Гаражная философия

               
                Время-времечко

Вчера заглянул я как-то к себе на гараж – посмотреть все ли там в порядке. Смотрю, а сосед мой по гаражу уже закрывает калитку своего. Поздоровались, разговорились, но вижу, что он какой-то грустный, несмотря на Татьянин день. Спрашиваю его, мол, что ты Федор Михайлович, смурый такой? А он мне в ответ и говорит:
– Знаешь, Адам (я моложе его в два раза), посмотрел я сегодня на все, что накопилось у меня в гараже, и подумал: «А что со всем этим добром моим будет после того, как я умру?».

– Что будет? – повторил я его слова, – да у тебя же сын здесь живет, и гараж у него, как я знаю, неподалеку. Чего тебе волноваться?

– Сын, – поморщился Михалыч, – да ему все эти мои струменты, как болгарка, сварочный аппарат, бензопила и прочие прибамбасы, нужны, как зайцу стоп сигнал. Он-то под машиной ни разу, кажется, не лазил. Чуть что, так он раз – и в сервис. Там ему все наладят, а он только похаживает да руки потирает. А у меня тут всяческих приспособ на все случаи жизни. Одних ключей, наверно, около сотни будет, да и много чего еще есть.

Поговорили мы с Михайловичем еще минут пять и разошлись. Он по-прежнему хмурый от своих переживаний, пошагал, как он заявил, в ближайший магазин, а я, осмотрев свое гаражное хозяйство, пошел домой. И вот по пути к дому я, уважаемые товарищи, знаете о чем подумал? Никогда не догадаетесь, потому что подумал я о Дерипаске, Полторанине и прочих, далеко не бедных наших согражданах. Если  мой гаражный сосед так переживает из-за того, что его сыну все его добро, вроде бы, как и не нужно, и что оно может просто пропасть, то каково будет умирать нашим олигархам, с их имуществом? Ведь все мы люди, и каждый из нас нет-нет, да и вспомнит о старухе с косой. Они, поди, от подобных воспоминаний о ней, ох как сильно переживают, и от этого могут досрочно заглянуть на небеса. Жалко мне их стало, граждане, очень жалко.


                Оглянуться в прошлое

Сегодня почти средина февраля, а на улице всего лишь минус шесть. Когда такое было, чтобы в Сибири, в феврале месяце, погода была почти весенняя. Время идет к обеду, но как тут усидеть дома, если за окном такая благодать. Собираюсь и топаю в гараж, где у меня всегда много неотложных дел. Открываю гаражную калитку, громко брякнув навесным замком, на что тут же реагирует мой гаражный сосед, Федор Михайлович. Он выглядывает со своего гаража, здоровается и призывно машет мне рукой, мол, загляни ко мне.

«Помощь, наверно, требуется старику, – подумал я, – вот и завет меня зайти к нему. Ладно, грех не помочь пожилому человеку».  Захожу к соседу и вижу совсем не то, что думал там увидеть: поверх деревянного верстака разостланы газеты, и на этой своеобразной скатерти стоит бутылка сорокоградусной в окружении довольно богатой закуски в виде бутербродов с красной икрой, филе красной рыбы, и еще много чего, вплоть до небольшой баночки с маслинами.
 
– Это, Михалыч, в честь чего у тебя праздник? – удивился я, понимая, что пригашен отнюдь не на возню с железками.

– Понимаешь, Адам, мы тут договорились с Маслюковым Геной отметить мой день рождения – как-никак, а мне вчера исполнилось восемьдесят лет, хотя по документам я моложе почти на полгода. Вчера отмечали дома, а вот сегодня решили с ним спрыснуть мое совершеннолетие здесь. Я только сформировал стол, а тут Гена звонит, что у него ЧП, какую-то трубу в квартире прорвало. Так что наша встреча отменяется. Но понимаешь, сосед, сворачивать такой стол просто грешно. А тут ты подвернулся, так что давай устраивайся, и без всяких там «не могу».

Все это было произнесено с такой безаппеляционностью, что отнекиваться было просто невозможно, тем более, что повод действительно был основательный. Одним словом, через некоторое время мы уже расположились возле верстака на табуретах не хуже чем в каком-то ресторане.
 
У нас в России выпивка – это не ради пьянства окаянного, а ради возможности поговорить, поговорить со всей откровенностью и по любому вопросу, начиная от религиозных тем и заканчивая гражданскими правами и свободами. Можно, разумеется и наоборот. Но как бы там ни было, в пылу этой самой откровенности Михалыч заявил мне нечто совершенно для меня неожиданное, касаемо новшеств в нашей пенсионной системе.

– Знаешь, Адам, лично я вот считаю все эти пенсионные новшества абсолютно правильными.

– Это потому, – рассмеялся я, – что тебя они уже не касаются, поскольку ты давно пенсионер.

– Э-э, нет, я не с той позиции, – не согласился Михалыч, – я с позиции здоровья.

– Во как! – удивился я. – Причем здесь здоровье?

– А притом, дорогой вьюноша, что необходимость работать до шестидесяти пяти лет будет мобилизовывать людей, заставлять их беспокоиться о своем здоровье, чтобы дожить до пенсии. А пенсия – это сплошная расслабуха и обломовщина. Знай, лежи себе на диване и не о чем беспокоиться. Это плохо. Тут сразу на тебя всякие болячки нападут.

– Не согласен с тобою, – заявил я. – Вот тебе уже восемь десятков, а, как я вижу, на здоровье ты не жалуешься.  Или ты обломовщиной не страдаешь?

– Этот точно, – рассмеялся Михалыч. – Два-три раза в неделю занимаюсь ходьбой, поскольку ходьба – это движение, а движение и есть сама жизнь.

– Что,  скандинавскими палками вооружился?


– На хрена они мне нужны, эти скандинавы. У меня славянская ходьба с клюкой, которой можно и от собак отмахнуться, и кому-то по лбу врезать, да и устойчивость она повышает, чтобы наземь не грохнуться, когда ненароком поскользнешься. И знаешь, что я тебе скажу, старики болеют чаще всего от того, что их во всяких там поликлиниках заставляют проходить разные обследования. Не было бы этого, жил бы себе старичок до самой смерти, не путаясь под ногами у молодых – ведь от старости лекарств еще не изобрели, так чего там по Германиям всяким ездить на операции, если тебе за семьдесят. Помирай дома спокойно, ведь от старухи с косой все рано не скроешься.

– Это ты, Михалыч, так говоришь, – покачал головой я, – потому, что Бог тебя хорошим здоровьем наградил.

– Может в чем-то, Адам, ты и прав, но я за жизнь свою беспокоюсь не при помощи всяких там лекарств. Вот за прошлый год я прошел пешком в порядке пеших прогулок по лесу, тысячу сто двадцать километров. Вот такое у меня о ней беспокойство. А поликлиники… меня врачиха наша участковая все приглашает на диспансеризационное обследование, а я уже и дорогу в поликлинику забыл.

Посидели мы с Михалычем еще с часик, и от его разговоров, пошла у меня голова кругом. Хотя, может быть, это и не от них, а от чего-то иного. Но шел я домой с твердым намерением завтра же вооружиться Михалычевой технологией продления жизни. Одно вот только препятствие имеется – работа, которая хоть и не волк – в лес не убежит, но явно будет мешать. Надобно помыслить на свежую голову.


