Папа

               
                История судьбы человеческой едва ли не
                любопытнее истории целого народа.
                М. Ю. Лермонтов
      Память очень избирательна. Об отце помню меньше, чем хотелось бы, но это немногое – с детства и до гробовой доски. Я многого не знаю. Было мне всего 9 лет, когда отца не стало. А то, что знаю, – это достоверно. Из глубины лет, из бесконечно далёкого детства в памяти всплывает образ отца: вот он заходит в дом, снимает большие брезентовые рукавицы и далеко к загнетке русской печи протягивает замерзшие руки, потирая ладони одна о другую; вот он сидит на корточках у парника, вырывает рассаду капусты, бросает ее в сторону и говорит: «Не годится. Сухокоренная»; вот он появляется в дверях с огромным арбузом и кладет его на стол…
Мой отец по национальности китаец. В неспокойном для России 1917 году в возрасте тринадцати лет, совсем ребенком, забросила его судьба на территорию чужой страны, которая стала его второй родиной, где ему предстояло прожить и умереть, так и не побывав больше ни разу на своей исторической родине. Сколько всего ему пришлось, переосмыслить, перечувствовать, пережить! Как он выжил? Можно только догадываться…
      О своих скитаниях по Дальнему Востоку и Забайкалью до женитьбы папа рассказывать не любил. Нелегкие это были времена. Но один случай, по-видимому, наиболее запавший в душу, папа рассказывал:
– Это было в 1920 году. Было мне 16 лет. Прошло три года, как я не по своей воле покинул родину и оказался на территории России. Работал молотобойцем в кузнице. Решив поменять место работы, вышел рано утром. В рюкзаке десяток сухарей, фляжка воды, нож-складень, запасная рубаха да пара белья перемыться – все, что у меня было. Поклажа легкая. Думал, еще засветло доберусь до транссибирской магистрали, до станции Нерчинск. Тридцать верст – не расстояние для молодого человека. Не пройдя и трети пути, почувствовал тяжесть и ломоту во всем теле. Захворал. Хоть убей, не могу идти. Ноги пудовые и дышать нечем. Много раз останавливался и подолгу отдыхал. Вскоре начало смеркаться, но пока были ориентиры, шел. Ночь в тайгу приходит быстро. Стало совсем темно. Надо было останавливаться на ночлег. Усталость и болезнь валили с ног. Я дошел до поваленного дерева, примял высокую траву и лег, положив под голову рюкзак, и тут же уснул. Когда проснулся, солнце уже было над верхушками сосен. К намеченному поезду я опоздал, надо было спешить к следующему. Когда закинул рюкзак на плечо, трава приподнялась, и я опешил и испугался от увиденного: под травой был труп мужчины. Мужчина был убит выстрелом в грудь. Я побежал прочь от этого места. Откуда только силы взялись? Километров десять, не останавливаясь, отпахал и не заметил.
Я вспомнил, что вчера слышал впереди себя два винтовочных выстрела. Возможно, одним из них и был убит мужчина. За что? Многих частных золотодобытчиков в те годы убивали за крупицы намытого золота, а многих и ни за что, за возможность выпотрошить поклажу и карманы убитого, авось что-нибудь найдется, а лучше золото. Обесцененные деньги-фантики, которые во время Гражданской войны печатал чуть ли не каждый атаман, доверия у народа не имели. А золото действительно погубило больше душ, чем железо жизней. Шла война. Оружия было много, вот и постреливали… И как меня угораздило использовать труп в качестве изголовья? Случайности в жизни бывают самые разные. Даже такие…
Женился отец в возрасте двадцати шести лет, встретив приглянувшуюся бедную забайкальскую казачку. А там и дети пошли: дочь, сын.
Сразу после женитьбы отец работал старшинкой (начальником) золотодобывающей артели. В это время, по воспоминаниям мамы, семья жила очень хорошо.
