Здесь, в пригороде Малинди, время иногда словно засыпает, превращается в застывший студень, и день сегодняшний оказывается клоном вчерашнего, позавчерашнего и так далее. Акуна матата! Здесь, в Малинди, безвременье возникает сплошь и рядом. И тогда приходит тоскливая усталость от прошлого, и хочется разбавить застоявшееся Время крупинкой чего-то нового. Хочется увидеть поток Времени, стать причастным если не к вечности, то хотя бы к преображающемуся настоящему. Иначе ждёт тебя ужас небытия.
— Энди, тебе не кажется странным, что в двадцать первом веке самое главное – будет ядерная война или нет, то есть про жизнь каждого – решает один бесконтрольный человек, сидящий в московском Кремле: разведённый и ужасно старый, — говорит Джей, отложив в сторону очередной из толстенных фолиантов, которые она обожает читать.
— Ага, кажется… — отвечаю я, — но что взять с убийцы по версии Джо Байдена?! А Россия была да и остаётся экспериментальным государством: в советской России эксперимент ставили большевики, и он имел идеологическую основу; нынче эксперимент ставят чекисты, безо всякой идеологии. Ты за большевиков али за чекистов?
Джей мычит что-то нечленораздельное, наверно на суахили… ну, а я продолжаю просвещать свою белокожую обезьяну из Кисуму:
— Ты бы ещё про выборы в Госдуму России вспомнила. Если б от выборов что-то зависело, то простым людям, обывателям, не дали бы в них участвовать. Другое дело уличные акции. У оппозиции в Москве появился лозунг: «Свободу Навальному, Путина в тюрьму». Такой плакат даже на Красной площади в Москве красовался. Целых десять секунд. Секунд! А потом полицаи его растоптали, активистов увезли в местный околоток. Однако видео всего случившегося кто-то успел заснять и выложил в интернет.
— И что теперь делать?
— Это ты у Чернышевского почитай, — усмехаюсь я. — С диктаторами бессмысленно играть по их правилам. Остаются массовые забастовки и сильные профсоюзы, отказ от сотрудничества с властью, максимальная международная изоляция режима… всё давно придумано. А ещё в мире случаются войны между гражданами одной страны и госперевороты: военный, фашистский, большевистский. Никогда не слышала про такое?
Джей какое-то время молчит, а потом, словно позабыв все мировые проблемы, заявляет:
— Милый, миссис Аманда… надеюсь, ты ещё помнишь её, возвращается в Штаты.
— Да уж, её забудешь… и откуда она возвращается? Разве она не в Америке?
— Она возвращается из Австралии, последний год жила in Brisbane, а по дороге в Америку решила заехать к нам.
— Она, небось, занималась воспитанием австралийских мужчин? Или переключилась на женщин? — ухмыляюсь я.
— Спроси у неё сам, при встрече.
— Что ж, я могу её встретить. Теперь, когда у нас есть фордовский Raptor… Она самолётом или, как Аманыч, предпочитает путешествовать по воде?
— Разумеется, самолётом. В email она сообщила свой маршрут: «Брисбен – Дубай – Аддис-Абеба – Момбаса», прилёт послезавтра, по расписанию – в двенадцать тридцать.
***
В назначенное время я встречаю миссис Аманду в зале прилёта Moi International Airport. Веду её на автомобильную стоянку к своему фордовскому хищнику. По дороге из Момбасы, когда Raptor движется домой в Малинди, Аманда спрашивает про наших дочерей. Растут, — говорю.
— Будут ли они гражданками Кении? — уточняет Аманда.
— Будут, почему нет?! По конституции Кении двойное гражданство можно иметь до совершеннолетия. А потом сами решат, нужна ли им Россия.
— Как поживает твой чернокожий лодочник, с которым я чуть было не утопла? Плавает ещё?
— Госпожа Аманда, как можно утонуть на мелководье при отливе, да ещё с таким превосходным мореходом, как Сэм?! В Ламу Сэм купил новую лодку, перегнал её в Малинди, поставил три мощных мотора… Сейчас его лодка самая быстрая у нас в Ватаму.
— А ваша сомалийская экономка… Мона, правильно? трудится у вас?
— Да, миссис Мона с нами, теперь ей помогает племянница Амира.
Ещё Аманда спрашивает про ресторан морской кухни on Silversand road, куда мы водили её пару раз в прошлый приезд. Да, был “The Old Man and The Sea”, — говорю ей, — но Старик вкупе с морем не пережил эпидемию коронавируса; теперь мы ходим в ресторан “Karen Blixen”, который назван в честь датской писательницы, но там хуже…
Мы приезжаем домой ближе к ужину. Миссис Мона и Амира уже ушли домой. Джей очень рада, увидев Аманду, они даже расцеловались. Потом Джей накрывает праздничный стол в гостиной, приносит пузатую бутылку с пальмовым вином из холодильника.
— Как Брисбен? — спрашивает за ужином Джей.
— Нормальный средний город, два миллиона жителей, находится на берегу Тихого океана, субтропический климат, но летом в сезон дождей – в январе и феврале – бывает больше тридцати градусов по Цельсию; это ужасно. Впрочем, в Брисбене есть несколько неплохих парков, где можно отдохнуть в жару, — рассказывает Аманда. — В Брисбене будут летние олимпийские игры, но состоятся они в австралийскую зиму – Брисбен в южном полушарии; хотя, надо ещё дожить, игры собираются провести в 2032-м году. Что ещё… денежные банкноты сделаны не из бумаги, а из тонкого пластика, их называют aussie; самая маленькая банкнота в пять австралийских долларов, один и два доллара – это монеты. В городе большой аэропорт, он был открыт почти сто лет назад, в Европу можно лететь самолётами Qantas, Emirates Airline, Etihad, а можно через Гонконг или Сеул.
