Знаете, это очень страшно, когда темно и воздуха не хватает. Под кожухом можно только, приняв невероятную позу, пытаться нащупать и перебрать разъемы, провода, предохранители. А они неуловимые в руки не даются. Желудок от страха свело в тугой комок и горечью подкатило к горлу. Перед глазами танцевали черные мошки.
Нет, я, конечно, привычная ко всяким передрягам: добрых два десятка лет я гоняю наш семейный грузовик. И уже давно без напарника-сменщика. Пока еще Джей был жив, водили на пару. Теперь только у меня есть водительский допуск. Я за водилу, Матушка — за всех остальных в этой маленькой кабине, а вокруг — темнота. И пустота.
Я вывалилась из-под кожуха, села, вытянула ноги и задышала часто-часто. Говорят, помогает: и от тошноты, и от страха.
— Что? — спросила Матушка участливо.
— Тошнит, — пожаловалась я.
— Ой! — притворно испугалась Матушка. — Это знаешь от чего?
— От чего? — попалась я на уловку, словно молодая невестка.
— Такая взрослая девочка и не знаешь, от чего тошнит по утрам?! Обычно, если на праздник танцуешь с парнями до упаду. Скажи нам, а с кем же пасла ты коров? Как его имя? Дуси, делсо, деэро!* — пропела Матушка. — Холм Нокмилдаун я тебе, конечно, обещать не буду. И так знаю его имя.
— Чье имя? — я начинала злиться, и это хорошо, потому что тошнота отступила и в глазах развиднелось.
— Того, с кем ты танцевала на Майский день. Тетушка Фей смотрела фотки и видео в Тарнете, — ехидно хмыкнула Матушка. — И опять чернявый, как ты любишь. Но вот что интересно, девки у тебя все равно все рыжие. Нашу породу не перебьешь.
Ах, ты ж старая облезлая выдра Фей! Вот вернусь и напомню, за чей счет оплачивается доступ в Нет, чтобы ты могла выкладывать свои фото бармбрэка и посиделок с подружками! Но с Матушкой мне все еще ругаться в полную силу не хотелось.
— Ой! Вашего Нокмилдауна вместе со всеми козами не хватит! А Фей слепая и вряд ли что-то смогла рассмотреть. Скорее по своей сплетнической натуре домыслила, потому что я ушла еще перед танцами. Вы, Матушка, прозвонили всю схему?
— Та да, там еще пару разъемов проверить вручную.
Я снова извернулась и протиснулась под кожух:
— Ну, что и куда?
— Его нефритовый стержень в ее цветок лотоса, — елейным голосом сказала Матушка. — Ты ж знаешь, как выглядит нефритовый стержень, Нэй?
И тут на меня накатило окончательно: дурнота, страх и злость.
Я выползла из-под кожуха на четвереньках и помотала головой, от чего свет налобного фонарика заметался по стенам кабины. Я пыталась вдохнуть, но что тут вдохнешь, если система регенерации работает едва на треть. Тошнота снова подкатила к самому горлу. Но позволить себе ползти в санузел — нет уж, я здесь главная, я за баранкой этой посудины. О чем я и сообщила Матушке, предварительно поднявшись, цепляясь за панель управления:
— Значит так, раз: тошнит меня скорей всего от закупленных из-за вашего крохоборства просроченных консервов. На них же никаких маркировок нет, кроме неясных закорючек тваргов. Мне страшно думать из чего они сделаны, а главное когда, если основные заворушки на Тварге прекратились лет двадцать назад и восторжествовала демократия! — Редко меня тянет на такие словесные спарринги, с Матушкой «боксировать» словами сложно. Но от нехватки воздуха, страха, что система не заработает и почти недели дороги в голове моей помутилось. Вряд ли бы я сказала это все, будучи адекватной. Но я уже надела боксерские перчатки...
— Из чего бы не сделаны, а белок. И белок натуральный, а не всякая там гемеофина и химия! — уклонилась от удара Матушка, — потом военные консервы — им же сносу нет! А если думать страшно, так и не думай — голова меньше болеть будет.
