Сосновый бор

               
                Из жизни отдыхающих
       Из большого числа санаториев Белоруссии был выбран почему-то «Сосновый бор». Поначалу казалось, что в санатории одни ветераны.
– Здесь, наверное, одни ветераны Великой Отечественной, – говорит Тимашков.
– А может, есть ветераны и войны 1812, – шучу я.
В углу за большой шахматной доской-столом начинали играть очень пожилые шахматисты. Щурятся, но оба без очков. Вокруг, как всегда, много любителей, зевак-подсказчиков. Стою и я, смотрю на игру ветеранов. Один старичок-интеллигент, божий одуванчик. Накануне он читал лекцию на тему: «О культуре общения с растениями». Читал хорошо, не по бумажке, пытаясь доказать, что у растений есть душа. В санатории был он со старушкой-супругой. Ходили оба с тросточками, но всегда под ручку. Забавно было на них смотреть. Смотреть на красивую глубокую старость. Невольно думалось: «Живут они вместе долго-долго и умрут, наверное, в один день». Второй игрок очень походил на постаревшего Фантомаса. Был высок, строен. То, что он очень стар, выдавало только лицо.
Перевес в игре склонялся на сторону «Фантомаса». «Божий одуванчик» почему-то в начале игры пожертвовал
пешку. Я подумал, что это какая-то задумка и стал еще больше вглядываться и анализировать позицию в силу своей не очень хорошей игры в шахматы. Потом «Интеллигент» как-то очень легко пожертвовал и слона. Здесь я удивился, но все еще думал, что это глубокая шахматная стратегия, которой я не понимаю. Однако потеря количества никак не отражалась на качестве игры. После нескольких разменов пешками и легкими фигурами «Фантомас» получил, как и ожидалось, позиционное преимущество и уже совсем было «зажал» на левом фланге короля белых, создав численный перевес, но вдруг сходил черным конем, подставив его под бой белого коня. Конь белых «съел» коня черных.
– А я и не видел, что там конь стоит, – сказал «Фантомас».
И все-таки позиция черных была лучше. После нескольких ходов самим шахматистам и болельщикам стало понятно, что белым не устоять. «Фантомас» в приподнятом настроении на волне близкой победы разговорился:
– С какого вы года? – спрашивает напарника по игре.
«Интеллигент» долго молчал, обдумывая непростую для него ситуацию, возникшую на шахматной доске. Сначала показалось, что он не услышал вопроса. Но через некоторое время, когда тишина, казалось, сгустилась до такой степени, что стала почти осязаемой, ответил:
– С 1929-го. Мне 82 года.
– Да вы совсем молодой! Я с 1926-го! – с необыкновенно молодым задором воскликнул «Фантомас». (Сколько бы ни было лет мужчине, он всегда остается мальчишкой!) «Молодой», так ничего не придумав, положил своего короля горизонтально.
На грязевых ваннах из-за перегородки слышалось нарочитое нетерпеливое покашливание, по-видимому, чтобы привлечь внимание обслуживающего персонала. Потом громко и с явным вопросом:
– Девушки, что-то я лежу слишком долго, вы меня уж не хотите ли в этой грязи проквасить?
Я узнал голос уже знакомого «Фантомаса». Как тут было не улыбнуться!
На стене, напротив входа в санаторий, – план культурно-массовых мероприятий на текущий день. Сегодня танцы и кино. Подходит к афише бабушка из вновь прибывших отдыхающих в огромных роговых очках, всматривается в афишу и, обращаясь к мужчине, сидящему на диване, спрашивает:
– А что, танцы не каждый день?
– Не каждый.
– Жаль! Танцы – первое леченье!
Бегу к лифту. У открывшихся дверей лифта стоит мужчина и, пропуская меня вперед, говорит:
– Заходите, молодой человек. Нажимайте на кнопку. Я ничего не вижу.
– А что ж вы без очков?
– А что носи, что не носи, кнопок все равно не вижу. Ничего уже коррекции не подлежит.
– Сколько же вам лет?
– Мало, всего 85, – говорит незнакомец. – Единственный способ долго жить – это стареть. Жизнь как гора: поднимаешься медленно, спускаешься быстро, – почти скороговоркой: – хорошо в санатории. Из корпуса выходить не надо. Даже в магазин вход изнутри. А обслуживающий персонал и сауна – я просто в восторге.
