1.Столичное приключение
-Aimez-vous P u r g a, comme je l'aime?
Фраза эта выдаёт читателю персональную тайну о том, что в молодости будущий ваш писатель аж целую пятилетку изучал иностранный язык. Причём, из них последние два года - по учебнику французского языка за восьмой класс. Девяносто шестая страница – вот вам высшая степень его продвинутости в этом странном деле! С тех пор много воды утекло в реке жизни. И лишь только один раз за всё это время оказался он перед необходимостью прибегнуть к навыку разговора на иностранном языке. Тогда он ошеломлённым провинциалом отдыхал от столичных впечатлений, в непринуждённой позе посиживая на скамейке Александровского сада с альбомом Сокровища Московского Кремля в небрежной своей руке. Две палевого цвета старушенции присели рядом и с интересом взглянув разом и на альбом, и на самого его владельца, отважились задать на родном своём языке вопрос о том откуда же родом такой красавец.
-Иль с ажи дю байкал, эн сибери ориентал – следовало бы ему признаться в этом случае если бы придерживаться правил хорошего тона. Но детали этой естественной фразы оказалась разбросанными так глубоко в недрах дремучего его сознания, что он ответил в высшей степени лаконично, правда, с лёгким проносом, но карикатурно при этом грассируя:
- Эн сибери!
- Коннесе ву ле франсе? – тут же последовал быстрый вопрос старушек.
-Эн пе! – на это раз уж совершенно по-французски соврал сибиряк в надежде на тактичное завершение переговоров
- У аве ву з апри ла ланж? - угадал он очевидный смысл далее последовавшего вопроса.
- Же сви з алле а л еколь скондер – ещё раз слукавил красавчик, фразой настолько часто повторяемой всеми его педагогами по этой части, что прочно засела в его забавных мозгах. Вот и на этот раз он вымолвил её, да так удачно, что старушенции тактично свернули свою беседу с лихим советским лингвистом.
Видимо отголоски того неувядаемого позора и активировали в подсознании нынешний мой языковый прорыв, ещё более странный в день начала осени.
Итак, - aimez-vous P u r g a, comme je l'aime? (-Любите ли вы пургу, так как люблю её я? - это для тех, кто затрудняется уразуметь смысл сказанного столь изящно).
Ещё не легче! Разве корреспондируются дни бабьего лета в центре Сибири со снежной пургой от беринговоморских субарктических муссонородных пространств?
Прежде всего следовало бы сочинителю именно себе задать сейчас этот резонный вопрос. Однако же он деликатен по отношению к себе и привычно продолжает струить в пространство миров поток своего сознания, рассчитывая, что где-то и когда-то все эти смысловые пазлы сойдутся во внятный эпизод бытия.
Итак, всё-таки - любите ли вы пургу так, как люблю её я? Бесстрастно и беспристрастно принимая всякие её проявления за безусловную данность природных сил, для которых я со всеми своими совершенствами тела и ума – всего-то лишь ничего не значащая сущность, вроде… вроде… Да хотя бы вот этого неловкого детёныша паучка, сейчас только что замеченного мною ползущим по стеклу монитора.
Да, уж осень наступила. Пора плодов. Вот и паучок – народился, да и отправился искать себе приключений.
- А может быть лёгким касанием подушечки пальца, раздавить его, как докучливое насекомое в облике комара или мошки? – является мне первое побуждение. Но что-то такое происходит сейчас во мне, от чего хищный порыв растворяется в струях сознания; и, чуть-чуть подзадержавшись мыслями на случайно подвернувшемся мелком творении природы, я продолжаю ловить подушечками пальцев по клавиатуре - мысли, убегающие в те пределы, где живёт своевольная моя душа.
2.Был день осенний
-Сегодня самый лучший из дней этого дачного сезона - согласно изрекаем я и моя подружка.
Мы посиживаем напротив друг друга - я на скамейке , а она на качели - и созерцаем виды окрестностей. Скамейка и качель наши устроены под кронами двух елей. Когда-то слабыми росточками пробились они к свету на корневище дерева крепкого и высокого, но видовым происхождением и самым своим обликом не приглянувшегося молодым устроителям дачного рая. Дерево было свалено мной в груду к прочим лесным своим собратьям обретённого новоявленным хозяином земельного участка посреди лесной местности. С годами на этом месте организовался цивилизованный ландшафт в духе наших представлений о красоте. А слабые росточки двух елей: одна из них - тяготеющая к атлантическому типу сибирской хвойной растительности, а другая – вполне себе тихоокеанская (таков уж региональный каприз здешней местности!) - обе они тогда, в начале славных дел были, лишены нашего внимания. Но как-то незаметно окрепли и мощно раздались - как в высь так и в ширь. Теперь здесь - уже под их кронами - ощущаешь себя как в лесу - хоть и заповедном, да по нашей же прихоти. Со скамейки открывается вид в бездонную синеву небес, обрамлённую дальними соснами, берёзами да осинами. Воздух наших пространств прогрет последними, видимо, квантами тепла, и то совершенно неподвижен, а то вдруг обдаст тело человека ласковым дуновением, да и умчится дальше радовать каждого встречного и даже поперечного. И опять – тишина, в аранжировке шелеста обильно опадающей листвы. Но ещё есть злато-багряной её на деревьях; и даже в безветрии трепетание каждого листочка на ветвях обращается в безудержную пляску содружества множеств на фоне сияющей синевы.