                Взгляд на будущее

Прошлая наша беседа с моим соседом по гаражу, Михалычем, была достаточно долгой, и длилась она часа, наверно, три, если не дольше. Когда я шел домой, то больше всего меня занимала способность Михалыча наматывать километры по лесным тропам в порядке борьбы со старостью. Как ни говори, а восемьдесят лет – это уже самая настоящая старость, и заглядывать в завтра,… впрочем, сегодня мне хотелось бы потолковать с моим соседом об ином. Говорю я это в переносном смысле, поскольку никакого  Михалыча рядом со мной в данный момент не наблюдается, и нахожусь я совсем не в гараже, а по примеру своего соседа шагаю по алее парка, которая в данный момент прослеживается в виде слабо натоптанной в снегу тропинке.  И веду я разговор с Михалычем лишь основываясь на осмыслении его слов, произнесенных им ранее.

– Вот ты говоришь, Михалыч, что человечество сегодня находится в том же возрасте, что и ты. И как мне тебя понимать? Ведь человек разумный существует на земле уже не одну сотню тысячелетий. Ты что, предсказываешь ему скорую кончину? Эти слова при прошлом разговоре я, разумеется, произносить поостерегся – не желая обидеть старика. А сегодня можно, его ведь рядом нет.

– Да, Адам, – кивнул бы головой Михалыч, – именно так и следует меня понимать. Человечество состарилось и впало в детство. Отсюда все эти моральные заскоки в виде гендарного равенства, в виде всяческих гейпарадов, в виде детского обжорства всякими благами, которые таковыми являются только на первый взгляд. А эти кулачные бои по любому, даже самому пустяковому поводу, как сегодня с Ираном. Да и много что еще, начиная от  идиотской демократии, которую правильнее бы называть жульнической демократией толстосумов, и кончая массовым зомбированием людей  посредством Интернета, айфонов и всяческих других хреновин, которые заполонили вся и всех.

Ведь теперь невозможно отличить добро от зла, правду ото лжи, человека от человекообразного животного. Вот пойду я снова на выборы нового депутата от нас в государственную думу, посмотрю на претендентов, всяких там  – Ивановых, Петровых и Сидоровых, и за кого из них мне отдать свой голос? Кто из них честный человек, который будет думать о нас с тобой, а не о своем кошельке? Ведь мы с тобой ничего о них не знаем, кроме того, что  напишут те или иные журналюги. Даже в нашем городе, где населения каких-то три сотни тысяч, что мы знаем о наших городских депутатах? Да ничего, мы же сними, вот как с тобой, за рюмкой не сидели, не разговаривали, в глаза друг другу не смотрели. Как выбирать?

– Круто ты, Михалыч, – развожу руками я. – По-твоему получается, что выборы вообще нужно отменить и все тут?

– Ну, допустим, такого я не говорил.

– Так как же тогда быть?

– Надобно организовывать многоступенчатые выборы.
– Это как?

– А вот так. Лично я вот знаю десятка три-четыре хороших людей, которым полностью доверяю, и выбор которых будет, думаю, соответствовать моему пониманию требований к руководящему чиновнику высокого ранга. Вот вместе с ними мы можем выбрать человека, которому доверим свои голоса для выбора избирателей от нашего города. Другие горожане точно таким же образом выберут еще нужное количество выборщиков от города. А те уже выбирают  избирателей от области и так далее. Так и дойдем до выбора не только депутатов госдумы, но и самого президента. Другого пути, думаю, не существует. Одним словом, нужно двигаться вперед именно в этом ключе.

– И думаешь это поможет избежать выбора на высокую должность какого-то не совсем того человека?

– Стопроцентной гарантии, разумеется, не будет, но все же…
Тропинка по которой я шел впереди оказалась заметена снегом – ветер там изрядно потрудился, поскольку в том месте алея проходила через большую поляну, на которой только год назад были высажены маленькие деревца. Пробираясь вперед, стараясь не зачерпнуть через верх сапог снега, я на время оставил Михалыча в покое. Но вот дальше дорожка снова стала более-менее нормальной, и мой удаленный собеседник появился в моих мыслях опять.

– Вот ты мне, Михалыч, как-то говорил о том, что человечество состарилось, и как следствие, перечислил некоторые пороки современного общества. Но разве этого достаточно, чтобы сделать подобные выводы?

– Кому как, – пожал бы плечами Михалыч. –  Дело в том, что детство, в которое очень часто ввергаются люди престарелые, по сути дела, лишает их способности трезво оценивать происходящее. Так вот я считаю, что только человеческий идиотизм способствует тому, что все больше и больше стран приобретает для себя страшное оружие, способное погубить весь мир. Все это отлично понимают, и тем не менее. И когда-нибудь спусковой крючок сорвется, и грохнет страшный взрыв, который погубит всех, и правых и виноватых. Если человек разумный этого не понимает, так имеет ли он право считать себя действительно разумным?

– Это ужасно, – соглашаюсь я. – Но что же следует предпринять, если люди, а значит и страны, не доверяют друг другу?

– Выход один и он элементарный, Ватсон. Нужно сделать ООН действительно стабилизирующей силой в мире, а значит, эта организация должна иметь силу принуждения, основанную на вооруженных силах, способных стереть в порошок тех, кто не соглашается с решением ООН.

– Но ты же, уважаемый, видишь, что сегодня решения ООН – это писк комара, который может ужалить, но от которого можно и отмахнуться.

– Значит нужно иное ООН, и это будет первый разумный шаг во имя спасения человечества. А вторым шагом должно стать всеобщее разоружение. Право на обладание оружием должно быть только у ООН.

– А как быть, если твое ООН окажется под влиянием тех же Соединенных Штатов и будет действовать строго в русле указаний президента Штатов, то есть, в интересах одного государства?

– Тогда это будет значить, что конец человечества неизбежен, вот и все.
– Почему же конец? – не согласился я, и шутливо добавил: – Просто мир вступит в стадию зрелости, как и все живое, и будет управляться одной страной, которая и будет являться своеобразной головой человечества.

– И ты на это согласишься? – удивился моим словам Михалыч.

– Ну, как тебе сказать,  может быть это станет переходным этапом к новому человеку? – ответил я, хотя на душе стало муторно, что захотелось свернуть к ближайшей закусочной.

После подобной концовки разговора, ставящей меня перед выбором: или страшная всеобщая смерть завтра, или жизнь под зонтиком чуждых для меня интересов, больше не хотелось заглядывать в наше будущее даже краем глаза. Пусть будет, как будет – авось кривая куда-нибудь нас все же выведет.

                О расизме

Как-то на очередных гаражных посиделках я спросил Михалыча о его отношении к расовому превосходству одних народов над другими. Правда, вопрос мой, насколько помнится, был сформулирован несколько иначе.

– Слушай, Михалыч, как ты считаешь, все люди на земле одинаково умные или белые в этом плане отличаются от цветных, допустим, черных?

– Естественно отличаются, – немного подумав, ответил Михалыч. – Я бы сказал так: самым умным народом на земле следует признать китайцев. Остальные, и белые, и черные, и рыжие в сравнении с ними в этом плане китайцам уступают.

– Ну, ты, Михалыч, даешь, – удивился я. – Если это так, то почему же тогда китайцы проспали научно-технический прогресс. Заявили о себе только в настоящее время.

– А потому, Адам, что они еще тысячи лет тому назад осознали, что этот самый прогресс, который у нас отождествляется  с переделыванием природы под себя, неминуемо приведет человечество к апокалипсису, хотя такого понятий в китайской культуре, их религиозном мировоззрении никогда и не было.

– Это как понимать? И причем здесь религия? – удивился я.

– Ты что-нибудь слышал о китайском «Дао»?

– Ну, как тебе сказать, что-то слышал, но не очень, – пожал плечами я.

