Николаевские страдания

               
                Ностальгические воспоминания


  Вот уже неделя прошла, как мы с дочкой в Новороссии, в Николаеве, в Садах-1, на Южно-Бугском  лимане отдыхаем. Смотрю вокруг – и ничего смешного не наблюдаю.
И, куда это юмор подевался? Хотя, как сказать. Вот соседи, напротив который год уже строят что-то. Вот оттуда юмор ещё и долетает.
В саду двое: муж и жена, одна из интеллигентнейших супружеских пар, в  Южно-Бугских  садах.  Оба уже пенсионеры.
Раннее утро.
Жена:  Ты, что там сломал?
Муж:/молчит/  Раздаётся стук молотка.
Жена: Ты все там переломаешь.
Муж: /молчит/  Раздаётся стук молотка.
Жена:   Ты же всю крышу сейчас снесёшь?
Муж: /молчит/   Раздаётся стук молотка.
Жена:  Никакого покоя с вами, ни минуты отдыха.
Муж: /молчит/   Сильнее раздаётся стук молотка.
Жена:  Хоть бы уйти, куда и отдохнуть немного от вас.
Муж: /молчит/   Прекратился стук молотка. Видимо думает, как бы поделикатнее мысль сформулировать.
Жена:  Только и готовь на вас, только и готовь...
Муж: /видимо, додумал, спокойно, очень по-доброму, с нотками предположения в голосе/: «А ты, б…, видимо совсем с ума сошла к старости?  Всё ворчишь и ворчишь».
  Прошло полчаса. В саду один муж. Достукался, хотя по-прежнему раздаётся стук молотка.
Жены нигде не видно. Видимо, ушла.
Да нет, не совсем, разумеется. Просто отдохнуть немного от любимых домочадцев.
Палило солнце - стучал молоток.
Забегая вперёд, прошло три года.
Южный Буг. Лиман. Сады. Украинская ночь.  Из сада интеллигентных соседей продолжается стук молотка, при полном молчании со стороны жены и окружающих.  Жена больше не кричит. Её просто нет. Не выдержала. Нет, совсем она не ушла. Просто, чтобы не слышать вечного стука, живёт и летом в городе, там тоже не плохо. Отдыхает.  В саду ничего не сломано и ничего не ломается.  Наоборот, появился второй этаж, размером со спортивный зал.
Зачем? Для чего? Никто не знает. Не знает и сам строитель, стучащий с шести утра до полуночи.
Вот уже и полночь близится, а стук продолжается,  тишины всё нет.
Часы бьют полночь, стук прекращается. Быстро спать!
Подъём в 06.00, под первый удар молотка. И всё повторится сначала.
  Вот и весь юмор на сегодня.
      А, бывало… Весь день потеха, куда ни глянь. Постарели, может быть все. Или выпивать совсем бросили, отдавая дань перестроечной моде. Приезжаем мы на лиман в Николаев каждое лето с дочкой к моему двоюродному дядюшке. Для дочки он двоюродный дед. Вот и зовём мы его, для простоты общения – дедом. Представьте себе мужчину: гвардейского роста, по объёму близкого к дирижаблю, голова, правда, изрядно полысевшая, но крепко сидящая на могучих плечах. Богатырь, да и только. Представляю, как во время войны он пушку сорокапятку, на себе тягал, заменяя лошадь. Любит он, как и все ветераны вспоминать боевое прошлое. А прошлое действительно боевое у него. Ордена Славы за так не давали. Пушка сорокопятка всегда ставилась на передовой, чтобы поддержать наступление пехоты. Если же пехота отступала, то оттаскивать необходимо и пушку. Оружие бросить – это уже преступление. Однажды и случилось. Пехота отступила, пушка на передовой, фашисты рядом. Что делать? А делать нечего, надо сражаться. Надо воевать. Помереть, так с музыкой. Зарядил дед пушчёнку свою и влепил по наступающему противнику. И попал! Попал удачно, почти взвод уложил. Вдохновились защитники, влепили ещё пару снарядов. Атака немцев захлебнулась. А тут и наша пехота опомнилась и в наступление пошла. И взяли то, что хотели. А деду орден «Славы третей степени» вручили. А теперь, зовём мы ветерана просто дедом. Да не так он и стар ещё. На фронт-то его призвали в 1942 году. А вот память у него всё же дедовская. Он считает, что раньше она лучше была. Да никто в этом и не сомневается. У всех она в молодости лучше бывает. Вот по поводу его памяти: любит он строить и перестраивать что-нибудь. В левой руке гвоздь держит, а то, что в правой, по логике, должен быть молоток и не вспомнит. И кричит на все сады, жене своей: «Тоня, куда ты опять молоток положила?» Жена у него Антонина, за «стрелочника» служит, во всём виноватая. Удивляюсь её способности всё моментально находить, даже если дед сам, куда-нибудь запрячет и забудет. Вот, уж воистину: «да убоится жена мужа своего». Надо сказать, не очень-то она и боится его, но вид  делать надо, чтобы дед себя головой в доме чувствовал. А она согласна, и шеей быть, только бы дед не волновался, ему это вредно. Да и правильно: так-то и волки сыты и овцы целы.