Всей этой щедрости дня оказалось достаточно, чтобы оттаяло скованное заботами сознание, и лисьим шагом ещё не сочинённого фокстрота отправились наши с подружкой сущности туда, где живёт то, что составляет для нас на все времена непреходящую ценность.
3.Десант на берег у мыса Заселения
Как и дерево, родившееся в своём краю, был однажды выдернут и я из отеческих мест чтобы, спустя сорок семь суток путешествия по суше и морям, оказаться посаженным в краю, о котором ни сном, ни духом и не помышлял даже в самые дерзновенные моменты своих подростковых мечтаний.
Но, в отличие от порушенных мной деревьев, организм мой спокойно пережил этакую метаморфозу, справедливо полагая, что именно так и могут происходить случайные приключения.
О, сколько много впечатлений – в пору бы воскликнуть иному эмоционально продвинутому человеку, испытавшему на себе прессинг обстоятельств жизни на новом месте. Но видимо автор этих строк в ту пору был уподоблен чурбану, взбрыкивающему так и сяк под управлением случая. Что эти эмоции? Всего-то продукт туриста, за собственные денежки отыскавшего приключений на нежные свои части тела.
Но отнюдь не туристом, а невольником судьбы в составе группы был высажен он однажды на пологий берег в трёх кабельтовых от мыса Заселения.
Тогда корабль приблизился…
… к берегу. И теперь открылась в пространстве моря некоторая узость вод, от которых исходил запах соленого воздуха; он смешивался с подгнившей йодистостью морских трав; но весь этот микс запахов перекрывал необычный мшисто-травянистый аромат, наносимый с берега, разрезаемого впереди судового хода на две особенные части. На той и этой стороне уже можно было заметить некие строения, разбросанные группками: то у самого уреза воды, а то на высоких обрывах этой неведомой земли.
Судно совершенно замедлило движение вдоль берегов, среди табунов белух, то тут, то там являвших себя народу дугообразными движениями сытых тел из моря и снова туда, где рыбные косяки идут на нерест к земле обетованной. Теперь уж белухи не оставались за кормой, а обгоняли корабль, словно показывая судоводителям рекомендуемый курс.
Загрохотала в клюзах цепь, бухнулся и с брызгами ушёл в воду якорь; а с правого борта был выпущен шторм-трап. К теплоходу приблизились и пришвартовались, одна к другой лагом, две десантные баржи.(То были два малых десантных корабля МДК 759 отряда катеров 126 ОЭТР части, ожидающих нас для прохождения воинской службы.
Нас выпустили, и неуклюже, цепляясь за леера, серая цепочка путешественников сходила по трапу и уж там спрыгивала на колеблемый волной борт баржи, играючи переваливалась в трюм и уж оттуда перебиралась в другую баржу, постепенно заполняя той и другой грузовое металлическое чрево…
Теперь многому занимательному предстояло здесь произойти. Но радикальные действия Министра обороны и его Первого заместителя, дистанционно, но всё же привели к тому что я, младший сержант срочной службы оказался как бы не у дел. Да к тому же и предстал однажды перед новым своим командиром с однозначно трактуемым выписным эпикризом за авторством моего лечащего врача подполковника Першикова, которым и был надёжно защищён со своей вегетососудистой дистонией (это когда спать охота, а работать лень. ©Санин Б.П., начальник Приаргунской геохимической экспедиции 1969 года) - защищён от корыстных посягательств со стороны службистов двенадцатого главного управления МО СССР. Так что дальнейшее моё пребывание в рядах вооружённых сил представлялось уж совершенно неприличным.
Однозначно дело шло к моей демобилизации. И, присвоив мне звание сержанта, командование вбросило меня на износостойкую поверхность строевого плаца.
Знамя части! не раз, знаменосцем держал я тебя в своих руках. И вот теперь коленопреклонённо прощаюсь с тобой. А бойцы нашего музвзвода уже приготовились. Но теперь уж не Встречный, да и не Походный марши застыли на их мундштуках - а Прощание славянки выдувают что есть мочи музыканты. Под эти звуки и рыдает моя душа, а сапоги в последний раз печатают здесь свой шаг. Равнение же направо моё - ко всему, что вмещали шестьсот девяносто три дня от того сумрачного утра у мыса Заселения.
-Прощайте!
Козырный наш автобус везёт дембелей в аэропорт, привычным нашим путём: через северную стоянку, по рулёжной дорожке, мимо шеренги истребителей-перехватчиков, прямо ко крыльцу казармы, оборудованной под здание аэровокзала для жителей этого края.
«Я здесь пока не строил зданий/и тундру не копал лопатой/но я Чукотки созидание стерёг у моря с автоматом» -так безыскусно выразился безвестный автор, чьи строки украшают страницы многих дембельских альбомов.
