На земле всего дороже,
Коль имеешь про запас,
То окно, куда ты сможешь
Постучаться в некий час.
А. Т. Твардовский
Эта телеграмма просто убила. Ехал к сестре с надеждой, что увижу живой…
Когда в Чите меня встретил Рома, сын племянницы, и сказал, что тетя Галя умерла в 11 часов по местному времени, я плохо себя осознавал. Курвиметр жизни перестал отсчитывать реальность. В душе что-то упало, оборвалось… Как во сне зашел в ритуальный магазин, купил венок, сел в машину. Из головы не выходило: «Почему я должен хоронить ее? Почему не она меня? По возрасту мы близкие. Женщины ведь живут дольше мужчин. После смерти мамы погасло еще одно окно, которое манило и влекло, где можно было отдохнуть душой, где тебя, как никто и нигде понимали. Смерть слепа. Выдергивает из жизни тех, кого не надо бы так скоро. Сестра до последнего дня работала учителем русского языка и литературы.
В те тяжелые скорбные дни в голове всплывали картины из далекого детства, школьных и студенческих лет. Из того незабываемого времени, когда, будучи в отпусках, приезжал к сестре.
175
Остались мы с сестрой без отца, когда ей было тринадцать лет, а мне – девять. После смерти папы материально жили на грани выживания, получая нищенскую пенсию «по случаю потери кормильца». Нет, не голодали, спасала картошка и другой «подножный» корм, но купить какую-то самую элементарную мелочь было большой проблемой. Особая забота мамы – обогрев дома зимой. Выписанные шесть кубометров дров здорово били по бюджету. Мама, надорвав здоровье во время войны, часто лежала в больнице, поэтому работала от случая к случаю.
Любимым занятием в детстве был поход в книжный магазин. Как мы с сестрой любили входить в двери книжного магазина! Впечатлял какой-то особый, «книжный» запах. Пахло бумагой, клеем, красками. На п-образном прилавке лежали географические карты и репродукции самых разнообразных картин. На те скудные копейки, которые давала нам мама, сестра покупала самое необходимое: карандаши, тетради, ластики и всегда делила поровну.
Стояли мы с Галей, подменяя друг друга, и в хрущевских очередях за хлебом. Хлеб продавали из отдельного окошечка во дворе магазина. Строго по булке в руки. Очередь, в которой можно было выспаться, иногда переходила на другой день, поэтому составлялись списки очередников. Двор магазина был небольшой, народ занимал всю площадь двора, а конец очереди был далеко за его пределами. В таких условиях находились желающие пролезть к заветному окошечку без очереди. Многие пытались выдать чужих детей за своих, чтобы получить хлеба на булку – другую больше. Иногда дело доходило до мордобоя.
Будучи маленьким, занимая очередь, я иногда говорил:
– Кто крайний?
– Надо говорить, не кто крайний, а кто последний, – поправляла меня сестра. – У очереди края два, а последний – один.
176
Не было случая, чтобы сестра не делала мне замечания, когда я неправильно употреблял какое-то слово или делал неправильное ударение. Сестра учила бережно относиться к слову. Цитируя Вадима Шефнера, говорила: «Словом можно убить, словом можно спасти, словом можно полки за собой повести». Какие-то педагогические задатки у сестры были с самых юных лет.
В ту пору, когда мы учились в школе, телевизоров в нашем городе не было, так как была не приёмная зона. Вокруг города – сопки, а на ретранслятор наш «золотой» город, видно, денег не нашел. Зато была книга. Библиотек было очень много: в каждой школе, в каждом районе города, при Доме пионеров, в клубах.
Трепетное отношение к книге у сестры было всегда. Как ни тяжело было приобрести хорошую книгу, сестра умудрялась где-то купить, где-то выписать. в результате чего обзавелась хорошей библиотекой, которой пользовались все учащиеся школы, где она преподавала. Одна комната квартиры, по сути, была превращена в мини-читальный зал, где ученики, используя библиотеку сестры готовились к занятиям или сочинениям. Да и консультацию можно было получить тут же, так как сестра никогда не считалась с личным временем и не отказывала в помощи никому. Книга для нее была действительно лучшим подарком. Смотрю на два томика стихов Ольги Федоровны Берггольц, подаренных мне сестрой, и вспоминаю, как в один из приездов, накануне 9 Мая разговорились мы о войне, о блокаде Ленинграда. Галя стала рассказывать об Ольге Берггольц такие подробности, о которых я никогда не читал и не слышал…
Сестра сожалела, что ученики читать стали значительно меньше.
– Я очень надеюсь, что книга себя не изжила, – говорила сестра. – Будут читать люди больше. Будут! И людей с «егэшными» мозгами будет меньше.
Уважаемая в семье профессия – учитель. По восьмой класс сестру русскому языку и литературе учила Левчук
177
Нина Николаевна, которая была ее любимой учительницей. Может быть, поэтому Галя и пошла учиться в пединститут на филологический факультет.
Когда училась, не гнушалась никакой работы. Работала везде, где жизнь предоставляла возможность хоть что-то заработать в свободное от учебы время. Мама, получая мизерную пенсию, посылала сколько могла.
После окончания института сестра по распределению попала в далекое приграничное забайкальское село со странным названием Дурой, что на далекой реке Аргуни, притоке Амура. Как шутила сестра: «Нами все дыры в Забайкалье позатыкали, чтобы сквозняка не было». Колхоз «Дружба» села Дурой был передовым хозяйством в районе – славился высокими урожаями зерна, производил молоко и мясо, был лидером по производству шерсти. В бескрайней приаргунской степи паслось до миллиона овец, принадлежащих колхозу. Так что вовсе не в «дыру» попала сестра после института.
Студенческие годы были позади. Жизнь во многом определилась и стала лучше.
Сама пройдя состояние крутого безденежья, сестра после окончания института, когда я еще учился, помогала мне материально, хоть у самой весь гардероб, вероятно, умещался на одних плечиках.