 Работал дед старшим инженером по технике безопасности на Николаевском заводе: «Дормашина». Добрался до пенсии без аварий и происшествий.
Как у него на заводе, по части безопасности было, не знаю. Возможно, и порядок.  Но дома – сплошные нарушения этой самой безопасности  наблюдались. Это и правильно. Нельзя же дом в производство превращать. Надо же где-нибудь расслабляться и отдыхать от работы и от безопасности.
 
   Случай вспоминается. Сейчас уже много лет прошло, можно и вспомнить, да улыбнуться, если не посмеяться. Однако не до смеха было в тот жаркий день, когда я ещё, по наивности, верил, что мотор от его лодки завести можно. Итак, пошли мы на причал, к его лодке. Пароход целый, а не лодка. Мотор на берегу, в сарае, лежал. Там же запасы бензина, старый проржавевший аккумулятор, но очень нужный. Кому? Никто не знает.
Там же ещё, какие-то горюче-смазочные материалы, там же вперемешку: гвозди, гайки, куски засохшего мыла, куски засохшего прошлогоднего хлеба. Хлеб-то ясно для чего. Им же закусить можно. К этому в Николаевских садах, особенно на причале, всегда все готовы. Далее, какие-то болты, что-то вроде инструмента ржавого, остатки перловой каши – приманка для рыбы, и подкормка  для  грызунов, набор давно немытых разнокалиберных стопок – это главный «инструмент». Там же такой же заскорузлости стаканы, вилки с зубцами направленными во все стороны веером, но бычка из банки ими поймать можно. Какие-то остатки одежды, огарочек свечи, трубы, доски, битый шифер и ещё масса, самых необходимых предметов.
 Вытащили мы мотор, расстелили брезент, рядом бак с бензином разместили, для подпитки мотора. Мотор весь в бензине, брезент в бензине и в машинном масле. Начал дед мотор проворачивать, благо сила присутствовала, а остального и не нужно. Магнето, дед тоже не отсоединил. Зачем, до такой степени себя безопасить. Дед мотор крутанёт, а из магнето искры вылетают. Забавно так, залюбоваться можно. Любовался я, любовался и думаю: а  должно ли так, красиво-то  это всё выглядеть? Это же фейерверк, какой-то. Пока я размышлял, дед всё крутил. Я поделился своей догадкой с дедом. Да я же салага по сравнению с дедом. Он весь лиман избороздил, а тут про, какие-то искры племянник бормочет. Правда, он тоже к  моим размышлениям подключился, а заодно мотор проворачивает. Очередной раз крутанул, а искра, очередная, возьми да упади на мотор, а он, сдуру, возьми, да загорись. Надо сказать, дед быстро нашёлся, когда увидел, что пламя родной мотор охватило. Видимо, богатый опыт, на работе, помог. Схватил дед брезент и, как на амбразуру, на мотор упал. Погасил огонь на моторе, а то, что пламя уже до бака  добежало, и не подумал. Подумав, вскочил и отшвырнул бак на дорогу, подальше от сараев. Бак запылал и зашипел, значит, скоро взорвётся. Тут и я очухался, тоже кое-что соображаю, видать. Подал  команду: «ложись!»  И мы залегли. Я из-за угла песок на мотор бросаю. Результат вроде и есть, но не такой, как хотелось бы. Только я очередную порцию песка нагрёб, поворачиваюсь… а дед, в полный рост, в атаку пошёл! Ну, старая гвардия: не горит, не тонет. Про не тонет, рассказ ещё дальше будет. Схватил дед бак пылающий, как позже выяснилось, чтобы через забор перебросить. Всколыхнул он в баке бензин, и только события ускорил. Хорошо хоть на баке написано  было, что он в СССР «made», то есть сделан.
