольная пыль проникала глубоко в дыхательные пути. Даже через три дня после смены, с усердием высморкавшись на светлый носовой платок, можно было на нем увидеть следы угольной пыли. Но 12 рублей, заработанных за суточную смену, на дороге не валялись…
Уже будучи матерым студентом, на практике после третьего курса, работая слесарем по ремонту металлорежущих станков на Дальзаводе, я устроился еще на одну работу по подъему трамвайных путей, чтобы заработать «лишний» рубль. Работа простая. Ночью, когда не ходят трамваи, надо было править трамвайные пути, добиваясь прямолинейности в вертикальной плоскости. Трамвайные пути надо было поддомкратить вместе со шпалами, а потом под шпалы натолкать, подбить, непрерывно уплотняя, гальку. Работали по двое. Один из напарников подбрасывал лопатой под шпалы гальку, привезенную заранее, а другой электровиброподбойкой набивал ее под шпалы. Для подбойки использовалось напряжение трамвайной линии, для чего на провод надевалась «утка» – длинный шест с кабелем, конец которого заканчивался металлическим крючком. Ночь за подбойкой натрясешься, а в восемь утра начало смены на заводе. Свободного времени оставалось два часа между первым трамваем и началом смены на заводе и вечером между
161
концом смены на заводе и последним трамваем. При таком режиме если и удавалось в условиях общежития вздремнуть, то ненадолго. Изнуряющая работа даже для молодого организма. После трех недель такой работы стало побрасывать из стороны в сторону. Пришлось с подъемом трамвайных путей закончить.
Все практики, начиная с ознакомительной после первого курса и заканчивая преддипломной на пятом, я отработал на Дальзаводе с небольшой зарплатой рабочего. Предприятия в те годы студенческим трудом не брезговали. Это тоже материально поддерживало. Так что кошмарного положения первого семестра, когда рыжий рубль образца 1961 года откладывался в нагрудный карман с мыслью «это на сегодня», больше не повторилось.
Учеба на механическом факультете сама по себе – тяжелый труд даже для способного студента. Факультет считался самым трудоемким из-за большого количества расчетно-графических работ. В условиях, когда приходилось выжимать себя солью, кочегарками и другими работами, поистине осознаешь, насколько дороги тебе полученные дипломные корочки. Поэтому я им и не изменял: много раз можно было перейти на гораздо более высокооплачиваемую работу не по специальности. Удача ожидает терпеливых…
В РАКЕТНОМ ДИВИЗИОНЕ
Наконец все треволнения по защите гражданских дипломов были позади. Оставалось рассчитаться с военной кафедрой и получить звание лейтенанта запаса.
Во время учебы много времени отнимала военная подготовка. При институте была военная кафедра, которая выпускала лейтенантов разных учетно-воинских специальностей. Судьба уготовила механическому факультету изучать часть зенитно-ракетного комплекса (ЗРК) войск ПВО страны. Выпускались мы как командиры стартово162
го взвода зенитных управляемых ракет. Очень подробно изучалась ракета, пусковая установка, транспортно-заряжающая машина и все, что с этим было связано. Схему управления стартом (СУС) надо было знать наизусть, то есть четко представлять, что и где происходит в системе комплекса при нажатии той или иной кнопки. В аудитории полотно схемы автоматически сматывалось в рулон длиной метров пять и уползало к потолку в корпус с подпружиненным стержнем. К нижней окантовке полотна схемы было закреплено кольцо, от которого свисал шнур, потянув за который, оно разматывалось. Это же кольцо служило для фиксирования схемы в развернутом состоянии. Для этого в пол был ввернут крючок. Схема была во всю стену довольно большой аудитории. Информации и ума в нее было «вбито» много. Вот и долбили эту схему так, что Шурик Тоболов, способный парень, по этому поводу написал:
О СУС, о СУС, о скверный СУС,
Ты столько крови мне попортил!
Мотал, мотал тебя на ус,
Но ус коронный я испортил!
Все, что касалось ЗРК, считалось в те годы секретным, конспекты и литературу под роспись получал дежурный. Каждая страница конспекта была с печатью, прошита и пронумерована.