– Вот это да! Пока поднимались на два этажа, дед столько информации выдал, что и за неделю бы не узнал, – подумал я, выходя из лифта.
Прямо у входа в наш номер на мягком диване сидит, уютно, по-домашнему устроившись интеллигентного вида старушка, читает газету и, обращаясь ко мне, потряхивая газетой, возмущается:
– Для кого это пишут? Написано на русском языке, а значение многих слов понимаешь только по контексту. Нынешние журналисты вставляют иностранные слова где надо и не надо.
– Это дань моде, – говорю я.
– Плохая дань, плохой моде, – сетует старушка.
– А вы, наверное, бывший учитель русского языка и литературы?
– Нет, я много лет преподавала высшую математику в институте народного хозяйства в Минске. После окончания университета по распределению попала в этот институт, так и проработала до пенсии.
Мне вспомнился наш преподаватель высшей математики Зоя Илларионовна Турчанинова, которая в очень немолодом возрасте учила нас премудростям высшей математики.
– А то, что преподавали, сейчас помните?
– Я и сейчас помню все подстановки при решении дифференциальных уравнений.
– Вот это да! – подумал я. – А ведь ей, наверное, далеко за восемьдесят.
– Вы белоруска? Русская? – спрашиваю я.
– Я русская, вот уже 60 лет живу в Белоруссии.
На танцах ведущая говорит:
– Поприветствуем нашу именинницу, человека, приезжающего в наш санаторий много лет подряд.
– Я уже 25 лет езжу в этот санаторий, – говорит именинница, – Что, так много? А я ведь не только лечиться езжу, но еще и жениха ищу. Все ищу и не могу найти жениха.
Раздаются аплодисменты. И тут кто-то из мужчин очень громко:
– Так долго! Я бы лет за 10 невесту нашел. Это точно!
У стоматологического кабинета одна пожилая женщина говорит другой:
– Умная женщина из мужа веревки будет вить, а он и не заметит, но только у-умная-я. А вообще женщина должна жить по Евангелию, где записано: «Да убоится жена мужа своего». У нынешних гордыня через край хлещет, вот и сходятся-расходятся по 10 раз, не делая выводов о себе
самой. Моей старшей дочери 60 лет исполнилось, а ума как не было, так и нет. За четвертым уже живет и, видно, он не последний… Вот уж правда, что лучше иметь высшее разумение, чем высшее образование. Забывает, что с каждым прожитым днем расходуется часть главной ассигнации, название которой жизнь, и надо израсходовать эту ассигнацию не на мелкие покупки, а на действительно что-то стоящее. И ведь все для нормальной жизни есть.
– А вы сколько со своим прожили? Жив он?
– Я прожила со своим без малого 46 лет. Его уже как 15 лет нету. И ни разу не бегали друг от друга, хоть и времена были – разве сравнишь с нынешним? Недоедали и недосыпали, и работали в три раза больше. Пришел он с войны с железом внутри, весь израненный-контуженный, но никогда не стонал, соплей не развешивал и работал до самой смерти.
За минеральной водой в санатории ходят к кранику, вмонтированному в красиво оформленную мраморную вазу. Вокруг – зона отдыха с мягкими удобными диванами. Вода к кранику подается в определенные часы, но зона отдыха никогда не пустует. Вот и сейчас, когда я подошел, на диване сидели две женщины-старушки и немолодой мужчина. Присев чуть поодаль, я прислушался к разговору отдыхающих. Контингент в санатории в наш приезд был очень пожилой. Это люди старой закваски, большую часть жизни прожившие в СССР, многие из них помнили войну и оккупацию, чье нравственное здоровье воспитывалось на принципах, которые не понять многим, не пережившим того времени, не перечувствовавшим чего-то такого, что объяснить они, старики, пожалуй, и не смогут. Мне, близкому-далекому к ним по возрасту (все мы, близкие-далекие), относящему себя к послевоенному поколению, родившемуся незадолго до смерти Сталина, было интересно прислушиваться к разговору людей, помнящих Отечественную войну. В разговорах ветераны поднимали пласты давно прожитого времени, давали свою оценку сегодняшней реальности.