Вскоре сестра вышла замуж за местного парня. Правление колхоза распорядилось довести молодую семью по материальному положению до уровня среднестатистического колхозника. Молодым дали дом с постройками, дойную корову с телком, почти два десятка баранов, свиней, кур.
Если учесть, что совсем рядом была протока Аргуни, в которой ловилась самая разнообразная рыба, а по весне и осени стаи промысловых перелетных птиц летели прямо над селом, то было просто пищевое изобилие.
Сестра рассказывала:
– Вышла в ограду помешать варящуюся на «буржуйке» картофельную мелочь. Вдруг хлопок выстрела, и
178
вскоре – шелестящий звук над головой. Большущий гусь упал прямо ко мне под ноги и замахав простреленными крыльями, попытался спрятаться в поленнице. Вскоре в ограду забежал мой ученик и сказал, что это он подстрелил гуся. Забирай, говорю, вон у поленницы. А мог ведь гусь и в чугун с кипящей картошкой угодить.
В 1975 году, в свой первый послеинститутский отпуск, приехал я к сестре в гости. Захожу в ограду. На дверях в петле с накинутой сничкой1 – палочка.
Хозяева где-то во дворе, думаю. Кричу: «Галя! Галя!». Никто не отзывается. Вышедшая на крыльцо соседка сказала:
– Галина Васильевна и Петр на работе.
– А почему у них дверь не заперта? – спрашиваю соседку.
– Почему не заперта? На сничке же. У нас все так делают.
Пошел в сельскую школу, где сестра работала учителем русского языка и литературы. После теплой встречи, когда шли домой, я спросил сестру:
– Галя, вы дверь открытой оставляете, не боитесь, что обворуют?
– Да не было, вроде, в нашей деревне такого случая, чтобы у кого-то дом обворовали. С берега закидушки и переметы иногда воруют. Но это городские. Приедут пьянствовать без снастей, а потом ушицы захочется. Кто-то покупает рыбу, а некоторые сами наловить пытаются…
– И все-таки лучше закрывать дверь на нормальный замок, – советую я сестре. – Помнишь, как мама говорила: «Подперто – не валится». Раз снасти воруют, то и до квартир доберутся.
– Да мы как-то на этот счет не заморачиваемся. Ты же знаешь, что даже в городах многие люди, уходя из дома, оставляют ключи под ковриком у входной двери, – ответила сестра.
1 Сничка – откидывающаяся планка с прорезью под петлю для висячего замка.
179
Отпуск, проведенный у сестры, был просто незабываемым.
Проснувшись под лай пограничных собак, я выходил на крыльцо, где уже стояло самодельное цилиндрическое алюминиевое ведро, изготовленное местным умельцем- жестянщиком, доверху наполненное еще трепещущимися карасями и сазанами величиной с лапоть.
Каждое утро, после выборки сетей, это ведро приносил дядя Ваня. Он приходился какой-то дальней родней Петру – мужу сестры. Сети дядя Ваня выбирал утром и вечером. Во дворе дома у дяди Вани была самодельная коптильня, которая в теплое время года работала почти круглосуточно. Раздавал дядя Ваня рыбу и свежую, и копченую всем, кому считал нужным. Может быть, и меньше ловил бы рыбы дядя Ваня, но рыбацкий азарт не позволял, видно, ему делать этого. Как-то я спросил, когда мы с ним познакомились поближе:
– Дядя Ваня, а почему вы рыбу не продаете?
– А кому ее здесь продавать-то? Ты же видишь, что почти в каждом дворе коптильня. Ну а кто не ловит, за редким исключением, – это все старики немощные. Что же я с бабки Артемихи, у которой пенсия девять рублей, деньги брать буду? В Приаргунск возить далеко, да и не на чем. Так оно повелось, так и будет.
Официально работая колхозным плотником, дядя Ваня, казалось, умел сделать все, что жизнь ни заставит. Ремонтировал единственный в колхозной мастерской токарный станок, умудрялся отковать детали к сельхозтехнике, которые позарез нужны, а не достанешь. Шил из брезента самодельные палатки, жене и дочери шил колготки из женских чулок. Одним словом, на таких мужиках, как дядя Ваня, Россия-матушка держится. В народе дядя Ваня был особенно востребован тем, что легко мог разделать любую «убоинку». Кому приходилось резать крупный рогатый скот, свинью или овцу, тот, если сам не мог, обращался к дяде Ване за помощью, зная, что все будет сделано в лучшем виде. Чаще приходилось ре180
зать овец. Овцы были у каждого хозяина. Дома их не держали. Метили и угоняли в колхозные отары, к знакомым чабанам. По мере надобности пригоняли из отар для дополнительной работы дяде Ване. Разделает дядя Ваня овцу и обязательно съест сырую печень. Без соли, без запивания. При этом пошутит: «Овца-то опять без печени была». Однажды, когда я с некоторой брезгливостью смотрел на это поедание почти живой печени, дядя Ваня, отрезав небольшой кусочек, предложил:
– На, попробуй. Может, тебе покажется невкусно, зато очень полезно!
Я взял кусочек и, чтобы не ударить в грязь лицом, откусил. И… тут же выплюнул! Моей крутизны не хватило, чтобы проглотить кусочек теплой печени еще совсем недавно блеющей овцы. Дядя Ваня громко и долго хохотал…
В таких селах, как Дурой, живут люди, не отягощенные большими человеческими пороками. Хоть и довольствуются малым, зато без червоточины в душе. Может, и сейчас оставляют ключ под ковриком, зная цену тяжелому деревенскому труду.
После гибели мужа сестра, оставшись с двухлетним сыном, переехала жить к маме. С работой проблем не было. Устроилась в школу. Вроде улеглась душевная боль, но было одно, что не давало покоя: сын часто болел. Поначалу врачи не могли поставить диагноз. Потом кто-то из наиболее опытных или прозорливых диагноз поставил правильно: аллергия на пух, мох, перо и все тому подобное. Сестра все же решила показать ребенка другим врачам и поехала в украинский город Никополь, где я жил с женой врачом-педиатром, которая могла не только понаблюдать за ребенком, но и договориться показать племянника врачам в Днепропетровске. Встретил я сестру с сыном Женей в Москве.
