ЧАСТЬ I
1.
Ночь. Темное беззвездное небо сыпало на землю, на деревья, на воробьев, которые прятались под широкими багряными листьями платанов, на медленно проезжающие автомобили огромные пушистые хлопья мягкого тихого снега. Он поглощал все звуки, от чего все казалось каким-то нереально сказочным и умиротворяющим. Он ложился неторопливо, бережно окутывая каждую веточку, каждую скамью, каждый фонарь, свет от которого превращал все вокруг в волшебное, девственно чистое покрывало снежной богини.Тишина проникала во все уголки домов и дарила сладкие сны детям и приятные грезы тем, кого забыл посетить Морфей.
В квартире было тихо и только кран на кухне тихонечко, немного испуганно, капал и тикали большие старинные напольные часы, солидно и с чувством собственного достоинства. Многое повидали они на своем веку, но всегда точно и четко отмеряли час за часом, день за днем, и десят, и пятьдесят, и сто лет назад, и продолжают трудиться по сей день, ни на минуту не забегая вперед и ни на секунду не отставая. Сделано в Швейцарии! И этим все сказано!
Аркадий Львович сидел за большим дубовым столом, заваленном книгами, рукописями, черновиками. За окном порхали мохнатые снежинки. “Давно такого красивого снега не было!”, - подумалось ему. Стук часов отдавался в его уставшем мозгу, то попадая в такт с биением сердца, то убегая вперед, как бы напоминая ему о быстротечности и безвозвратности времени и о том, как длинна тихая снежная ночь. “Придется- таки заняться своей аритмией!” – подумал он и взглянул на часы.
“Ого! Уже третий час!“ А он все еще никак не может оторваться от своей рукописи…. Надо еще хотя бы 5 страниц написать и еще разок перечитать очередную главу диссертации, которую принес ему на просмотр его аспирант Яша.
“Что-то там не стыкуется у него!” – потер подбородок Аркадий Львович, - “Работа интересная и у нее большое будущее, если он, конечно, сможет довести ее до ума. Ну а тогда его открытие будет иметь огромную практическую пользу. Ну ничего, Яша парень башковитый и упорный. Думаю, все будет хорошо!” и положил перед собой очередной чистой лист бумаги. Один только вид белоснежного листа всегда мысленно переносил его в операционную и в нем появлялась уверенность, как всегда, когда он брался за скальпель, и ручка начинала быстро и плавно выводить на листе четко отточенные крупные буквы. Все удивлялись его такому “не докторскому” почерку! А он усмехался себе под нос, вспоминая, как его бабушка муштровала и заставляла исписывать тетради!
За стеной послышался храп Миши. Аркадий Львович недовольно хмыкнул: знай себе спит, как младенец! Ни забот, ни хлопот! Вырастили этакого верзилу, да на шею себе посадили! А он и ножки свесил! А ведь у него мозги хорошие, да вот лень до него родилась! Решил, видите ли, стать вольным художником! Обормот! Вот вернулся во втором часу и сразу юркнул под одеяло, в теплую постель : Ириша позаботилась, грелку электрическую в постель положила! А как храпит! А ведь сколько раз просил ее не делать этого! Взрослый мужик ведь! Она из него делает неженку! Не мужчина растет, а кисейная барышня! Вот спрятался у себя, чтобы не выслушивать моих нотаций и избежать грустного упрека в маминых глазах.
Обычно, если он сам приходит с работы дико уставший, она, стараясь не тревожить мужу, бесшумно отмеряет комнату из угла в угол и обратно; иногда подходит к окну и подолгу смотрит на чугунные ворота, где, как ей кажется, вот-вот промелькнет долговязая фигура Мишки. А потом, когда он, наконец, приходит, она, маленькая и хрупкая, становится перед ним, как натянутая струна, и долго и грустно с упреком смотрит на него и молчит. Тогда происходит удивительное: Мишкин рост куда-то исчезает и вот уже перед матерью стоит маленький нашаливший мальчишка, красный до кончиков ушей от стыда за содеянное. И как только происходит эта метаморфоза?! “Эх, Ириша ты моя, Иришка! Добрейшая душа!” – думает в такие минуты Аркадий Львович, - наверное уже заснула! Мы ж с Мишкой дома! Команда в сборе!”
Затем он встал и, сладко потянулся и подошел к окну: на улице ни души. Только одиноко и тоскливо отбрасывают бездушный белый свет на порхающих снежных бабочек, на пустынную улицу, на спящие автомобили старые понурые фонари. Вдруг резкая боль полоснула как ножом под ребро. Искры, голубые, яркие пронеслись перед глазами, комната покачнулась и поплыла. “Ириша…. Иришка….” позвал он тихо.
Ирина услышала. Примчалась в комнату. Подхватив мужа, бережно уложила его на диван. “Лежи, я мигом. Держись! Все будет хорошо,”- крикнула она уже из холла, а еще через минуту появилась на пороге комнаты с лекарством и стаканом воды. Выпив послушно то, что принесла ему Ирина, откинулся на большую лохматую гобеленную подушку и закрыл глаза. Немного придя в себя – боль отпустила минут через пять - он посмотрел на жену: пушистые густые волосы волнами спадали на тонкую белую шею, голубая жилка тихонько подрагивала на виске, а красивые умные всепрощающие светло-карие глаза смотрели на него сейчас спокойно, как глаза умиротворенной мадонны….
- Ириша!.... девочка ты моя родная!..... – в нем вдруг проснулся такой прилив нежности к этой хрупкой изящной женщине, что захотелось крепко обнять ее, защитить, уберечь…. Обнять и не отпускать от себя ни на минуту.
- Тише, Аркаша, лежи тихонько… расслабься…. Ты просто очень устал. Ведь не мальчик уже! А на работе нагрузки берешь на себя адские! Сейчас все пройдет! У тебя уже нормализовался пульс. Если что, сделаю укол!
Аркадию Львовичу вдруг вспомнилась юная Ирина, которая по распределению института попала в его клинику. Ему самому тогда было уже далеко за 30. Позади кандидатская, а впереди уже маячила докторская…. Поначалу Ирина работала с относительно легким контингентом больных, которые уже шли на поправку. А потом ее перекинули в реанимацию к самым тежелобольным. Но и с ними она справлялясь легко (кроме высокой квалификации у нее было и нечто другое – мощное положительное биополе, которое ставило на ноги даже самых безнадежных больных) и вскоре они покидали клинику, исполненные благодарности к “ангелу в халате”, как они любовно называли ее. Он до сих пор со смехом вспоминает, как она вначале робела и опускала свои лучистые глаза с длинными ресницами, когда докладывала ему о состоянии очередного сложного больного. Ее все любили.
И сейчас она пользовалась огромным уважением и больных и коллег. Она всегда ровная, мягкая, приветливая, смешливая. Но! До тех пор, пока не столкнется с явным безалаберным непрофессиональным отношением к работе, к больным. Тогда берегись! Генерал в юбке! Уух! И терпеть не может и не прощает лжи! От этого она бледнеет и в глазах, обычно лучистых и добрых, сверкают молнии гнева!
Аркадий Львович облегченно вздохнул – боль исчезла. Клещи, сжимавшие грудь, исчезли. Он привстал и посмотрел в окно. В глаза бил бездушный свет фонаря перед домом. Он сразу же вспомнил яркие и такие же бездушные лампы операционной, отбрасывающие свет на белый кафель стен(извечная привычка: о чем бы он ни думал, мысли рано или поздно сами возвращали его в больницу, к больным).
Аркадий Львович вздохнул: день действительно был очень тяжелый – три операции, конференция и под занавес партсобрание!
- Аркаш, ты бы лег в постель! Поздно уже, а сердце не игрушка! При твоих-то нагрузках и напряжении! Доведешь ты себя однажды!
- Ты иди спи, Ириш. Я сейчас подкачу на Мерседесе! – он попытался отшутиться.
Ирина нежно поцеловала его в пересохшие губы…. Такие родные, такие любимые! Погладила его большие и натруженные руки и, прикрыв пледом, вышла из кабинета. Полежав минут пять, он встал: не умел он отлеживаться, да и дел всегда по горло. Сев за стол, большой старинный дубовый стол на львиных лапах, он по привычке набрал номер дежурного врача. К его ночным звонкам все давно привыкли, знали его неугомонную, беспокойную натуру. Сначала долго никто не подходил (Аркадий Львович начал нервно тереть висок), потом в трубке заскрипел до боли знакомый голос:
- Алло! Аркадий Львович, это опять Вы? Какой же Вы, ну ей богу!
- Ну,ну! Спокойно! Как у вас там?
- Да, все в порядке. Новых поступлений не было! И слава богу! А больной из 20ой палаты, Кравцов - ну помните? – с черепно-мозговой, сегодня сам без лекарств спокойно уснул.
- Ну вот видите, Соф Паллна, какую чудесную новость Вы мне сообщили! Вот обрадовали, так обрадовали! А говорите, что звонить незачем!
Софья Павловна хрипло откашлялась и проскрипела:
- И чего Вам не спится, а, Аркадий Львович? Что стряслось?
- Да ничего. Работы много… и сердце…. Пошаливает подлое опять!.... Тоже мне, время нашло!