Качество не подвело. У нас из железа умели делать вещи. Бак-то был ещё сталинских времён. Взрывом только крышку вырвало. Пламя, вместе с ней, метров на тридцать вылетело, а реактивной струёй бак к спине деда прилепило. Будь бензина побольше, превратился бы дед в ракету. Но не получилось полёта. Дед же подумал сгоряча, что горит. Со всего маху, спиной на землю упал и орёт: «горю, гаси меня, гаси»! Ну, что гасить-то, когда он не горит. Зато всё вокруг полыхает. Трава-то сухая, пламя уже к домикам дачным приближается.
  Тут  моя  очередь  настала подвиг совершать. До сих пор не пойму, как огонь погасить удалось. А полыхало-то уже прилично. Вернулся я к деду. Он оправился после атаки, на ноги встал. Вижу спина красная, ожог приличный, но не смертельный. Повернулся дед ко мне и тут я в ужас пришёл: с ног его чулки кожаные сползли.
Да, не до смеха уж тут. Кто-то быстро, не подумав, деда маслом полил, в чей-то катер  его втащили и в больницу отбуксировали. Долго ему там кожу натягивали. Выдержал старый солдат! В следующие годы ещё и на рыбалку вместе ходили.
   Ну, а про «не тонет», расскажи эту историю, подумают, что анекдот пересказываю.  Взял дед однажды, поздней осенью, на катер, двух пережитков нетрезвого прошлого, рыбу половить. Рыба, этих товарищей, видимо, мало интересовала, они больше по части выпить мастера, а может холод их подстрекал. Но доловились они до того, что лодку на мель посадили. Ту самую лодку, что тяжёлая, как крейсер была. Мотор, разумеется, заглох. Правда, это с ним и на трезвую голову бывало.  На  лимане ветер  поднялся, в борт крутая волна бьёт. Того и гляди, лодку перевернёт. Посидели горе рыбаки, подумали, а может и не подумали, так как думать-то не чем было, все  извилины залиты самогоном. Потом, как-то по-английски один рыбак исчез, потом, уже в темноте другой, как Христос, по воде ушёл. Разумеется, грешник не был святым, просто там мелкая коса до берега тянулась. Да и, по какое место пьяному море? Говорят, что по колено. Шёл «рыбак» не как Спаситель – босиком.  Пошёл богохульник, прямо в ботинках, думая, что так теплее. Оставили «друзья» деда одного. Не мог же он катер бросить. Утро наступило, пора на работу идти. Горе рыбаки дома отогрелись, отоспались, спьяну дурных снов насмотрелись. Утром опохмелились, чтобы головки не болели и на работу отправились.
  Пришли горе «святые» на завод и ну рассказывать, как волна крутая их из лодки выбросила и чудом вынесла на берег. А дед с лодкой на дно пошёл. В силу традиции с кораблём не расстался. Капитан-то вместе с судном на дно уходит. Вот уж не знаю, что им могло за ночь насниться, только от такого сообщения охи, да вздохи пошли по заводу. Директор дал необходимые указания в местком. Председатель месткома с бумажкой бегает, деньги собирает. Скорбь стоит, переживают все. Любили деда на заводе.
А тут и дед, с опозданием, с того света, на завод явился.
Немая сцена! Ревизор меньше бы напугал, чем «приведение».
Придя в себя, и из шока выйдя, отбой скорби дали. Ну, а собранные деньги, скорее  всего,  на  воскрешение  пошли, не раздавать же обратно.
 После этой рыбалки и того самого пожара, купил дед новый катер: «Прогресс» и мотор «Вихрь-30», это значит 30 лошадиных сил, не считая дедовых, которые вскоре и пригодились.
  Вот это катер! Вот это мотор! На кнопку нажал и, тррррр – поехали! Это он только в первый год так заводился. А мы и не знали, не воспользовались, в полной мере, продуктом со знаком качества, на крышке изображённым.
   Впрочем, чему удивляться-то? Мотор, всю зиму первую, в том самом, сарайчике пролежал, со всеми прочими, крайне необходимыми предметами, что уже перечислялись. Такое испытание трудно выдержать.
 Итак, в тот год, когда мотор ещё работал. Садимся в катер, перед этим, разумеется, продуманно собираемся: укладываем снасти, прочие необходимые для рыбалки вещи и атрибуты. Кнопку нажал и – вперёд! Летим с ветерком!
  Отойдя от причала на достаточно большое расстояние, дед начинает уточнять: «А, что сарай мы заперли?»
 Пожалуй, что нет, во всяком случае, ключей с нами нет, скорее всего, в замке оставили.