Дембельского альбома у меня нет. Как нет и регалий, так украшающих парадную форму моих товарищей по оружию, сейчас вот улетающих на Материк. Всё моё роздано эти щёголям. Мне же не перед кем красоваться, потому что миг прощания с парнями короток, а не пройдёт и часа, как всё те же сапоги приведут меня в апартаменты местной гражданской конторы. Крутой её начальник с ходу предложит мне руководящую должность, но услышав убедительный мой отказ, волевым росчерком пера бросит меня в самые низы рабочей карьеры.
4.Трудовые будни Сержанта
Я увлажняюсь вспоминая,
как, разорвав небесный гром,
меня швырнула ми-восьмая
на галечный аэродром.
Читатель, довелось ли тебе видеть живьём настоящего буровика? Если нет, то лучше и не надо. Зрелище это, надо сказать, малоприятное и не аппетитное. Не зря о таких говорят знатоки: -«Вечно пьяный, вечно злой – сменный мастер буровой». Конечно, нынче и здесь прогресс имеет место быть. Теперь, с приходом западных технологий, бурильщик – особенно на нефтянке – предстаёт этаким оператором высокотехнологичного оборудования; а в совковые же времена их лучше было бы наблюдать мельком издали, а лучше - по телевизору. Но это там, где скважины глубокие, где какая-никакая, а всё-таки технология, а вот для разведочного бурения на скважинах глубин в первые сотни метров такие имиджевые чудеса работягам недоступны.
Помощником бурильщика, в просторечье – помбуром, и явился я на место будущего моего трудового подвига.
Место отнюдь ни святое. А потому до недавнего времени пребывающее пустым в диком месте. Правда, сами-то буровые установки уже были в разобранном виде завезены по зимнику. Это были детища отечественной передовой технической мысли – практически непригодные для работы в реальных условиях. Первое что мы начали с ними делать – это хоть как-то приспособить их к началу бурения. Но ведомственное начальство, вплоть до союзного уровня, торопило. И мы с грехом пополам приступили.
Первая же забурка показала, что тут вам не здесь. Все школярские примеры передовых методов бурения оказались не пригодными для этих условий. Природа, чередой метаморфоз вещества и подвижек форм её залегания сделала всё для того, чтобы так образовавшееся полезное ископаемое оказалось бы недоступно человеку.
Детали этого явления столь множественны, что описание хотя бы малой их части отвратит и самого упёртого любознателя от знакомства с подробностями процесса.
Поверьте же на слово: сущая каторга эта работа в смене. Тем не менее, не прошло и полгода, как новичок сделал головокружительную карьеру на этом поприще, переместившись с третьего разряда на шестой. Вегетососудистая дистония, как-то бесследно оставила меня и я во всей своей красе оказался, со своим высоким разрядом один в хитросплетениях производственных отношениях коллектива буровиков, составленных с бору по сосенке равно как из желторотых юнцов так и прожжённых бичей страны, протянувшейся с южных гор до северных морей.
Вот и пора ему собираться на очередную смену. Это двенадцать часов в ночь с двадцати до восьми утра.
А в атмосфере же разворачивает свои ветрила местная пурга.
Наш Рыжий, Виктор Иванович – он главный инженер, и он петербуржец, и он креативен, но скромен до застенчивости. Когда обстоятельства напрягают его, он принимается молча сопеть и лишь лицо его наливается кровью.
–Надо бы тебя порвать, суку – читает этот сигнал источник проблемы, но, словно ничего и не случилось, продолжает дышать да озираться по сторонам – только бы не смотреть в глаза этого вот сердящегося Рыжего.
Да, есть, но очень мало, так сердящихся людей, которые в непростых ситуациях делают то, что многим не приходит и в ум. Их, самородков, угнетает жуликоватая толпа, кабинетное сидение, административные приседания по понятиям. На воле же, часто один на один с ситуацией, они расцветают и делают дело так, как будто бы всё самое сложное элементарно просто.
Рыжим и звали его за глаза те, которых и надо бы порвать как тузик грелку. Но - только сопение, только кровь в лицо и гнев в душе.
Сегодня же случай таков, что ситуацию нельзя пустить на самотёк.
Ещё не выветрились, видимо, из его души перипетии дела, когда подчинённые на руководимой им нефтеразведке спалили дотла дизельную электростанцию. Отделался он тогда легко: понаехала комиссия из Иркутска, где находилась, ещё с довоенного времени курировавшая нефтегазоразведочные работы во всей Восточной Сибири, организация дурогонов; и в итоге смайнали его на инженерство в партию, где ещё только разворачивались работы по примитивному колонковому разведочному бурению.
А здесь-то кадры по части создания чрезвычайных происшествий покруче будут. Нет, уж лучше смену на эту пару километров от жилья до буровой он сам провезёт в тракторе.