- Опять? – скрипучий голос вдруг смягчился, как смазанная рессора, - Хватит уже себя так изводить! Вы же не ребенок! Хоть Ирину пощадите! Ложитесь-ка спать! А мы тут как-нибудь сами справимся!
- Ну не сердитесь, добрая Вы моя душенька! Иду и повинуюсь! - засмеялся он.
- Спокойной ночи, Аркадий Львович! Вернее утра!
- И Вам спокойного дежурства!
Он неслышно на цыпочках пробрался в спальню. Ирина спала или, скорее, только притворялась, что спит. В последнее время ее мучали сильные боли в позвоночнике и она спала поверхностно и урывками, когда боль немного отпускала.
- Ах ты, моя Иришенька! РОдная моя девочка! Любимая! – думал он, глядя на нежный профиль Ирины.
Он бережно укрыл ее и убрал мягкую прядь с лица.
Ирина Яновна за всю их долгую совместную жизнь ни разу не упрекнула его ни за бесконечные ночные вызовы, ни за срочные выезды по сан-авиации, ни за долгую и кропотливую работу за письменным столом или со своими бесконечными аспирантами, когда он сутками не вылезал из своего кабинета. Он только чувствовал ее незримое присутствие и заботу о его здоровье и удобстве. Заботу неназойливую, не показную, а тихую, добрую. Заботу любящей души. И был несказанно признателен ей за это. Он всегда считал, и всем говорил об этом с нескрываемой гордостью, что всеми своими научными успехами он обязан именно ей, Ирине, своему ангелу-хранителю.
- Аркаш, я ведь велела тебе лечь спать! Как твой лечащий врач! Сердце-то твое не железное! Пожалей его! Забываешь, что тебе уже не 20! И обо мне подумай…..
Аркадий Львович устало улыбнулся, присел на край кровати, поцеловал ее длинные ресницы и сказал:
- Софа мне только что доложила, что сегодня Кравцов заснул без лекарств! Во как! А ты …. Спать! Спать! ….
И он тихонько засмеялся.
- Ну не могу никак уснуть! Сердце отпустило. Ты ж меня знаешь: пока не закончу запланированное – не успокоюсь. Спи, моя девочка!... Спиии, моя рааадость, усниии! – пропел он шутливо и вышел из спальни.
Работал профессор действительно кропотливо. Что поделать! Профессия обязывала! Институт закончил по специальности “нейро-хирургия”. Но с годами его все больше и больше интересовала реаниматология, в которой еще столько белых пятен и черных дыр. Хирургом он стал первоклассным и знаменитым, но в последние годы все больше сил и времени отдавал решению проблем реанимации. Ведь, как он искренне считал, проблема оживления человека – одна из главнейших в медицине. Ведь сколько людей распрощалось с жизнью из-за несовершенства техники и нехватки знаний! И вот он уже 8 лет с успехом применяет свой инновационный метод реанимации больных при клинической смерти после перенесенной черепно-мозговой травмы. Сколькие теперь считают его своим вторым родителем, хотя сам он с усмешкой и иронично относился к своему “отцовству”, справедливо полагая, что медицина творится не одним человеком и не в один день! Аркадий Львович Серов сидел за своим столом и делился с ним своими соображениями.
2.
Неожиданно резкий продолжительный звонок в дверь оторвал профессора от работы. Быстрым и довольно легким шагом, чтобы не встала Ирина, он подошел к двери и распахнул ее. В квартиру, отодвинув хозяина, ворвался, точнее влетел мужчина лет 45, военный. Аркадий Львович не успел даже сообразить, что происходит и с недоумением и любопытством уставился на ночного незваного гостя.
Мужчина нервно теребил перчатки, а на лице отпечаталось отчаянье и скорбь. Неизъяснимое горе.
- Профессор, я умоляю Вас, спасите мою жену, мою Беллу! Это Ваш долг спасти ее!... я знаю... мне говорили... Вы волшебник и все можете. Вы, Вы.... же творите чудеса.... скорее же, время не терпит. По дороге я все расскажу. Ну же! Быстрооо ! черт возьми! - он выпалил все это на одном дыхании.
Он как будто отдавал приказ своим солдатам. Он был, как натянутая тетива, нервы - в струночку..... глаза горели лихорадочно, в них то и дело вспыхивали язычки пламени.
- Пока одеваюсь – рассказывайте! Вкратце!
- Катастрофа, на трассе... понимаете?.... у меня нет никого ближе нее... она – мое все! Я ее обожаю..... – голос сорвался на хрип и из горла вырвались придушенные всхлипывание, больше похожие на рычание раненого зверя. Мозг сильно поврежден. Обширная черепно-мозговая.... Только что доставили в вашу клинику. Я сразу к Вам. Доктор сказала – была длительная остановка сердца... клиническая смерть,... глубокая кома.... Я не хочу.... это не может быть конец!!!! Нет,.... не конец! – голос его снова сорвался, теперь на детский визг, - Вы,Вы даже представить себе не можете, что она для меня значит....
Профессор резко обернулся, машинально застегивая пуговицы пальто:
- Остановка сердца была длительная, говорите?...
- Авария произошла 2 часа назад, ее мозг... мозг сильно пострадал, а клиническая смерть наступила позже, вроде часа назад. Сердце не билось минут 10 минут, кажется.... точно не скажу....
- Оооо..., Боюсь, уже поздно. Время уже истекло, мозг вряд ли можно оживить и вернуть в норму... Все имеет свои пределы! Не сомневаюсь, что мои врачи сейчас делают все возможное и невозможное.
Полковник изменился в лице, его сильные мужественные красивые черты исказила гримаса горечи и жесткости. Даже жестокости..... Он страшно побледнел:
- Тов. Серов! Вы обязаны! Я требую этого! Это Ваш долг, черт побери! Вы попираете самое святое – долг врача! .... Если хотите... я угрожаю Вам! Да, да, да!
Вдруг рука его потянулась к кобуре. Аркадий Львович смотрел на него без страха, дрожи, гнева, и даже без удивления. Больной всегда прав! Он, многоопытный нейрохирург и реаниматолог, знал лучше кого бы то ни было, знал наверняка, что случай действительно безнадежный. Как убедить этого упрямца? Как помочь ему?
- Едем! Одна надежда на чудо!.... Сами понимаете.
Уходя, он увидел в дверях спальни Ирину, ее огромные испуганные глаза:
- Не волнуйся, родная, я сделаю все, что в моих силах. Спи.
Внизу у подъезда стояла черная “Волга”. За рулем сидел молоденький безусый солдатик. Аствацатрян велел ему пересесть назад и сам сел за руль. Машина рванулась с места. Аркадий Львович только успел обернуться и увидел освещенное окно и силуэт Ирины. Машина неслась. Оба молчали. Солдатик вжался в сидение и боялся дышать. Страсти были накалены до предела. Полковник нервно курил, руки дрожали. Изредка он издавал странный хриплый звук со стоном. Аркадий Львович догадался, что полковник плакал. Неожиданно для себя самого и для профессора он вдруг представился: “Полковник Аствацатрян, Сурен Саркисович.” И все. Больше ни слова. До самой больницы. Машина летела по ночному заснеженному городу как ракета.
Вдруг тормоза резко заскрежетали и машину отбросило на встречную полосу. Аркадий Львович намертво вцепился в сидение;
- Вы что творите? Побойтесь бога!
- Простите.... я сам не свой.... Вы должны спасти ее! У нас маленькая дочь! Доктор! Да скажите же что-нибудь!
Машин было мало. Полковник выправил автомобиль и она понесла их по направлению к клинике. Профессор инстинктивно потер грудину. Пульс опять частил. Но сильной боли не было.
Они до самой больницы не обмолвились более ни словом. Когда они подъехали к приемному покою клиники, их уже встречала Софья Павловна со свежим хрустяще накрахмаленным халатом. Проходя мимо дежурной сестры, Аркадий Львович бросил ей через плечо:
- Сурена Саркисовича проведи в предбанник операционного блока, дай халат и бахилы.
Сестра увела его в сторону операционной. Дверь за ним закрылась с громким щелчком.
3.
Профессор шел по коридору быстрым широким уверенным шагом. Софья Павловна едва за ним поспевала:
- Страшный, сложный случай, практически безнадежный…. Мы уговаривали его не ездить к Вам и дать ей возможность спокойно уйти, … ведь ничем нельзя….
- Да как Вы смели такое ему советовать? Как?! Кто дал Вам право лишать его последней надежды?
- Я… мы… подумали, что Ваша помощь уже…
- “Я”, “мы”! – передразнил ее Аркадий Львович, - все готово?
- Да, конечно!
У дверей операционной его догнал Сурен Саркисович:
- Послушайте, профессор, если только что не так, имейте ввиду, я на все пойду! Мне терять нечего!
- Истерика Вам не к лицу, полковник! Будьте мужчиной, черт возьми! Это мой долг сделать все возможное для вашей супруги, а уж дальше… не обессудьте! Природа играет по своим правилам! Я взывал к Вашему разуму. Вы сами этого захотели!
Профессор и Софья Павловна быстро скрылись за дверью операционной.