– Так вот, уважаемый, китайцы еще тысячи лет тому назад пришли к заключению, был у них такой гениальный человек Лао-цзы, жил он еще лет за пятьсот-шестьсот до нашей эры. Так вот он создал учение о предопределенности пути, у китайцев – это означает «Дао», по которому движется все в мире, в том числе и человек. Все находится во взаимосвязи, и кто нарушит эту связь, неизбежно будет наказан, наказан, как сказали бы у нас, самой судьбой. Разумность человека в этом случае осознается или определяется, как следование этому «Дао». Поскольку все в мире взаимосвязано друг с другом: творишь зло, получишь зло в ответ, творишь добро, и добром тебе воздастся. Природа устроена в высшей степени разумно.

– Какая же в этом разумность твоего «Дао», – рассмеялся я, – когда китайцы убивали друг друга, наверно, больше, чем европейцы? Не вяжется как-то одно с другим. Я это у Льва Гумилева вычитал.

– Все так. Беда в том, что после этого Лао-цзы в Китае появился еще один мудрец – Конфуций, согласно учению которого, все люди были разделены на управляющих и управляемых, с прослеживанием подобного разделения людей на многие сотни лет назад, то есть, были твои предки управленцами, и ты имеешь на это право. Были твои предки  плебеями, значит, и ты будешь таковым. Морально-этическое учение Конфуция было воспринято властью того времени, и приобрело вид своеобразной религии, в которой Конфуций стал святым, с вытекающими из этого последствиями.
– Оно, наверно, всегда так было, у всех народов, а не только у китайцев.

– Возможно. Но знаешь что меня сегодня больше всего удручает?
– Ну…
– Глупость человеческая, которая  разместилась прямо на виду и строит всем нам гримасы.
 
– Ты это о чем?

– Кто о чем, а я о самом простом,  о бутылках. Раньше, во времена Советского Союза в магазинах бытовало бутылочное однообразие. А зайди сегодня в любой магазин – там творится, черт знает что. На полках бутылок самых разных, простых и фигуристых, увидишь десятки, если не больше. Раньше бутылки собирали бомжи и сдавали в приемные пункты стеклотары. А теперь так не получится. Не каждая бутылка соответствует требованиям, предъявляемым к стеклотаре в данном регионе. Вот и валяются они повсюду. А что уж говорить о пластике, – Михалыч раздраженно махнул рукой, – Разве сложно эти дурацкие проблемы решить в масштабах государства? Допустим, покупаешь что-то в пластиковой бутылке – сдай там же старую. Ну, и так далее. Ладно, Адам, – Михалыч как-то безнадежно махнул рукой, – мы с тобою в моем гараже ничего с этим не поделаем. Только я тебе скажу одно: древний китайский путь Дао не сегодня, так завтра, под этим названием или под каким-то другим, будет распространяться по всему миру, если, конечно, хватит разума у человечества, на что я очень надеюсь. Иного пути в будущее у нас нет. Глядишь, и ты закричишь с какой-нибудь трибуны: – Да здравствует Грэта Тунберг!

– Нет уж, дудки, – возразил я. –Лучше я крикну: – Да здравствует бабушка Мария, моя соседка по подъезду, которая честит в хвост и гриву всех этих лесников, пожарников и экологов, от которых кроме трепа никакого толку. Вон у нас, (ты заметил?) в городе много хвойных деревья в парках пожелтели. Обожгло чем-то хвою. А по телику то и дело говорят: никакого превышения ПДК на территории города не наблюдается.

– Видеть-то я видел, но может это какая-нибудь тля постаралась? – пожал плечами Михалыч. – Шут его знает.

– Во-во, шут его знает про твое «Дао». Может это тухта какая-то, а ты мне ею мозги компостируешь.

На том наша очередная беседа и закончилась. Каждый из нас занялся своим делам, не размышляя о том, следует ли он при этом по пути «Дао», или гораздо наоборот.

                Лицемерие

– Вот ты, вьюноша, послушай меня, старика, – так начал очередные наши гаражные посиделки Михалыч. – Мне уже за восемьдесят и ничего впереди меня, кроме могилы, уже не ждет. Потому я могу говорить, обо всем и говорить только правду. Мне ведь прикидываться ради чего-то уже не требуется. Это вам, молодняку, хошь не хошь, а приходится постоянно лицемерить.

– Михалыч, ты не очень-то… – попытался я защитить честь и достоинство относительно молодого поколения. – Вроде бы, я не давал тебе повода обвинять меня в лицемерии.

– А ты чего обижаешься? – снисходительно улыбнулся Михалыч. – Лицемерие – это одно из качеств человека, позволяющее ему жить в коллективе. Если ты станешь всегда и везде говорить правду о своих друзьях-товарищах, то, думаю, в скором времени останешься в гордом одиночестве и без куска хлеба. Хотя, конечно, можешь и не говорить, а просто иной раз промолчать, затаить, так сказать, свой кукиш в своем же кармане.

– Ладно, проехали, – поморщился я. – Ты вот в прошлый раз сказал мне, что  когда у нас шел разговор о смысле жизни, ты не сказал мне главного. Так вот, коль ты заявляешь, что все о жизни знаешь, поделись со мною, твоим виденьем жизни человека, в смысле, как ты ее видишь через очки прожитых тобою лет.

– Эко, куда тебя понесло, – захохотал Михалыч. – Куда спешишь? Много будешь знать – быстро состаришься.

– Ну, а если серьезно?

– Серьезно? – переспросил Михалыч, окидывая меня взглядом, мол, не шучу ли я. Убедившись в серьезности моего намерения послушать его философствование, он, враз посерьезнев лицом, заявил:
– Коль так, тогда слушай. Еще лет тридцать тому назад, когда все свои трудовые отпуска я посвящал  промысловой охоте, у меня было много времени подумать вечерами о жизни, о старухе с косой, о своем будущим. Одиночество бывает иногда штукой полезной – никто не отвлекает тебя по всяким пустякам, никто не лезет в твою голову со своими проблемами и байками. Покормишь собак, и часиков в девять завалишься на нары, и вспоминаешь прошлое, прикидываешь планы на будущее. Отвлекаться-то не на что: ни тебе телеящика, ни газет свежих. Так, по приемнику последние известия послушаешь, и гуляй себе на все четыре стороны.
Вот и переосмысливаешь все, что было у тебя в жизни, что читал в последнее время. А я, между прочим, пристрастился ко всяким там философиям, особенно немецким. Умные были люди, эти немцы. Вот я их все и спрашивал о смысле жизни человеческой. Много их было да и есть, наверно. Но больше всех мне понравился Иоган Готлиб Фихте. Он жил два века тому назад. Так вот он утверждал, что предназначение человека – дело, понимаешь? Человек должен делать дело, и сам по себе он ничего в этом мире не значит, поскольку он всего лишь слуга рода человеческого. Человечество – вот кто субъект жизненной постановки на этой планетарной сцене. Я не могу в подробностях изложить тебе суть учения Фихте, да и надобности в том никакой нет. Захочешь – влезешь в Интернет и читай себе на  здоровье. Но одно могу утверждать точно: то, что человек задает себе этот вопрос, происходит только по одной причине – он еще не совсем человек.

– Как это? – не понял я.

– А вот так. Ты знаешь хоть что-нибудь о геноме человека?

– Ну, как тебе сказать, – замялся я. – Немного читал там про разные гены, ДНК, даже что-то помню о теломерах, которые укорачивают нам жизнь.

– Да, действительно, ты что-то слышал. Но о теломерах это ты сказал зря. Они всего лишь фиксируют этапы жизненного пути, как часы фиксируют время. Так вот, ты знаешь, сколько этих самых генов отвечают в нашей ДНК за нашу человечность?