Забавный случай произошел в столовой Павелецкого вокзала. За столом трехлетний племянник Женя, наклонив голову, что-то пытается выловить из тарелки.
181
На свободное место за столик садится негр. Вдруг ребенок поднимает голову и видит негра. В первый раз в жизни. Ложка у Женьки вываливается из рук. Надо было видеть его широко распахнутые глаза, полураскрытый рот и испуганное лицо. Негр понимает, что ребенок впервые видит человека такого обличья, легонько кладет руку на плечо малыша и, улыбаясь, показывая белоснежную улыбку, дружески говорит на чистейшем русском: «Не бойся, мальчик».
Днепропетровские врачи подтвердили диагноз, поставленный дома.
Когда был в отпуске, много разговаривали с сестрой на темы, связанные со школой.
– Школа – это то святое, которое в нормальном человеке должно умирать с последним вздохом, – говорила сестра. – Десять лет, проведенных в школе, – немалый срок человеческого бытия. Прежде всего от родителей зависит, будет ли школа светлым пятном в жизни…
– А от школы и учителей? – спрашиваю я.
– В меньшей мере зависит и от школы, но надо понимать, что школа прежде всего занимается учебным процессом. Школа выдает свидетельства об образовании. Мы как-то привыкли думать, что образование – это только знания. На самом деле «образование» – от слова «образ». Это определенные, как бы общие требования к выпускнику. Другое дело, что далеко не все получившие свидетельства о восьмилетнем, среднем или даже высшем образовании могут соответствовать своему образу. В части знаний – это наиболее характерно. В формировании этого образа, конечно, участвует все окружение выпускника.
– А как ты относишься к ЕГЭ? – задаю я вопрос, чтобы убедиться, совпадают ли наши мнения.
– Натаскивание, когда в одно ухо влетело, в другое вылетело (редко у кого что-то задержится в голове), это не систематические знания, которые приходят через осмысливание. Сам подход с ЕГЭ таков, что противоречит утверждению, которое было высказано еще Плутархом,
182
что ученик не сосуд, который надо наполнить, а факел, который надо зажечь.
Сестру перевели работать в городской отдел народного образования, но работать чиновником она не смогла, хоть и платили больше, и работа легче.
– Не могу, – говорила сестра. – Сидишь, двигаешь бумаги от стола к столу, день, как год, длится нескончаемо долго. Да и знания не востребованы, а ты знаешь, как они тебе и мне доставались. На моем месте с восьмилетним образованием работать можно было, если есть здравомыслие.
Как порой бывает трудно оторваться от любимого дела, которому в сущности и была посвящена жизнь! Сядет поглубже в кресло, накинувшись пледом, и проверяет тетради, а утром скажет: «Пошла на каторгу». Но жизни своей, по-видимому, без этой каторги не представляла.
С появлением мобильников подолгу разговаривал с сестрой.
– Ты помнишь, сколько в год было на весь наш город медалистов?
– Было мало, от силы человека 2-3. Зато сейчас наша школа одна столько выпускает.
– А почему все так быстро девальвировалось? Ученые степени, награды и даже школьные золотые медали?
– Потому, что произошла подмена по-настоящему человеческих ценностей на человеческие пороки. Совесть у многих стала рудиментом. Купить стало можно все. Каждый день прививается мысль о том, что надо молиться золотому тельцу, и нет ничего важнее этого. Многие стали жить по принципу – стыд не дым, глаза не выест. Зачастую мерой оценки качеств человека стала толщина его бумажника.
Сестру, работающую в школе учителем русского языка и литературы, включили в список претендентов на получение медали «За трудовую доблесть». Но в последующем из списка вычеркнули. Причина? В партии не состояла. При советском времени, когда людей четко делили
183
на коммунистов и беспартийных, звание «Заслуженный учитель России» она тоже бы не получила.
Как-то спросил сестру:
– Галя, помнишь, когда мы учились в школе, все были безбожниками, а сейчас очень много верующих даже наших ровесников, бывших пионеров и комсомольцев. Как у тебя с религией?
На что сестра ответила:
– Да, молодость – такое качество, которое быстро проходит. Подходя к закату жизни многие начинают верить в бога. Непонятно, что людьми двигает. Может, начинает давить время, безжалостное и безапелляционное, которое съедает всех и все. Временем все-таки можно распорядиться для благих дел, вспоминая которые, и умирать не страшно, – и добавила: – я атеист, но уважаю веру в кого-либо или во что-либо каждого, кто себя не обманывает. С верой оно, наверное, жить легче и вовсе не обязательно верить в бога, придуманного человеком. Верить во что-то (в кого-то) – это здорово! И никого не надо в чем-то переубеждать.
С моей точки зрения, от религии есть все-таки одна польза. Польза эта – частое напоминание о смерти, что делает любого сноба несколько приземленнее.
Да, есть какое-то высшее начало, но… не выдуманное человеком.
Как-то придя из школы, Галя рассказала:
– Сегодня мой ученик Ваня Жариков нарисовал на классной доске бой. Советские танки со звездами, немецкие с крестами. Нарисовал хорошо, жалко стирать было. А мне вспомнился рассказ Ваниной бабушки, услышанный года два назад. Бабушка говорила:
– В 1941 году, во время тяжелейших боев под Москвой, нарисовал мой десятилетний сын Саня с одной стороны школьной доски фашистский крест, а с другой – звездочку и фигу в сторону креста. Кто-то из одноклассников стер фигу и звездочку, а крест остался. Учительница, увидев крест, в истерике так кричала, что змееныша надо
184
раздавить, а родителей подвергнуть самой суровой каре, и стучала кулаком по столу так, что перевернулась чернильница, чернила протекли и капали со стола на пол, но она не замечала этого. Вечером пришли работники школы и забрали учебники. Это означало автоматическое исключение из школы… Еще легко отделались. Жестоко наказывали и за более мелкие провинности. Правда, потом разобрались, в каком контексте все это было.