И потекли минуты, часы ожидания, томительного, тягучего, как бывает во сне, когда бежишь по глубокому вязкому снегу, рвешься вперед, торопишься, а бег твой похож на медленный шаг черепахи, … как при просмотре фильма в режиме замедленной съемки… пытаешься взлететь стремительно, а ноги, как чугунные, не отрываются от земли…
Сурен Саркисович нервно курил и быстро вышагивал от одной белой двери к другой, по-солдатски чеканя каждый шаг, и то и дело бросал взгляды, полные надежды, на ту единственную дверь, за которой, как он считал, должно было произойти чудо, которое вернет ему Беллу. Женщину, подаренную ему богом! Оттуда доносились приглушенные голоса, чаще отрывистые приказы.
В изнеможении он сел на белую больничную скамью и, откинувшись на стену, закрыл глаза. Медсестра, сидевшая за таким же белым столом, исподтишка поглядывала на полковника, на его осунувшийся благородный мужественный профиль. Желваки ходили ходуном. Рот – плотно сжат. Глаза закрыты. “Какой красавец! – подумала она, - и надо же! – какое несчастье! Ужас! Врагу не пожелаешь!”
Действительно, полковник всегда имел магическое действие на женщин, причем всех возрастов. Низкий бархатный тембр голоса, огромный рост, атлетическая фигура, жгучие проницательные и умные глаза, чувственный рот и обаятельная улыбка. Таким он был всегда. Но не теперь...., когда он сидел в напряженном ожидании конца, ловя каждый звук, доносившийся из операционной. Он не видел никого, кроме своей Беллы, Бельчонка, как он ее ласково называл с первого дня их знакомства. До сих пор он помнил аромат ее духов… они так гармонично сочетались с ее неземной красотой. ….
Впервые он увидел ее, когда, наконец, выдался отпуск и он уехал на море, в Пицунду, на золотые пески Абхазии…. Она лежала на тончайшем песке в сине-белом бикини, прикрыв глаза соломеной шляпкой от слишком назойливых лучей летнего солнца. У нее была необыкновенно бархатная кожа, нежная и светло-золотистая от загара. А пальцы рук (они сразу бросились ему в глаза) были тонкие, изящные с ухоженными красивыми ногтями, поблескивавшими перламутровым лаком. Он развернул подстилку рядышком, лег и смотрел на нее и ждал, когда она откроет глаза. Вот так и познакомились! Но больше всего его поразили ее глаза. За всю свою многоопытную жизнь ему не доводилось видеть ничего более прекрасного. Ярко-зеленые - ну просто изумруд! - без единого вкрапления, с с чистыми сверкающими белками и опушенные изогнутыми густыми ресницами.
Отложив шляпку, она приподнялась на локте и посмотрела на него. Улыбнулась и подмигнула! И эта ослепительная улыбка, обнажившая ряд белоснежных жемчужных зубов, решила их судьбу.
Он сидел неподвижно, прижавшись затылком к прохладной стене коридора, с закрытыми глазами, и мысленно блуждал по закоулкам воспоминаний и в его воспаленном мозгу возникали картинки их совместной жизни. Вот она, босая, стройная, как египетская статуэтка, со смехом прыгающая по лужам под летним дождиком, а то вдруг вспоминал ее губы с неповторимым ароматом малины, чувственные и зовущие, и тонкий аромат дорогого парфюма у колечка волос у самого ушка…. Он видел ее ежедневно, но не мог налюбоваться на эту дивную красоту, которая спорхнула к нему в объятья с божественного Олимпа.
И совсем другой она стала, когда преподнесла ему бесценный дар - их доченьку, Анюту. С рождением ребенка она стала совсем другой. Какие у нее были нежные задумчивые глаза, когда она, склонив набок голову, смотрела на крохотный пухлый комочек, который сладко причмокивал во сне и крепко держался за мамин палец. Белла стала серьезней, терпеливей, , собрала волосы высоко на затылке в замысловатый узел, и от этого стала еще красивей и роскошней. Больше всего ему хотелось сейчас увидеть ее глаза, бездонные, изумрудные... погрузиться в них и успокоиться.... Но, боже, как это было невозможно сейчас осуществить! Как она была близко, здесь, рядом, за белой холодной дверью.... и так ужасно далеко!Ааахххх.....
От этой мысли он застонал, да так громко, что медсестра испуганно вскочила и подбежала к нему:
- Тов. Аствацатрян, Вам плохо? Воды принести?
Он только невнятно промычал в ответ. Плохо ли ему? Он смертельно ранен. Никого и никогда в жизни он так не любил, как своего Бельчонка. Белла была его жизнью, его счастьем. И если теперь ее не станет..... зачем тогда жить? Как существовать в вакууме, пустоте? Как Анюте без мамы?...... и пустое существование.....
Его вывел из этого состояния неожиданно не по годам звонкий голос нянечки:
- Вишь, как мается сердешный! Любит, знать, шибко! А ты, Аринка, не лезь, не приставай! Ему сейчас никакие лекарства не помогут! Эх, молодо-зелено! Учишь вас, девок, учишь, а все мимо!
И она прошаркала мимо него, тащя за собой судн’о. Никогда раньше он не ощущал так остро всю силу своей любви к ней,... той, что теперь лежала неподвижно на холодном операционном столе иии в которой едва теплились искорки жизни. Удасться ли врачам разжечь из них пламя? Она ждет, она зовет его!... он рванулся с места и кинулся к белым дверям. Арина едва успела загородить собой вход в операционную:
- Да Вы что? Туда нельзя! Успокойтесь! Возьмите себя в руки! Наш профессор чудеса творит. Вы, главное, верьте, надейтесь! Вы ведь любите ее?
Полковник внимательно посмотрел на это юное веснушчатое лицо с серьезными карими глазами и пухлыми детскими губами и пробормотал:
- Да... безумно .... дороже нее у меня никого нет....
- Сядьте, выпейте вот это. Поможет.
Арина протянула ему стаканчик с лекарством. Он послушно проглотил горькую жидкость и снова сел. Время шло страшно медленно, как будто испытывало его на прочность. Оставалось сжать зубы и терпеть.
Вдруг дверь резко распахнулась и оттуда вылетела испуганная Софья Павловна:
- Зови Лешу, срочно! Он в отделении. Аркадию Львовичу плохо.
И убежала обратно, даже не взглянув на полковника. Арину просто ветром сдуло.
4.
А за 4 часа до этого......
Он шел стремительным широким шагом к операционной. Софья Павловна едва поспевала за ним, на ходу отчитываясь по состоянию пациентки. Сердце тихо покалывало, а в голове одна мысль – спасти женщину!
Проходя по предоперационной, он мельком кинул взгляд на полковника, который нервно вышагивал и курил. Сначала он хотел сказать, что курение здесь запрещено, но передумал. Аствацатрян кинулся к нему, говорил что-то резкое в состоянии истерики. Аркадий Львович резко прервал его и они с Софьей Павловной скрылись за белой металлической дверью.
...Потом его ослепил яркий белый холодный свет операционной. Тихие деловые голоса медсестер и врачей спец. бригады, которые уже склонились над столом. Увидев профессора, все почтительно расступились и стояли в ожидании дальнейших указаний.
Белые стены операционной, белые халаты, и привычная строгая рабочая обстановка сразу погасили в нем те искры возмущения и нервозности, которые еще теплились в его душе с момента прихода полковника, и придали ему привычную уверенность. “А может он ошибся? Может и наши тут ошибаются.... все могут ошибаться! Может все еще можно восстановить и все обойдется?” – думал он.
Он не сразу подошел к столу, сперва проверил все данные датчиков и аппаратов: “Ничего утешительного!” потом он быстро подошел к столу и ... застыл благоговейном изумлении: тело молодой женщины лежало неподвижно под белой простыней, из-под которой вздымались два округлых холмика и виднелась тонкая лебединая шея с маленькой родинкой на ключице. Из гортани торчала трубка вентиляции легких. Руки были белы и прозрачны и безвольно свисали с обеих сторон стола, опутанные трубками и проводами. нежные холеные удлиненные ноготки были покрыты бледно-розовым перламутровым лаком.
И только тогда Аркадий Львович рискнул посмотреть на лицо.восторг и жгучая боль пронзили все его существо: богиня!!!!!! Неописуемой красоты богиня!!!! За свою долгую жизнь профессор видел немало красивых женщин, но та, что лежала перед ним сейчас и чью участь ему предстояло решить, поразила его, как вспышка молнии. Ее красота была поистине ослепительной, как тройная яркая радуга после летней грозы, как капля росы, вобравшая в себя весь мир и дрожащая на лепестке орхидеи.....
Теперь он понял все: и слезы полковника, и его ярость, и его фанатичную настойчивость.... перед ним лежала чуть живая Галатея. А он Пигмалион. И он просто обязан ее оживить! Это его ДОЛГ!!!
Разум и опыт подсказывали ему, что случай безнадежный, а сердце отказывалось соглашаться.
Травма была обширной и глубокой, больная потеряла много крови, теперь ей вливали свежую вместе с необходимыми препаратами. Она оставалась неподвижной, как средневековая скульптура на саркофаге.