– Без понятия, – честно признался я.

– Всего лишь чуть больше восьми процентов. Ученые говорят, что около восьмидесяти процентов наших генов являются, по сути дела, мусором, реликтом прошлого, и что весь этот мусор подлежит еще исследованиям и расшифровке. Так вот, на мой взгляд, никакой это не мусор, а нечто несоизмеримо более важное, чем те восемь процентов, которые отвечают за нашу человечность. В них зашифрован человек будущего, его понимание своего места в этом мире.

– Интересно, – пожал плечами я, – почему же человечеству сразу не открыть его предназначение?

– Возможно, по причине нашей неготовности к обладанию сверхзнанием?

– Как это понимать?

– А вот так. Ведь человек всегда во все времена использовал свои знания для борьбы с себе подобными. Самый наглядный тому пример – ядерная энергия. Сначала шандарахнули атомной бомбой по головам японцев, а уже потом построили атомные электростанции. Так вот, думаю, что в той части нашего генома, которую ученые называют мусорной, находится то, что способно сделать нас Человеком с большой буквы. Там заложены колоссальные возможности развития разума человека, дающие ему способность объять своим разумом всю вселенную и познать себя, свое предназначение. Но вместе с тем, эти знания позволят человеку вносить изменения в существующий миропорядок не только на земле, но и во всей вселенной. И в этом случае должен действовать чистый разум, не замутненный амбициями отдельного человека. Поэтому-то мы сегодня, в отпущенном нам времени, не просто живем, а учимся становиться Человеками.

– Да, Михалыч, мудрено как-то все у тебя получается, покачал головою я. – Свихнуться можно.

– Не уверен, не влезай, – засмеялся Михалыч. – Без всех этих премудростей жить можно, но только жизнь получается какая-то скоморошья, не настоящая.

– Что значит скоморошья? – удивился я.

– А как ее иначе назвать, когда всякие попрыгунчики и силиконовые бабенки застят нынче людям весь белый свет. Как ни включишь телевизор, так там-то всероссийские сплетники  на экране, то грудастые девки, которые своим грудями не вскормили ни одного ребенка, то знатоки вся и всего вещают черт знает что. Одним словом, мир скоморохов выпрыгнул на сцену жизни, и выкаблучивается перед нами. А жизнь, она совсем другая. В ней не только прыгать да плясать можно, но и работать надобно в поте лица своего, заметь, своего, а не чужого. Ладно, Адам, что мне тебя учить? Время всех и каждого научит.

На этой ноте не закончился наш очередной разговор с моим гаражным соседом Михалычем. Но все, что он высказал мне в начале нашей беседы, заслонило собой все остальные разговоры, связанные с кооперативными делами, с запчастями к машинам, и все такое прочее, из чего и состоит наш повседневный быт.

                Американский бардак

Жара у нас в Сибири стоит несусветная. Сколько живу, не помню, чтобы в тени, без прямых лучей солнца, термометр показывал тридцать семь градусов. Не понимаю, как живут люди в Африке или даже в Средней Азии, где такая жара не редкость, а норма. Ходишь мокрый и как будто  вареный – шаг ступишь и уже потеешь. Нет, ребята, для нас, сибиряков, это сущее наказание. Попробуй, сунься в эту пору в тайгу.  Запросто можно окочуриться. Это равносильно, что в полушубке залезть в бане в парилку. Долго ли выдержишь?

Нечто подобное изложил я Михалычу во время последней нашей встрече, на что он, посмеиваясь, ответил:
– А ты сиди дома да пивко попивай, оно будет куда с добром. Зачем тебе в эту пору ходить в тайгу?

– Так это я так, к примеру. Не все же время смотреть телевизор, – ответил я, присаживаясь за знакомый его гаражный столик, выставляя на него пару запотевших  бутылок пива.

– Вот это ты правильно поступил, – рассмеялся Михалыч. – В гараже хоть и не так жарко, как на улице, но пивко совсем не помешает. Тем более, что в мире творится какая-то несуразица – все дерутся, друг дружку готовы убить. Наверно тоже жара подействовала. Хоть телевизор не включай: у нас одни боевики с мордобоем, у американцев настоящий мордобой. Жуткое дело. Дожили, – развел руками Михалыч, присаживаясь к столику.

– Да, дожила Америка, – отозвался на его слова я, открывая бутылки с пивом. – Там теперь белым ох как не сладко!
– Еще бы, – рассмеялся Михалыч. – Становиться на колени перед шут знает кем, и целовать им ботинки?

– Как ты думаешь, Михалыч, чем у них все это закончится? Как-то помирятся или развалится страна?

– Страна-то вряд ли развалится – не допустит этого Трамп, но и мира там не будет. Это как в семье непутевой, когда муж и жена лаются, словно собаки, да еще и руки распускают. Один у них выход – разойтись нужно.
– Разойтись? – удивился я. – Ты же только что говорил, что Америка не развалится.
– Ну да, Говорил, – согласился Михалыч. – Я имел в виду, разойтись по разным квартирам. Пожить друг без друга. Посмотреть, что из этого получится.
– Так это же и есть разрушение страны.

– Соединенные штаты состоят из штатов, своеобразных квартир. Вот и пусть кто хочет, остается там, где большинство черного населения, а другие там, где превалируют белые. Пусть по отдельности поживут, посмотрят, что из этого получиться. Думаю, что через некоторое время поймут и черные, и белые, что вместе они сила, а порознь так себе…

– Разойтись оно конечно не сложно, а вот как потом собраться снова? … Вряд ли у них это получится. Пример тому развал Советского Союза.

– Возможно и так, – согласился Михалыч. – Но, может быть, американцы умнее нас, учтут наш опыт.

 На улице неожиданно потемнело, и громыхнул гром.
– Кажется, гроза надвигается, – заметил Михалыч. – Хоть бы не сухая. Ведь уже около месяца ни капли дождя. Говорят, что снова наша тайга горит.
 С улицы, через раскрытую калитку, как бы подтверждая его слова,  потянуло запахом гари.

– Вот чем нам нужно заниматься, а не об Америке беспокоиться. Пускай с ними там Трамп разбирается. Нам  бы свои леса сохранить, чтобы наши внуки могли в лес за грибами и ягодами ходить.

На том наша беседа, как и пиво, закончились. А продолжить ее не позволяли редкие, но крупные капли дождя, появившиеся на темном асфальте перед воротами гаража. Вскоре дождь застучал сильнее, и мы сидели молча, наслаждаясь подарком, давно ожидаемым и, наконец, свалившимся на нас с небес.

                Будущее

Сегодня, то есть 25 апреля, я пришел в гараж довольно поздно, около десяти часов утра. Хотя, собственно говоря, десять часов в конце апреля, это уже не утро, а самый что ни есть день, поскольку солнце уже давно оторвалось от волнистой линии горизонта и не только светило, но и ощутимо грело. Хорошо.
Прошло более двух недель как я не встречал своего гаражного соседа и даже стал подумывать о самом худшем – восемь десятков лет это уже довольно много, тем более, сегодня, когда вирус заслонил собою почти все, правда, не для всех. Многие, особенно молодняк преспокойно гуляют по улицам, спасаясь бегством от приближающейся опасной для них парочки, в виде служителей полиции и роспотребнадзора.

– Здорово, Михалыч, – радостно поприветствовал я своего соседа, заглянув в открытую калитку его гаража.

– Здравствуй, Адам, – ответствовал мне Михалыч, прокручивая рукоятку винтового домкрата, который примеривал к машине, надо полагать, собираясь возиться с передним колесом.

– Что, спустило? – спросил я.