Далее, по мере продвижения вперёд выясняется, что дорогостоящие, купленные на рынке, черви расползлись куда-то. Спиннинги тоже забыли, либо на причале, либо в сарае. Канистра с бензином тоже, куда-то запропастилась. Подсачник, кажется, за борт упал. За катером, как флотский позор, какая-то верёвка тянется. Позже, возможно, что-то ещё вспомниться. Ну, не возвращаться же из-за этих пустяков обратно. Примета плохая, клёва не будет.
  Один из ближайших, приличных, населённых пунктов, за Николаевым, вернее за Садами-1 – Радсады называется. Это, видимо, сокращение от Радянских садов, то есть от Советских. Это не посёлок, а просто символ всех рыбаков, любителей. Я, на горке, памятник, вместо маяка поставил бы. Во весь рост могучий рыбак стоит. Кстати памятник этот с деда можно бы слепить. Стоит рыбак во всей экипировке рыбацкой, в одной руке вверх поднятой, бутылку держит, а в другую можно и удочки вложить, а лучше огурец. Удочки-то иногда и дома забываются, главное-то не рыбалка, главное это до Радсад добраться. Все уважающие себя рыбаки так поступают, именно сюда заходят сначала. Мы тоже не лишены чувства собственного достоинства. Мы тоже туда же. На полном ходу и в камыши. Дед таинственно в карман лезет, шарит там, и заначку вынимает:
– Давай, Валера, сбегай в горку, мне тяжеловато, ты помоложе, возьми пару бутылочек. Да я и сам в долгу не останусь, я же в отпуск приехал, и с меня причитается. Сбегаю, принесу, сядем мы в катере, в камыши забравшись. И так там уютно, и природа поёт, и лягушки  квакают. Посидим, первенькую осушим, закусим. – А, что Валера, может, вторую начнём? – намекает дед.
Намёк понят, чего бы ни начать, на природе-то, да и в отпуске, да под сальцо. После второй, уже  трудно вспомнить, зачем и куда мы направлялись. Может за третьей сбегать? Или отдохнуть пора. Переночуем в катере, на свежем воздухе, чтобы не подозрительно быстро домой возвращаться. Утром, на прощание, ещё раз в горку сгоняю и – домой. Дед-то силён. Могёт  ещё! Говорят, когда в молодости почти ведро выпить мог. Да нет, не воды, разумеется. Зачем так плохо о дедушке думать.
  Однажды всё-таки собрались  на  рыбалку и даже до цели дошли. Взяли несколько бутылок со спиртом, или с шилом, как на флоте говорят. Шило, по флотской классификации, было очень хорошим. На флоте говорят, что шило плохим, просто, не бывает: оно может быть хорошим или очень хорошим. Так, вот, спирт, то есть шило у нас оказалось очень хорошим, чистым, медицинским. В те годы работники здравоохранения им приторговывали, так как в магазинах трудно найти спиртное, шла перестройка. Пятнистый «гений» борьбу с напитками объявил.
Спирт-то, собственно, мы для приманки взяли, ну и для себя чуть-чуть, если похолодает. Надо сказать, что в николаевских лиманах, рыба иногда и на спирт клюёт и очень неплохо.
  Радсады мужественно стороной обошли. Всё же с собой взяли. Ушли далеко. Остановились ночью. Посреди лимана якорь бросили. Заночевали. Поутру рыбалкой займёмся, как и полагается рыбакам. Забрезжил рассвет. Смотрим, сквозь утренний туман на нас сейнер выплывает. Дед бутылку в руку и голосовать, как у обочины, на дороге делают. Приманка надёжная, подействовала. С сейнера заметили международный сигнал. Ход застопорили. Мы ближе подошли. А им-то, как раз бутылки, по утрянке и не хватало. Подняли они «приманку» на борт, а в катер с сейнера поток рыбы устремился. Хорошо, подавив жадность, отошли во время, а то бы от перегруза на грунт легли. Разумеется, то, что плавает, всплыло бы, а уж с катером распрощались бы навсегда. И страдания  николаевские были бы намного короче. А о катере и его хозяине можно романы писать.
  Рыбы полный катер «наловили», а дальше-то, что? Дальше на удочку ловить?