Многие военные преподаватели лекции в прямом смысле читали и даже не по конспекту, а по книге. То, что у гражданских преподавателей студентами не приветствовалось, у военных было в порядке вещей. Были они, вероятно, тоже хорошими специалистами, так как многие закончили артиллерийскую академию, и можно было представить, как их учили там, но по чисто преподавательской квалификации им было далеко до гражданских.
И вот теперь предстояла поездка в действующий зенитно-ракетный дивизион с целью закрепить теоретические знания соответствующей практикой и принять присягу. Руководителем от кафедры был назначен полковник,
163
Шелгунов Иван Федорович, который преподавал электрическую и электронную часть комплекса. Полковник был строг, подтянут, интеллигентен, с очень хорошо поставленной речью и без единой складки на животе. Приятно было посмотреть на человека. Он действительно преподавал, а не «читал». Схемы по книге не читают. Курсанты его уважали и называли не иначе, как «шеф».
Собрались у памятника В. И. Ленину на привокзальной площади Владивостока. Так как на памятнике Ленин взглядом указывает на морской вокзал, в котором есть шикарный ресторан «Волна», а рукой на море, то в народе о памятнике ходил анекдот: Ленин взывает: «там, в море, пойди, заработай, а здесь в ресторане – пропей».
Настроение у каждого было хорошее, как у человека, сделавшего большое, многотрудное дело почти полностью, и остается совсем чуть-чуть, чтобы довершить его до конца. Так, наверное, чувствует себя человек, стоящий на меже с завязанными мешками выкопанного картофеля. Остается немного: привезти и засыпать в подвал.
Некоторые однокашники, кто защитился совсем недавно, были неадекватны сами себе, еще не отойдя от эйфории нахлынувшей свободы. Кое-кто был откровенно под «Бахусом». Ехать поездом предстояло до Хабаровска, потом до Комсомольска-на-Амуре. Дивизион дислоцировался в дальневосточной тайге под прославленным, овеянным романтикой городом.
Сделав перекличку, полковник сказал:
– С этой минуты любое нарушение дисциплины будет уже не гражданским, а воинским. До отправления поезда еще почти два часа, и нам предстоит проделать одно мероприятие.
Полковник приказал построиться и скомандовал:
– За мной!
Когда дошли почти до тупика первого пути поезда, шеф приказал остановиться.
– Сумки, рюкзаки, чемоданы, всю кладь поставить перед собой, – скомандовал полковник.
164
Все тотчас было исполнено.
– Все спиртное достать и поставить вот здесь, – полковник рукой показал на небольшую площадку прямо у рельса.
По строю прошла волна неодобрительных возгласов. Курсанты нехотя выполнили и это распоряжение. Пройдя вдоль строя и убедившись, что спиртного у курсантов нет, полковник сказал:
– Вот так-то будет лучше!
Через некоторое время, присев на корточки, полковник методично бил бутылки со спиртным о последние рельсы Транссибирской магистрали, под тяжелые вздохи и неодобрительные взгляды новоиспеченных инженеров. Бил, бил, да не добил. Несколько бутылок водки курсанты, которые к зелью особенно были неравнодушны, все-таки успели как-то умыкнуть и пронести в вагон.
Ехали почти без приключений, если не считать одного инцидента… Спор разгорелся между однокашниками Зуевым и Федоровым. Зуев был парнем крепким, к тому же переростком по отношению к нам, и вступал в пору мужской матерости. Не отягощенный моральными принципами, вел себя иногда откровенно по-хамски. Федоров был незаурядной физической силы. Той силы, которая не от массы бицепсов, трицепсов, а от жилы. Есть такая порода людей. Был он высок, длиннорук. Бывало в комнате общежития нас, сверстников, повисших по двое у него на руках, раскидывал, как щенят. К тому же был мастером спорта по боксу. Подвыпивший Зуев все это знал и, тем не менее, стал приставать именно к Федорову. Слово за слово, и дело со стороны Зуева дошло до фразы: «Пойдем выйдем в тамбур!»
– Пойдем, – нисколько не тушуясь, ответил Федоров.