В 1938 году отца арестовали. Подгребали в тот год всех иностранцев. Кого в ряды бесплатной рабсилы, кого удобрить землю-матушку. Разобравшись, через три месяца отца отпустили. Видно, ярлыки «шпион» и другие, за которые полагался большой срок или «вышка», навешивали все-таки не на всех. Мама, родившая сына почти сразу после ареста отца, думала, что он не вернется. Назвала брата в честь отца: Василием.
Маме, конечно, отец рассказывал и об этом периоде своей жизни. Нам, детям, – никогда.
Мама вспоминала:
– На одном из пересыльных пунктов НКВДэшник спросил строй арестованных: «Кто умеет готовить пищу? Два шага вперед!». Людей набирали в повара. Отец не вышел из строя. Правильно сделал, а то бы, может, и не дождались его. Пришел домой еле живой, весь опухший от голода. Отпаивала его поначалу пропущенным молоком…
Вскоре наступил трагический 1941 год. Во время Отечественной войны отец бил вручную вертикальные геологоразведочные шурфы в скальных породах. Стране нужно было золото. Работа на износ, годы голодные. Все пережить пришлось.
    О том времени брат вспоминал:
– Когда началась война, мне было девять лет, а сестренке Нине – одиннадцать. Время было тяжелое. Почти все, что производили в колхозе, шло на нужды фронта. Жили с постоянным чувством голода. Собирали колоски: как ни тщательно убирали поле, а где-нибудь все равно останется. Осенью после копки картофеля пацаны с прутьями в руках ходили за свиньями по полю, свинья нет-нет, да и выроет оставшуюся в земле картофелину на радость нам. Ударишь свинью прутом, она отбежит, а картошечка твоя. Летом было легче добыть чего-нибудь съестного. Раньше всего появлялся мангыр1, потом собирали грибы, ягоды, ходили рыбу ловить.
Отец работал в трех километрах от дома. Две лепешки и бутылку молока – папин обед – мы с Ниной относили отцу прямо к шурфу, в котором он работал. Принесем обед, отдадим папе, а сами присядем на корточки на край шурфа с голодными глазами. Папа одну лепешку разорвет и даст мне и сестре по половинке, попросит отпить молока из бутылки. Мама, узнав об этом, сказала:
– У отца не оставайтесь. Отдадите обед и сразу бегите домой. Ему самому при такой работе в десять раз питаться лучше надо.
Так и стали делать. Мы все понимали…
Отец был скуп на похвалу. К детям относился ровно, никого не выделяя. Спросил как-то старший брат отца:
– Папа, у вас с мамой нас много, а кого ты больше любишь?
– А того, кому в данный момент труднее. Какой палец ни укуси – все больно! – ответил папа.
К отцу приезжали китайцы из разных городов и весей Сибири и Дальнего Востока читать письма из Китая и писать ответы на них. Отец читал письмо, а потом со слов владельца письма писал по-китайски иероглифами ответ. В конверт с письмом вкладывался конверт с обратным адресом, написанным на русском языке, предназначенный для посылки ответа из Китая. Дело в том, что абсолютное большинство китайцев, живущих в СССР, в те годы по-китайски только говорили, иероглифики не знал почти никто, а отец знал. Как эти совершенно незнакомые китайцы узнавали наш адрес, я не знаю. Изредка окончание этой работы заканчивалось застольем. Говорили они, как правило, по-китайски. Я радовался каждому письму, так как на международных письмах было много марок, а я их коллекционировал.
Папа прекрасно знал и русский язык, хоть в русской школе никогда не учился. У него была замечательная память. Благодаря памяти и природным способностям отец мальчишкой овладел иероглификой.
Незадолго до смерти папы в Китае произошла реформа языка и у него, по-видимому, стали возникать некоторые трудности при прочтении писем. Тогда по его запросу ему была выслана какая-то литература на китайском языке: несколько книжек небольшого формата с серыми листами из папиросной бумаги со сплошь красными иероглифами. Иногда по ночам он читал эти книги.
