Для жителей мегаполисов ереванское метро что-то вроде детской железной дороги. Поезд из двух вагонов едет не спеша, покачиваясь, подобно кибитке с извозчиком. На станции машинист терпеливо ждет, пока распрощаются случайно встретившиеся знакомые, которые должны узнать о самочувствии всех близких и дальних родственников и передать привет столетней бабушке Марго — да хранит Господь эту святую женщину еще долгие годы.
Ереванское метро — это всего десять станций: одна линия и одна ветка. Даже не ветка, а крошечный отросток — станция Чарбах. Вся дорога занимает от силы пятьдесят минут. Но пятьдесят минут для Еревана, размеренного, неторопливого, и для мегаполиса, мчащегося, даже когда стоит в пробках, — совсем не одно и то же.
Это как в сказке про Синдбада-морехода, который вдруг осознал, что время для задремавшей огромной рыбы и людей, принявших ее за остров и проживших там несколько поколений, течет совершенно по-разному.
Поэтому за поездку из одного конца в другой можно успеть многое: уйти с нелюбимой работы и устроиться на новую с астрономическим окладом; помириться с любимым, выйти за него замуж и умереть в один день; защитить диссертацию и утереть нос коллегам-завистникам. В конце концов можно почитать книжку или подремать под стук колес.
Но мне лично нравится наблюдать за пассажирами: смотришь на незнакомого человека и начинаешь придумывать, кто он, чем занимается. Можно пойти еще дальше, представить, каким он был в детстве, о чем мечтал.
… «Станция «Площадь Гарегина Нжде!»
В простонародье район, где находится эта станция, называется третьим участком. Раз есть третий, то, соответственно, должен быть первый и второй. Но парадокс: первый участок существует, а где второй, никто не знает. Может на какой-то станции находится платформа 9 и 3/4, и именно оттуда можно попасть на второй участок?!
И еще интересная особенность: станция называется «Площадь Гарегина Нжде». Площадь действительно есть. Все, как полагается: фонтан, скамейки, клумбы и… памятник. Но на площади Гарегина Нжде установлен памятник Сурену Спандаряну, пламенному революционеру, члену РСДРП с 1901 года. Хотя данному факту есть объяснение. В середине восьмидесятых прошлого столетия это была площадь Сурена Спандаряна. Тогда же был установлен и памятник. Времена изменились: площадь и многие улицы были переименованы. А памятник остался. Не сносить же его, в самом деле. Это хлопотно, экономически невыгодно и не очень правильно. Ведь «памятник» от слова «память». И если она короткая или отсутствует вовсе, на пути возникают хорошо знакомые грабли. Проще оказалось изваять скульптуру Гарегина Нжде и установить ее в другом месте.
«Осторожно, двери закрываются!» Старушка напротив сидит, поджав губы, а в руках небольшой пакет с продуктами. Наверняка встала пораньше и поехала в другой конец города, чтоб купить со скидкой. Теперь, подсчитывает, сколько потратила и сколько сэкономила. Расстраивается. Но никому, особенно невестке с сыном, ничего не расскажет. Наоборот, будет дни напролет укорять их в расточительстве, и в назидание молодым вскоре повторит маршрут.
Поезд замедляет ход. Станция «Шенгавит» – «зажиточный двор», если дословно. Но тут, как у Тютчева: «мысль изреченная есть ложь» . Вместо богатого подворья вид на унылые панельные коробки, а пассажиры, которые заходят в вагон на этой станции, отличаются серьезностью, граничащей с угрюмостью. Свободных скамеек пока достаточно. На одной из них устраивается мрачный тип неопределенного возраста. Я начинаю рисовать его себе малышом в костюме на вырост и с букетом ромашек для первой учительницы. Сейчас прозвенит звонок и… И вдруг этот персонаж запускает руку в карман и достает пригоршню семечек. Нутро мое вскипает от праведного гнева. Однако мрачная личность отправляет меня в нокаут: он аккуратной кучкой ссыпает семечки на скамейку и начинает их лузгать, сплевывая шелуху в ладонь. Ах ты чистоплюй! Не буду тебя придумывать.
«Горцаранаин!» — «заводская». Здесь все логично. Средоточие предприятий, которые в стародавние времена открыто дымили и пыхтели тошнотворной смесью ароматов прогорклого жира, карамели, резины и еще каких-то химикатов. Сейчас большая часть заводов и фабрик зияет пустыми глазницами окон и стремительно разрушается, покинутая и никчемная. Дышать стало легче, но все равно грустно.
На этой станции в 1982 г. был установлен памятник с предсказуемым названием «Слава труду!», очень скоро переименованный в лаконичное и понятное «Банвори ардзан» — «статуя рабочего». Чугунный одиннадцатиметровый крепкий мужик с кувалдой на плече отлично вписывался в мрачный пейзаж рабочей окраины. Но в «лихие девяностые» — годы лишений, холода и беспросвета — памятник был демонтирован. Говорят, что здоровье скульптора Ара Арутюняна пошатнулось именно в это время. Безвестной гибели своего детища сердце его не вынесло.
Ну вот, задумалась, и не обратила внимания на попутчиков.
