ОСЬМИНОЖЕК
Настал день, который мы с Антоном так ждали. Ради которого ушли из Зоны.
Нас встретила очень комфортабельная клиника. Белые потолки, нежно-зеленые стены, чистые плафоны. Обходительный персонал, полный достоинства и профессионализма доктор. Всё излучало спокойствие и уверенность - в стенах этой дорогой, с хорошей репутацией клиники всё решается на самом высшем уровне. Тем более, что на счет учреждения нами была отправлена весьма солидная сумма.
Конечно, мы понимали: у обожженных Зоной сталкеров не может быть никакой гарантии, что их ребенок родится нормальным, или хотя бы жизнеспособным.
Но мы так его хотели, что рискнули. Наперекор всему.
Будущей маме была устроена спокойная деревенская жизнь с хорошим питанием и здоровым полноценным сном. Никаких волнений, никаких визитов к акушерам, никаких дородовых обследований с УЗИ (и, что вполне со стороны врачей ожидалось, уговорами на аборт). В начале восьмого месяца беременности мы перебрались в город, поближе к клинике.
И казалось, что все шло по плану.
До того самого момента, когда младенец, наконец, покинул чрево матери.
И тут вышколенная, много чего повидавшая акушерка, приняв в свои руки дитя, разразилась криком, от которого остолбенели все находившиеся в родильном зале.
В те секунды, пока все стыли в шоке, я изловчилась максимально изогнуться на родильном столе и глянуть на то, что лежало на вытянутых руках акушерки. Увидела огромный печальный глаз на удлиненной, как огурец, покрытой кровавой слизью головке и что-то вроде дрожащих мокрых щупалец, облепивших тугой багрово-фиолетовый мешок.
Тут к акушерке подскочили с кюветой, и она с нескрываемым омерзением почти швырнула в него тельце, а потом развернулась, растопырив руки, и выбежала из зала. За нею следом унеслись и все, кто находился в зале и кто забежал в него на крик.
Меня оставили в полнейшем одиночестве, и, может, это было к лучшему, потому что прежде, чем провалиться в какой-то горячечный обморок, я проорала в адрес Зоны всё, что только зашло на мой язык.
Очнулась я уже в сумраке палаты, стены которой плыли и качались перед глазами. Смутно помню, как к моей кровати подходили с уколами медсестры. Но зато четко, словно в повторяющемся кошмаре видела, что раз за разом встаю на чей-то зов и выдвигаюсь в темный коридор, распахивая дверь за дверью…
Потом наступил день, в мою палату вошла женщина-врач и сухо, не сказав ни слова соболезнования, не глядя на меня вообще, произнесла: «Ваш новорожденный скончался». Затем мне было озвучено, что делать с грудью для прекращения лактации и какие завершающие перед выпиской процедуры со мной произведут. «Но, может быть, вы предпочтете, чтобы уколы ставила наша медицинская сестра на дому?..»
Я потребовала телефон и тут же набрала номер Антона: «Забери меня отсюда!!».
… Там, дома, на меня и рухнуло полнейшим и безобразнейшим обвалом моё беспросветное горе. Целыми днями я шагала из угла в угол, обхватив себя за плечи, и думала, думала, думала…
Да, решившись завести ребенка от контролёра, я понимала, что на 99,9% дитя будет обречено на мутации. И я была готова принять его любым, каким бы он ни родился. Печальный глаз Осьминожка не покидал моих воспоминаний ни на миг, а тот странный зов, влекущий меня в бреду или наяву в глубины ночного коридора, вполне мог быть его ментальным призывом мамы. А что, если он жив? Что, если нам солгали? И где-нибудь в лабораториях его обрекли на зверские мучения?..
Но даже если Осьминожек умер… Как нам с Антоном дальше жить? В постоянном страхе, что может случиться новая беременность с известным уже исходом?
Непрерывно и иступлено мечтать о ребенке и – одновременно как кошмара бояться объятий мужа?.. Это – жизнь?!.
В один из этих черных дней, балансируя на краю уже полного отчаяния, я и озвучила Антону:
- Мы должны расстаться.
В тот момент мы сидели за столом, он вертел в руке чайную ложку и долгую минуту смотрел на неё. Потом произнес:
- Почему?
Странно услышать такой вопрос от контролёра… Он хочет, чтобы именно я вслух расставила над «и» все точки? Или же считает, что мне нужно выговориться?
Ладно. Я выговорюсь.
Выговаривалась я долго и во всех красках.
Он молча слушал.
Лишь раз поднялся, чтобы выплеснуть в мойку остывший чай и налить мне горячего из термоса.
Потом сказал:
- Поехали.
- Куда?..
- В клинику. Узнавать полную правду.
- Разве нам ее скажут?!
Антон поднял глаза. И впервые в жизни позволил моему сознанию ощутить, как работает ментальный удар контролёра: «Заставлю!»