Солнце встаёт, рыбу греет. Вспомнили, что соль не взяли, это были бы не мы, если бы взяли всё. Вспомнили, что и дома такого количества соли нет. Пошли на катере к дому, заходя во все сёла. В тот год, почему-то  не  только  со спиртным,  но  и с солью затруднения были. Каждый год у нас затруднения разные бывали, чтобы жилось не скучно. Вот в этот год, наша мудрая партия без соли народ оставила. А ну-ка покрутитесь. Может быть на Украине, в этот год, новый способ самогоноваренья придумали? Наконец-то из соли гнать научились, удешевили процесс. Соли так и не нашли ни в одном селе. У последнего селения в водоросли попали. На винт намотали. Винт и отделился от катера. Ныряли, шарили по дну. Нашли. А дальше-то что? А дальше на вёслах до дома. К полудню подошли к родному причалу, а рыба всё на солнышке греется. Засунули мы её в огромный пластиковый мешок, а от неё уже, какой-то душок исходит. Подлез я под этот мешок, как бес под кобылу, и шаткой походкой, под улюлюканье зрителей, к дому направился. Зрители, что-то по поводу браконьерства бормотали. Дотащил рыбу до дома. Там разделали её, каким-то образом посолили, насобирав соль по всем садам. Всех мух у себя собрали, а через пару дней и выбросили её, так как ещё в первый день дышать не чем было, такой смрад стоял от неё.
  Да, всё это в тот год и было, когда мотор на катере от нажатия кнопки заводился. В остальные же годы….  Деду ещё одну Славу вручить надо, да и мне медалюшку, какую-нибудь.
Помнится, готовимся на очередную рыбалку. Червей на рынке покупаем. И это не шутка. В  Николаеве их нигде летом не накопаешь, сухо очень.
Готовим спальные мешки, надувные матрацы. Экипировка – высший класс! Проверяем снасти, распутываем их и смазываем маслом катушки спиннингов, которые в сарае, за зиму, заржаветь успели. Заливаем запасные баки бензином. Чиним подсачник, почему-то весь продырявленный. Готовим спасательные круги, вёсла. Особой заботой окружаем провизию и некоторое количество бутылок с «зелёным змием», не без него, нет. Иначе и ходить-то зачем? Короче, делаем всё так, чтобы никуда не заходить. Дело в том, что заходить в рыбацкий «символ», или в другие аналоги, стало опасно. Мотор заглушишь, а потом, вопрос – заведётся ли он снова.
  И, вот, всё готово. Всё уложено в катер. Никто и ничто не забыто. Всё  не  нужное  для  похода, уложено в сарай. Сарай, возможно, заперт, ключи у деда в кармане штанов, штаны на деде, значит всё в порядке. Можно сниматься с якоря. С полчаса, чертыхаясь, но всё-таки добиваемся своего, катер спущен на воду и все целы при этом и даже невредимы. Утро. Прекрасное утро. Хорошо! Пораньше выйдем, пораньше на место придём, да выпьем по первенькой,  за рыбалку удачную.
Пуск! «Трррр-чавк», «тррр-чавк», «тррр-чавк». И так на несколько страниц этот однообразный текст растянуть можно.  Заводится теперь мотор не от кнопки, а за верёвочку дёргать надо.
  Солнце в зените. Наконец-то свершилось! Чёткое: «Трррррр» и мы едем. Ура! Наконец-то стронулись с места. Ушли далеко. Уже в сумерках, какой-то чих в моторе послышался. Я даже и не думаю по поводу чихов, так как в моторах не очень-то разбираюсь. Дед же морщит лоб, делает вид, что в моторах разбирается. А познания у нас одинаковы. Так дед думает, пока не темнеет полностью, а мотор не глохнет намертво. Темень, как у негра в желудке. Мотор даже не чихает.
На этот раз с нами, в катере, дочка находилась и подруга моя  с сыном. Явный перегруз.