Нас, пассажиров, трое: я - бурильщик, мой помбур и дизелист электростанции. Вот мы и расселись в кабине. Виктор Иванович оставляет открытой левую дверцу в расчёте, хоть как-то, да разглядеть через неё в снежной свистопляске признаки дороги; и тронулись помаленьку. Долго ли, скоро ли, но практически вслепую мы вышли на начало серпантины в гору. Теперь справа - отвес горы, а слева - её склон. Но нам туда не надо. А надо туда, где, наконец-то в снежных струях тёмным пятном проступила стенка ДЭСки. А уж от неё до буровой – сотня метров.
Приехали. Сменились. Начали работать.
Теперь –детали процесса, которые торопыгам скорочтения можно и пропустить. Забой - на полторы сотни метров: это пятнадцать свечей. Моё место у рычагов, помбур – на устье. Спуск снаряда. Работаем как автоматы: элеватор на замок, и лебёдкой вверх, захват свечи, установка мальчиком на девочку, свинчивание, приподняли, вилку долой, спуск, вилку - в девочку на упор, отцепить элеватор и зацепить на захват следующей свечи. И так пятнадцать раз. Теперь шпиндель вперёд, соединение с колонной. Колонну – на забой. Проходка.
Это уж только для меня. Рука – на управлении подачи. Рукоять вниз, дроссель на нагнетание. Проходка несколько сантиметров. Дросселем сброс давления. Рукоять вверх, дроссель на нагнетание. Расходка. И снова – сброс давления, рукоять вниз и дроссель на нагнетание. И вот так бесчисленное число раз.
Вот таки и проходится тридцать сантимов, а может и пару метров, пока не почувствуешь резкое возрастание сопротивления колонне от призабойной среды. .
Значит, пора! Затирка.
Помбуру: - Подъем! Становится на своё место у устья. Дело нехитрое, и нудное - все свечи на-гора.
Первый рейс выполнен. Сколько же всего их будет нынче за смену?
А на улице пурга, снежные струи заметает в проём мачты. Но тепло ещё можно удержать. Только вот мои ноги! Они обуты в резиновые сапоги. И чтобы их согревать поставлена полубочка. В ней я и стою. В неё и подливает помбур тёплой воды. Её-то греет он в железной печурке. Это изобретение местных гениев. Печь сварена по их лекалам. Она невелика. В одной из стенок есть отверстие. Через него в печь проходит патрубок от ещё одной полубочки - это для согревания воды на технологические нужды. В печи лежит массивная железяка, на неё из трубочки капает солярка. Так поддерживается огонь. Трубочка топливоподачи начинается в ведре с соляркой. Жжём летнюю – она теперь густа как солидол, а для дизелей-же оставляется солярка зимняя, или даже арктическая.
Чтобы наша солярка разжижилась, ведро с ней помещаем в греющуюся воду, закрепляя дужку ведра спецкрючком за край бочки.
Такова логика процесса: греем воду, чтобы она грела солярку, которая сгорая в печи греет воду.
Что тут хитрого?
Между тем пролетают часы ночи. На дворе имеем усиление ветра. На смену рассчитывать уж не приходится. И верно - часы пошли на другую смену. Сутки, а то и двое проработать нам не в диковину. Пожрать есть чего, печурка дышит, станок исправен, с чего бы человеку и бездельничать?
Тут в двери тепляка появляется фигура майора Толдина, нашего дизелиста. Он фронтовик, действительно бывший майор. Хоть уже и пожилой, да вот же без работы, как дурак без пряника. У сержанта-бурильщика с майором-дизелистом доверительные отношения.
5.Небольшое приключение
-Привет! Что, стахановцы - пятилетку в три дня?
-А чо?
- А то что солярка кончается, последнюю выкачал в бак. Под нагрузкой дизель выжрет махом.
- А если без нагрузки?
- До следующего утра протянет. Глушить же нельзя. Попробуй потом его заведи на морозе-то после пурги.
- Ну и?..
-Снимать надо нагрузку.
-И что прикажешь - просто так пурговать без дела?
- А выход?
- Иди отключай!
- Ну я пошёл.
ДЭСка стоит в сотне метров от нас, рядом со скважиной, законченной месяц назад. Она маловата будет – только чтобы дизельгенератор и щит поместились да проходы для обслуживания; она обшита снаружи листами от раскатанной бочкотары. В ней –хоть и, мягко сказать, шумно - да ташкент для глуховатого от фронтовой контузии майора. Лишь бы суставы его были в тепле.
А у нас – уже дубак.
Но мы-то молоды, и нам по херу низкие температуры в рабочих помещениях. Отключит Толдин энергию – вот он уже и отключил – так и будем коротать время возле печурки.
-Ну-ка, помбур, сколько там в ведре осталось?
-Меньше чем полведра.
- Ну да мы подожмём капельницу, а проём для мачты прикроем брезентом. Все дыры затыкай. Будем утепляться. И тогда сиди себе, посиживай. Хочешь – дремли бездумно, а хочешь – думай о чём-то.
Вот, например, про этот ветер. Он:
…Качает дремотную мглу,
Окраина старого света
Завьюжена в стылом углу.
Кажется - мысли движения
Не только на медный грош,
Но даже если и менее,
Разбейся, а не найдёшь.
Где-то под льдами тяжелыми
Великий лежит океан,
Синими струями скованный.