— Значит так, два: не смейте лезть в мою личную жизнь! Я вдова и имею право танцевать и спать с кем хочу, а если я и принесла вам в подоле, так вы сами байстрюков приняли, признали. Ешьте теперь большой ложкой! Или выгоните! — на тебе Матушка апперкот! — Чистая же правда! От вашего сына Джея у меня только старшая дочка. А остальные? Но приняли, потому что я — это Польза, вот так с большой буквы. Иначе вашу Даффову ржавую «Пеструху» больше водить было некому, — я стукнула кулаком по приборной панели, но потом разжала пальцы и ласково провела ими по стертой краске. «Пеструху» я любила и вовсе не считала ржавой, даром ли каждая деталька мной перебрана, каждый скол закрашен.
Промазала я, так Матушку не взять.
— Так и правда! Разве ж я когда говорила против. Дети клану нужны, но ты б хоть мальчонку какого родила, а то все девки. А их кормить, замуж выдавать надо, вот и водим «Пеструху».
Мне бы тут и успокоиться, но нет:
— Значит так, три: я сейчас сяду и удалю к аванковым потрохам все ваши любовные романчики, где «его тупое копье проникало во влажную путаницу рыжих завитков». Я сейчас вагатевым хвостом накрою вам любой доступ к библиотекам Нета. И голосовой вывод отключу!
Вот это уже был завершающий хук и почти нокдаун.
Паузу Матушка умела держать мастерски. Я стояла посреди кабины с разведенными от возмущения в сторону руками и просто пропитывалась ее горестным непониманием моей беспричинной вспыльчивости. Но и отступать на заранее подготовленные позиции она умела тоже.
— Ну, что тебя, Нэй, понесло по кочкам? Что ж такого я сказала? Просто хотела тебе поднять настроение, пошутить. Смех продлевает жизнь.
— Жизнь продлевает работающая система регенерации воздуха и непросроченные консервы, — буркнула я, постепенно остывая.
— Слушай сюда, в военных консервах нет чему портиться, и срок годности у них бесконечный. Тебя еще не было в тридцать шестом году, не помнишь, а голодно было, кору в муку терли, лебеду варили. Ну, не коней же есть! Пэдди с Раяном нашли подзабытый склад еще времен первой экспансии. И ели мы те консервы месяцев восемь, экономно конечно, с чем только не мешали. Ничего с нами не случилось.
— С вами, Даффами, ничего случится и не может!
— С нами, Нэй, случиться ничего не может. Потому лезь под кожух, там совсем уже немного осталось. Нефритовый — это зеленый, если не знала, так повышай общий уровень образования, как я, а лотос — белый, — у Матушки прекрасное чутье: по моим интонациям она уже просекла, что злость перегорела и можно снова мной командовать.
— Лотос еще и розовый бывает, — буркнула я уже из-под кожуха, высматривая зеленый штекер и белый разъем. А сердиться на Матушку долго у меня никогда не получалось. Это она назвала меня Нэйнси, признав полезной для клана, она же выпаивала меня бульоном по ложке и где-то нашла антибиотики, иначе б я, пожалуй, и не выжила. Обменяла на них свой полученный в приданое серебряный сервиз. Это я уже потом узнала. «Это потому, что ты польза для клана, — пояснила она, — а приданое...»
Иногда мне кажется, что я всю свою жизнь отрабатываю этот сервиз Даффам. А иногда... что я и есть Нэйнси Дафф, и за спиной у меня стоят многие поколения воинственных и хозяйственных разбойников, торговцев и коневодов. В конях Даффы толк знают, к нам и сейчас всякие богачи иногда обращаются, это ж надо, могут себе позволить гонять на всяких спортивных флаерах, а любят по-старинке — делать ставки на жеребцов. Мода такая пошла, и прекрасно, а то не продержались бы мы. Но скаковых лошадей покупают не часто. А как испокон веков гоняли Даффы стада на продажу и водили караваны через горы, так и мы. Ничего не меняется. Только транспортные средства и уловки, потому что по-честному на жизнь не заработаешь. Не припрячешь в темном уголке «неучтенный мешочек», можно и лапы протянуть. Неучтенным товаром занимается братец Энда. Мне же об этом обычно сообщается с некоторым запозданием. Вот, как и в этот раз, когда братец посоветовал маршрут прокладывать, минуя оживленные пути:
— На Венде подзаправишься, ладно, Нэй?
— С чего бы это?! На Венде неудобно, крюк, лишние расходы. Я через сорок седьмой Ларский узел собиралась.