– Да нет, – улыбнулся Михалыч. – Надобно проверить состояние тормозных шлангов. Морозы-то у нас были серьезные. Резинки могли и полопаться.

– Как у тебя со здоровьем?

– Нормально, видишь,  с машиной пришел повозиться.

– А чего сам-то копаешься? Сгонял бы в автосервиз, пару сотен заплатил бы, всего и только.

– Нет, уважаемый, помимо того, что эти автосервисы вряд ли из-за карантина работают, так я еще не очень-то доверяю их специалистам. Среда в этих фирмах такая, что главное для них бабки срубить, а не твоя безопасность. Уж лучше я сам поковыряюсь – надежнее будет.

– Сам так сам, – пожал плечами я. – А в отношении среды, так она теперь везде одинаковая – главное денег подзаработать. Остальное – уж как получится.

– Вот это и печально, – заметил Михалыч,  отставляя домкрат в сторону и присаживаясь на табурет. – Садись, Адам. Хочу тебе рассказать одну байку про жизнь. Временем-то располагаешь? Никуда не спешишь?

– Вроде бы нет, – ответил я, готовясь выслушать еще одну философскую сентенцию своего соседа.

– Да ты не стой, говорят, в ногах правды нет. Вон еще один табурет, присаживайся.
Подождав некоторое время, пока я извлекал из-под верстака табурет, Михалыч спросил меня:
–  Как ты думаешь, Адам, откуда к  нам приближается самая большая опасность?

– Ты это, Михалыч, о вирусе что ли?

– Да нет, паря. Вирус это такая мелочевка, что о нем и говорить не стоило бы. Не сегодня, так завтра, ученые найдут против него противоядие или прививку какую-нибудь. Сколько уже этих эпидемий человечество пережило: и холеру, и чуму, и оспу, и еще черт знает что. Переживем и эту заразу.

– Шут его знает, Михалыч, сколько этих вирусов у природы в запасе еще есть. Шандарахнет какой-нибудь необычной заразой и труба нам всем будет.

– Нет, Адам, природа нас испытывала уже сотни тысяч лет. Не имеется у нее такой цели – погубить нас. Не от нее нам следует ждать опасности, опасности куда более страшной, чем все эти вирусы вместе взятые.

– Ну, Михалыч, ты, наверно, знаешь, так рассказывай, что тут в загадки играть, – заметил я, устраиваясь поудобнее на своем табурете, приготавливаясь услышать нечто с ног сшибательное.

– Я че тебе напомнил о природе, которая всем нам мать. Она нас породила и не дала всякому зверью погубить человека, хотя в сравнении с какими-нибудь тиграми, мы для них совсем легкая добыча.

– Были, – констатировал я.

– Согласен, что были. Теперь они стали для нас если и не добычей, то занятной игрушкой. И это благодаря нашему разуму, который сменил нам среду обитания.

– Как это? – не понял я.

– Ну, раньше мы жили в природной среде, приспосабливались к ней, а теперь живем в социальной среде, которую сами и создали, а заодно и некоторую часть природы под себя переделали. А теперь, внимание: до дня вчерашнего у человека были две среды обитания: природная и социальная. А сегодня у нас, то есть у человека, появилась и третья среда обитания – виртуальная. Понимаешь?

– Не совсем, – честно признался я, еще не улавливая ход мыслей Михалыча.

– Ну, как это ты не понимаешь? Выгляни в окошко, когда будешь дома. Посмотри, как идут  мимо тебя люди. Многие из них, чтобы не сказать большинство, ногами находятся в мире реальном, а мозги у них бродят по миру виртуальному. Идет, пялясь в смартфон, и ему дела нет, что вокруг происходит. Социальная среда истончается, а виртуальная набирает все большую и большую силу. Понимаешь?

– Понимать это я понимаю, но к чему, Михалыч, ты ведешь? Вот этого я не понимаю.

– А к тому, молодой человек, что в мире виртуальном человек уподобляется Богам по своему могуществу. Ему там все доступно: хочет – убьет другого, хочет – воскресит его. И все это происходит совсем не бесследно для его психики. Завтра аналогичным образом, не задумываясь, он может то же самое совершить и в мире реальном. Вот к этому я веду. Опасность для человечества грядет оттуда, из мира виртуального. Тем более, что задатков на пролитие крови ближних у любого человека более чем достаточно, если это приносит ему выгоду.

– Да ну, Михалыч, не верю я в это. Пролить кровь себе подобного … – немного подумав, я продолжил: – Если только на войне.

– А кто войны начинает? Инопланетяне? Да что там говорить. Почитай хотя бы нашу историю – там сплошная кровь не только ближних, но и родственников. Как начали эти Рюриковичи после Святослава долбать братьев своих, так до времен Ивана третьего остановиться никак не могли. И что ты думаешь, человек с тех пор стал другим? Нисколько. Как хотелось ему прежде, в те давние времена, на чужом горбы в рай ехать, так оно и сегодня продолжается. Правда, оформление этого действа иное, только и  всего лишь. А мир виртуальный дает этим выродкам рода человеческого такие возможности, что даже какой-нибудь слабак вполне может завалить  путем цифровых манипуляций самого Илью Муромца. Мы еще сами не поняли, какой ящик Пандоры этой цифирью мы открываем. Боюсь, когда поймем, будет уже поздно. Ведь по сути дела любым человеком можно будет манипулировать, завлечь его в такое болото, из которого лишь один выход – могила.

– Так что ты, Михалыч, предлагаешь? Выбросить все эти компьютеры, серверы и все остальное на свалку? Вернуться назад в мир живой природы, где нас ожидают проголодавшиеся тигры?
– Это уже невозможно. Нужно думать над тем, как устранить эти издержки цифривизации, используя при этом самые жестокие меры вплоть до смертной казни. Иначе, времена кровавых диктаторов покажутся всем нам детскими играми в песочнице. Главное не упустить время, попытаться договориться между странами, иначе… Продолжать Михалыч не стал.

Разговор наш длился еще долго, но он уже не имел никакого отношения к будущему человечества. А это будущее засело в моей голове, словно гвоздь в армейском сапоге во время марша: идти больно и остановиться невозможно. А тут еще по приходу домой мой сын меня обрадовал – в какой-то игре дошел до какой-то немыслимой степени. Ужас. Так и хотелось отвесить ему подзатыльник, но социальная среда не позволила. Открыл холодильник, смотрю, а там меня поджидала бутылка холодного пивка. Хоть что-то хорошее в жизни случается – супруга позаботилась. После этого будущее, накарканное старым вороном, Михалычем, (да простит он меня за такое сравнение) мне уже не казалось таким мрачным.


                О культуре

Недавно, в начале этой неделе, под впечатлением событий в Хабаровске я спросил своего гаражного соседа:
– Михалыч, как ты относишься к тому, что происходит в Хабаровске?

– Как? – переспросил Михалыч, – хреново отношусь.

– А что значит, хреново? Расшифруй – настырничал я.

– А то значит, что народ наш совсем с катушек съехал. Нам бы денег сегодня побольше, а что будет завтра, это, вроде бы нас и не касается. Нам бы сегодня выжить. Как будто люди совсем обнищали и с голоду уже пухнут. А идешь по улице, а еще лучше по тыльной стороне многоэтажек, и видишь сплошь и рядом куски хлеба, а то и почти целые булки, валяются – голуби и вороны пируют.

– Ну да, есть такое, – пожал плечами я. – Но причем здесь Хабаровск?