Застругов. Только стакан
В теплой руке плескается
Добрым янтарным вином...
...Уже на замок закрывается
кормилец наш, гастроном.
Некуда больше стремиться -
Закончен дневной кружок.
Серым котом намылся бы
Мой закадычный дружок.
Но нет его. Лишь отпето
Воет бедняга пурга,
Зовет к себе: - Ей ответом -
Сделай всего полшага?
Нет уж! Останемся дома
Вечер во мгле коротать.
Жизнь дорога! - аксиома?
Может быть всё же отдать
Её – запросто - ветру бездомному,
Той разнесчастной пурге,
Что жмётся к тебе, скоромному! -
Малым щенком к ноге.
Ведь, в сущности, что такое пурга? Элементарное явление природы. Такое же как день и ночь; дождь или снег; теплынь или прохлада. Да много чего ещё можно выбрать из того, что естественным образом окружает тебя в среде обитания. Живое тем и живёт, что научило себя приспособиться к череде сменяющих друг друга превратностей – да и приятностей – среды.
Вот тебе и пурга.
Обычно это происходит, когда давно уж стоят прозрачные морозные деньки, предъявляющие человеку чёткие пейзажи далёких перспектив, а прямо под ногами поскрипывает снег, когда просто идёшь куда-то, или занят неотвратимым делом. Тепло и весело человеку от такой благодати.
А между тем где-то далеко копится в природе энергия тепла и запасы снежинок в клубах туч.
И вот наступает тот момент, когда мороз отступает, на его место устремляются струи возбуждённого воздуха; стремительно теплеет на земле снегов, и дикая пляска ветров захватывает всё сущее здесь, в близких кулисах серого цвета, скрывающих от наблюдателя мельчайшие подробности мира.
Приятно тогда из окна уютного гнёздышка просто наблюдать за буйством стихии. Или фантазировать каков он
обычный пуржистый день чукотской зимы.
Окно, в которое я вижу лишь кусочек заснеженного пространства, полуоткрыто, и ко мне врываются редкие обрывки вихрей. Там - теплая снежная пурга. Временами она усиливается настолько, что скрывает постройки, кажущегося нереальным, маленького посёлка.
Вот снова открылась нехитрая жизнь в фантастической пляске вьющихся снежных линий: веселье пушистых собак, сиротливая строгость полузанесённых домов, спокойная уверенность пробирающихся против ветра полусогнутых людей.
Над всем этим родственно близко предчувствуется жизнь гор.
Неба нет.
Есть лишь бесконечный серый объём, равнодушно вмещающий этот ничтожный сгусток материи. Ему нет предела. Великое и ничтожное тут одинаково бессмысленны. Поэтому так понятна гордость простодушной жизни, примостившейся на самом краешке Земли у Великого океана.
Но есть ведь ещё и дела. И одно дело - перебежать из укрытия в укрытие, чтобы, войдя в тепло, выдохнуть с нотками восхищения: - Ну и метёт-же, зараза! А другое, когда требуется длительное твоё пребывание на свежем воздухе. Тут уж снаряди себя для борьбы за живучесть по полной программе. Теперь ты мобилизован для славы победителя стихии. А пурга предоставляет реальную возможность человеку не унизиться перед ней, а поставить его перед неотвратимой необходимостью возвысится над обстоятельствами, и больше – над собственными, ничем другим необузданными страстями, вскипающими из представления, о том, что он царь природы, верховное её творение.
6.Нарастание приключений
Полведёрка солярки закончились под утро третьих суток. Огонь в печке погас.
-Собирайся, товарищ – будем копытить по старым бочкам. Может что и наберём.
Старые бочки разбросаны вниз по склону – из-под снега видны только их рёбра. С ведром, отвернувшись от порывов ветра спиной добираемся до очередной и… пусто! Вот ведь надо же было такому случиться. Обычно же до конца не сливают. Ну, да видно загустела летняя на стенках и не течёт.
Одну, другую… ещё и ещё откопали. Да всё пусто. Надо же, какие мы молодцы бываем – не допускаем зряшных потерь топлива! Да вот как бы пригодилась сегодня чья-нибудь расточительность.
-Есть!, есть! – кричит помбур где-то внизу. Добираюсь к нему, а он уж выдернул бочку-то из снега:
- Есть маленько на дне, вишь –перевешиват! Умный у меня помбур, не зря зовут его Москвач, хоть и, судя по говору, из столичных понаехавших.
У нас бочка со смещённым центром тяжести обещает добычу топлива. Пытаемся открыть пробку – и почему же молоток-то не взяли на охоту?!
Москвач своими толстыми, когда-то ампутированными наполовину пальцами, пытается отвернуть пробку:
- Видать примёрзла?
-Ты бы, Коля, её своей толстой жопой отогрел - радостно шучу я – дай-ка попробую.
Обхватываю пробку своими пальцами, сверху прижимаю их ладонью второй руки и что есть мочи напрягаюсь
-Есть! Пошла.
Теперь надо установить ведро, а на него краем - бочку и приподнять днище кверху.
-Не течёт , зараза!
-Застыла.