  А, вот, и вёсла! Всё продуманно. Вперёд! А куда? Идём вроде бы к берегу, а может и наоборот. Даже звёзд, для ориентира, не видно. Тучи небо затянули. Уткнулись, куда-то. Вылезли из катера, песок. Заночевали. Где? Не знаем. Дождь на наше счастье не собрался. Утром разобрались: заночевали у стен огромного «монстра» – Глинозёмного комбината. Пейзаж, просто, пролетарский. До дома далеко. Рыбаков, поблизости, не видно, так как места совсем не для рыбалки. А мотор не заводится. Дед делает жалкие попытки завести это чудовище: то бензина, куда-то плеснёт, то что-то подкрутит, то что-то открутит и опять за верёвочку дёргает. А мотор не заводится. То  дед свечи местами поменяет, то подключится к ним наоборот, что категорически запрещается, при пуске только искры вылетают. Кстати, опять искры… Так дед и додёргался за верёвочку, что мотор вспыхнул и запылал факелом. Но об этом можно бы и не писать, ничего смешного и  трагичного  на  этот  раз не случилось, так как тут же дед ликвидировал этот очаг. Правда, элементы паники наблюдались: долго дед брезент искал, на котором сам и стоял. Им-то, после его обнаружения и накрыл мотор. Пламя и погасло. Часам к двенадцати нашли чудака, мимо на катере проходящего. Увидел он в руках деда пятирублёвку, на ветру, как вымпел развивающуюся, и пристал к берегу, и перебрал мотор. И опять всё в порядке – заработал. Надолго ли? Но можно двигаться дальше. Добрались до другого берега лимана, более живописного. Какая там рыба… Снова в горку. Кстати правый берег, в этих местах, крутоват. На нём в пещерах древние люди размещались. Древнее поселение – Ольвия там находилась. Теперь же на каждом бережке сельмаг стоит, хоть в разлив бери, хоть бутылированого. Правда, у нас  ещё и свой запас оставался. Однако, кто знает, сколько нам ещё до дома добираться. Набрали в сельмаге еды всякой. Ужин на славу получился. После возлияния, деда на подвиги потянуло. Какого-то бычка, поблизости пасшегося, видимо, подоить хотел, за рога ухватил. Бычку это, почему-то не понравилось, мотнул он головой, дед и свалился к его ногам. На том коррида и закончилась. Опять заночевали, но уже с большим комфортом.
  Утром мотор заводить, это значит ещё часа два музыку «Тррррр-чихов» слушать.
Завели всё-таки часа через два. Идём. Ветер крепчать стал, волна поднялась, так и хочет катер перевернуть. На волну курс держу, пусть уж подбрасывает, чем перевернёт. Мужественно боремся со стихией, в катере двое детей, как  я  уже  упоминал. Собственно, Маришка-дочка  и  раньше всегда с нами «на рыбалку» ходила. Плавала она хорошо, здесь же на лимане окончательно и научилась, проплыв однажды километр. Итак, идём, ветер крепчает. В это время: «чих, чих» – будь здоров, и мотор заглох. Тут уж не до смеха. Как только выгребли? До берега опять на вёслах добрались. Купили у местных жителей яиц, да молока, хлеба купили, поели, заскучали. Допинги все выпили к этому времени. Поздно вечером мотор неожиданно завёлся – чудеса в решете, да и только.
  Быстро, чтобы судьбу не испытывать, в катер прыгнули, к дому направились. Стемнело окончательно. Дождь пошёл. Ветер встречный. А у мотора, будто бы фотоэлемент встроен, только при свете работает. Опять мотор остановился, не чихая даже. Вот уж не скажешь, что смешно. До дома ещё далеко,  километра четыре,  далеко и до ближайшего берега, еды нет, всё и все промокли. Опять на вёсла. А катер-то тяжёлый. Рабы на галерах лучше жили, чем мы в эту ночь. Сначала направились к берегу, чтобы с течением и ветром легче бороться. Затем до трёх часов ночи до дома, вдоль берега. Часам к трём до причала дотянули, детей домой отправили. Потом, часов до четырёх, чертыхаясь и несколько хуже, на ощупь, катер поднимать. С тех пор, я и уклоняюсь от рыбалок на катере. Дед, чтобы судьбу не искушать, и мотор не ремонтировать, поблизости, на вёслах ходит. Однажды, я всё-таки сходил с ним. Клевало только у него, да мне никогда и не везло на рыбалке. Кроме бычков ничего хорошего и не вылавливал.  Да  и  бычков, моя дочка больше меня тягала. Посидел я с часок с дедом, что-то заскучал, достал книгу, и сразу всё на место встало. С каким презрением на меня смотрел дед и его приятель. В следующую рыбалку, чтобы никого не раздражать и самому не скучать я на лёгкой лодочке, на вёслах, катался по лиману, предлагал деду спиннинги подальше заводить, чтобы он себя не затруднял, забрасывая их. От моих услуг отказались, подумали, что издеваюсь, а напрасно, может, что-нибудь и поймали бы.
Что-то нахлынули на меня воспоминания бурным потоком. А разве неприятно вспомнить годы молодые? 
   Разве неприятно вспомнить, как дед мне, однажды, собачку посоветовал купить, – японского пинчера. Я его так Пиней и прозвал. Официально он назывался Чарликом.