Операция длилась очень долго. Аркадий Львович находился в каком-то безвременье, как в космосе, где время летит стремительно и незаметно. А он работал, непрерывно и безостановично. И лишь изредка были слышны его строгие, четкие и отрывистые указанья. Операционная сестра Валя внимательно следила за профессором и время от времени легким движением стирала ему тампоном пот со лба. “Что-то он мне сегодня не нравится”,- подумалось ей,- “совсем неважно выглядит… сможет ли продержаться?... операции конца не видать!”
- Ланцет!... Зажим!... Тампон!... еще тампон! Быстрей!
Кровь бешено стучала в висках, сердце билось неровно, с какими-то легкими провалами и подскоками – (“Опять аритмия началась! Черт-те что! Время нашло!” – мелькнуло в голове профессора). Он старался не обращать на это внимания.Только раз он распрямился, застыл на секунду, закрыл глаза… и вот уже он снова склонился над богиней, завершая последние штрихи операции.
- Ритмы сердца улучшаются, и сердцебиение есть.. слабое правда, но ровное, - подал голос анестезиолог Коля, выглядывая из-за аппаратов.
- Она дышит!
- Проверьте руки!
- Чуть теплые,.. но главное, что теплые!
Профессор с облегчением вздохнул:
- Который час?
- Без четверти семь. Утра.
Вдруг Валя, глянув на профессора, вскрикнула:
- Товарищи, ему плохо! Батюшки, да он совсем плох!
Все столпились вокруг Аркадия Львовича, а он бледнел все сильней, вокруг губ появилась голубизна. Губы посерели. Если бы его не поддержали и уложили на свободный операционный стол, он бы неминуемо упал.
Софья Павловна побежала в его кабинет за его французским лекарством. В операционной поднялся страшный переполох. На минуту все забыли о больной.
Пересиливая боль, которая жгла все его нутро, и пыталась вырваться из оков, профессор крикнул:
- Все по местам! Распустились! Следите за датчиками! Глаз с нее не спускать! Нина, свежую кровь подвезли?
- Да, конечно! Да Вы не переживайте, доктор! Она молодая, выкарабкается!
“Да,- подумал Аркадий Львович, - она теперь точно выкарабкается! Она просто обязана! Хотя… как все будет дальше…. Бог его знает, как! Слишком долго мозг был отключен…”
Он лежал рядом с ней на соседнем столе и смотрел неотрывно на прекрасное лицо, которое совсем чуточку порозовело, скорее, перестало быть смертельно бледным. Упругие холмики под покрывалом тихо, почти незаметно, как-будто со страхом, поднимались и медленно опускались. Дыхание было ровным. А на полу сиротливо валялись толстые пряди медно-золотистых волос – увы! - пришлось пожертвовать ими!
- Везите профессора в палату люкс! Она свободна сегодня! – приказала Софья Павловна неожиданно резким голосом.
- Ни в коем случае! Неудобно! Мне еще не настолько плохо! Вот как помру, тогда везите, куда хотите!
Но его никто не слушал. Помогли спуститься с высокого стола. Опираясь на руку своего ученика, он подошел к больной. Второй хирург и студент-интерн накладывали швы и совершали последние манипуляции перед отправкой ее в отделение реанимации. Удостоверившись, что все нормально, профессор, в сопровождении Софьи Павловны и Коли вышел из операционной, слегка пошатываясь.
Первое, что он увидел, выйдя в предоперационную комнату с приглушенным светом, были два лихорадочно горящих черных глаза. В них было все: боль, отчаянье, надежда, тоска, безумие и огромная безбрежная любовь….
Сурен Саркисович ни о чем не спрашивал, а только не отрываясь смотрел в глаза Аркадию Львовичу. Профессор не отвел взгляда, не нервничал, а спокойно ждал.
Воздух все больше накалялся. И тут он сказал, тихо и твердо:
- Я жду Вас в своем кабинете через 10 минут. Вас проводят.
Полковник, казалось, не слышал ничего. Он видел только измученное лицо и уставшие глаза врача, но печали в них не нашел и это немного взбодрило его.
Он продолжал сидеть на холодной белой скамье. Он ждал, когда вывезут его Беллу.
И вот она проехала мимо него на белой каталке, неподвижная, как мраморная статуя античной богини, с закрытыми глазами и белой марлевой шапочке-повязке.Руки били в проводах и трубочках. Боже, куда подевались ее роскошные волосы? Он кинулся к каталке, прижался лбом к ее закрытым глазам и сквозь хлынувшие слезы прошептал: ”Бельчонок мой, я здесь, слышишь? Все позади, родная!” но какой-то молодой врач оттянул его от каталки и процессия двинулась дальше. Он продолжал стоять с протянутыми руками, как маленький мальчик, тянущий ручонки к своей мамке., пока каталка не скрылась за огромными белыми матовыми стекляными дверями со строгой надписью “ПОСТОРОННИМ ВХОД СТРОГО ВОСПРЕЩЕН! СОБЛЮДАТЬ ТИШИНУ!”
Он боялся поверить, что она жива, что она будет жить, что они снова поедут на море и он еще раз увидит как ее грациозное гибкое тело вонзается в толщу прозрачной теплой воды, что он снова услышит ее переливчатый смех и увидит, как она с аппетитом ест виноград – ее любимый кишмиш – ягодку за ягодкой, и как она читает на ночь сказку Анульке. Ее голос… такой шелковый и нежный….
Его размышления прервал усталый голос Софьи Павловны:
- Сурен Саркисович, пойдемте, профессор ждет Вас. Только слишком не утомляйте его. У него был очень сильный сердечный приступ. Сюда, пожалуйста.
И она легко и неслышно пошла по длинному коридору, покрытому мягкой красной ковровой дорожкой. Во всех палатах еще спали. Было раннее зимнее утро, темное и неприветливое. А на дуще полковника пели птицы и порхали мотыльки.
5.
В кабинете стоял полумрак. Горела только настольная лампа, отбрасывая свет на предметы в комнате, придавая им причудливые формы и очертания. Аркадий Львович сдернул маску с лица, вытер пот и бросил ее на стол. Затем пошатываясь подошел к умывальнику и посмотрел в зеркало: старое, серое, измятое лицо с измученными глазами смотрело оттуда на него и, казалось, искало у него защиты. Ополоснулся ледяной водой с мылом – дрожь по телу. Но это сразу взбодрило его. Странно, что сердце выдержало! Глаза в зеркале уже не казались такими измученными. Взгляд вернул былую твердость и уверенность.
Медленно побрел к креслу и просто рухнул в него. Годы берут свое, подумал он с грустью. Все мысли его кружились вокруг богини. Как она переживет операцию, сможет ли преодолеть весь тот кошмар, через который ей пришлось пройти. Он строил всевозможные гипотезы и сам же отвергал их. Впервые за свою долгую врачебную практику он не мог предсказать судьбу пациентки. Операция прошла успешно. Она жива. Но как она отныне будет жить? Этот вопрос мучал его несказанно.
Пока наука не в состоянии проникнуть в серое вещество человека и разгадать все его тайны! Мозг приоткрыл врачам всего лишь 5% своих тайн и возможностей! Только 5%! Это ничтожно мало! Вопросы возникают непрерывно, взрывая мозг светил медицины, сводят их с ума от бессильных попыток проникнуть в святая святых его величества МОЗГА! Оживет ли мозг прекрасной Галатеи?
Дверь открылась бесшумно. На пороге стоял, переминая с ноги на ногу высокий худощавый человек с густой проседью и горящими глазами. На секунду профессор не узнал полковника. Только глаза остались прежними на резко осунувшемся и постаревшем лице.
Он неожиданно для себя растерялся и не знал, о чем и как говорить с полковником, как сказать ему всю правду, да и поймет ли он....
Аствацатрян первым шагнул к профессору и протянул ему свою крепкую жилистую руку со словами:
- У меня нет слов, профессор, чтобы выразить Вам свою безмерную благодарность! Вы спасли жизнь нам обоим... нет!.... нам троим... и нашей дочке! Вы настоящий врач от бога! Вы исполнили свой профессиональный долг! Простите меня.... ради Бога, простите, что был с Вам так резок вначале.... Я уверен, что Вы меня понимаете! Прощайте!
- Да постойте же! Я должен сказать Вам что-то очень важное! Не уходите!
Аркадий Львович машинально потер левую сторону грудины: опять началась аритмия и боль..... довольно острая.... Но он сдержался и встав с кресла, направился к двери.
Сурен Саркисович насторожился.
- Вы, наверное в курсе, что период оживления мозга, его полного восстановления, имеет свои пределы. Сегодня свершилось чудо, если хотите,..... я сам с трудом верил, что ее можно будет вернуть к жизни. Но радоваться рано. Вначале она не будет говорить, ходить, в целом будет ограничена в движениях.... В общем,... Сурен Саркисович, Вас ожидают сложные времена. Дай бог Вам терпения! Я очень надеюсь, что Вы........
Боль захлестнула его и ноги подкосились. Он покачнулся и упал в кресло, как большая тряпичная кукла.
- Что с Вами, господи, ... что с Вами, доктор?- голос полковник сорвался на крик, - Эй, кто-нибудь там, скорее!!! Профессору плохо!
Полковник выскочил в коридор и столкнулся с Софьей Павловной. Она бесцеремонно оттолкнула оторопевшего полковника и кинулась к Аркадию Львовичу.