– А притом, мил человек, что люди в своем потребительском запале совсем чувство меры потеряли. Им сегодня мало просто сытым, обутым и одетым быть. Нужно еще наперегонки друг с другом шмотки помоднее нацепить, всякую хрень заморскую испробовать, да еще перед друзьями похвастаться. А дальше своего носа они не то, что уж ничего не видят, не хотят видеть, вот в чем беда. Я не знаю, заказывал этот Фургал кого-то укокошить или нет – пусть суд разбирается. А вот любопытно бы посмотреть, как на все там происходящее смотрят родственники погибших? Или тех, что вышли на улицы этот вопрос совсем не волнует? Если это так, то что ожидает нас завтра? Пожалуй, в скором будущем без кольта уже и на улицу не покажешься?

– Ну, Михалыч, ты уже перебарщиваешь, – засмеялся. – К тому же мы не Америка – у нас кольты в магазинах не продаются.

– Это правда, – улыбнулся Михалыч. – Но знаешь, в нашей Думе найдется немало депутатов, которые могут пролобировать закон о свободной продаже оружия. Примут такой закон, и Америка нам этих кольтов доставит столько, что…

– Да ну, – тряхнул головой я, – у нас этого добра и своего предостаточно. Ты вот мне скажи, Михалыч, отчего у наших людей столько нетерпимости не только к власть имущим, но и друг к другу. Соберутся мужики покалякать, и дело сплошь и рядом доходит до мордобоя.

– Да все просто, Адам. Наши люди не любят таиться. Это англосаксы с улыбочкой на лице тебе такую подлянку устроят, что мама не горюй. А наш мужик этого не любит. Он просто при несогласии с кем-то  вмажет ему в рожу, и все дела. Через день-два бутылочку разопьют, и снова мир и согласие между ними. Обходятся в основном без подлостей.

– Получается, что чем выше культура, тем подлее человек?

– А кто тебе сказал, что западная культура выше нашей? Есть какая-то линейка или еще что-то, чтобы измерить кто выше?

– Ну, это я так, поскольку все наши культурологи про это триндят.

– Вот именно, что триндят, – рассмеялся Михалыч. – Что они раньше вступили на современную тропу культурного развития, это точно. Но куда эта тропа ведет, вот в чем вопрос? Не является ли этот путь, путем деградации всего человеческого? Эти гейпарады тебе разве  ничего не говорят?

После этого разговора с Михалычем, я задумался у сущности культуры человечества. Культура это что? Все, что сотворил человек? Или это только какая-то часть этого творчества, нацеленная на совершенствование личности? И ответить на этот вопрос я так и не смог все из-за той же линейки Михалыча, которой можно бы измерить совершенство человека. А вот что мне выдал по этому вопросу Инет:
«Культура — это совокупность знаний, результатов творческой деятельности, убеждений, верований, моральных ценностей, традиций, поведенческих привычек, навыков и умений, которые человек приобретает не только в семье, но также в социуме, частью которого он является».

Как видите, уважаемы граждане, все, что приобрел или сотворил человек, есть культура. Кольт – это тоже культура, позволяющая слабому разговаривать с сильным наравне. Получается, что не только Шекспир, но и Кольт с Калашниковым являются столпами культуры, на которые нам следует молиться…

 От всего этого может ум за разум зайти и все мерзости человеческие оценивать как своеобразные достижения человеческой культуры. Осталось только изобрести линейку или иной какой-то прибор, который каждому из нас проставит оценку по какой-то бальной шкале. А вы, уважаемые, все толкуете о каком-то равенстве…


                Люди мечутся по свету

Михалыч, – как-то спросил я своего восьмидесятилетнего соседа по гаражу, – ты не единожды утверждал мне, что за свою, довольно долгую жизнь, ты видел уже все, и ничего нового для тебя на белом свете нет. А вот скажи мне, бывал ли ты в Париже или, допустим, в Иерусалиме? Я уже не говорю про Мальдивы и даже про Таиланд.

– В Париже? – улыбнулся Михалыч. – А чего я там не видел?

– Ну, самого Парижа, его Лувра, собора Парижской Богоматери.

– Эх, Адам-Адам, молодой ты еще, падкий на всякую всячину, а потому и понять не можешь, что сегодня нет в мире ничего такого, что невозможно посмотреть на экране телевизора или компьютера, будь-то собор или тот же Лувр. Что зря мотаться по белу свету, чтобы увидеть то же самое, сидя дома в кресле. Оно и тебе спокойнее, да и Грета Тунберг это одобрит – меньше грязи в атмосферу вылетит.

– Но как можно это сравнивать – личное присутствие в Лувре, где сама атмосфера совсем  иная, и картинку на экране?

– Можно, Адам, можно, рассмеялся Михалыч. – Сидя за кампом, так вы его называете, я могу рассмотреть любую картину Лувра. Прочитать о ней все и даже больше того, что тебе поведают о ней экскурсоводы Парижа.

– Все это так, – поморщился я, – но личное присутствие… – продолжать я не стал, поскольку не мог кратко сформулировать, что такое привносит в наше сознание это самое личное присутствие.

– Вот видишь, – подловил мое замешательство Михалыч, – ты и сам не понимаешь, что тебе дает атмосфера города Парижа, кроме того, что ты с гордым видом можешь заявить по возвращении оттуда что, мол, я там, был, и этим самым поднять свой престиж в глазах друзей-товарищей, и особенно женщин. Так ведь?

Я не стал отвечать старику, поскольку, действительно, после возвращения из туристической поездки «по Европам», смотрел на своих приятелей несколько свысока, особенно первые дни. И Михалыч, наверно, понял меня, потому что тут же продолжил:
– Знаешь, Адам, сегодня люди мечутся по земному шару в поисках новых впечатлений, в то время как эти новшества можно заполучить и дома, особенно в позднее время да на городской окраине.

– Нет, дед, мне таких новых впечатлений как-то не хочется.

– Ну, это уже дело твое, – рассмеялся Михалыч. – Вот ты говоришь о Таиланде, где я тоже не был, но могу рассказать тебе об этой стране много. Ведь живут там обыкновенные люди и ничем особым от нас не отличаются. Разве солнце у них больше чем у нас, а потому они постоянно от этого щурятся, только и всего лишь. Да и порядки у них там не совсем такие, как у нас, так это в полном соответствии с теорией Гумилева. Так чего мне туда переться, чтобы убедиться, что уважаемый мною Лев Николаевич прав?

– Так-то оно так, но все же сидя дома мало что увидишь и совсем ничего такого не почувствуешь.

– Целиком и полностью с тобою согласен, только с маленьким добавлением, что это было действительно вчера, но не сегодня. Теперь весь мир перед тобою, только не ленись. Можешь в Африку забраться, а можешь даже в Антарктиду. Недостает эмоций, так организуй их здесь, в своем городе или его окрестностях. Посмотри себе под ноги – все ли ты знаешь о том, на что наступила твоя туфля, или какие изящные у нас комары, которые, заметь, у нас малярию пока не разносят. Так что, Адам, люби свой край и узнавай о нем как можно больше, тогда тебя не потянет ни в Таиланд, ни на Мальдивы, а захочется побродить по нашей тайге, полазить по горам Саянским, нырнуть в воды Байкала. Кстати, последнее  можно делать только в июле месяце и то не везде. Зато, какая прозрачная водичка! Разве такую найдешь в твоем Париже? А в отношении воздуха Парижа, так я тебе вот что скажу, Адам, если  у людей появится спрос на воздух Мальдивов или Иерусалима, уверяю тебя, что завтра или чуть позже, в магазинах выставят флакончики с этим воздухом. Правда, наберут его в эти флакончики в каком-нибудь гараже или сарае в нашем или соседнем городе. Был бы спрос, а предприниматели найдутся.