А ведь этот десятилетний ребенок из патриотических чувств занимался на доске художественным творчеством. Учительница, если бы видела картинку целиком, возможно, похвалила бы этого Сашку, а так себе и окружающим устроила нервный стресс, и семье наделала горя. Прежде чем впадать в раж, надо во всем разобраться. Поспешных выводов делать нельзя.
– Способный парень этот Ваня Жариков?
– Учится средне, но рисует очень здорово! Но боюсь, что дар этого ученика уйдет в никуда, как вода в песок. Воспитывает бабушка. Живут на пенсию… Получить образование сейчас таким, как он, гораздо труднее, чем нам с тобой было.
– Да-а, – говорю я. – Помнишь, были и среди нашего окружения даровитые ребята и девчонки, поцелованные богом с напутствием на определенную профессию или вид спорта. Никто, как правило, не реализовал своих возможностей.
– Этому есть два объяснения. Уж очень далеко мы от центров цивилизации. А в большей степени это потому, что абсолютное большинство родителей наших сверстников были малообразованными, и для них врач, учитель или инженер – это была профессия, о которой в детстве они и мечтать не могли. Несмотря на то что их ребенок обладал неординарными способностями в чем-то другом, отправляли детей в медицинский да педагогический или на инженера учиться. Есть, конечно, и исключения. Один мой ученик закончил консерваторию по классу баяна, есть и летчики, и ученые. Сколько замечательных
185
учителей,
врачей, инженеров, ученых, военных, героев войны и труда дал наш маленький городок!
Вспоминая о советской школьной форме, сестра говорила:
– Школа – не место выпендрежу. Школьная форма как элемент школьной демократии должна быть обязательно. Даже отношение не только к одноклассникам, но и к учителям будет совершенно иное. Хочешь выделятся – выделяйся благими поступками и хорошей учебой, а не шириной и глубиной родительского кармана. Эта «ширина» и «глубина» порой корежат души подрастающих так, что учитель для них никогда не будет авторитетом, если даже он выдающийся педагог и человек. Форма должна быть, конечно, не как в советские времена. Разработать что-то удобное и красивое для школьников ведь можно. Пусть это будет несколько видов форм. Но это будет именно школьная форма.
– Помнишь, Галя, – спрашиваю я сестру, – в советское время была директива давать всем среднее образование. Школа, выполняя эту директиву, иногда была способна замордовать и учеников, и родителей. Некоторые ученики экзамены на аттестат зрелости чуть ли не за школьной печкой сдавали.
– Конечно помню. Сама, будучи классным руководителем в десятом классе, некоторых нерадивых учеников чуть ли не за руку в школу приводила. Зачем человеку изучать высшую математику, если он и элементарную в объеме средней школы освоить не способен? Ну не дано, и все тут! И не его в этом вина. И не надо ему это. У него есть место на другом поприще.
– Все правильно. Не всем за столом сидеть, кому-то этот стол надо сделать. И желательно сделать хорошо. Знал я семью Карповых. Бедная тетя Дина! Сколько она выслушала нелестных слов в адрес сыновей! Учились ребята плохо. Школьная программа давалась с трудом. Уезжая в Запорожье, родители оставили неженатым сыновьям трехкомнатную квартиру. Старший стал закрой186
щиком, а младший – столяром. Оба такой квалификации, что выше не бывает. По просьбе матери зашел я как-то попроведовать сыновей. Квартира была обставлена мебелью, какую можно увидеть разве что в антикварных магазинах или музеях, а младший похвастался аляской и батниками, которые сшил брат старший. Так что реализовались ребята на все сто.
Вспоминая общих знакомых, сестра радовалась за всех, у кого все было благополучно, а особенно за своих бывших учеников, которые в чем-то преуспели. Сетовала на то, что у многих жизнь сложилась гораздо хуже, чем могло бы быть…
Рассказывая о своих бывших учениках, сестра сожалела:
– Кто-то сказал: «Создай человеку имя, чтобы он жил в соответствии с ним». Это правильно, но не для всех это подходит. Даже самым лучшим ученикам поспешать создавать это имя не надо. Училась в классе, где я была классным руководителем, одна девочка. Умница, красавица. Учителя и родители нарадоваться на нее не могли. Предрекали большое будущее. Приехала после трех курсов института городская, сама не своя. То не так и это не сяк. Отец нальет рюмку, чуть из рук не вырывает: вредно, мол. Муж сестры, выкуривающий по три сигареты в день, – заядлый курильщик. Прошли годы. Вернулась домой с видом ночной бабочки средней руки. Жизнь обернула из куля в рогожу. Пообломала, да так, что нынче сама чуть ли не по пачке низкосортных сигарет выкуривает за день, да и от рюмки-другой не отказывается. Время все расставляет по своим местам.
Или вот недавно расстроилась из-за одного своего бывшего ученика. Учила я его с пятого класса. Умный, веселый, всегда инициативный был парень. А тут стоит передо мной полупьяный, обросший мужик. Я его, наверное, бы и не узнала, если бы сам не окликнул. Постояли, поговорили. Жаловался на свою жизнь.
– Гена, да ты ведь не был таким. Откуда этот пессимизм? – спрашиваю.
187
– От жизни, Галина Васильевна, – говорит, – от жизни. Что я в ней вижу? Одна работа да забота. Только и живу, когда сплю, глядишь, когда и сон приснится радостный. Помереть лучше.
– Ну, тогда и радостных снов не увидишь.
– Так и мерзопакостной яви не будет.
– Много пьешь? – спрашиваю.