— Что за люди в Брисбене? Потомки бывших каторжников? — хихикает Джей.
— Чёрт их знает… на этой территории обитали аборигены, их зовут австралийскими бушменами, а в начале девятнадцатого века на месте города – да, действительно была колония для ссыльных. Сейчас все говорят на Australian English, which involves Broad Australian and General Australian. Но надо привыкнуть: How much is it? – Owmachizit? and That’ll be eight ninety – Attlebee ateninee, — кривляется Аманда. — Ну, и всякие австрализмы типа g’day от “good day”, произносят как gdai; документация – doco, перекур – smoko, женщина – sheila от женского имени, а вещь, которую надо вернуть, называют boomerang. Есть ещё Australian Aboriginal English у аборигенов… так этих вообще не поймёшь, говорят на каком-то птичьем языке, можно лишь догадываться, чего хотят. Дикие люди… Ещё я встречала местных немцев, итальянцев, китайцев. Но австралийские мужчины ужасно скучны, у них нет фантазии. В отличие от русских, — улыбается Аманда и смотрит на меня.
— Тогда почему бы тебе не вернуться в Москву? — интересуется моя жена.
— Это всё равно, что к саудитам… лучшие русские давно уехали из-за диктатуры KGB, — заявляет Аманда, — они теперь в Штатах, в Лондоне, в Париже, в Риме, да где угодно, но только не в Москве.
— В Брисбене есть последователи вуду? — неожиданно спрашивает Джей.
— Там чего угодно исповедуют, плавильный котёл религий, — смеётся Аманда. — Ещё у них есть “Waltzing Matilda” – танцы с Матильдой, неофициальный гимн Австралии, хотя «Матильдой» в этой песне называют заплечный мешок бродяги.
— И что, эта песенка очень популярна? Я когда-то её слышала, — вспоминает Джей.
— Да, в Австралии в штате Квинсленд есть музей «Матильды», там выставлена рукопись автора с нотами песни. А текст хорошо известен в англоязычных странах, похож на балладу. Если перевести на русский, то будет так… Бродяга – a jolly swagman – присел отдохнуть под эвкалиптовым деревом у озера. Развёл костёр, поставил чайник, поймал пасущегося барашка, засунул его в мешок, но тут пришёл скотовод с полицейскими. Бродяга им крикнул “You’ll never catch me alive!” и, прыгнув в озеро, утопился. С тех пор его призрак бродит вокруг озера с мёртвой водой: “You’ll come a-waltzing Matilda, with me.”
— По-моему, эта песня – детский лепет, — говорю я.
— В лесу родилась ёлочка – тоже детский лепет, — парирует Аманда, — в подобных песенках главное – это запоминающаяся мелодия.
— Вот, вспомнила, — говорит Джей, — film “On the Beach” по роману Невила Шюта, там мелодия “Waltzing Matilda” идёт как тема фильма.
И я тоже начинаю припоминать великий роман Шюта «На берегу»...
Потом, под конец ужина я спрашиваю:
— Миссис Аманда, радость от жизни в Брисбене осталась?
“Hm-m-m,” she says, “this is interesting. I don’t know for sure. Maybe yes, but it was better in Moscow.”
— Собираешься когда-нибудь ещё оказаться в этом австралийском местечке? — интересуется моя супруга.
— Если только посмотреть Олимпиаду, — отвечает Аманда, — но это ж когда ещё будет.
***
— Миссис Аманда приближается к идеальной фигуре и… выходит за рамки моего эстетического восприятия, — говорю я Джей, когда после ужина наша старая знакомая ушла в предназначенную ей комнату для гостей на втором этаже.
Джей удивлённо смотрит на меня, а я поясняю:
— С точки зрения математиков идеальная фигура – это шар. Хотя, конечно, вес марлина Аманде ещё не доступен.
Джей кривится и сообщает мне, что я похож на тембо, стёршего весь комплект своих зубов по шестому разу, после чего новые не вырастают. В результате слон тощает от голода, — просвещает меня супруга.
— Но ведь слоны могут питаться алкоголем, поедая перезревшие плоды маруло с забродившим соком. Сто грамм спирта по калорийности заменяет хороший обед… для обезьян, — уточняю я.
— За «обезьян» и за пьянство тебя, тембо, следует пороть розгами, и миссис Аманда мне поможет. Понятно?
— Джей, тебе надо проникнуться тайной и смыслом святого Креста, — отвечаю я; потом поясняю: — Крест разрушает идолов, а твои идолы – это ложные ценности, BDSM. Священный Крест поможет тебе обрести подлинный смысл жизни.
— Ага… — хихикает она, — крест использовался для казни Иисуса, с таким же успехом можно поклоняться виселице или гильотине.
— Дорогая, в тебя снова вселился диавол, и с этим надо что-то делать. Тебе поможет только экзорцизм. Невозможно спасение там, где нет истины, а вместо веры во Христа – ересь и мракобесие. А ведь Христос ходатайствует о нашем спасении. Ты, Джей, не ценишь его заботу. Веруй во Христа, который есть хлеб жизни, и он воскресит тебя в последний день. Истинно говорю.
— Эй, хватит глумиться! — кричит мне Джей…
Конец эпизода.
Copyright © 2021 by Andrei E.Gusev