«Меня любят... А любят ли меня. И если любят, то почему я не чувствую этой любви?» — отходя от наркоза, размышляет Мария.
В палате упоительно пахнет клубникой. Женщина открывает глаза... и видит на прикроватной тумбочке полную миску свежих ягод.
Ясное дело, муж приходил, пока она была в операционной. Он у нее такой заботливый и вообще. Но отчего же тогда на ум идут только глаза Жеки Лоскуткина.
Воспоминания о недолгом, но бурном романе, случившемся ещё до замужества, и оборвавшемся на взлете по причине безнадежной женатости воздыхателя, отчего-то греют сильнее всех самых добрых поступков ее близких.
Всякий раз, нуждаясь в подпитке любовью, не требующей доказательств, Мария мысленно окунается в тот эталонный взгляд. И с упоением резвится в нем, подобно золотой рыбешке, у которой разом исполнились все ее собственные желания.
По правде, Лоскуткин и смотрел-то на Марию так всего лишь однажды, и… аж страшно сказать, сколько лет назад. Но лежит этот взгляд заветным камушком за пазухой, спасительной гаванью, тайной, дающей, пусть иллюзорную, но степень свободы, так порой необходимой.
Да чего греха таить, все пятнадцать лет брака Мария самым бессовестным образом использует мужа в качестве вешалки для галограммы Лоскуткина. Быть может поэтому так мирно они и живут.
Чуть попусту взбеленится Мария на благоверного, чуть разойдется, да тут же саму себя и одернет: ба, да это ж Лоскуткин ненаглядный! И тот час отпускает ее. И такое тепло по сердцу разливается, такое счастье.
Подходит Мария к мужу, голову ему на грудь кладет, обнимет, да и винится, мол, прости меня, котик, сама не знаю, что на меня нашло.
Но, поначалу-то, пока этого «котика» в лексикон не включила, часто оговаривалась.
Все же как это невыносимо — любить одного, пусть и предавшего, а жить с хорошим, но… так и не приучить себя к нему.
«Вот если бы еще разок взглянуть в твои глаза, мой Лоскуткин!» — мечтает дура Мария.
Чу, прикемарила, и снова ей восемнадцать. И Жека, Жека будто бы рядом. Она и лица-то его уж не помнит, помнит лишь миг осознания того, что любима взахлеб. Ах, это, ни с чем не сравнимое, чувство!
На соседней койке, как бы невзанчай самоугощаясь плодами чужой Виктории*, рано увядшая ровесница Марии нахваливает ее «котика»:
— Ну, до чего же мужик у тебя славный! Он же, пока ты в операционной была, испереживался весь. И постель-то сам перестелил, и припер чего надо, а чего и не надо тебе пока. Взять хоть вот это все, — подруга по несчастью со вздохом доедает последнюю ягодку. — Ты не переживай, что он не рядом! Велел предупредить, если до него проснешься, мол, рванул тебе за минералкой! Забыл, вишь, про минералку-то, касатик. А мой сроду ничего не принесет ни мне, ни детям. Все больше из дому. Правда, ласковый, когда тверезый! Так, подлец, посмотреть умеет, что последнее сама отдашь и все простишь! А так-то бездельник, бабник и пьяница.
«А, судя по радужному бланшу и загипсованной руке, еще и поколачивает. — мысленно комментирует соседку Мария. — Да ты, милая, и в травматологию-то, видать, попала не сама, а после мужниных ласк.»
На своего Марии грех жаловаться. И зарабатывает он прилично, и за чужими юбками не скачет, хотя сам-то из себя видный. И не то, что ударить, хотя и есть за что, а чихнуть на нее боится. Это ж она сама умудрилась так навернуться со шпилек, что угодила сюда.
Вот и время посещений. А вот и соседкин гусар, легок на помине: плешивый, облезлый и явно поддатый. Не стесняясь посторонних, не справившись, для приличия, о здоровье, ханурик прямо с порога начинает канючить у несчастной бабы деньги на выпивку.
И потрясенная Мария с отвращением узнает в нем… теперешнего Жеку.
Чтобы, не дай Бог, не встретиться с ним взглядом, Мария прячет голову под одеялом и... звонит мужу:
— Ко... котик, милый, прости, что не отвечала, сам понимаешь! Я только пришла в себя. Да, все хорошо! Не волнуйся! Уже бежишь? Нет, ничего больше не надо! Знаю, знаю, конечно! Да, да, и я тебя, правда-правда, очень-очень...
21.10.2021