Аркадий Львович уже лежал на узком кожаном больничном топчане и вокруг него суетились его доктора и медсестры, когда дверь резко распахнулась и в комнату влетела маленькая хрупкая женщина:
- Дайте пройти! Да пропустите же!
Перед ней все почтительно расступились.
- Аркаша, родной мой, я с тобой! Все позади! Ничего не бойся! Сейчас я сделаю тебе укол. Будешь, как новенький!
Аркадий Львович невольно улыбнулся, глядя на любовь всей своей жизни.
- Ириша, радость моя, ты какими судьбами здесь? Откуда узнала?
- От верблюда! – отшутилась Ирина Яновна, - Софа позвонила, ну вот я и тут. Мне было очень неспокойно, когда ты в таком состоянии уехал в клинику.
- Как хорошо, что ты тут! Не уходи!
Ирина взяла его натруженные руки в свои маленькие и ласковые. Профессор умиротворенно закрыл глаза.
О полковнике все забыли.
А он стоял тут, в кабинете, вжавшись в угол, и не отрываясь смотрел на все происходящее, на эти маленькие сильные руки, нежно сжимающие великие руки великого врача.... Белла была жива, а профессор лежал в кабинете с тяжелым сердечным приступом. Невероятность и циничная жестокость жизни! Он отошел от стены и приблизился к Аркадию Львовичу:
- Поправляйтесь доктор! Непременно поправляйтесь! Вы обязаны жить, это Ваш долг. Один большой долг Вы уже выполнили, теперь очередь за Вами. Прощайте! Храни Вас Бог!
ЧАСТЬ II
1.
Прошло десять лет.
Аркадий Львович после операции стал более активным, хотя нет-нет, да и напоминало сердце о себе. Интенсивное пост-операционное лечение, на котором настояла Ирина Яновна, дало серьезные плоды. И Аркадий Львович практически избавился от изнуряющих приступов. Однако, доктора строго-настрого запретили ему сиьные нагрузки на работе (он, в свою очередь, настоял на продолжении работы) и рекомендовали проводить как можно больше времени на природе. Пришлось приобрести маленькую дачу в дачном кооперативе “Сосны”.
Благо, она располагалась чуть поодаль от всего дачного поселка, в начале роскошного сосняка. Место им понравилось сразу. Ирина как увидела в первый раз толстый мягкий и ароматный настил из сосновых иголок вокруг домика, скинула босоножки и побежала, пританцовывая и напевая “I want to dance all night” из “Пигмалиона”! Время от времени бросая на мужа задорные и загадочные взгляды! Детский сад! Но как хороша! Аркадий Львович смотрел на жену и ему вспомнилась юная смешливая красотка, которая еще тогда вскружила ему голову, и успешно продолжает делать это до сих пор. Он от души смеялся, чем еще больше раззадоривал ее.
Сын Миша, долговязый и как всегда худощавый, теперь уже признанный солидный художник с не менее солидной бородкой, с изумлением смотрел на свою помолодевшую счастливую маму и его красивые мужественные губы дергались от счастливой улыбки. Он быстро установил мольберт, разложил краски, кисти и глазами выбирал подходящее место. “Ма-ам, - пробасил он, - застынь вот так! Ты классно смотришься! Ты восхитительна в этой позе! На тебя сквозь ветки прямо сноп лучей падает! Я буду тебя рисовать!”
“Да ну тебя, отстань!” – засмеялась Ирина, кокетливо запрокидывая голову, от чего ее волосы заблестели и заискрились в лучах солнца. “То же мне, ГОГЭЭН, найди себе, наконец, молодой объект!”
Тогда Миша начал приставать к отцу и тому не осталось ничего другого, как безропотно подчиниться сыну, дабы не обидеть единственное и горячо любимое чадо.
Благо дачный поселок находился недалеко от города и они ездили туда на все выходные в любую погоду, а летом оставались на пару месяцев. Грибов было видими-невидимо, а ягоды заманчиво подмигивали сквозь траву и с кустов. Так что дом был полон сушеных, маринованных грибов и джемов, варенья и компотов.
В тот год лето выдалось тоскливое, плаксивое, как брошенная и всеми забытая невеста. Большинство дачников позакрывали свои дома и уехали на моря под жаркое солнце на горячие пески косточки погреть. Кому же охота мокнуть, чихать и сидеть перед телевизором, закутавшись в плед. Лишь редкие дачники - то ли по привычке, то ли некуда больше податься – решили провести лето в “Соснах”.
Серовы тоже решили в пользу дачи. У Аркадия Львовича работы было выше крыши, да и Яша приезжал с завидным постоянством и всегда спозаранку с очередным вариантом очередной статьи. Кандидатскую он уже защитил, но его всегда тянуло к покорению очередных медицинских вершин. И сам Аркадий Львович упорно продолжал работать над новой методикой реанимации больных с ЧМТ и последующего курса реабилитации, но больше всего его занимали тайны мозга, его скрытая от всех и вся суть. “Не осерчай Господа нашего! Не тваво ето ума дело!” – ворчала баба Нюра, которая вот уже третий год жила с ними, помогала по хозяйству и по совместительству считала себя великим специалистом в области мозга! Надо было видеть, как она болтала с соседками и искренне возмущалась их невежеству!
Ирина Яновна нашла себе прекрасное занятие под стать мрачной плаксивой погоде: вязала мужу и сыну по свитеру на зиму, сидя в потертом кресле перед маленьким уютным камином, где весело потрескивали поленья и плясали ламбаду вертлявые язычки пламени. Временами она помешивала угольки и смотрела на дождевые струйки, стекавшие по окнам. Дождь шел почти ежедневно и лишь изредка выпускал их погулять по чисто промытому лесу.
Миша предпочитал творить дома. Если не было дождя, он выносил мольберт на веранду, одевал наушники и начинался творческий процесс. Так они и проводили свой очередной отпуск (а иногда и просто оставались на все лето) вдали от больничной суеты, но при этом ни на минуту не отрываясь душой и мыслями от своих больных. Аркадий Львович как минимум 3 раза в день звонил в клинику и по тону его разговора домашние уже знали, что да как там происходит.
.............. То утро в среду выдалось пасмурное, но глухое и сухое. Дождь, как видно, решил обойти их поселок стороной. Даже птицы притихли.
Баба Нюра возилась на кухне, колдуя над аппетитным обедом. Миша делал этюды и одновременно дразнил соседского пса, да так, что тот лаял до хрипоты и пытался перемахнуть через забор. Завтрак прошел тихо и быстро. Ирина и Аркадий Львович встали из-за стола и, опершись на перила веранды, тихо о чем-то говорили. По обрывкам беседы, Миша понял, что они все никак не могли договориться, как им провести день. Он усмехнулся и, отойдя на пару шагов, критически посмотрел на картину.
- Знаешь что, Аркаш, давай оставим наших старичков и пойдем в лес. Думаю, сегодня можно будет много грибов собрать. Ну, а если, нет, то просто подышим сосновым воздушком и ноги разомнем.
Аркадий Львович довольно улыбнулся и, притянув к себе Ирину, чмокнул ее в щеку:
- Ну давай, душа-девица, собирайся! Коль мы с тобой самые молодые да шустрые! Но должны будем вернуться через пару часиков. Я Яше обещал.
Вскоре они вышли за ворота и уже через пару минут углубились в лес. Сначала они шли и весело болтали, шутили, а потом разговор как-то иссяк и дальше они шли молча, каждый в своих мыслях.
- О чем думаем, Аркаша?
- Да так.... ни о чем конкретно и обо всем вообще. .... Знаешь, Ириш, почему-то я сегодня вспомнил Галатею....
- Какую такую Галатею? – не поняла Ирина.
- Да как же... не помнишь тот страшный случай? Лет 10 назад было, а все не могу забыть ее.... Афродиту с травмой черепа.... Клиническая смерть... кома.... .Дааа, дорого она нам далась тогда! Ох, дорого!.....
- Аааа,... вот ты о ком! – Ирина сорвала травинку и прикусила. Травинка была чуть горьковатая и шершавая, - а ведь столько лет прошло! Господи! Такие не забываются!.... А чего ты ее вдруг вспомнил,а? Давно от них ни весточки.
- Вот потому и я забеспокоился. Неспокойно мне как-то! Может биотоки какие между нами пробегают? А? Вспомнилось и свербит в мозгу.... Как они там? Не могу от мыслей избавиться!
- Остается надеяться, что у них все устаканилось и живут они себе поживают потихоньку.
Они бродили по затихшему лесу, ввысь вздымались темно-красные старые стволы карабельных сосен. Изредка доносилось робкое щебетание птиц, но, видно, им тоже надоела пасмурная слезливая погода. Сделав большой круг по лесу, они свернули на проселочную дорогу и вскоре оказались дома. На столе их ожидал ароматный Нюрин пирог с малиной и черникой и свежезаваренный крепкий душистый чай.
К чаю подоспел и Яша, великий гурман. Увидев пирог, он жадно облизнулся и первым сел к столу. Миша хмыкнул и присоединился к нему.
- Слушай, Миш, а когда ты меня рисовать будешь?