- Дай-ка я. Ты, Коля, держи ведро крепче, а уж я буду бочку кантовать. Сейчас, сейчас пойдёт.
И вот, наконец-то из горловины языком показалась студенистая масса. Она лениво истекает, порой замирая – Это прессует она, перекрывая доступ воздуха.
Меняю наклон бочки чтобы масса не перекрыла целиком горловину, а оставался просвет. Теперь потекло веселее. Набежав треть ведра, солярный студень иссяк.
Ну, да этого хватит на несколько часов. А уж там, глядишь, и смена к нам доберётся.
В буровой без порывов ветра кажется немного теплее. Но печка наша остыла – надо живым огнём поддерживать факел от капельницы. Но вода в бочке ещё тёплая.
-_Коля, крепи ведро в бочке-то, а я наломаю щепы хоть вот от верстака. Больше у нас нечему гореть.
- Коля-я-я! – боковым зрением вижу, как неловок Москвач. Дужка ведра соскакивает с крючка, и ведро валится набок. Прыжком подскакиваю, и хватаю… Да – хер ты угадал – ведро успевает раньше меня и, добытая нами солярка, жирным пятном растекается по поверхности.
Пытаемся собрать пятно в кучку – да в ведро.
Теперь щепой от верстака разжигаем в печке огонь. Крепим как надо ведро, Ртом подсасываю в трубку капельницы разогретую таким способом солярку, вставляю в печь и направляю на горящую щепу.
-Шипение! Наша смесь отказывается гореть.
Напрасный труд. Тепла не будет. А будет прохладно.
-Пойдём, Коля, к Толдину. Авось втиснемся в дэску. Там жить можно. Помню я студентом даже спал под дизелем. Ничего, нормальненько : от вентилятора поток тёплого воздуха, правда от вибрации щекотно в ушах бывает.
-Лучше, Степаныч, я здесь сдохну.
- Ещё чего? Ты-то вон всякого повидал в добичевской своей жизни, а я–то, считай, только жить начинаю.
Меж тем забрезжил рассвет. С горы открылся вид в низину. А там, оказывается, пурга, хоть и не ослабла, а перешла в низовую: то что у земли - теряется из виду, а поверху видимость - какая-никакая – но всё-таки есть. Вон и огни посёлка просвечивают, дают направление. И всего-то пара километров, полторы тысячи пар шагов сделать, не меняя направления.
-Рискнём?
- А хер ли нам терять? Я уж замерзал один раз – показывает на обрубки пальцев – ни хера не страшно.
Двинулись напрямик. Сначала спустились по склону на нижний серпантин дороги, затем ещё склон, и дальше, глядя себе под ноги вышли на почти занесённый тракторный след – только шишки ломаного наста изредка его обозначают.
Пройдена седьмая сотня пар шагов и… что это? Послышалось будто трактор идёт.
И точно. Из мглы выныривает наш трактор. Идёт с раскрытой дверцей и волочит за собой бочку на тросу. За рычагами все тот же Виктор Иванович.
Остановился рядом и стал Рыжим:
- Садитесь!
Садимся.
- Это что за дела?
- Так кончилось же топливо.
- Только топливо, а жизнь?
Снова мы едем на буровую. Везём Толдину пожрать, а его дизелю бочку солярки. Теперь он нормально дождётся смены, а меня с Москвачом – на базу.
Пройдёт совсем немного времени, откроется дорога и бурёжка будет продолжена.
-Запомни, Виктор, раз и навсегда первое правило пурги. Ни при каких обстоятельствах не покидать своё место. Твёрдо знай – тебя будут искать там, где ты и должен быть – только этими словами и прервал Главный мою попытку рапортовать о состоянии дел на той моей смене.
7.Приключение большое столичное
Меж тем, с концом мая, кончилась зима и сразу же наступило лето. По-прежнему я - буровик. А в свободное время общаюсь с кругом новых друзей на этом месте. Перспективы жизни вообще – в тумане. Да о них и не задумываюсь. Живу и живу.
И только лишь иногда взыграет организм и тогда уж…
…меня начинало колбасить не на шутку. Этак рутина труда, молодые года, и звериные инстинкты, совокупившись, разом выступали против моего спокойствия, и тогда оно постыдно бежало, оставляя меня одного пылать жаром неясного генезиса.
Иногда, меня, явившегося в свою ночлежку, после тяжелой ночной смены, охватывало зверское томление, а сон даже и не думал подступать к зеницам мучника гормональных борений.
Отчаявшись обрести покой, я решительно оставлял все свои проблемы и налегке устремлялся в горы. Сказать, что они уж сильно были скалисты - было бы неправильно. В большинстве своём имели место - порой уж достаточно крутые - склоны, сложенные щебенистой массой, среди которых проступали тут и там останцы пород ещё не вполне выветрелых; жалкая травяная растительность скрепляла их поверхность, да мхи и лишайники хрустели под ногой очумелого альпиниста. Так что взбираться наверх было просто, хотя и нелегко. Дыхание обжигало грудь, солёный пот заливал лицо – ну, да и только; зато чувствовалось, как вместе с липким потом покидала организм и одуряющая скверна. Что глаза режет, и внимание не оторвать от склона? Это - не беда, ещё насмотримся окрест.
