КАРТОШКА. Я УЕЗЖАЮ. ДОРА
В погожие дни начала октября, когда солнце особенно ласково, воздух прозрачен и рдеют рябины, на усадьбах выбирают картошку. Выбираем и мы: бабушка, Катя, Лида, Витя. Я околачиваюсь рядом.
Витя делает костерок, теплинку. На угольках печём картошку. Обуглившиеся картофелины палочками откатываем с углей на периферию костра, обжигаясь, хватаем, перебрасываем с ладони на ладонь, разламываем, посыпаем солью и едим, отодвигая кожуру.
Рассыпчатая, белая, пышная картошка необыкновенно вкусна на свежем воздухе после крахмально-воротничковых «шлёп-на-шлёп». Все мы перепачкались в золе: чёрные губы, щёки, руки. Смотрим друг на друга, улыбаясь, всем весело. У всех – белые, белые зубы. Бабушка говорит:
- Каке же вы чумазы, как анчутки.
Справа и слева от нас, на соседних участках, куда достаёт взгляд, везде – дымки костров. Жгут сухую картофельную ботву. В воздухе – её запах. Пекут картошку. На картофельном поле колготятся птицы, добывая обнажившихся червяков.
К нам приходит рыжий Барсик. Сначала он вьётся у наших ног, греется у тлеющих угольков, лениво жмурясь. Вдруг бросается на картофельное поле и начинает заполошную охоту на птиц.
Выбранную и просушенную картошку мы возим на тачке на двор. Вернее, возят Витя, Лида или Катя, а я бегаю за каждой тачкой туда и обратно.
После таких «трудов» с наступлением сумерек, не раздеваясь, не умываясь, я сваливаюсь на топчан в тёмной комнатке и засыпаю крепким, крепким сном. Меня пытаются разбудить, надо умыться, раздеться, но безуспешно.
В 1947 году приехала моя мама, чтобы забрать меня и отвезти в Белоруссию, где жила семья и служил отец.
Мама ходила в школу за моими документами. Возвратившись, с довольным видом сообщила бабушке:
- Мария Акимовна сказала: «Мне жаль отпускать такую хорошую ученицу, как ваша Рита».
В этом году в селе построили школу-десятилетку. В ней были классы с 8-го по 10-ый. Наша старая семилетняя школа по-прежнему стояла у пруда, но больше мне не довелось в ней учиться. Во 2-ом и 3-ем классах я училась в городе Молодечно.
В новой школе разместили приют-интернат для детей-сирот, вывезенных из блокадного Ленинграда.
Жители села Осипово, бездетные супруги Доброхотовы, взяли из приюта и усыновили 3-х-летнюю девочку Дору.
Их дом – предпоследний от угла в порядке, который называется «выползни». Доброхотов – служащий Ковровского отделения Горьковской железной дороги. Жена его – неработающая домохозяйка. Односельчане звали её «Чайка». Высокая, стройная она носила летом белые платья, белые шарфы. Муж её одевался в белые полотняные костюмы. Они отличались от крестьянского населения своей внешней и внутренней интеллигентностью. Предки Доброхотовых были священниками.
В селе все знали об усыновлении. Приёмные родители не делали из этого тайны. Те же, кто не знал об усыновлении, видя девочку Дору с родителями, удивлялись разительному несходству кудрявой, черноволосой, черноглазой девочки и её светловолосых, светлоглазых родителей.
Дора выросла в доме приёмных родителей, сама стала мамой, бабушкой. В 1990-ые годы её разыскал родной отец, проживающий в Израиле. Мать погибла в блокаду. По приглашению отца Дора ездила в Израиль, повидалась с престарелым родителем. Он уговаривал её остаться, вызвать семью. Но Дора вернулась в Ковров, где жила с мужем, детьми, внуками. Земля, где она помнила себя с младенческого возраста, окружающие люди стали для неё родными и близкими. Воистину: не по крови, а по духу!
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.