Нет, Генка часто не пил. Но уж если начинал, то любил выпить, чтобы забыться или, как он сам выразился: «Чтобы меньше, чем хотел, но больше, чем смог. Чтобы, лежа покачивало». Что с людьми делается! А ведь могло быть все и по-другому…
– Хорошие ученики не забываются, – продолжала сестра. – И это не только отличники, а еще и те, в ком была некая «изюминка», у кого уже со школьных лет был какой-то неординарный подход к жизни. Способности у всех разные. Одним все дается легко. Для других настоящая учеба это – тяжкий труд. Даже школьную программу освоить на твердое «хорошо» – надо изрядно попыхтеть. Эта компенсация трудом отсутствия хороших способностей достойна уважения. Жизнь, правда, многим – и тем и другим – показала фигу. Некоторые живут по принципу: день прошел – к смерти ближе. Есть и такие, которые «прошли по трупам» и, как им кажется, добились успехов, те, которым можно сказать: «Оба мы с тобой сиротинушки: у меня ни отца, ни матери, у тебя – ни стыда, ни совести».
– В наше время все было направлено на получение образования. Школа, техникум или институт. Сейчас бытует мнение, что и без образования можно быть вполне успешным. Больше того, утверждается, что среди бывших троечников больше успешных людей, чем среди бывших отличников. Верно это, если брать примером твоих учеников? – спрашиваю я сестру.
– Да, порой троечники и даже двоечники добиваются успехов. Многие под успехом понимают высокий материальный доход и жизнь на широкую ногу. Но такое по188
нимание – это результат бытующих, навязанных мнений. Успех каждый понимает по-своему, это наше ощущение от собственной жизни. Зачастую все сваливается к бизнесу, к материальному благополучию. А мне еще сдается и то, что человек чем больше знает, тем жить интереснее! Редко, очень редко троечник знает больше, а мыслит лучше отличника.
Нет, конечно, правил без исключения, но… редко кто из троечников становились людьми, которые по-настоящему осчастливили мир. Кто из троечников становился знаменитым конструктором? Изобретателем? Автором выдающихся открытий? Ученым, формулой которого пользуется все человечество? Статистика, думаю, будет не в пользу троечников. Все сделано, в основном, блестящими мальчиками и девочками!
Если же брать высокотехнологичные отрасли, где разрабатывается и производится что-то инновационное, где, как правило, учредитель сам с хорошей головой, там бывших двоечников и троечников нет, разве что подсобные рабочие.
Помолчав, сестра продолжала:
– Предположим, к тебе наниматься на работу пришло два молодых человека, одинаковые во всем: возрастом, внешним впечатлением, подвешенностью языка и т. д. Один из них имеет в приложении к диплому средний балл, скажем, 4,75, а у другого 3,2. Кого ты возьмешь, конечно, без дополнительного расследования и узнавания подноготной того и другого, не изучая родословную претендентов в десяти поколениях, не пропуская их через детектор лжи? Навыков того и другого ты не знаешь. Перед тобой стоят два человека, как два «черных ящика». Я возьму того, у которого в приложении средний балл 4,75.
– В наше время дипломов не покупали, и получить диплом с хорошим приложением было непросто. Даже тому, кто имел неплохие способности, надо было понатужиться. В те времена, когда я получал диплом инженера,
189
приложению к диплому можно было доверять как раз на 100 %. И, как видим, неплохо получалось. Ведь сейчас в большей степени мы живем тем, что было открыто, придумано и сделано в клятые-переклятые времена Советского Союза. Сейчас же, когда диплом можно купить чуть ли не в каждой подворотне, не переступая порога вуза, я бы не спешил. Узнал хотя бы опосредованно что-то дополнительное о претендентах.
Просматривая старые фотографии, вспоминая маму и маминых подруг, которые пережили самую страшную войну, сестра рассуждала:
– Да, как верна мамина поговорка, которая о своем поколении говорила: «Прожили мы век за холщовый мех». Если бы все горе и тяготы, которые свалились на плечи женщин-тружениц тех, сороковых военных лет, поделить поровну на весь мир, этого бы хватило, чтобы сделать его несчастным. Женщины эти по возрасту еще молодые. Им здесь и сорока нет, а выглядят значительно старше. Похоронки, тревога за родных, ушедших на фронт, работа на износ, всегдашняя забота о куске насущном старили женщин нещадно быстро. Эти люди умели радоваться малому. Я помню, как уже после войны, живя при самом скудном достатке, в редкие дни необильных праздников пели, шутили и смеялись. Ни в одной компании сейчас не поют так, нет такого веселья, как это было тогда.
Будучи уже не молодым, я никогда не перечил сестре. Находясь в отпуске, я проходил по двору, где знакомые мужики многие годы играли в карты. Играли чаще в 66, но на этот раз играли «на интерес».
– Присоединяйся, – сказал один знакомый эстонец, завсегдатай дощатого стола, сколоченного очень давно, со времен заселения первых домов двора. Вскоре все карманные расходы играющих оказались у меня. Я, пред-
упредив игроков и «болельщиков», чтобы не расходились, пошел в магазин, купил две бутылки коньяка и конфет с яблоками, заплатив гораздо больше выигранного.
190
Уговаривать не пришлось никого. Кто-то сбегал за стаканами. За столом было удобно не только играть в карты...
Придя домой, я рассказал о неожиданно возникшем «сабантуйчике». Сестра так меня отчитала, что я сто раз пожалел, что пошел по тому двору. И здесь мне досталось поделом.
Сестра однажды спросила:
– Ты давно живешь не в родных краях, а забайкальские слова нет-нет, да и пробиваются в твоей речи. Сам-то замечаешь это?
– Конечно, замечаю, если скажу что-то вслух. Тут недавно о забайкальском диалекте в Интернете полемика состоялась. Одна женщина так прямо и рубанула с плеча: «Это все от необразованности и глупости». Пришлось ей ответить и сказать, что образованность тут вовсе ни при чем, а многие, кто говаривал «по-забайкальски», поумнее нас с вами были.