- Когда совсем округлишься от сладкого и станешь похож на воздушный шарик! – хихикнул Миша и тут же принял серьезное выражение лица.
Яша, зная иронично-насмешливый характер Миши, нисколечки не смутился и до последней крошки доел пирог. Потом подсел к Аркадию Львовичу и торжественно вынул из новенького кейса увесистую рукопись.
- Яшенька, побойся бога, такой объем! И все сразу! Мне ж нельзя такую нагрузку брать на себя! Да и дел других полно! – вяло отнекивался Аркадий Львович. Но от хитрого Яши нельзя было так легко отделаться.
И профессор, обреченно вздохнув, взял в руки увесистую рукопись.
Неожиданный шум с улицы –шуршание колес по гравию – заставил всех с удивлением обернуться. Дом стоял в тупике на опушке леса и сюда практически никто никогда не заезжал. Перед воротами остановился шикарный мерседес. Из машины вышел военный, в мундире, седой, как лунь, сутулый, с тяжелой походкой. Все переглянулись: кто бы это мог быть? Да еще и военный !..... Ирина первой почуяла неладное. В воздухе повисло невероятное напряжение. Она придвинулась к Аркадию, взяла мужа за руку и тихо сказала: “Не волнуйся, родной! Все хорошо”.
Мужчина подошел к воротам и с некоторым усилием открыл их и вошел в полисадник. Постояв в некоторой нерешителности, одернул форму и по тропинке медленно пошел к дому. Чем ближе он подходил к веранде, тем громче стучало его сердце. Ему пришлось даже на несколько секунд приостановиться, чтоб отдышаться.
Чем ближе он подходил, тем больше становилась тревога Аркадия Львовича. Он не мог более сидеть, встал и пошел навстречу к незнакомцу. Рукопожатия, приглашение войти в дом. Ирина предложила гостю стул. А сама не отрываясь смотрела на его сильно и преждевременно постаревшее лицо.
В глазах Миши – любопытство и недоумение. Полковник.... волевое, мужественное лицо, испещренное мелкими морщинками. И только желваки ходили ходуном от нервного напряжения, и только в черных глубоких глазах искрилась жизнь. Неожиданно он обратился к присутствующим:
- Пожалуйста, оставьте нас одних.
Невероятно, но такой знакомый голос, глубокий и сильный. Все послушно вышли. Ирина обернулась в дверях и скользнула по обоим беспокойным взглядом. Когда за ними закрылась дверь, Аркадий Львович присел к столу и указав на стул напротив, сказал:
- Я слушаю Вас. Кто Вы и что привело Вас в эту глушь?
- Уже ли не узнали, профессор? – горько усмехнулся нежданный гость,- а ведь всего каких-то 10 лет назад мы встречались с Вами при весьма прискорбных обстоятельствах. Весьма трагичных!
- Не может быть! – очки профессора аж подпрыгнули на носу, - Да нет, не может быть.... Сергей..... нет! Сурен Сергеич! Ой ты, боже ж мой!
- Сурен Саркисович Аствацатрян..... Ээээ... я и сам себя с трудом узнаю....
Наступило неловкое молчание. Аркадий Львович сидел, обхватив руками голову и потирая виски, на которых дико пульсировали вздувшиеся вены. Ему не терпелось расспросить о прекрасной Галатее, но слова застряли в горле, а гость и не думал разряжать обстановку. Молчание прервалось внезапно, от чего Аркадий Львович вздрогнул и подскочил на стуле. То что он услышал, до глубины души потрясло его:
- Помните ту ночь, когда я приехал просить о помощи? Белла была моей жизнью и ради нее я готов был на все! На ВСЕ! Я бы пристрели Вас тогда, если бы Вы отказались … У меня не было выбора! Не – бы – ло! Черт возьми!
Выдержав паузу, он продолжил, хотя было видно, что он с трудом владел собой и голос его вдруг захрипел:
- А теперь я Вам говорю: пристрелил бы я Вас сейчас, вот здесь, за то, что Вы тогда подчинились моему требованию и не настояли на своем … и повиновались не здравому смыслу и профессиональному опыту, а в Вас заговорила жалость и, возможно даже, страх… поддались чувствам! И ОЖИВИЛИ!!!! ОЖИВИЛИ МОЮ КОРОЛЕВУ!!!!
Полковник упал на стул и закрыл лицо руками. Профессор рискнул заговорить:
- Позвольте, Вы получили то, что хотели! Я не понимаю Вас! Она что…. Умерла? … Я ведь предупреждал тогда, я говорил!.....
- Ооо, нет!!!! О, господи, если бы так! Если бы!....
Аркадий Львович совсем растерялся:
- Так может… простите меня, ради бога! – так может она отвернулась от Вас и ушла?.... да не поверю никогда! Не может быть! Это ж нелепо и чудовищно!
Очки запрыгали на носу профессора. Руки тряслись и сердце больно сжалось.
- Так в чем же дело тогда? Не томите!
- Поедемте! Отказ не принимается! – полковник смотрел на него сурово и безразлично. Глубоко в глазах льдинки.
В комнату вбежала Ирина, вся бледная и испуганная:
- Куда Вы везете моего мужа? Что Вы с ним хотите сделать? У него больное сердце! Вы же знаете! Ему нельзя нервничать!
- Сударыня, и у меня тоже сердце! Три инфаркта за четыре года. А оно упрямо стучит, живет… и его никак уже не уберечь, если ты – ЧЕЛОВЕК! – он грустно и шумно вздохнул. Вы не беспокойтесь, я верну профессора в целости и сохранности через пару часов. Желаю здравствовать!
И он нарочито вежливо поклонился. И вышел из дома и направился к машине. Профессор засеменил вслед за ним.
2.
За рулем мерседеса сидел бритоголовый молоденький солдат. Как в прошлый раз, когда его везли спасать Галатею. Ехали молча. И довольно долго. Аркадий Львович внимательно рассматривал профиль Аствацатряна, который, как ни странно, сел рядом, а не спереди. Все еще красив, глаза утопали в грусти. В них была какая-то безысходность, несмотря на горящий, как и прежде, взгляд. Весь седой, серебристо-седой. А морщин сколько!.... и ссутулился сильно....
“Господи, да что ж такое могло случиться? Неужели психушка.?...” – вдруг мелькнула мысль и профессор передернулся.
Сурен Саркисович всю дорогу курил и бросал в окно недокуренные сигареты. И все время потирал левый висок. Он явно сильно нервничал.
Еще один дачный городок. Машина теперь петляла по узким старым улочкам, вдоль которых, как солдаты на плацу, стояли солидные небольшие особняки - дачи. Наконец они остановились перед одним из них. Оба молча вышли из машины. Только в двух окнах горел свет: одно на первом, другое – на втором этаже. Полковник сам отпер тяжелую дубовую дверь большим старинным ключом.
В просторном холле было темно и тихо. Только сделали несколько шагов, как послышалось слабое утробное мычание и кряхтение с подвыванием. Профессор был не пугливого десятка, но ему стало не по себе. По спине побежали мурашки.
Еще несколько шагов и полковник включил свет. “Просто и со вкусом” - огляделся вокруг Аркадий Львович.
- Прошу сюда!
Сурен Саркисович открыл дверь и, посторонившись, пригласил гостя пройти в гостиную. Не успел профессор сделать несколько шагов в комнату, как качнулся и встал, как вкопаный. Невольно попятился назад. На него смотрели два огромных зеленых, как нефрит, глаза... Смотрели тупо, по-звериному.... Два огромных глаза, в которых не было ни-че-го! Ровным счетом ничего! Глаза голодного упыря! Только глаза.. и еще то, что с большим трудом можно было назвать телом.... Оно с трудом умещалось в большом широком кресле, как перекисшая опара, вывалившаяся из кастрюли. И из этой опары вырывались мычание и завывания...
- Ну проходите же, что Вы стоите? Ну же!
- Сурен Саркисович,... это... это...
- Да, профессор, это моя Белла.... мой бельчонок..... Да Вы не бойтесь, она смирная. Только воет и мычит....
- Сурен Саркисович, да что же это?.....
Горло сдавила боль и рот мгновенно высох так, что он не мог больше вымолвить ни слова. Он судорожно пытался сглотнуть несуществующую слюну, а пальцы намертво впились в спинку стула, который, к счастью, оказался рядом и не позволил профессору упасть. Галатея,.... он с ужасом уставился на то, что осталось от нее... Эта бесформенная, заплывшая жиром, груда мяса с блестящими невидящими нефритовыми глазищами.... Ни искорки сознания, ни проблеска каких-либо чувств! На его появление она лишь отреагировала беспокойным ерзаньем в кресле и тревожным мычанием, да еще мотала головой в сторону мужа.
- Сиди тихо, Белла! Он тебе ничего не сделает. Он свой!
“Как-будто собаке команды отдает!” – мелькнуло в голове Аркадия Львовича.
- Бу-у-у-э-на! На-нааа!
Профессор недоуменно посмотрел на полковника, как бы ища у него поддержки и объяснений.
- Это все, чего я смог добиться.. она так называет себя и нашу дочь...