Быть бы Зуеву битым, да ребята не дали, встав вчетвером между конфликтующими.
К поезду в Комсомольске-на-Амуре часа через четыре после прибытия прислали два кунга с наскоро оборудованными сидениями, и поехали мы в кромешной темноте прямо в расположение дивизиона.
165
Назавтра курсанты были представлены командиру дивизиона, майору Буковскому. Это был подтянутый, до синевы выбритый, красивый мужчина лет сорока, на груди которого был значок «Гвардия» и ромбик об окончании артиллерийской академии. Форма на нем сидела как влитая.
После традиционного приветствия первое, что майор сказал: «Не знаю, какими вы будете инженерами, а ракетчиков мы из вас сделаем».
Разговор состоялся короткий и ободряющий, несмотря на то, что предстояло еще раз сдавать экзамены по теории, которые мы уже сдавали на кафедре.
Чуть поодаль от плаца было шесть четырехместных палаток. Курсантов поставили на довольствие, выдали солдатскую форму по размеру, и начались незабываемые будни.
Кормились солдаты дивизиона и курсанты из одного котла. Пища была скудной: утром пустая каша на воде, кусочек сливочного масла с ногтевую фалангу большого пальца руки да банка камбалы в томатном соусе на двоих, чай, хлеба – сколько съешь. В обед первое с едва заметными следами тушенки, второе – большая ложка все той же тушенки с перловкой – гарниром. На ужин было все то же, что и на завтрак, только без сливочного масла. Иногда изменялась каша: овсянка, перловка, пшенная. Полбанки камбалы в томатном соусе было традиционным. На дворе стоял 1973 год, а камбала была производства 1956 года, о чем недвусмысленно было указано на самой банке. По-видимому, где-то заменялись неприкосновенные запасы: старое надо было съесть, новое – заложить.
Поначалу некоторые привередливые курсанты, привыкшие к городским разносолам, носы воротили от столь незатейливой солдатской пищи, но голод не тетка. Вскоре все съедалось, а многие и от добавки не отказывались.
За три дня до нашего приезда в дивизионе было ЧП: убили медведя – зашел прямо на территорию дивизиона.
То ли чрезмерно любопытный был мишка, то ли легкой смерти искал. Убили его солдаты двумя выстрелами
166
из карабина, разнообразив скудный стол свежей медвежатиной. На один обед и хватило-то косолапого бедолаги при щедром поваре.
– Хоть бы еще парочка медведей забрела, – шутили курсанты.
Проснувшись, бежали умываться к сосковым умывальникам, и начинался раз и навсегда заведенный порядок: с утра докучала мошка: в ладоши хлопнешь – они черные. Ближе к обеду, в разгар жары, – слепни (оводы, пауты, как ни назови – не легче), к вечеру, когда жара начинает спадать, комары. И так без выходных дней. Палатка спасала от всего этого гнуса, но в ней в жаркое время тоже невмоготу – печет, и духота страшная.
До обеда, пока не было изнуряющей жары, курсанты занимались практической работой: проводили регламентные работы или их имитацию по ракете, пусковой установке, и другим сопутствующим агрегатам. Техника в дивизионе такая, что есть на что посмотреть, что покрутить. Для инженера – это полезно. После обеда штудировали теорию. Личного времени тоже хватало. Кто в карты играл, забившись в палатку, кто ходил малину есть, которой в лесу было очень много, кто спортом занимался, а многие просто изнывали от безделья.
Одна была отрада – баня. Баня была построена силами солдат дивизиона на самом берегу быстрой, неширокой, каменистой, звонко-струйной речки, так, что холодную воду зачерпывали, ухватившись за намертво вбитую в бревна скобу. Против бани речку предусмотрительно углубили: попарившись можно было с порога прыгать в воду не боясь сломать себе шею. Это было здорово!
Командир дивизиона майор Буковский не был человеком излишне строгим или несправедливым. До мелочей каждый день не докапывался. Он знал, что в условиях, в которых оказался дивизион, устав соблюсти практически невозможно.