               
                О жизни как таковой

Больше недели дела не позволяли мне заглянуть в свой гараж, а заодно и поговорить с Михалычем. Дело в том, что при последней нашей встрече, он затронул тему, касаемо смысла жизни человека, сказав, что эту загадку для себя он разрешил. Естественно, что меня это сильно заинтересовало, и при встрече с ним, я хотел обязательно ему напомнить ему об этом.

То, что Михалыч будет в гараже, когда я приду туда, не вызывало у меня ни малейшего сомнения. Дело в том, что старики любят повозиться с чем-либо в гараже, ощущая при этом себя как бы, на время возвращающимися в ушедшую молодость, о чем тоже как-то обронил Михалыч при каком-то нашем разговоре. И я не ошибся в своих предположениях – Михалыч был у себя, то есть в своем гараже. Через некоторое время заглянув к нему, поговорив  о том, о сем, я напомнил ему о незавершенном нами  разговоре.

– Ишь, ты, запомнил, – рассмеялся Михалыч. – Разговаривать на эту тему без бутылки вредно для здоровья. А поскольку я обещал бабке, что свожу ее на машине на рынок, то, как понимаешь, бутылка сегодня пролетает мимо.

Как бы там ни было, я все-таки разговорил старика и без спиртного. И знаете, он поведал мне прелюбопытную вещь – целую теорию мироустройства, в которой человек занимает если и не главное, то заметное место. Во-первых, он сказал мне  вполне очевидную вещь: все в мире движется, а значит, и заполнено жизнью, поскольку движение и есть сама жизнь. Но при этом он сделал акцент на том что, как и в макровселенной, в смысле, в космосе, так и в микровселенной, то есть, на уровне атомов и их составляющих, все движется по кругу. Кое-что мы видим даже невооруженным глазом, а другое – при помощи различных приборов, математических вычислений и так далее.

Из этого следует, что в неведомой нам бесконечности, поскольку все движется по кругу, постепенно происходит распад макрообъектов на микрообъекты, и это означает, что круг замкнулся. В порядке уточнения он заявил, что, макрообъект, допустим, звезда, с течением времени распадется на атомы, которые потом снова станут собираться в какие-нибудь пылевидные туманности, кометы и тому подобное, вплоть до образования новой звезды. Из вышеприведенного рассуждения необходимо следует, что и время течет тоже по кругу, поскольку без материального мира  его не существует.

Помимо материальных объектов вселенная имеет в своем арсенале и нечто совсем не материальное, как, допустим, магнитное и гравитационное поля, которые ученые уже много веков пытаются притянуть за уши в мир материального. Но самое главное из заявленного Михалычем, заключается в том, что помимо магнитного и гравитационного полей во вселенной существует и поле целесообразности, которое заставляет все и вся действовать  строго в рамках существующих природных законов. Так вот, поле целесообразности Михалыч назвал полем разумности, а человеческое «Я» он возвел в ранг некой флуктуации этого поля.

После изложения подобной теории, Михалыч заявил, что человек есть такой же материальный  объект вселенной, как та же звезда или атом. Следовательно, поскольку законы развития мироздания одни и те же для всех, то и человек рождается и умирает, чтобы родиться затем вновь. А поскольку, после смерти нет, как он выразился, человеческого «Я», то для него не существует и времени. Исходя из этого, не сложно сделать вывод, что человек умирая, тот час рождается вновь, хотя во вселенной между его смертью и рождением могут пройти тысячелетия.  Это уже зависит от обстоятельств, которые в каждом конкретном случае должны соответствовать возникновению этого самого человеческого «Я».

Изложив свою теорию бессмертия, Михалыч стал собираться, чтобы выгнать машину из гаража. На мое замечание, что он так ничего и не сказал о его понимании человеческого предназначения, он засмеялся и спросил, знаю ли я что-либо о таком человеке, как Владимир Высоцкий. Услышав мой утвердительный ответ, он сказал:
– На твой вопрос давно ответил Высоцкий. Если человек при жизни был глуп, как дерево, то суждено ему родится баобабом, и будет жить он деревом лет тысячу, покуда не помрет. Человеком нужно быть при жизни, если хочешь вновь родиться человеком, – вот главный смысл нашей жизни.

На том наш разговор завершился. Михалыч уехал по своим делам, а я еще до сих пор ломаю голову над его ответом. Уж не суждено ли мне родиться вновь каким-то баобабом, которого я и в глаза никогда не видел, и даже не представляю, где он растет. Что такие дерева у нас в Сибири не растут, так это точно. А родиться следующий раз в Африке, мне как-то не хочется, – не люблю я жару.


                Цинизм
               
Как-то в разговоре мой сосед по гаражу Михалыч,  не совсем одобрительно отозвался о женщине, проходившей мимо нас к соседним гаражам:
– Расфуфырка, а не баба.

– Ну, приукрасилась женщина, – пожал плечами я. – Может быть, немного перестаралась. Такая у них доля, женская.

– Доля! – раздраженно буркнул Михалыч. – Вместо того, чтобы детишек своих воспитывать нормально, только и зыркает по сторонам, чтобы мужика какого-нибудь захамутать.

– Вы что, ее знаете?

–  В одном подъезде живем. Ты вот говоришь доля у них, у женщин, такая. А я тебе скажу, что и мужики встречаются такие же. Размалюются по самые нехочу всякими татушками, и воображают из себя сверхчеловеков. А внимательно присмотреться, так круглый нуль, на большее никак не тянет.

– Что с тобой сегодня, Михалыч, злой ты какой-то, точнее, циничный. Ну, если у женщины мужа нет, так ей сам Бог велел на мужиков заглядываться.

– Мужа нет! Есть у нее муж и, между прочим, неплохой парень, дельный, работящий.
 
– Значит, чем-то недотягивает, коль…

– Обожди, Адам, со своим недотягивает. Все намного проще, чем ты думаешь. Весна надвигается, вот и пошел у некоторых человеков гон, как у мартовских котов. Да и не так далеко мы от этих самых котов отошли. Животные мы такие же, как и все прочие млекопитающиеся. Только  братья наши меньшие есть такие, какие есть, а мы так и норовим обмануть друг друга, пыль в глаза пустить. Отсюда все эти макияжи и прочая хрень. Это же надо додуматься – накачивать силиконом груди, чтобы мужиков к себе приманивать.

– Это что, твоя соседка так сделала? – поинтересовался я.

– Да не знаю я, сделала она или не сделала – не о ней речь. Я вообще о человечестве. Живем на сплошном обмане. А ведь природу не обманешь. Перед нею ты гол как сокол, со всеми своими достоинствами и недостатками. И ради чего этот обман? Только ради того, чтобы кусок послаще ухватить. А подойдет старость, так и осознаешь, что всю жизнь дурью промаялся, разменял ее на селликоны и телефоны. А нам наша жизнь дана совсем не для того, чтобы мы только жрали и размножались, – это умеет делать всякое живое существо, будь то корова или микроба. Вот ты Адам, когда-нибудь задумывался, зачем ты живешь?

– Эко куда тебя потянуло, Михалыч, рассмеялся я, – а у нас с тобой даже пол-литра нету, чтобы обсудить эту тему. В ней ведь без бутылки не разобраться.

– Кому как, – с превеликой серьезностью заметил Михалыч.

– Неужто  в этом деле ты уже разобрался? Будь добр, поделись.

– Видишь, Адам, чтобы тебе все это понять надобно багажа побольше, чем у тебя наличествует.

– Это какого такого багажа?

– Возрастного, дорогой мой юноша. Что твои три десятка, пусть даже и с хвостиком.
– Ты имеешь в виду лет?