Таким высказываниям иногда невольно способствуют некоторые забайкальцы, пытаясь в стих или какую-то малую законченную прозу «впихать» много забайкальского диалекта, порой рифмуя некоторые забайкальские слова. Часто это делается ради шутки, но некоторые, по-видимому, этого не понимают. В жизни-то так не было. Когда таких местных слов написано много, то, конечно, создается некая гипербола, а когда по одному слову или фразе, так это вроде и к месту все было. Нельзя терять ничего народного! Сейчас весь этот говор вымирает. Но это говор нашего детства. И это, наверное, неизживно.
В связи с этим рассказал я сестре и этот давнишний случай:
– Когда работал в Балее, в обеденный перерыв, как всегда, приехал домой. Удивился: за столом сидела компания. Двое молодых ребят записывали на магнитофон, а женщины-соседки пели песни.
Оказалось, аспиранты-филологи из МГУ, взяв для расслабухи «горячительного», уговорили женщин попеть песни, частушки, порассказать что-нибудь интересное,
191
что знали. Аспирантов, собиравших материал для диссертации, интересовал забайкальский диалект. Пока я обедал, не без интереса слушая, что пелось и говорилось, соседки выпили еще по рюмке. Дело дошло до частушек. И даже фривольных. Тетя Паша пела: «Эх, Корнила, эх, Корнила-водовоз да завалил меня на кучу, на навоз, на навозе я каталася и Корниле не давалася». Бабка Киселиха продолжала: «Девки ой, ребята ой, стоит корытечко с водой. Девки ноги вымыли, ребята воду выпили». Все смеялись. Особенно аспиранты и, наверное, думали, что деньги на спиртное потратили не зря, и день был плодотворным.
Вспоминалось прожитое. Наше экологически чистое детство, когда даже велосипед был далеко не в каждой семье, а из химии – хозяйственное мыло и немного названий туалетного. Выдернув из грядки морковку и обтерев ее ботвой, можно было съесть. Цветов было – море! Красные и желтые маки мы видели из окна нашего дома. Жарки, саранки, ландыши по весне, на которые невозможно было не наступить, ища цветок «венерин башмачок».
Нет ничего красивее нашей забайкальской природы! Та же саранка… Какой напыщенной аристократической розе сравниться с нашей забайкальской полевой лилией «Царские кудри»? (В народе саранка – барашек) Да никакой! Здесь селекционером была сама природа!
А еще любили поставить расцветающий багульник с ветками свежей лиственницы. Это красиво!
Совсем маленькими мы с сестрой, взяв чего-нибудь поесть и попить, ходили «луговать». Где-нибудь среди поля с цветами расстилали старенькое покрывало и загорали, любуясь природой.
Эх! Забайкалье родное! Закрою глаза и просто физически ощущаю запахи разноцветья и цветущей черемухи, прохладу звонкоструйной реки и шелест берез, краски осени, наше самое голубое и глубокое небо. Это пока жив!
192
Ранней осенью наступает самая красивая, мной любимая пора в Забайкалье, когда пожелтевший лист еще не опал. Короткая, но красивейшая пора. Такое буйство красок! Есть в Балее Новотроицкий перевал, там в это время – услада взору! Когда работал в Балее, уезжал во время обеденного перерыва на Новотроицкий перевал и наслаждался красками осени. Хорошо в такую благодать посидеть на берегу речки, полюбоваться, привести в порядок душу и никуда, никуда не спешить....
Помню, как с сестрой мы восторгались красотами Забайкалья и его столицей Читой.
Чита – красивейший по природным условиям город. Когда цветет багульник – это сказка! Где еще вы видели сопки, как будто чьей-то умелой рукой накрытые сиреневыми косынками? А число солнечных дней в году? В Чите – 284, например, в Москве – 114. Нигде нет такого бездонного неба днем и звездного великолепия ночью. Сестра училась в Чите и любила этот город. Я люблю этот город по другим причинам.
Летом 1988 года после моего очередного приезда к сестре решили съездить в село Дурой, на могилу первого мужа сестры. К этому времени племянник окончил восемь классов. Сестра хотела показать деду внука и свидетельство о восьмилетнем образовании, в котором были одни «пятерки», да и побывать на могиле родного отца парню было не лишне.
Когда ехали, воочию увидели влияние благ цивилизации на природу. Только после того, как от города отъехали километров двести, стали попадаться цветы, которые мы видели чуть ли не возле дома.
Общей нашей с сестрой большой болью был упадок и развал родного города. Микрорайон города Балея, поселок Отмахово, в котором мы жили, был построен у нас на глазах.
Отец разобрал, перевез и отстроил наш бревенчатый дом из села Казаковский промысел в город Балей, когда
193
мы были совсем маленькими. Дом был собран на пустыре. Вокруг лебеда да крапива. Место для дома было выбрано не случайно. Отец знал, что в этом месте скоро будет строиться поселок для горняков и металлургов.
Помню, как в детстве докучали комары. Поэтому летом часто прямо в ограде вечером отец разводил костер и устраивал дымокур, подкладывая в огонь траву.
В то время не было ни одного каменного дома на правом берегу реки Голготайки, где мы жили. Улиц было две: Крестьянская и Заречная. В конце Крестьянской стояли три барака, которые остались со времен Балейлага. В одном из таких бараков жила мамина знакомая с семьей. Возвращаясь из леса со всевозможными дикоросами, мама изредка заводила нас с сестрой к этой женщине. Вход в барак был с торца. По обеим сторонам длинного коридора располагались двери, ведущие в комнаты. Каждая семья имела по одной крохотной комнате вне зависимости от числа проживающих. В самом же коридоре творилось что-то невообразимое: бегали и ездили на велосипедах орущие и плачущие дети, по стенкам висели оцинкованные ванны, тазы и двуручные пилы, на полу стояли швабры, веники, детские урыльники и другой самый разнообразный скарб. Если можно себе представить ад без сковородок, костров и прочих атрибутов для пытки грешников, то это была жизнь в бараке.