Дело в том, что за два года до нашего приезда дивизион посетила какая-то комиссия из высоких армейских
167
чинов, которая порекомендовала перенести дивизион на более высокую отметку, находящуюся неподалеку, так как с нее будут лучше углы обстрела. Все это верно, но почему это не было сделано сразу, никто не знал. Все только плечами пожимали.
А кто переносить будет? Солдаты дивизиона. А что значит – перенести? Это огромный физический труд! Одних земляных работ немерено. Поставили, вероятно, какие-то сроки. Но как таким контингентом все это выполнить, когда абсолютно все надо делать «на пупу». Сопку, поросшую вековой тайгой, сначала надо было очистить от леса, пней и только потом постараться оправдать поговорку «Два солдата и лопата заменяют экскаватор». Ручная пила-труженица, лом, топор да лопата – вот и вся механизация.
Работа, тем не менее, медленно, но продвигалась. Чтобы как-то стимулировать солдат, у которых вот-вот должна быть демобилизация, к высокопроизводительному труду,
выдавался дембельский аккорд. Ради сокращения временной вилки от приказа министра обороны до волеизъявления командования части, солдаты готовы были землю ту зубами грызть и вытянуть из себя все жилы.
Конечно, когда считаешь каждый день, то и месяц-два – это много. Для служащих «на точке» среди одних и тех же лиц это состояние еще более выразительно.
В таких условиях сложно удерживать образцовую дисциплину вообще, а параграфы устава, относящиеся к форме, в частности. Вот и ходили «старослужащие» солдаты-дембеля без подворотничков, с пилоткой под погоном, в пропотевших до соли гимнастерках с чрезмерно загнутыми бляхами солдатских ремней. В дивизионе почему-то было модно выгибать бляху солдатского ремня больше ее естественной изогнутости.
Дивизион далеко от всевидящего ока больших начальников. Командир в нем царь и бог. Иногда Буковский перед строем делал дивизиону профилактику, чаще касающуюся внешнего вида.
168
На одном из построений командир подходит к сержанту Глухову, приказывает снять ремень и положить его на бетонку на указанное место. Глухов снимает ремень и кладет его так, что бляха ремня оказывается звездой к бетону.
– Клади бляху выпуклостью вверх! Встать в строй! – приказывает майор Буковский.
Солдат поворачивает бляху звездочкой вверх и встает в строй.
– Доржиев, выйти из строя! Подойди к ремню! – командует майор.
Из строя выходит сержант Доржиев, детина под два метра ростом, вес которого килограммов под 120, сапоги размера этак 46-го.
– Топни по бляхе! – командует майор.
Доржиев поднимает ногу над бляхой и легко опускает ее. Не происходит никакого действа.
– Ты что, приказа не расслышал или не понимаешь слова «топни»? – кричит майор. – Топни, а не гладь!
Сапог, больше которого бывают только чемоданы, с силой опускается на бляху. Бляха, лязгнув, превращается в плоскую жестянку и становится совершенно негодной.
В строю напрягают мышцы лица, чтобы не засмеяться, а то не ровен час, попадешь под «раздачу».
В палатках курсанты беззвучно хохочут, а наш полковник говорит в очередной раз:
– Вот вам, товарищи будущие офицеры, пример, как не надо себя вести.
С плаца неслось:
– Сержант Климов, что ты, как проститутка на панели, стоишь после команды «Смирно!»? Что с коленом? – спрашивает майор.
– Бревном ударило. Болит, – говорит Климов
– В медпункте был? Что фельдшер сказал?
– Был. Сказал: «Заживет», – отвечает Климов.
Буковский подходит к сержанту Загорьеву, просовывает ладонь под бляху ремня и врастяжку говорит:
169
– Почему ты ремень застегиваешь поперек себя шире? Как б... нестроевая! – и уже, обращаясь ко всем: – Распустили животы! Подтянуть! Чтобы бляха на оборот не проворачивалась! Постираться! Подшить воротнички! Привести себя в надлежащий вид! Завтра проверю лично!
Матерился Буковский иногда таким отборным махровым многоэтажным эксклюзивным матом, что у многих возникал вопрос: не в академии ли его этому научили?