«Сасунци Давид!» Выход на вокзальную площадь. Даже пропустив объявление, станцию можно узнать по спешащим пассажирам с баулами.
Шпиль здания ж/д вокзала отлично просматривается с наземной платформы. Но для того, чтобы увидеть творение Е. Кочара — скульптурную композицию «Давид Сасунский», надо выйти наружу. И это, действительно, нужно сделать. Есть какая-то магия в этом памятнике и сакральный смысл.
«Осторожно, двери закрываются!»
Неожиданно в конце вагона раздается низкий мужской голос, нараспев произносящий давно знакомый текст. «Мя-ятные жевачки! Десять штук в па-ачке!» Голос приближается, а я вспоминаю лоточницу мать с сыном-инвалидом, продающих эти самые «жевачки» и другую ненужную дребедень. Многие отворачивались или сосредоточенно смотрели в окно. Но кто-то вынимал из кошелька мелочь, и тогда эта парочка останавливалась и терпеливо расписывала на заготовленном куске картона копеечные авторучки, демонстрируя гарантированное качество товара.
«Мя-ятные жевачки», — раздалось рядом. Подняла глаза: сомнений нет, тот самый мальчик-инвалид. Один… Без мамы… Ком в горле.
«Зоравар Андраник!» Это уже центр и достопримечательности, которые не стыдно показать туристам: Собор св. Григория Просветителя и памятник полководцу Андранику, оседлавшему сразу двух коней, символизирующих вековую мечту народа об объединении двух Армений. Через дорогу пединститут. Стайка девушек, щебечущих на своем, на птичьем, —несомненно студентки. Еще здесь торговый центр. Он расположен в здании бывшего кинотеатра «Россия», и после череды переименований наречен, наконец, «Россия-моллом».
Поток входящих пассажиров спрессовался в вагоне. Женщина средних лет, определенно сотрудница торгового центра, сверлит глазами сидящего юношу. Тот, не выдержав давления, сдает позиции, и дама занимает его место. Внезапно мой взгляд скользит вниз. Разминая затекшие суставы, она выделывает ногами такие па, что в голове моей начинает невольно звучать мотив ирландской джиги. Не в силах сдержать смех, я впервые в жизни радуюсь наличию ненавистной маски на лице.
Двери открываются. «Площадь Республики!» Это самое сердце города, где все подчинено замыслу А. Таманяна, основателя облика современного Еревана. Перед роскошным зданием Национальной картинной галереи поющие фонтаны – восторг и гордость моя еще с тех пор, когда деревья были большими. А неподалеку «Вернисаж» — этакий город мастеров. Ювелиры, камнерезы, художники, гончары всех мастей и уровней выносят на суд потребителя свои рукотворные изделия. Конечно, многое здесь откровенный китч, но иногда попадаются настоящие шедевры.
В вагон входит бабушка с двумя ведерками, доверху наполненных лимонами. Стесняясь своего голоса, она робко пытается продать кладезь витамина С, хорошее подспорье для ослабленного иммунитета. Сегодня Меркурий не благоволит ей. Покачиваясь, она движется к выходу, не имея возможности, держаться за поручни. И тут на помощь ей бросаются два широкоплечих красавца. Они выхватывают ведра и на следующей станции провожают старушку в соседний вагон, где, быть может, ей улыбнется удача.
Не перевелись еще богатыри на земле нашей!
В последнее время испытываю прямо-таки щемящее чувство материнской любви ко всем мальчишкам, даже к шумным, хамоватым подросткам. Так хочется обнять каждого и сказать что-то нежное, что не успела сказать тем… Живите, мальчики! Живите и возвращайтесь! Слезы градом…
Станция «Маршал Баграмян!»
Ах, пропустила свою любимую станцию «Еритасардакан» — «Молодежная». Возраст! Не умею думать одновременно о разном. А ведь с этой станции девятнадцатилетней девчонкой, сбегая с лекций, я ездила на свидания с будущим мужем. Каким же невыносимо долгим был тогда этот путь!
«Маршал Баграмян» — неприметная станция. Хотя нет! Один из ее выходов ведет в парк влюбленных. А там моя любимая скульптурная композиция — домашняя, непафосная. Поэт Геворг Эмин о чем-то беседует со своей кошкой Машо. От этой картины всегда веяло умиротворением. Влюбленные быстро придумали легенду, о том, что бронзовая кошка обладает магической силой — делает любовь нерушимой — и отполировали Машо до блеска. Но холодной январской ночью любимицу Эмина украли. Поэт остался один и теперь смотрит в пустоту. Влюбленные остались без своего оберега. Хотя…
В дальнем конце вагона стоят обнявшись двое: она — трепетная и хрупкая, он — сильный и нежный. Время для них остановилось. Вагон стал вселенной. Для них звучит музыка, доступная только посвященным…
Голос в репродукторе возвращает всех на землю. Наваждение исчезает.
«Барекамутюн. Конечная». Случайные попутчики, у которых, если покопаться, обязательно найдутся общие знакомые и друзья — реальность маленьких городов — выходят на станции с символическим названием «Дружба».
Пятьдесят минут путешествия пролетели, как один миг и как целая жизнь. Я выхожу в вечерний сумрак моего города, который люблю, который был, есть и будет.