Тот, кто не жил, а только видел, как жили люди в таких условиях, тот понимает, что означало для жильцов бараков получение финского щитосборного домика или благоустроенной «хрущевки». Жившие в бараках, оглядываясь назад, чтут это как одну из самых больших радостей в жизни.
Массовое строительство «хрущевок», чтобы сейчас ни говорили, было большим благом для населения. Тем более, что резко стала подниматься строительная индустрия: строительство цементных заводов, заводов крупнопанельного домостроения и многих других, которые
194
были нужны для строительства. На базе этих заводов позже стали строить дома улучшенной планировки.
Золотоносные шахты и все жилье для рабочего люда находились по другую стороны речки в поселке Тасеево. Рабочие жили в бараках, а кому повезло – в деревянных дощатых домах, утепленных мхом или землей, засыпанной между досками. Были и добротные деревянные дома, построенные частным образом. Зимой все это отапливалось дровами.
Варварская эксплуатация балейских недр во время
войны, когда проходка велась по самым золотоносным жилам, дала о себе знать. Начиная с середины пятидесятых годов, работа в шахтах стала небезопасной. Довольно частыми стали обвалы. Иногда и шахтеры гибли. Нередко, вызывая чувство тревоги, гудел в неположенное время гудок…
Чтобы дойти до золота с промышленным содержанием и обезопасить работы, приходилось устраивать массовые взрывы подземных выработок. Технологические взрывы – по отбойке основного массива и специальные взрывы – по ликвидации аварийных ситуаций.
Жить в старом жилье, которое и так держалось на честном слове, во время взрывов стало невозможно. Все это ускорило строительство поселка на правом берегу речки Голготайки. Поселок сначала назывался незвучным словом «Аварийный», потом – «Новостройка». Эти названия просуществовали недолго. Окончательно построенный микрорайон назвали в честь Героя Советского Союза И. Г. Отмахова, бывшего ученика Тасеевской школы № 11.
Были построены трехэтажные жилые дома, магазины, школа, библиотека, химчистка, хлебозавод, аэропорт.
В детстве мы с мамой и сестрой ходили в лес за грибами, пересекая поле аэродрома, на котором стоял столб с полосатым рукавом для визуального определения направления ветра и примерной его скорости. Больше не было ничего. Изредка на аэродром садился самолет Ан-2 – «Кукурузник».
195
Одновременно со строительством поселка стали строить и аэропорт. Было построено здание, в котором находились зал ожидания, касса, буфет. Рядом, в отдельно стоящем здании располагалась метеостанция. К аэропорту была проложена и асфальтирована дорога. Вдоль дороги силами учеников были высажены тополя. Установилось регулярное сообщение между городами Читой и Балеем. Сначала самолет Ли-2, а потом Ан-24 прилетали и улетали два раза в день: в 9 часов утром и в 17 днем. А из Читы можно было улететь в любой город Забайкалья. К прилету самолета автобус привозил, а потом увозил пассажиров.
Радостью для горожан были построенные кинотеатры «Космос» и «Восток».
На улицах появились автоматы с газированной водой. В людных местах стояли сатураторщицы, которые прежде чем налить воду в стакан, спрашивали: «Вам с сиропом?»
По численности населения Балей был третьим городом в Читинской области после Читы и Краснокаменска.
Город наш был интернациональным. Рядом жили немцы, украинцы, молдаване, китайцы. Среди этого съехавшегося ото всюду люда не было никаких распрей. Дружили семьями.
Женщины в Балее жили значительно дольше мужчин. Нередко доживали до 80, а кто и до 90. Избранным и под 100 шкалило. Соседка в свои восемьдесят три года носила на плечах по полмешка картошки на рынок за километр от дома.
– Я не знаю, как у вашей полуклиники дверь открывается, – говорила бабка Варвара.
Повышенный фон балейской радиации, по-видимому, мало сказывался на продолжительности жизни женщин.
Из шахтеров, работающих в забое, редко кто до 50-ти дотягивал. Так было не только из-за вредных привычек – курения и пристрастия к алкоголю – больше присущих мужчинам, но и шахтерский тяжелый труд был причиной
196
этому. У кого-то был явный силикоз, у кого-то просто испорченные легкие. Все это не добавляло лет жизни…
В городе были шахты, две золото-извлекающие фабрики, драги, горно-открытый карьер, центральные ремонтно-механические мастерские. Были педагогическое и медицинское училища, филиал Читинского горного техникума, музыкальная школа, Дом пионеров, в котором работало много всевозможных кружков: от авиамодельного до макраме. Библиотеки были в каждой школе, при Доме пионеров, общегородская и в каждом районе города. Очень популярны были лыжи и хоккей с мячом. При рабочем клубе были секции борьбы, бокса и тяжелой атлетики. Доступен был и стадион «Труд», где летом зеленело футбольное поле, а зимой не пустовал каток и нарасхват были коньки на прокат. Город имел отличную футбольную команду и команду по хоккею с мячом. Стадион был также местом праздничных торжеств с театральными постановками. Нередко на стадионе выступали и заезжие артисты из разных городов.
Умственно и физически было где развиваться. Город жил, строился, гордился своими земляками. Шахтеры Балея считались одними из лучших в стране. Неплохо зарабатывали. В фойе рабочего клуба, построенного методом народной стройки (в последующем переименован в Дом культуры «Горняк»), стояли переходящие Красные знамена, заработанные шахтерами и металлургами Балея во всевозможных социалистических соревнованиях.
В городском парке, украшенном скульптурами и вазонами, были аттракционы для детей. По вечерам на танцплощадке играл духовой оркестр. Город жил полнокровной жизнью…
…Году, кажется, в 1970-м, когда я учился в институте и жил в общежитии, забегает к нам в комнату мой однокашник Юра Забелин с газетой в руке и говорит:
– Смотри! Здесь о твоем Балее написано.
197
Я взял газету. Передовица «Труда» жирно была озаглавлена «Балей – валютный цех страны». Долго я хранил эту газету и не без гордости давал почитать ее всем, с кем был в приятельских отношениях и кто уже знал с моих слов что-то о моем родном городе.