  Не помню точно, сколько мы тогда выпили перед покупкой этого сокровища, но точно помню, что потом десять лет с ним мучился. Собачка-то  хорошая,  любили мы друг друга, с полуслова он меня понимал. За десять лет мы сроднились с ним.  Почему же я мучился? Ну, а как же? Приходилось таскать его везде за собой: и в отпуск, и в командировки, и в гости. Заходя в метро, в сумку его запихивал, и он не сопротивлялся. Знал, что там ему, в те времена, нельзя находиться. Покупал-то я его для дочки, но все эти годы сам с ним «развлекался». Так и хочется воскликнуть:
 – Родители! Не будьте живодёрами! Пожалейте себя! Не покупайте детям животных! Неужели вам ребёнка мало?
  Единственно, что утешало и грело душу, что купил его всего-то за десятку. Продававшей нам женщине, дети не сказали, что купили его за четвертной, чтобы маму не расстраивать. Сами, как и водится, уехали, а сокровище маме оставили.
 Скажи, что он 25 рублей стоит, и жил бы я без собачки. Жизнь без Пинии теперь и не представляю. Он у меня тоже за стрелочника служил: без вины виноватая сиротиночка. Одним он очень нравился, очаровательная собачка, говорили. Я его для знакомств использовал. Бывало, подхожая на улице и спрашивает:
– Ой, какая прелесть, а как зовут?
– Валерий Евгеньевич, отвечаю.
– Ах, вы про собачку?
 – Чарлик, скажи тёте, как тебя зовут.
 За десять лет оба постарели слегка, и одна особа, глядя на нас из окна Обнинского института, однажды, со вздохом, сказала своим сотрудницам: «Опять Валерий Евгеньевич со своей мерзостью идёт». Вот так, дожили…  Надо отдать должное мерзостью Чарлик не был.
 
  Я упомянул, что перед покупкой собачки мы, сколько-то выпили. Возможно, возможно. Вот уж, что легко давалось в те годы «светлые» до перестроечные, так это выпить. Можно выпить в закусочной, в пирожковой, в детских кафе: «Мороженное», «Прохлада», под детскими грибочками в скверу. Выпить  можно и прямо в дубках, это в дубовом лесочке, что возле дедова дома насадили. На каждом шагу пиво. Пиво в бочках, пиво в ларёчках, пиво в пивных барах. И везде лозунг: «Здесь вы можете всегда освежиться свежим прохладным пивом».
  Пиво великолепное было в Николаеве, чехи завод построили. Завод с автоматическими линиями, с программным управлением. Правда, чехи, предупредили, что эта автоматика периодически может останавливаться, так как она не терпит отклонений от нормы. Надо всё в «котёл» забрасывать, а не по домам растаскивать. И, действительно, завод периодически останавливался.
Что касается: «по домам растаскивать», так там, просто, виртуозы  были. Тащили всё откуда можно и нельзя.
  Один весь в мясо завернётся и по квартирам ходит: распахнёт полы, задерёт рубаху и предлагает кому лопатку, кому филейную часть. Куски, прямо с себя отрезает и распродаёт. Другой в обе штанины колбасы напихает, что хочешь то и думай о нём, а он бизнесом занимается. Третий с кондитерского завода с огромным животом выходит, и невдомёк охране, с чего это он так поправился за день. А всё проще: спирт ароматизированный или коньяк в резиновый мешок налил и на пузо привязал.    
Жил и работал наш гегемон по принципу: «Тащи с завода каждый гвоздь, ты здесь хозяин, а не гость»
  Нет, нет, деда я к ним не причисляю. Ну, разве дорожную машину за ворота выкатишь? А если и выкатишь,  говорят с трактором  «Кировец», в колыбели революции такое случилось, так куда её денешь-то? Да и, где используешь? Не огород же асфальтировать?
  Вот и в то лето, когда мне показалось, что юмора маловато стало, приехали мы с дочкой в Николаев. Размещались мы в мансарде. На мансарду, похожую на скворечник. Дед называл эту комнатку храпеленкой. Маленькая, но уютная комнатка. Перед входом в неё большая терраса. На ней приятно было отдыхать в тени огромных слив и орехового дерева. Огромные почти прозрачные сливы так сами в рот и лезли. Сладчайшее лакомство, но много не съешь.
  С террасы и из комнатки открывался вид на лиман. 
       Первая неделя отпуска прошла. Оглянулся, посмотрел вокруг, а юмор-то, вот он! Конечно, он есть.  Куда он мог из Николаевских садов деться-то? Смотри, только, повнимательнее.
 Разве не смешно: наша соседка, Дина, с дерева упала. Вообще-то это и не смешно и даже трагично, если на этом остановиться. Ну, а если подробнее.