Вот и вершина! Боже мой, ради этого стоило родиться! - проносится в сознании мысль, даже и не подозревающая о пафосности своего содержания, просто потому что именно сейчас и только так следует воспринимать происходящее с тобой.
Окинув взором открывшуюся картину догоризонтных пространств, ты теряешь рассудок и обращаешься в некое животное, способное только исторгать вопли. Нечленораздельные вначале, они быстро переходят в некоторые осмысленности; восклицания, междометия уже – непристойные; бранные слова рвутся из души; и ты начинаешь горланить песни над пустыней мира. Наконец, проорав - всё никак не установившимся голосом - песню насквозь героико-патриотического-державного содержания, что-то вроде того как «гордо реет на мачте флаг отчизны родной», опустошённому до глубины души мимолётному нахимовцу даётся приказ усесться на каменный выступ, и погрузиться в созерцание поощрительно внимающего тебе мироздания.
Прямо над тобой - незакатное солнце заливает светом обширную цепь Корякского нагорья; справа от неё уходит на север хребет Рарыткин; а замыкает этот мир скоба зеленеющих тундровых пространств низменности в извилинах меандрирующих водотоков, пятнах больших и малых озер. И всю эту красоту дальнего плана предваряет вид лесокустарниковой поймы основных водотоков рек Тамватвээм и Великая; из под ног же твоих расходятся в разные стороны света голубые распадки тамватнейского гипербазитового массива .
Ну, однако же, может хватит так созерцать? Всё, ты уже освободился от греховного, ты возвысился над миром, так что пора возвращаться – можно и нужно уже прямо вниз, идти на буровую; как раз к началу смены и поспеешь.
Но что-то подозрительно часто наседают на меня мои друзья.
-Хватит , Степаныч, киснуть в этой глухомани. Тебе надо учиться дальше. Техникума для тебя маловато будет. Давай, поезжай и поступай в наш институт. Нет в наш. А в наш лучше. Ну уж нет! Лучше нашего и нет на свете.
-Езжай в Москву – вот и адрес наших родителей.
- Не слушай их, Виктор, только в Питер – вот тебе адрес моих стариков – категоричен Рыжий.
Говорили, говорили, да и уговорили.
И вот я уже перемещаюсь по дуге широты с условными точками Анадырь –Тикси-Амдерма–Москва, которые в реальности совпадают только случайно. Вот и сейчас мы на время подсаживаемся в каком-то там Норильске, затем следует рывок до, действительно, Амдермы, ну и разумеется нас встречает Москва.
Ошеломляет дикого абитуриента не столько жизнь столицы, инопланетной - в представлении человека три года проведшего в затворничестве среди неприступного для посетителей военного городка и другого селения с полусотней его жителей у подножья гор посреди тундры, безлюдной на сотни километров окрест. Тщетно пытался он направить свои мозги на стезю учёности. Школярские познания азов терялись среди обилия впечатлений. Но последней каплей, отравившей остатки его мотивации был хоровод выпендрёжа и самомнений его конкурентов. Эти представали некими гуманоидами странных поведенческих реакций – настолько оторванными от реалий жизни людей из огромных пространств страны, что брала оторопь от самой мысли:
-И с э т и м и мне ещё четыре года зависать. Не таким же был я в свои пятнадцать лет? А ведь мне, уже двадцать два.
Хоть и уговаривают в институте обязательно поступать на тот или другой их факультет, да только чего ещё такого полезного вообще можно ему почерпнуть из учебников высшей школы, что уже не зацепилось бы в его сознании пищей для размышлений? Странная это мысль – выдающая примитивность мыслителя.
Да уж какие мы есть!
К экзаменам я так и не приступил. А - переболев несварением столичных впечатлений, возможно и на той же пресловутой скамье Александровского сада с его палевыми старушенциями – послал вполне по русскому адресу перспективы студенческой жизни в центре столицы.
Значит будем вековать недоучкой.
8. Сомнения
И я взял курс на восток.
В Иркутске искренне обрадовалась мне одна моя мама. Бедная, она так стремительно увядает. А радости жизни как-то стороной обходят ее безгрешное существо. Вот и сейчас я замечаю тревогу в её душе: - что-то будет с её сыночком? – ведь она лучше меня понимает моё нынешнее состояние. И никуда я уж не хожу, а, остановившись у окна, долго смотрю на город, такой мне знакомый и такой равнодушный к моей неопределённости. А в душе всё крепнет песня – простая, незамысловатая:
"Укрыта льдом зелёная вода,
Летят на юг, перекликаясь, птицы.
А я иду по деревянным городам,
Где мостовые скрипят, как половицы.
Над крышами картофельный дымок,
Висят на окнах синие метели.
Здесь для меня дрова, нарубленные впрок,
Здесь для меня постелены постели.." А. М. Городницкий
Эх!..
Так исподволь приходит и крепнет осознание того, что ведь я ещё не уволен на работе; да и штамп погранзоны, подтверждающий слова о том, что человек проходит как хозяин необъятной родины своей. Он ещё не погашен. Пока осталось маленько деньжонок - а не взять ли билет ещё восточнее?