– Вот именно. Для тебя жизнь еще полна соблазнов и ты меня, что бы я не говорил, все равно не поймешь. Для того чтобы осознать смысл нашего бытия, нужно незамутненное всяческими страстями сознание, лишенное лицемерия, которое и правит бал среди людей везде и всегда.

Продолжить тогда разговор о смысле нашего бытия в тот раз нам так и не удалось – помешал председатель кооператива, который предупредил нас, что должен по какой-то причине отключить электричество. А какая работа в гараже без света даже днем? Правильно, никакая.  Пришлось заняться другими делами, не связанных со вторым домом настоящих  мужиков.


                Предупреждение

– Как ты считаешь, Михалыч, с коронвирусом у нас обойдется? – таким вопросом я начал нашу очередную беседу со своим гаражным соседом.

– Конечно, обойдется, но не для всех, – засмеялся он.

– Михалыч, а чего ты смеешься? Ведь, насколько мне известно, от этой заразы в первую очередь умирают люди старшего возраста.

– Ты намекаешь на меня?

–Да Бог с тобой, Михалыч, – пошел на  попятную я, понимая, что мой сосед может и обидеться.

– Не боись, Адам, – рассмеялся Михалыч, заметив, что я несколько стушевался. – Меня не так-то просто обидеть. А что старики перед этой напастью оказались слабаками, так в этом ничего такого нет – организма изнашивается, вот и весь сказ. Это как в старом ботинке ступить в лужу. В новом – нога останется сухой, а в старом вмиг промокнет. Ты мне вот скажи, ты как сам, этого дела не боишься?

– Как тебе сказать, – пожал плечами я. – Опасаться опасаюсь, ну, а чтобы бояться – нет. Пока что на здоровье не жалуюсь.

– Это хорошо. Оптимизм он присущ молодости, как и глупость.

– Но-но, Михалыч, ты не очень-то, – отреагировал на его слова я.

– А ты, Адам, не обижайся. Ведь я тоже был когда-то молодым. Так что речь не о тебе, а о молодости как таковой. Я вот, бывает, оглядываюсь назад, и думаю, ну, на кой ляс я всю жизнь старался стать умным? Зачем читал всякие философские книжки? Не поверишь, даже заглядывал в «Антологию мировой философии». Как это тебе ни покажется странным, читал и Маркса с Энгельсом – все хотел разобраться в отношении справедливого мироустройства.

– И как, разобрался? – поинтересовался я.

– Разобрался. Нет в мире никакой справедливости. Не может быть одной справедливости для всех. У каждого человека своя правда, а значит, и справедливость. И все это от того, что люди рождаются разными, что я тебе уже неоднократно говорил. Один рождается умным, а другой – дураком, один – сильным, а рядом появляется куча слабаков. Как их всех примирить между собой. Они то и по жизни пойдут разными дорожками, и видеть ее будут каждый по-своему. О какой тогда общей справедливости может идти речь?
 
Вот, допустим, жили бы мы с тобой в квартирах, расположенных рядом. Ты в субботу захотел бы с дружками и девчатами погудеть, попеть песни, послушать музыку, да погромче. А мне бы хотелось тишины, чтобы услышать за окном песнь соловьев, или, на худой конец, карканье вороны. Вот как нам в данном случае достичь согласия? Никак!?  Вот так и со  справедливостью.

– И что, Михалыч, изо всего этого следует?

– А то, молодой человек, что лозунг – человек человеку брат, действует только среди близких родственников или внутри малых коллективов, где каждому, чтобы выжить, требуется помощь соседа по пещере. А великие европейские гуманисты, типа всяких там Дидро, Вольтера и Руссо, решили помечтать о всечеловеческом братстве. Наши же гуманисты, российского разлива, вооружившись марксизмом, даже попытались осуществить это на практике, построив коммунистическое общество. И что из этого получилось, ты видишь и сам. Бывшие партийные и комсомольские функционеры, стали первыми вурдалаками, которые захапали в личное пользование все, что раньше было всенародным достоянием. И, между прочим, я их не осуждаю – не прибрал бы к своим рукам Ходорковский какой-нибудь «Юкос», это сделал бы Дуброввин или еще кто-нибудь. Свято место пусто не бывает. В толпе у любого трона, прячется столько хищников всех мастей, что там слабаку-гуманисту делать нечего – не успеет и глазом моргнуть, как сожрут. Такова уж природа человека.
 
– Да, невеселую картинку нарисовал ты, Михалыч. А мне так хочется видеть в каждом встречном человеке брата, на которого можно во всем положиться.

– Хотеть, дорогой, не вредно, полезнее  не рассчитывать на помощь брата, а иметь при себе, как в Америке, кольт, так, на всякий случай.

– И что, ты всю жизнь с этим кольтом прожил?

– Если бы с молоду был я таким умным, – погрустнел лицом Михалыч. – Поздновато дошло. А теперь мне уже  ничего не нужно.

– Так уж и ничего?

– Одно вот хотелось бы, чтобы вечером лечь спать и не проснутся более.

На такой грустной ноте мы и расстались. И хотя мне Михалыч неоднократно утверждал, что смерти он не боится, поскольку нужно бояться только того, чего можно избежать, но, как мне кажется, на душе у него было совсем не так спокойно, как  он то старался мне преподнести.


                Эпилог
Недели полторы тому назад наша очередная встреча с моим соседом по гаражу Михалычем оказалась последней – он продал гараж, собираясь уезжать на свою малую родину, куда-то под Брянск.

– Там могилы моих предков, там должен доживать отпущенные мне дни и я, – так заявил он мне, прощаясь. Но перед этим он достал из железного ящика-сейфа свою заветную тетрадь, в которой он делал записи, как он выразился, про жизнь, и передал ее мне.

– Не обо всем мы с тобою, Адам, переговорили, – сказал он, протягивая свою тетрадь. – Так что продолжим нашу беседу таким макаром. Будешь читать, считай, что говоришь со мной. Даже можешь поспорить, если с чем не согласен. Все равно мне ее оставлять некому – у сына семейных хлопот полный рот, да и не любитель он до всяких там рассуждений. А мне все это уже ни к чему – умнее становиться поздно. Не понравится – можешь  выбросить.

– Да что ты, Михалыч, – обрадовался я, принимая  подарок старика. – Ты мне ее насовсем отдаешь?

– Насовсем, – рассмеялся  он. – Можешь, если захочется опубликовать ее в какой-нибудь газете, не возражаю. И даже без ссылки на меня, мол, твои это мысли.
– Ну, такого, Михалыч, я себе не позволю. Никогда чужого себе не присваивал. Потому и машинешку имею ни какой-нибудь «Лексус», о обыкновенный «Жигуль».
На том мы с Михалычем и расстались, должно быть, навсегда. Но вот прочитав его записки, и, как будто поговорив с ним еще и притом не один раз, я решил, что грешно не поведать другим людям, о чем размышлял старик, которого, казалось бы, помимо болячек и врачей, уже ничто не должно волновать.

Записки Михалыча были достаточно хаотичными во времени и изложение их не сказать чтобы было высокохудожественным. Мне пришлось затратить достаточно много времени на их систематизацию, но в целом, как мне кажется, из них у меня получился целый очерк, который  я условно назвал «Размышления Михалыча о жизни».






























Оглавление
Гаражные беседы 1
Время-времечко 1
Оглянуться в прошлое 1
Взгляд на будущее 3
О расизме 5
Лицемерие 6
Американский бардак 8
Будущее 9
О культуре 12
Люди мечутся по свету 13
О жизни как таковой 14
Цинизм 15
Предупреждение 17

    Эпилог  –                18