Достопримечательностью Отмахово была баня. Сложенная из натурального камня больших размеров, она имела очень толстые стены и замечательную парилку. Многие ходили просто париться. Сосед Толя, – субботний завсегдатай бани, парился до исступления, так, что вытерпеть жары не мог никто. Поэтому и оставался на полке один, а когда с ним еще кто-то оставался, кричал: «Кидай, еще жареным не пахнет и уши в трубочку не заворачиваются». Большой частный сектор и отсутствие элементарных удобств просто обязывало ходить в баню как минимум раз в неделю. По субботам было особенно людно.
В постперестроечное время в одном из отпусков в сентябре, когда Галя пришла из школы и стала проверять тетради, укутавшись в плед, так как в квартире было очень холодно, я решил поинтересоваться у жэковских работников, когда дадут тепло. На дверях конторы ЖЭКа висел огромный сувальдный замок. Меня это крайне удивило: было рабочее время. Сам собой возник вопрос: а что с теплотрассой?
Идти пришлось недолго, чтобы понять, что теплотрассы нет.
Дома я сказал сестре и ее мужу:
– Вы тепла ждете? Не дождетесь. Вся тепловая сеть разрушена и восстанавливать ее, по-видимому, никто и не собирается. Голые трубы рассоединены и лежат где змейкой, где одна на другой буквой «Х» в стороне от деревянного коллектора с опилками-утеплителем. Даже ЖЭК не работает.
Люди еще на что-то надеялись. Так и не дожавшись подачи тепла, многие стали делать печки-буржуйки, благо к тому времени еще не весь металлолом увезли в со198
седний Китай. Дым валил из окон. Квартал, где впервые массово стали использовать буржуйки, в народе прозвали Бухенвальдом. Люди стали покидать обжитые квартиры кто куда мог. Кто-то спасался от лютых забайкальских морозов у родственников, кто-то покупал домик с печкой в частном секторе. В общем – выживали кто как мог. Наиболее терпеливые продолжали жить в своих квартирах, отапливаясь буржуйками и электронагревателями. Проблему дров решали просто: драли дощатые полы и деревянные рамы в соседних опустевших квартирах.
Сестра с мужем вынуждены были бросить свою квартиру и купить недостроенный дом, при котором была большая отапливаемая времянка. Вот в ней и жили, пока дом достраивали.
В 2002 году в очередной раз приехал в Балей. Некоторое время спустя я сказал сестре:
– Пойду пройдусь по улицам детства.
– Не ходи. Только расстроишься.
– Нет, схожу, лучше один раз увидеть…
…Отмахово как такового нет. От кинотеатра «Восток» остался один остов без единой рамы и двери. Внутри, где был зрительный зал, коровы травку щиплют. Давным-давно нет ни кресел, ни пола.
Города вырастают и умирают столетиями, а в это бессовестное время в течение одного поколения город Балей, город моего детства, строился, хорошел, давал стране золото и умер в одночасье. Стыдно и обидно это было видеть, но все-таки с горечью в сердце поднял видеокамеру и снял все эти злодеяния. Шел по ул. Чернышевского и еще больше впадал в отчаянье и злобу. Ни одного жилого двухэтажного дома не было. Во всех выбиты окна, двери, сожжены полы. Удручающее впечатление от оконных проемов: у многих изъяты кирпичи. Поэтому оконные проемы, будучи когда-то прямоугольными, оказались какими-то бесформенными.
Дело в том, что какой-то предприниматель стал скупать у населения б/у кирпичи. А где их возьмешь? Вот
199
народ, в основном ребятишки, и стали ломать оконные проемы у давно бесхозных домов, добывая кирпичи и продавая их за гроши этому горе-предпринимателю. Кирпичи в дело не пошли, плюнул этот предприниматель на все и уехал куда-то, а искалеченные дома стали еще более обезображенными.
Впереди меня шла пожилая пара с огородным инвентарем. Мужчина, заметив, что я качаю головой, оглянулся и спросил:
– Ну что, Сталинград?
– Наверное, еще хуже, – ответил я, – Можно снимать фильмы о войне без декораций.
Люди живут в частном секторе в домах, где есть печи. Шестая школа, где работала сестра, отапливается котлом, который ей подарила какая-то воинская часть.
Город-труженик, город замечательных горняков и металлургов попал в разряд умирающих городов.
Радовала только, как всегда, наша забайкальская природа. Черемуха цвела-буйствовала. Запах аж дурманил…
Сестра видела весь этот развал и не переставала болеть душой…
К 2009 году от кинотеатра «Восток» не осталось даже фундамента, как будто и не было. Удручающее впечатление о Балее в целом. Сплошная боль...
В очередной раз, после поездки в сентябре 2013 года к родным могилам, с тяжелым сердцем и больной душой пишу о Балее… Город вымирает. Это и понятно. Работать негде. Молодежь в Балее не остается, а старики потихоньку уходят, пополняя, как на дрожжах растущие балейское и подхозовское кладбища.
Отмахово – отдельный разговор. Оно потеряло даже прежний облик. Если раньше от дома, где мы жили, школа № 11 не просматривалась, то сейчас двухэтажка, в которую упирался взгляд, разрушена, и школа как на ладони. В 2009 году дома стояли просто обезображенными, сейчас они развалены до основания. Такое впечатление, что
200
их готовят под бульдозер и вывозку. Это лучше – пусть природа отдыхает. Наверное, в Сталинграде после всех бомбежек меньше было руин на единицу площади, чем сейчас в Отмахово. Город Балей, давший стране свыше 400 тонн чистого золота, на которое не одну Унду можно было одеть в гранит, находится в ужасающей разрухе и нищете.
Да… Была бы жива сестра, все это было бы для нее тяжкой болью.
Говорят, что человек жив до тех пор, пока есть хоть кто-то, кто его помнит. Это, наверное, правильно. Учеников у сестры было много, а это значит, что сестра еще долго-долго будет жить в их благодарной памяти…