Он подошел к жене и ласково погладил ее по пушистым, аккуратно причесанным золотистым волосам. Они оставались такими же как тогда: золотой водопад Галатеи. Она тут же прильнула к его большой теплой руке и тихо, жалобно заскулила... ни единой искорки мысли! Только собачья преданность! Полковник мягко отстранился от нее, а она так и осталась сидеть со склоненной головой и повисшими руками.
Сурен Саркисович подошел к профессору и кивнул головой в сторону холла:
- Пройдемте в мой кабинет. Там можем спокойно поговорить.
Потом уже из холла крикнул куда-то наверх дочери:
- Нанка джан! Помоги маме, а потом принеси нам в кабинет кофе, солнышко!
- Да, бог с Вами, ничего не нужно, не стоит беспокоить дочку!
Потом, помявшись, добавил:
- Скажите, неужели она с самого начала вот так и осталась.... и никаких подвижек вообще не было?
- Да, профессор, да... с самого начала, к нашему ужасу и огромному сожалению!
Морщины на его лице разгладились и в глазах заиграл теплый свет, когда сверху к нему сбежала, как олененок Бэмби, рыжеволосая юная фея. Наночка! Ей было около 13 лет, довольно высокая, стройненькая девчушка! Но, боже! Стоило ей поднять лицо и посмотреть на Аркадия Львовича, как тот в ужасе и изумлении отпрянул.
- О, мать моя! Это ж точная копия... просто невероятно!
- Да, дядя, мне все говорят, что я очень похожа на маму, когда она была молодая и здоровая! Пап, кофе сейчас сделаю. Идите в кабинет. Я принесу. А конфеты хотите?
Она вела себя уверенно, как маленькая хозяйка большого дома. Глаза светились теплым нефритом, а золотистые волосы оттеняли белоснежную кожу.
В кабинете горел камин, и в углу был включен торшер с экзотическим абажуром, на котором среди облаков парили красочные драконы. Здесь тоже все было скромно и изящно. Все в меру. Они сели в мягкие кресла по обе стороны камина. Выдержав паузу, полковник откашлялся и, потирая виски, начал говорить. Медленно и тихо.
- Теперь Вы увидели все. Все эти годы я мечтал только о том, чтобы Вы увидели своими глазами то чудовище, которое тогда сотворили. Пусть и не умышленно, но Вы оказались Франкенштейном. Надеюсь, Вы поняли, почему я был готов пристрелить Вас тогда и почему у меня руки чешутся сделать это сейчас? Сами того не желая и не осознавая, Вы сделали меня самым несчастным человеком на свете, а нас троих – самой несчастной семьей! Ведь я обожал ее, она была моим воздухом, солнцем, смыслом жизни! А Вы убили все это! Я, конечно, отдаю себе отчет в том, что сам заставил Вас вернуть ее к жизни под дулом пистолета.... но ведь Вы - врач! Вы не имели ни морального, ни профессионального права подчиниться мне!
- Но, позвольте, Сурен Саркисович! Побойтесь бога! Не Вы ли тогда говорили мне о священном долге врача?! Я не Господь Бог... Я всего лишь ЧЕЛОВЕК! Я понял всю глубину Вашей любви и Вашего страдания... более того, я был потрясен красотой Вашей жены.... Галатея, богиня, неземная красота!... Как я мог отказаться от, пусть и мизерного, но все же шанса вернуть богине жизнь! Вам - любимую жену, а малышке – маму??? Но, Сурен Саркисович, не лгите сами себе! Я ведь предупреждал о возможных последствиях! Я предупреждал!
В голове стучали молоточки, а сердце бешено колотилось. Профессор потер дрожащими пальцам лоб и продолжил:
- Я говорил Вам, что полной гарантии не даст Вам никто, даже Господь бог! Медицина порой бывает бессильна. Увы и ах! Оставалась одна хлипкая надежда на ее молодость и здоровье.
Полковник нервно теребил подбородок. Дыхание его было тяжелым и периодически прерывалось сильными глубокими вздохами, как если бы ему не хватало кислорода.
- Да помню я все..... Доктор, помню!!!! ВСЕ!!!!! Черт бы побрал мою память! Знаете, с каким ужасом я наблюдал за всем ходом ее выздоровления, а???
Сурен Саркисович закрыл руками лицо. Потом продолжил:
- Но самое страшное не это.... самое страшное то, что я не мог перестать ее любить.. и не могу не любить ее сейчас! Я видел, как она день ото дня все дальше и дальше уплывает от меня, все больше теряя человеческий облик..... Ооо! Это было не-вы-но-си-мо! Невыносимо было видеть эти слюни, текущие по подбородку, вываливающийся язык,... Невыносимо было слышать и видеть, как маленькая Наночка звала ее “Мама, мамочка моя, ты меня узнаешь?”, а в ответ тупое мычание и покачивание головой... Со временем Нанка привыкла, отплакала свое и привыкла..... И даже, как Вы сами убедились только что, взяла на себя роль хозяйки дома. Мы сами ухаживаем за Беллой. Лишь изредка приглашаем сиделку.
..... Эээээх, Белочка моя, бельчонок мой....
Внезапно он со всей силы ударил кулаком по столу:
- Эээх, ну почему, ну за что так больно! Это невыносимо.... все внутри горит... так больно!
На глаза ему навернулись скупые слезы, но он их даже не заметил. Аствацатрян сидел молча, обхватив голову руками. Профессор тоже молчал. Только его сердце, как тогда, 10 лет назад, предательски горело и билось бешено, с провалами.
- Вашим долгом было НЕ УСТУПИТЬ МОИМ ТРЕБОВАНИЯМ И НЕ ПОДДАТЬСЯ СТРАХУ И ЖАЛОСТИ!
Вы обязаны были, как врач, настоять на своем и дать ей уйти спокойно! Да, это и был Ваш человеческий и врачебный долг!
Из соседней комнаты опять донеслось протяжное хныканье и мычание, изредка прерываемое тонким просящим голоском Наночки. ПОлковник резко встал: “Она зовет меня! Нанке нужна помощь!” Потом добавил, уже через плечо, в дверях кабинета: “Спасибо, что приехали и простите, что доставил Вам столько тяжких минут! Вы можете ехать. Супруга ждет Вас. Машина у ворот. Прощайте.” Он круто, по-военному повернулся и вышел.
3.
Всю обратную дорогу домой Аркадий Львович ехал молча. Перед его глазами была Белла, ее огромные зеленые глаза, венчающие огромную тушу, вываливающуюся из кресла, и ему было невыносимо жутко и страшно жалко Сурена Саркисовича и особенно Наночку, в которой жила красота Беллы.
“Когда же наконец медицина проникнет во все тайны человеческого мозга – доселе непознанной таинственной сокровищницы гомо сапиенса? Когда же люди перестанут страдать, бессмысленно и жутко?” – думал он, проезжая по проселочной дороге мимо белых нежных красавиц березок и статных кавалеров елей.
- Остановитесь, пожалуйста, на минутку!
Машина послушно остановилась. Водитель тоже вышел покурить.
Аркадий Львович пошел в сторону леса. Мысли лихорадочно роились в голове: “Долг человека и врача – спасать, лечить, помогать! Спасать, пока сам не свалишься к чертовой матери!” Но пустые бессмысленные глаза Беллы говорили ему совсем другое: “Врач вынужденно причиняет больному боль и страдания, но излечивает! Вот в чем его долг, черт побери! А может и ..... нет? Как же определиться и не сойти с ума? Как же придти к консенсусу со своей совестью? Если такой альянс вообще возможен при его профессии! Как найти эту зыбкую невидимую границу? Врачи не боги, они тоже могут ошибаться. Хотя бывало и боги ошибались.... Но здесь... здесь была не ошибка, не его ошибка.... просто организм оказался не готов к такому страшному испытанию,... мозг сломался, сдался....”
Профессор нервно тер затылок, периодически другой рукой надавливал на грудную клетку, пытаясь инстинктивно снят ноющую боль. “Вот он бросил мне в лицо упрек, мол, долг мой врачебный состоял тогда в том, чтобы дать его Белле умереть... А ведь 10 лет назад он думал с точностью до наоборот... Даже убить был готов! Но ведь могло же все получиться и чудо могло бы свершиться! Могло ведь такое быть!” Сердце ныло, затылок пульсировал. “Дак, в чем же этот злосчастный долг врача перед больным? Дьявольский вопрос!
Дать надежду или отнять последнюю соломинку?” Мысли путались,штормовыми волнами набегая одна на другую, а Аркадий Львович брел и брел по тропинке меж берез, веселых и беззаботных, а птицы уже делали последнюю перекличку перед тем, как замолкнуть до утра. Темнота не торопилась окутывать дивные нежные веточки с кружевной листвой. Глаза бывалого грибника инстинктивно забегали по траве, по земле, по пенькам, хотя мысли были ох как далеко и не имели ничего общего с этой земной, тихой и успокаивающей красотой.
На пути к машине он все-таки сорвал пару-тройку боровичков и теперь шел, бережно завернув их в большой платок. Молоденький солдат тоже копошился около машины. Завидев Аркадия Львовича, он радостно и с чисто детским озорством сообщил: “Пока вы бродили тут, гляньте-ка! Во как!” И выставил вперед коробку из-под обуви, полную грибов: “Да их тут видимо-невидимо!” Профессор рассмеялся и добавил к военным трофеям парня свои боровики: “На вот, бери еще! Ешь на здоровье!” Парнишка слегка сконфузился, а потом озорно улыбнулся: “Спасибо!”