Я впечатлилась так, что покачнулась… Но одновременно почувствовала сильное облегчение, словно весь мой беспросвет выхлестнуло изнутри наружу, словно из могильного оцепенения открылись выход, цель и направление движения.
…Руководство клиники принять нас согласилось, хотя и без особого восторга. Антон аргументировал наш приезд тяжелым эмоциональным состоянием молодой мамы, для успокоения которого желательно удостовериться в том, что смерть новорожденного имела место быть и причины ее – самые естественные.
Главный врач пригласил в свой кабинет, но Антон предложил оставить эмоциональную маму в комнате отдыха, а грустный разговор вести с глазу на глаз сильному полу.
Я села на диван под пальмами и монстерами, раскрыла наугад один из альманахов на журнальном столике и застыла в этой позе на добрую пару часов. Перед глазами против моей воли проплывали пейзажи суки-Зоны…
Через два часа Антон вернулся. Сухо-вежливо распрощался с врачом, взял меня за локоть и повел на выход. На мой немой вопрос ответил одним словом: «Дома!». – «Скажи сейчас только одно - он… живой?..» Антон отрицательно мотнул головой.
Пока доехали, меня начало трясти уже по крупному.
Дома Антон укутал меня с ногами в плед, налил горячего чая с молоком.
И рассказал.
Документы клиники были в полном порядке. Записи о рождении, о смерти, накладная передачи тела в кремационный отдел, справка о проведении кремации. Антон выслушал врача, ознакомился с бумагами. И — врубил ментальный импульс. Приказал рассказать всё заново. Врач рассказал. По сути то же самое, только с неконтролируемыми эмоциями в адрес «мерзавцев-сталкеров, которые заявились рожать уродов в приличную клинику, а он-то, идиот, на их бабки соблазнился, принял без предварительного обследования и анализов, не подумал о престиже заведения!». Да, он первоначально загорелся идеей продать этот мутированный образчик Зоны для исследования в известные научные лаборатории, хорошо поимел бы с этой сделки! Но хватило ума сообразить, если что-то просочится в прессу – а это наверняка случится! – то безупречная репутация клиники, в стенах которой имелся факт рождения мутанта, будет замарана, а сам он полетит ко всем чертям со своего рабочего места! Поэтому-то он быстренько заткнул рты своему персоналу, а мутанта приказал кремировать.
- А..? – начала было я.
- Нет. Это я тоже выяснил. Он умер до печи. Не в печи.
Я уткнулась носом в свой чай.
Я понимала, что Антон мог не открыть мне правду до конца. Мог даже солгать. Из соображений мне вполне понятных. Но только в том случае, если Осьминожек действительно умер.
Мы долго молчали. Но я чувствовала, - мужа ещё что-то гнетет.
- Мы походили по палатам, по моргу, по помещениям лаборатории, я допрашивал не только этого врача… - произнес вдруг Антон. – Мне запала… одна палата… Сумрачная, с зеленоватыми стенами, с завешанными окнами. Там было множество детских кроваток, и только на одной, недалеко от входа, корчился спеленатый младенец. Отказная девочка. Как ударило…такая кроха - одна, брошена, в огромной, холодной и пустой, как Саркофаг ЧАЭС, палате…
Я медленно подняла на него глаза. Я это увидела! А через минуту была уже на ногах:
- Тогда чего мы тут сидим?!!
… Следующие десять минут я бегала по всей квартире, роняя и поднимая детские одеялки, документы, перчатки, ломая пальцы о непослушные пуговицы пальто…
***
И вот я стою в холле клиники, изливая в окружающее пространство эманации волчицы, у которой намереваются отнять её волчонка, а на сверток, который прижимаю к груди, — потоки нежнейшей любви и водопады слез, совершенно промочивших и мою одежду, и детское покрывало.
Наконец выходит и Антон, засовывая в папку какие-то бумаги, подходит к нам, заглядывает в сверток:
- Как там Алиса?
- Нормально, спит, - тихонько отвечаю я и поражаюсь – как точно подобрал он имя!
Алиса… Озорная рыжая лисичка, гоняющаяся за своим хвостом… Золотые кленовые листья под ветром листопада… Темные, цвета шоколада, перила веранды с балясинами... Запах спелой дыни и цветов... Заливающий все кисель густого лимонного вечернего света... Заливистый детский смех, как бабочка, порхающий по лужайке…
И всё это – Алиса.
- У неё твои глаза и брови, - говорит Антон.
- У неё твои губы, - отвечаю я, поднимая к нему ласковый взгляд. И — смеюсь:
- Опять ты забыл побриться! Лохматый, как барсук! И как тебе только ребенка отдали, такому дикому?!
Он только усмехается. И показывает мне большой рисунок с кусками белого медицинского скотча в уголках.
- Снял со стены над ее кроваткой.
На том рисунке танцует на волнах лиловый осьминожек…