— Ой, ну там такие таможенники... Всю «Пеструху» на молекулы разберут, — и крутанул колесо своего кресла так, чтобы повернуться ко мне плечом и в профиль. По-птичьи склонил голову к плечу, покрутил носом и застенчиво так спросил: — а оно тебе надо?
— Вот — да?! — тут же подписалась Матушка, небось была в курсе гораздо раньше меня, погрузкой-то «Пеструхи» заведовала она.
— Скажи нам, а с кем же пасла ты коров? Как его имя? Дуси, делсо, деэро! — напела я, — Мы тебе шляпку бумажную за то дадим. А, Птичка?!
Птичкой Энду прозвали не зря. Что-то птичье было в его движениях, в сухощавых пальцах, легко порхающих над клавиатурой, в близко посаженых глазах и длинном носе. Только летать он мог в виртуальном пространстве и своем искусном воображении, невероятных изобретениях. А ходить не мог, после студенческих беспорядков в Дууне, когда он, самый молодой профессор Тарского Политеха, вышел на улицы со своими студентами защищать свободу выбора. Ведь каждый имеет на нее право. По крайней мере, мы, Даффы, в этом убеждены и единодушны, как ни в одном другом вопросе.
Никогда потом у нас не получалось заработать столько денег на то, чтобы вылечить его спинальную травму. Нет, может быть и получилось бы, но свои разработки Энда военному ведомству Федерации продавать отказался на отрез. Это его выбор. Мы его приняли. Никто не стал переубеждать. Даже когда мы пытались спасти Матушку. Но она тоже твердо сказала, что за эти деньги жизнь ей мила не будет и если мы, отщепенцы и предатели, так поступим, то она просто пережмет и отпустит трубку капельницы. Мы знали — так и сделает. И тогда Энда, как единственный сын, забрал Матушку домой. Умирать надо в родном доме. Пять суток он «колдовал» над клавиатурой и какими-то датчиками. Ну, что получилось, то получилось. Как по мне, Энда чертов гений. И злиться на них обоих, Энду и Матушку, не получалось.
— Балор бы на вас глянул! Что вы засунули в «Пеструху»? — спросила я.
— Все, как и заявлено в транспортной декларации: удобрения. Просто понимаешь, удобрения бывают для разных культур — для зерновых одно, а для демократических — другое, — скромно пояснил Энда.
— Для демократических?! — видимо на лице у меня было написано все, что я думаю о федеративной демократии. И не сказать же, что это только мое личное мнение, но собеседники испугались. Переглянутся у них не получалось, потому Энда принял весь огонь на себя, а что делать, если ты по совместительству еще и бухгалтер клана:
— За обучение в этом году для всех девчонок еще не плачено, плановое обслуживание «Пеструхи», кредиты, прививки, ветсертификаты для коней, страховки... А тетушке Фэй вон надо операцию на глазах делать, а то совсем ослепнет. И потом, ты ж меня знаешь, я бы на контрабанду летального оружия не подписался. Там только слова, бумага иногда надежней электронки, сложней отследить, и еще немного шума и вони — убить не может, только отпугнуть, пока женщин и детей они перепрятывают. Ты разве, Нэй, не помнишь, как бывает?
Я помнила.
Я обернулась — девчонки, рыжие как солнце, осенняя листва, огонь, карамель, янтарь, медный котел. И кони — каштановые, абрикосовые, бурые — там над обрывом. Ну, вот получалась у нас, Даффов, только такая масть.
И что тут скажешь? Если нас Эндой только двое: голова и руки, а на двух наших загривках старики, дети и кони. Ему за его тренинги, семинары, программы платят неплохо, и я из «Пеструхи» не вылажу, всегда в дороге. Но вечно Даффов пояс затянут туго.
— Если через Венду, то шмонать не будут? — спросила я у Энды.
— Ай, им не до того, чтобы транзитников торбить сейчас. Ты только не жадничай — малость на лапу положи.
Когда я жадничала?! И положить, и улыбнуться. Я может уже и не первой свежести, но улыбаться умею. С таможней проблем не было.
Я думала, что неполадками в системе будет исчерпана стервозность судьбы в этом рейсе. Но очень ошибалась. Не зря, наверное, слышались мне крики диких гусей за пастбищем в ночь перед отлетом.
* Ce a chuirfidh tu Liom - народная ирландская песня