Всех, кто знал отца, поражало его трудолюбие. Работал отец крепильщиком в шахте.
Хозяйство семьи было большое: лошадь, корова с теленком, две свиньи, куры, утки, собака.
Возле дома было 12 соток огорода. Чуть поодаль – еще 28 огороженных соток. И все это отец обрабатывал вручную практически один. Воды для полива капусты и прочей мелочи требовалось очень много. Даже на лошади с речки не навозишься. Отец один прорыл канаву длиной в три километра и по мере надобности ходил и перепускал ручей, отходящий от речки Голготайки, то в канаву, то в свое русло. Канава заканчивалась большой глиняной ямой, где и хранилась вода для полива. Вода, конечно, нужна была не только нам. Отец предлагал прорыть канаву сообща, но народ отказался. Когда папа прорыл канаву один, многие сделали от нее себе отводы
и пользовались плодами чужого труда. Отец не возражал. Дело уже сделано, а воды в ручье много.
Я любил ходить с папой запускать воду в канаву. Уклон от ручья был небольшой, но постоянный. Вода текла почти с той же скоростью, с которой мы с папой возвращались вдоль канавы обратно. После наполнения всех емкостей водой из ручья отцу предстояло пройти еще шесть километров, чтобы перепустить ручей в свое русло. Я не помню, чтобы кто-то из желающих «наводниться» предложил отцу проделать за него хотя бы эту работу.
      Из писем из Китая от матери отец знал, что где-то на территории СССР живет младший брат. Мать просила, если удастся, найти брата. Брат иероглифики не знал и потерял все связи с родными еще молодым. Отец делал несколько запросов через газету «Советская Россия» о поиске брата, но получал отрицательный ответ. В 1957 году на очередной запрос отца пришло короткое письмо из редакции газеты: «Ваш брат нашелся. Адрес доставлен по назначению». Адреса папиного брата редакция не дала. Отец сначала было возмутился, но потом понял, что так оно и должно быть. Мало ли с какой целью человек человека разыскивает. Нашедшийся сам должен откликнуться, если пожелает, конечно. Стали ждать вестей от брата. Дней через десять пришла телеграмма-молния: брат сообщил о приезде. Не виделись родные братья сорок лет: с 1917 по 1957 год. Отец рад был безмерно. Начались дни ожидания. Отца счастливее, чем в эти дни, я не видел.
Встреча была потрясающей! Было уже поздно, все разошлись спать, а папа с братом остались за столом. Двое седовласых мужчин сидели друг напротив друга и разговаривали по-китайски. Нальют по рюмке водки, выпьют, что-то скажут друг другу и скупо, по-мужски заплачут. Я стоял в проеме двери и не понимал, отчего они плачут…
Оказалось, брат живет совсем рядом. Мы в Читинской области, а дядя – под Улан-Удэ. Дядя был чабаном и дважды орденоносцем. Он успел съездить в Китай, повидать мать, так как визу ему выдали без проблем. К нам он заезжал по пути в Китай и возвращаясь обратно. Отец много раз пытался «выхлопотать» визу, но так и не смог. Простому человеку это было нелегко. Пресловутый «железный занавес» висел непоколебимо.
Дядя был женат дважды, было у него пятеро детей. Дочь и сын от первого брака и три дочери от второго. Обе жены умерли молодыми, но дядя один всех детей прилично воспитал и всех выучил.