В очередной раз разносу подвергся водовоз. За рядовым Гуровым была закреплена водовозка, на которой он возил питьевую воду из поселка, расположенного внизу сопки километрах в четырех от дивизиона. В поселке жили в основном расконвоированные бывшие зэки и очень небольшое количество вольнопоселенцев. Накануне Гуров воды не привез, тем самым оставив дивизион на сухом пайке.
– Рядовой Гуров, ты почему стоишь, как будто с того света повестку получил? Два шага вперед! Ты почему, раз...й, не обеспечил дивизион водой, оставив всех без полноценного обеда? – первое, что спросил Буковский перед строем.
Гуров пытается оправдываться:
– У меня колесо спустило.
– А где запаска? – спрашивает майор.
– У запаски камера в нескольких местах оказалась пробитой. Видно, в поселке кто-то проколол… Виноват, не досмотрел, все уже в полном порядке.
– У тебя времени нет, чтобы следить за порученной тебе техникой? Тебе, мудаку, надоело баранку крутить? Еще раз повторится, будешь у меня 3-м номером болтаться.
(Третий номер – это солдат из перезаряжающего расчета, работающий в качестве противовеса при переустановке ракеты с транспортно-заряжающей машины на пусковую установку. Его задача подпрыгнуть и ухватиться за бугель ракеты, обеспечивая центровку ракеты весом своего тела. Какое-то время он действительно висит в воздухе).
170
При серости и скучности нашей жизни такие разборки были нам в удовольствие, да и солдатам, как нам казалось, несмотря на разносы со стороны командира, разнообразили жизнь.
Внешне казалось, что дивизион расхристан в пух и прах, однако боевая подготовка дивизиона была на самом высоком уровне, а на боевых стрельбах под Читой дивизион отстрелялся на «отлично» и получил благодарность командования.
Дней за десять до нашего отъезда по дивизиону прошел слух: Буковский при ночной проверке вытащил из постели старшего сержанта-дембеля молодую женщину из расконвоированных зэчек соседнего поселка, которая повадилась ходить в дивизион для плотских утех. Поймал он ее, как оказалось, не в первый раз, но русская речь, даже матерная, до нее не доходила. Майор решил ее наказать по-своему. Приказал двум солдатам отвести молодку в одно из хозяйственных сооружений, и сам запер на огромный сувальдный замок со словами:
– Будешь сидеть сутки без воды и пищи…
Хозяйство в дивизионе небольшое, но строго регламентированное, каждое сооружение под своим номером, и хранится в нем то, что должно храниться. Кроме технических, есть и хозяйственные сооружения. В одном из таких и оказалась «эта сучка», как потом выразился майор.
К вечеру все тайное стало явным: по дивизиону раздался плач, больше похожий на вой навылет простреленной волчицы.
– Я пить хочу, я есть хочу, мне холодно! – причитала узница.
Курсанты побежали к своему полковнику:
– Иван Федорович, майор Буковский женщину арестовал. Скулит на весь дивизион. Не поможете освободить ее? (Иногда мы называли нашего полковника по имени-отчеству).
Полковник отрицательно покачал головой. А что он мог сделать? Звание званием, а хозяин в дивизионе – командир.
171
У двери сооружения собралось много народа. Солдаты и курсанты стали наперебой предлагать, как можно облегчить участь запертой женщины. Сначала надо напоить затворницу. А как? Кто-то предложил просунуть трубку в щель, отогнув ломом дверь. Принесли лом, попытались. Двери сооружения из стального листа толщиной в десять миллиметров. Такие не отогнешь. Снизу – тоже никак. Сверху между окантовкой проема и дверью все-таки нашлась щель, куда просунули острый конец лома. Дверь пружинила, но солдаты умудрились засунуть кусок тонкой арматуры между окантовкой проема и дверью. Хорошо, что в месте щели окантовка самой двери была не сплошной. Солдаты принесли длинную полихлорвиниловую трубку, в полусплющенном состоянии просунули ее в щель, другой конец трубки был опущен в манерку с водой. Попытались и хлебный мякиш в щель протолкнуть, но щель была слишком мала. Все это солдаты делали с оглядкой, боясь навлечь на себя гнев командира, – не ровен час, появится. Через некоторое время полная манерка воды была выпита.