Восточнее пока только Хабаровск – тёмная дыра советского Дальнего Востока. Редкий его житель миновал скотный двор этого аэропорта. И вот я здесь не одни уже сутки, в тщетных попытках прорваться на борт Магадан-Анадырь. Мучения мои уже беспредельны. Туда или обратно? Может быть, пока остались ещё деньги, взять билет на Иркутск? Или уж будь что будет.
Наконец усталая работница Аэрофлота рутинно забирает из веера протянутых документов именно мой билет и паспорт. Теперь я – пассажир. И уже лечу над гладью Охотского моря в сторону страны гор.
Столица колымского края, Магадан – город мне малознакомый, но он нашенский и остановка в его аэропорту взбодрила меня, оставив позади муки сомнений. Здесь я уже точно на курсе.
Анадырь. Ещё на трапе, едва только выйдя из самолёта я окинул взглядом привычные окрестности. И почувствовал их мне привет:
- Эттик! – Ты пришёл!
- Да я пришёл к тебе, блудный твой сын. Явился, не запылился.
Дальше было всем корпусом дребезжание вертолёта, с нетерпением раздирающего воздух над рваным ковром предосенней тундры. Вот оставлена позади гора Дионисия, вот ушли вправо к руслу большой реки и, следуя дальше, приблизились к уже заснеженным вершинам хребта Рарыткин, потом - прямо на предтамватнейские холмы, вираж влево перед шаманьей горой. В иллюминатор видно, как от жилья бегут люди на вертолётку, со второго круга заход на посадку.
Касание, сброс оборотов и винтокрылая машина оседает с грузом прибывшего пассажира. Открывается дверь и техник услужливо устанавливает перед тобой дюралевою лесенку. Ты сходишь по ней на галечник, поднимаешь свой взор над землёй и…, и…, и растворяешься без остатка в этой её благодати. Былых борений духа – как не бывало. Ты пуст и светел. Ты дома.
Друзьям же на предполагаемый вопрос мною заготовлен ответ:
-Сдал всё: и мочу, и кал, а вот на арифметике завалили, контры!
Но вопросов не было. Как будто бы мы и не прощались совсем недавно.
-Ну вот, ты и прилетел.
А далее во всей своей многосложности последовала жизнь вместе, изобильная и уж местечковыми приключениями.
9. Случай невозможного
Кому, каким силам земным и небесным было угодно определить там, в глухом углу, место обитания моей души и тела? Тела бренного, подверженного всем страстям рода человеческого, и которым удовлетвориться здесь, казалось бы, нет никакого шанса. Однако же, в плотной этой определённости, видимо, оставлена была маленькая трещина, в которую-то и устремилась она, моя жизнь, как корни лиственницы на скале горной гряды. Этими корнями я и был жив, да так что теперь, за давностью лет и событий, удивляюсь щедрости провидения.
Впрочем, не только я один. Рядом со мной в экспедиции длинною в полвека жизни
(дан з юн экспедисьён д юн деми-сьеккль – если угодно знатокам языка этранжер)
обитает ещё одна душа, которую тоже хитросплетениями случая вёл рок к столкновению с мной. Навигатор судьбы поражает своей точностью – ведь вероятность столкновения нас трудно выразить даже инструментами холодных чисел. Однако же это случилось. И - вспышка; и – огонь; и – костер, не гаснущий до сих пор.
Правда, чаще всего сейчас на этом костре оказывается котелок со взбулькивающей субстанцией, которую я называю окололитературным описанием приключений. Брызги которых случается и попадают на иного неосторожного читателя. Но уж тут, как говориться, он сам виноват – не надо быть настолько любопытным.
Подробности этого большого приключения мною не систематизированы и составляют некое Досье, о котором автор подробно сообщил общественности в своём биографическом вступлении на нашем общем портале прозы.
Вот и сейчас – осторожно!:
…Искрой этого костра сверкнул во мне испуг: а что если я во всей своей жизни оказался бы настолько практичен и целеустремлён, что не совершил хотя бы даже и один из своих нелогичных и безумных поступков? Разве возможно было бы случиться так, как это происходит сейчас.
Сидят рядом двое забавников, которых бы теория вероятности никак не допустила оказаться вместе. Так нет же, не каждому порознь дано им процветать где-то на полях неизвестности, а, вместо этого, суждено проживать бок о бок свои полвека, и не найти сейчас ничего для себя лучшего как, посиживая друг против друга посреди весёлого карнавала ласкового денька бабьего лета вдруг да подумать об одной и той же странности.
-Любишь ли ты пургу так, как люблю её я? - задаю я этот вопрос своей подружке.
И она, нежная дочь возлюбленного ею тёплого южного моря, со всеми капризами своего воплощения, и нелёгким грузом пережитого со мной, долго смотрит на меня здесь, в самом сердце Сибири, и с удивлением вопрошает:
- А как же ты догадался о том, что я хотела сейчас спросить у тебя?
15.10.2021 15:07