Аркадий Львович тоько взялся за ручку двери, как вдруг под лопаткой сильно стрельнуло, да так пронзительно, что все поплыло вокруг, и лес, и дорога, и испуганное лицо юного водителя. Последний благо не растерялся и подбежав к профессору, уложил его на заднее сидение и что есть духу помчался в дачный поселок. Благо было уже рукой подать. Аркадий Львович лежал с закрытыми глазами и перед ним снова появилось в тумане хмурое лицо Аствацатряна н безумные зеленые глаза Беллы. Потом он, наверное, потерял сознание.
4.
Первое, что он увидел, придя в себя, были строгие и внимательные любящие глаза, которые за долгие годы стали самыми родными и без которых он не представлял себе жизни. Ириша сидела рядом. По лицу было видно, что она очень устала, совсем не спала. Белые стены, шум умывальника, белые занавеси на белых окнах.
“Слава тебе господин глаза открыл! – услышал он родной голос и повернул голову. Нет, это была не его родная больница. Хотел что-то спросить, но губы запеклись и он не смог вымолвить ни слова. Ирина бережно смочила ему рот чаем и через пару минут. он смог заговорить.
- Где я?
- Ты в больнице. Где ж еще! У профессора Крымова. Мне, как коллеге, даже разрешили остаться здесь с тобой.
И как бы преупреждая его очередной вопрос, добавила:
- Теперь уже все хорошо. Покой и только покой! И молчи уж, дорогой мой! Микроинфаркт с твоим-то сердцем – не шуточки!
Ирина отвела взгляд, чтобы Аркадий Львович не заметил ее слез. Но разве его проведешь? Он же знал ее, как облупленную. Что-то от него скрывают. Точно! Некоторое время они молчали. Потом профессор внезапно огорошил ее вопросом:
- Ириш, скажи... только честно! ... В чем долг врача?
Ирина Яновна изумленно посмотрела на него: никогда прежде он не задавал таких странных вопросов. Он только лечил и спасал, лечил и спасал.... всю жизнь! А тут на тебе, вопрос на засыпку!
- С чего вдруг такой вопросище, друг дорогой? Ты же, надеюсь, не забыл клятву Гиппократа?
- Да не в том дело, Ириш.... понимаешь, в жизни бывают такие ситуации, которые все ставят с ног на голову, белое становится черным, а добро оборачивается злом. И ты уже не знаешь, прав ты или как? Надо ли было спасать или дать умереть – вот истинное спасение.....
- Да что с тобой, Аркаша? Ты просто не в себе! Откуда такая философия? Шопенгауэр ты мой! Или все же Ницше, а? – попыталась отшутиться Ирина.
- Да нет, родная, бывают такие ситуации, в которых сам черт ногу сломит, а философы просто повесятся. Вот скажи ты мне, ты же умница, где граница гуманности? Где граница совести? Где та зыбкая грань, за которую заступать нельзя ни при каких обстоятельствах? Где следует остановиться?
Профессор сильно разволновался и ему пришлось сделать укол. Ирина сидела рядом и держала мужа за руку, которая подрагивала от напряжения. Она , конечно же, догадывалась о причинах, столь страшно взволновавших Аркадия Львовича.
После укола он заснул. Пульс был слабый, но ровный, а лицо покрылось холодной испариной и сильно побледнело.
Когда он очнулся, в палате никого не было. А за дверью слышались голоса, жены и еще чей-то незнакомый, мужской. Хотя.... какие-то знакомые нотки были.... даже очень знакомые! Он не мог ошибиться!
“Нет, нет! И речи быть не может! Я не могу Вас к нему пустит! Это жестоко.... ему плохо... Да поймите Вы!После того, что Вы мне тут рассказали, я тем более не стану Вас пускать к нему! И не просите! У него обширный инфаркт! И Вы лично к этому руку приложили! После поездки к Вам оно и случилось..... Нет, нет, не надо, уходите, прошу Вас. Да представьте как ему тяжело будет Вас снова видеть!” “Я только на секунду, - не унимался мужчина, - мне необходимо его видеть! Да и Нанка, дочка моя, очень просит”.
Дааа.... он узнал бы этот голос из тысячи.....
Аркадий Львович с трудом позвал жену:
- Ириш, впусти его! Заходите, Сурен Саркисович!
- Вот видите, вы разбудили его! Как Вам не совестно! Аркаша, ты только не нервничай, родной мой!
Дверь находилась позади него, так что он не сразу увидел вошедших. Сначала худенькая белая ручка протянулась к нему и положила на грудь букетик незабудок, а за ней показалась крупная статная фигура полковника.
- Здравствуйте, Аркадий Львович, это мы.... уж не ругайте нас!
- Вижу. Садитесь. Спасибо, девонька, за чудесные цветы.
Глаза полковника смотрели грустно и виновато.
- Я один во всем виноват. Только я один. Уж не знаю, что руководило мной тогда, когда я заставил Вас приехать к нам и увидеть Беллу! ...... Слушком долго было больно, очень больно и одиноко..... Вы один могли меня понять..... Наверное Вы не сможете простить меня.... знаю, я поступил, как последняя сволочь.....
- Перестаньте, возьмите себя в руки, Сурен Саркисович, вы неправы. Вы поступили, как любящий муж и отец, как сильый человек, у которого слишком долго кровоточит рана.... посмотрите на свою дочь! Этот прелестный ангел – точная копия матери, Вашей Белочки... Две златовласки!
Профессор откинулся на подушки и с нежностью посмотрел на девочку, а она стояла, прижавшись к отцу, и виновато смотрела на профессора.
- Доктор, Аркадий Львович, дайте нам слово, что будете жить! Вы просто обязаны жить, Вы всю жизнь творите добро.... спасаете жизни! Души!
- Но Вашей семье я доставил столько горя.... Уж и не знаю кто тогда взял во мне верх, врач или просто человек.... мужчина, который не устоял перед красотой богини и решил во что бы то ни стало вернуть ее к жизни....
- Нет,нет, что Вы такое говорите?! Это был несчастный случай, который никто не мог тогда ни предвидеть, ни спрогнозировать результатов. Не казните себя, я сам во всем виноват и теперь места себе не нахожу.... я просто преступник! Перед Вами и перед людьми. Мой эгоизм и страх потерять Беллу сотворили весь этот кошмар.... Боже... как я мог???
Потом он наклонился к дочке. Глаза его блестели от боли и слез:
- Нана джан, доченька, прости меня, девочка моя.... Прости за нашу маму....
Девочка сильнее прижалась к отцу и вдруг сказала:
- Зато мама жива!
У всех, находившихся в палате, перехватило дыхание. Все смотрели на Аствацатряна. Он подошел к кровати и, взял профессора за руку. Аркадий Львович вдруг тихо похлопал Сурена Саркисовича по руке.
Неожиданно для всех он сказал, глядя Аствацатряну в глаза:
- А я хочу поблагодарить Вас.
- Меня? За что же?
- До встречи с Вами тогда, 10 лет назад, я жил, как запрограммированный, по учебникам, по нормам морали, по заповедям. Но после нашей роковой встречи я очень многое понял, осознал, переосмыслил. Нож хирурга не всегда спасает, лечит и дарит облегчение и счастье жизни. А вот, что такое ДОЛГ врача.... вот на этот вопрос ни у кого не было, нет и не будет ответа..... может только когда-нибудь в далеком будущем....
- Не надо, не думайте об этом, Аркадий Львович. Просто продолжайте делать свое дело! Поправляйтесь! Вы так нужны всем!
Ирина вошла в палату и с укоризной посмотрела на непрошеных гостей. Они еще раз извинились и вышли. Нана крепко держала отца за руку. В комнате стало тихо. Ирина проверив показания датчиков, снова села в ногах с книгой в руках. “Спи, дорогой, тебе нужно много спать! Силы надо восстанавливать!”
За окном с криком проносились стрижи и ласточки, щебетали синички и воробышки. В открытое окно залетал теплый свежий ветерок.
- Ириша, скажи-ка мне, умница моя, что же это все-таки такое – ДОЛГ ВРАЧА,а?
Ирина Яновна отложила книгу и призадумалась, глядя в окно. Потом обхватила руками колени мужа и сказала:
- Никто и никогда и нигде не сможет точно ответить на этот вопрос... никто и никогда, ... какие бы времена ни настали. Натура гомо сапиенса не изменится ни-ког-да! Во все века и времена мозг человека работает одинаково. Меняются только декорации и наряды. Спи, мой родной человек!
Она нежно поцеловала его в сухие губы, от чего по его телу пробежала теплая щекочущая волна нежности.
Аркадий Львович откинулся на прохладные подушки и закрыл глаза. Перед ним, как в калейдоскопе, пролетела вся его жизнь, счастливые лица выздоровевших и их родных, горе и слезы тех, кто терял, и огромные широко распахнутые грустные нефритово-зеленые глаза Беллы, богини, его Галатеи, которую он так и не смог вернуть к жизни.... или все же не должен был.....
2012.