    По торжественным случаям, да когда кто-то из знакомых уж очень напросится на пельмени, папа готовил. Пельмени делались, казалось бы, по очень нерациональной технологии. Мясо и все составляющие фарша, абсолютно все, было рубленым. Для этого у отца был сделан из полотна обыкновенной двуручной пилы «секира» – нож, внешне напоминающий кобуру маузера. Этот нож с невообразимой скоростью мелькал в руке отца. Раскатывалось тесто в длинную тонкую колбаску, которая руками рвалась на «солдатики». Тесто было намято так туго, что я до сих пор, хотя прошло более полувека, помню звук характерного щелчка, с которым «солдатик» отрывался от колбаски. «Солдатики», поставленные на большую фанерную доску, раздавливались основаниями ладоней, а затем раскатывались в кружок. У кружков середина была чуть толще, чем края. Все это делалось очень быстро, кружки вылетали из-под скалки, как из автомата. Черенком большой ложки одним движением в кружок вкладывался фарш и так же одним движением образовывался готовый пельмень, формой похожий на маленький пирожок, несколько сплюснутый с концов с защипом вдоль длинной стороны. Иногда папа делал по тысяче пельменей за вечер. Пельмени были фирменным блюдом отца. Иногда он делал позы, бигус со слоеными лепешками. Блюд разных было много. Большинство из них были паровыми. Отец готовил редко, но всегда в этот день в семье был праздник.
    В один из сентябрьских дней 1959 года я пришел из школы и сразу понял, что что-то случилось.
– Не шуми, – сказала мне мама. – Твоя бабушка в Китае умерла.
Я зашел в спальню. Отец лежал на спине с закрытыми глазами, положив под голову сцепленные в замок руки.
О чем он думал? Что вспоминал? Вспоминал, наверное, свое голодное детство и мать совсем молодой…
    Всех детей сызмальства отец приучал к труду. У каждого по мере возраста были свои обязанности. Никому из детей и в голову не приходило словчить, обмануть, нажиться за чужой счет.
Вспоминается такой случай. Я принес домой заводную машинку.
– Где ты взял эту игрушку? – спросил отец.
– С Колей Куликовым поменялись. Я ему рогатку дал.
– Но ведь рогатка самодельная, а эта игрушка дорогая. Пойди и разменяйся, а рогатку, если надоела, подари.
Ни одной незаработанной вещи в семье просто не могло быть.
Всю жизнь, добывая хлеб насущный тяжелейшим физическим трудом, отец хотел видеть нас, детей, людьми образованными, чтобы пошли мы дальше, чем он, работяга. Для этого и работал, и делал все, а нам, детям, внушал простую мысль, что без образования прожить трудно. Мама, имевшая за плечами два класса церковно-приходской школы, полностью была солидарна с отцом.
       Беда в нашу семью пришла под Новый, 1961 год. Двадцать девятого декабря отец встал утром с постели, схватился за голову, два раза громко позвал сына: «Коля! Коля!», упал и потерял сознание. Приехали врачи и констатировали: «Кровоизлияние в мозг. Инсульт».
Папа жив был еще почти сутки. Он лежал на спине без сознания и тяжело, прерывисто дышал. Рано утром тридцатого декабря отец умер, не приходя в сознание. У постели отца сидел мамин брат, работавший врачом в Якутии. Дядя встал со стула и сказал;
– Все, сестра, – обнял маму и заплакал.
Хоронили отца 2-го января 1961 года. Во время похорон в ходу уже были новые деньги реформы 1961 года. Деньги эти папа видел, но только напечатанные в газете. Пришел с работы, показал газету и сказал:
– Посмотрите. Вот такими будут деньги.
На похоронах было много народу. Очень многие знали и уважали Васю-китайца. Уважали за великое трудолюбие и справедливость, за честность и неумение не быть самим собой. Мороз стоял жуткий. Музыканты духового оркестра, чтобы как-то играть, смазывали мундштуки музыкальных инструментов спиртом.
В тот скорбный поминальный вечер, когда за столом остались все свои, в дверь кто-то постучался. Мама открыла двери, на крыльце стоял брат отца. Он спешил по телеграмме, но не успел…
Через полтора года от детей дяди пришло известие о его кончине.
Назначили нам нищенскую пенсию «по случаю потери кормильца», и началась жизнь с хлеба на квас. Но это уже совсем другая история.