– Я помню своего отца, – начала рассказывать женщина, – В 41-м, когда отец уходил на фронт, мне было 9 лет. Перед посадкой на машину отец приподнял меня, поцеловал и сказал: «Будь умницей». Больше мы отца не видели. Сгинул отец под Ржевом. Мать получила похоронку, но где муж похоронен, и похоронен ли вообще, так до конца дней своих и не узнала. Вытянула нас с братом худо-бедно одна. Замуж больше не выходила. Сорок восемь человек ушло на войну из нашего далекого забайкальского села. Вернулось только девять. Поминать отца ходили к простенькому обелиску, который односельчане построили погибшим землякам. На обелиске все погибшие были перечислены поименно. Мой отец тоже был в списке. В День Победы, в родительский день, да и другие памятные даты поминать отца мы с мамой и младшим братом ходили к этому обелиску, как на могилу к отцу. Сейчас и села моего родного почти не осталось, а хочется мне иногда побывать у того обелиска, как воды попить…
После непродолжительного молчания старушка продолжала:
– Мне тут один молодой человек как-то сказал: «Зачем столько памятников расплодили? Оставить несколько мемориалов, а остальные уничтожить, все равно за ними нет надлежащего ухода». То, что за многими памятниками нет ухода – это он правильно сказал. Только невдомек ему, что к мемориалу поминать близкого родственника не поедешь, мемориал – это слишком обще. Многие жители бывшего Советского Союза мемориалов-то никогда и не видели, а во время войны люди гибли и из больших городов, и из глухих деревень. Вот уж вымрет наше поколение, потом делайте, господа потомки, что вам заблагорассудится, а пока потерпите… Потерпите, пока хоть один человек помнит то страшное лихолетье. Ждать-то ведь недолго осталось…
– А как вы в Белоруссии оказались? – спрашивает соседка.
– В 1957 году вышла замуж за белоруса. С этого года и живу на родине мужа.
– У вас в Белоруссии обращаешь внимание на то, что даже самые простенькие памятники погибшим в Великую Отечественную войну заботливо ухожены и чтутся, – продолжает тему соседка.
В разговор вступает мужчина с густо заросшим лицом, над окладистой бородой и крупным носом – ясные молодые глаза, готовые разорвать оппонента, если таковой объявится:
– Дождитесь, господа, наконец, уважайте тех, кто еще жив! О многих событиях и явлениях прошлого надо было бы говорить, не будучи «свиньей под дубом», после того как последний человек из нашего поколения уйдет из жизни. Я не сторонник, чтобы мертвецов не хоронить, но ведь есть люди, которые искренне против того, чтобы убрать тело Ленина из мавзолея. Их мысли и чувства надо тоже уважать. Вместо того чтобы как-то консолидировать расслоенное, деградирующее общество, в него вбрасываются темы, которые делают высокий градус состояния еще выше. Пусть себе лежит. Ведь никому не мешает. Скоро не останется ни одного человека, который хотел бы дискутировать на эту тему. Да, содержание мавзолея требует затрат, но нельзя же осквернять мысли и чувства живых людей. Кому нужно периодически подбрасывать эти петарды в общество? Но как говорил поэт: «Если звезды зажигают – значит – это кому-нибудь нужно». В России вот милицию переименовали в полицию. Плюнули всем, кто жив, людям нашего возраста, кто помнит злодеяния полицаев на оккупированных территориях, и как их вешали партизаны… Само слово «полицай» у меня до конца жизни будет вызывать отвращение… Плюнули прямо в лицо смачным плевком. Что от этого улучшилось? Денег, говорят, потратили на это многие миллиарды. Богатые…
В один из вечеров, после ужина одна бабушка удивила всех знанием фольклора, весь вечер пела под баян частушки:
Ах, какая я была: лед ломала да плыла,
А теперь какая стала, меня старость довела…
Бабушка пропела огромное количество частушек и ни разу при этом не повторилась. Пела бы, наверное, еще, да баянист выдохся, сказав: «Я – пас». Весело в санатории «Сосновый бор»!
Уезжали мы из санатория с надеждой в сердце, что когда-нибудь еще побываем здесь, среди замечательной природы и добрых внимательных людей с глубокой верой в то, что русские и белорусы – это единый народ, был, есть и будет.