Подошедший старший сержант-любовник сказал:
– Эх, вместо воды надо было бульона налить!
– Какой сейчас на кухне бульон? Будет только завтра. А вот сахару в воду можно было положить, – сказал рядовой Гуров.
– Бульон можно было сделать из тушенки, а сахара не надо, а то потом еще больше жажда замучит, – сказал старший сержант и, обращаясь к любовнице: – Лида, ты посмотри, в левом дальнем от двери углу должна быть пакля и ветошь. Найди, заройся, не будет так холодно.
В ответ из-за двери донеслось хрипло-утробное:
– Н-най-й-ду.
Майор выпустил узницу ровно через сутки, как и было сказано. Но урок она не восприняла, поймалась за тем же занятием аккурат на третьи сутки после освобождения. Повторилось все то же самое. Только на этот раз майор сказал: «Двое суток без воды и пищи». Слово свое
172
он сдержал и на этот раз. Правда, похотливую любительницу курсанты уже не жалели. Узнав об очередном аресте, наш полковник только и сказал:
– Это ее выбор.
Больше «отчаянную» не видели. Не навлекать же на себя трое суток ареста. Можно и не выдержать.
Майор был просто добрым. Мог бы уже после первой поимки сдать ее куда надо, а там бы с ней круче обошлись. Доказывала бы, что не верблюд. На территорию дивизиона посторонним вход воспрещен. Дело бы усугубило то, что срок до конца не отсидела. Буковский, по-видимому, это знал.
Наконец, наступил день экзаменов. В комиссии сидел командир дивизиона, наш кафедральный полковник и еще два незнакомых молодых офицера. В основном вопросы касались все той же схемы СУС. При ответах курсантов Буковский и офицеры одобрительно головой кивали, а Иван Федорович сидел и лукаво улыбался. Группа почти полностью аттестовалась на «отлично».
Курсантам оставалось принять присягу и расписаться в некоторых документах. Принятие присяги было обставлено максимально торжественно, насколько позволяла обстановка. Был праздничный обед со свежей свининой и компотом. Майор Буковский пожелал нам всяческих успехов в работе, а кого призовут на службу, то и на военном поприще. С большой теплотой попрощались мы с офицерами и солдатами дивизиона, со многими из которых успели подружиться.
До Владивостока добирались тяжело. Приехав в Хабаровск, узнали, что поезда задерживаются на двое суток. На каком-то перегоне грузовой состав сошел с рельсов, произошла крупная авария. Часть ребят, у кого денег на самолет хватало, улетели, а остальные оказались, как в капкане. Денег у кого рубль-два, а у многих и на десять трехкопеечных трамвайных билета не было. Пришел шеф и сказал, что положенные суточные деньги, на которые была вся надежда, не выдали. Где-то не сработала
173
бюрократическая машина, и кто-то не подписал какие-то бумаги. Материли этого «кого-то» про себя и вслух так, что мат Буковского был просто детским лепетом. Оказалось, что и академии не надо заканчивать, а хватает инженерного вуза, чтобы так материться. Дурное дело – не хитрое.
Вспомнились дивизионная каша и камбала в томатном соусе. Съели бы ее за милую душу, пусть сделана была бы хоть при царе-косаре. Ну не продать, ни заложить! Когда он пойдет, этот поезд? Да езды еще около двадцати часов!
Сбросили все деньги в общий котел, у кого сколько было и поехали трамвайными «зайцами» в столовую хабаровского медицинского института, чтобы поесть подешевле. После нежирной студенческой трапезы финансы группы окончательно «запели романсы». Денег можно бы заработать, если бы знать, когда конкретно пойдет поезд, но этого никто не знал. В общем, пришлось пережить неприятное голодное время.
По приезде во Владивосток были подписаны обходные листы, получены отпускные стипендии. Участники «голодовки» почти в полном составе собрались в пивном баре на улице Постышева и отметили все свои злоключения. На том и разъехались. Впереди было уже другое время. Другие заботы.