Есть у соседки Дины, стремянка, с оригинальным свойством складываться, когда от неё этого меньше всего ждут. И, именно, тогда, когда на ней, кто-нибудь находится. Полезла Дина на абрикос с помощью этой чудо лестницы, на самый верх взгромоздила свои килограммы немалые. Стоит, абрикосы собирает. А лесенка, возьми, да сложись. Дина за веточку ухватилась, примерно, как утопающий за соломинку. На все сады крик стоит: «Дэржитэ менэ, падаю»!
Побалансировала она так несколько секунд, лестница полетела в одну сторону, а Дина, с отломанной веточкой в руке, в другую, да одним местом, пятой точкой называемым, вперёд. Так и плюхнулась. Все, кто слышал призыв, к Дине ринулись. А она опять кричит: «Да живая я, живая!» Вот, что значит хозяйка хорошая. У неё весь участок взрыхлён, ну, прямо, как подушка пуховая. А в том месте, куда Дина пятой точкой влетела, куча собранных абрикос лежала. Только чавкнули бедные фрукты, да брызги в разные стороны полетели. Встала Дина: хоть варенье из неё вари, хоть самогон гони, хоть так облизывай. Вся абрикосовая и сладкая, но зато живая и невредимая.
А на другой день, дед учудил. Приспичило ему с утра – пораньше бочку для душа, на крыше сарая установить.
Подожди, говорю, позавтракаем сначала. А он уже на крыше возню затеял. Пришлось все приготовления к завтраку бросить и деду идти, помогать. И, вот, всё готово. Бочку вытащили. Я подумал: наверное, тяжеловатая? Да вместе справимся, поднимем, взгромоздим, как-нибудь на крышу. Но дед, по-своему решил, как всегда оригинально. И опять, как в атаку пошёл, по привычке. Без предупреждения, как-то сходу, хвать бочку, и уже на вытянутых руках, над головой держит. Как позже выяснилось, проверить хотел, тяжела ли.
  Ну, а дальше, что? А дальше, как у штангистов бывает, когда они штангу поднимут, а её поведёт в сторону и никак равновесие не удержать. Иногда они справляются с этим, а иногда и штангу приходится бросать. Вот и у деда, что-то похожее получилось. Закачало его, бочку в сторону повело. Тут бы и бросить эту «штангу». Но, не таков наш дед, как всегда решил не сдаваться. Крепко бочку держит. И, надо же, в этот момент ногой на мокрую, скользкую землю попасть. А чернозём жирный, скользкий. Вот дед и поехал, куда-то вместе с бочкой и со всего маху, прямо спиной в земляную жижу плюхнулся. Да и бочка, нет бы, в сторону отлететь, а она за дедом полетела. Хорошо, что у деда руки и ноги от туловища приотстали. Поймал он бочку на четыре конечности, ну точно, как медведи в цирке делают. На том представление и закончилось. Земля русская, многострадальная – выдержала килограммы дедовы. Правда, белая майка, да трусы, только что, чистыми,  женой ему выданные, почернели малость. Но это не беда, новые выдаст. Ей не привыкать, пару раз на дню, это делать. На этот раз, всё грязное, дед сам и простирнул, в воде с головастиками, что в старой ванне в саду давно уже тухла. А позже, позавтракав, мы и бочку на крышу взгромоздили, не без чертыханий, конечно, так как, действительно, тяжеловата она оказалась.

  Я уж, и не знаю, хорошо ли над чужими бедами смеяться? Да беды-то не чужие. Всё-таки родственники мы с дедом, да и кончается всё более-менее благополучно. Так, что над собой и смеёмся, не дожидаясь, когда это сделают другие.
Притащил дед однажды с завода, какие-то детали, бидоны приволок откуда-то, в сарайчик затащил. Поколдовал в сарае, что-то собрал из этого хлама. И – получилось.  Что? Думаете аппаратик самогонный? Нет, получился целый заводик. Любил дед позже говорить: «Работает, как часы и никаких забастовочек».
  Что-то налил дед в бидон, что-то подключил к электросети, что-то засветилось под бидоном, и вскоре, что-то закапало из краника другого бидона довольно-таки душистое, абрикосами пахнущее. Да, закапало то, что  надо.
В  Николаеве  этот  эликсир абрикотином  называется. С виски не сравним, да и  коньяк «Наполеон» ему в подмётки не годится.
  Дед теперь почти не пьёт совсем, да и я воздерживаюсь, бегом трусцой увлёкся, а одно с другим не совместимо. Однако, сам процесс, всё-таки интересен.
Да и «нектар» для бартера очень подходит. Рыбу ловить совсем не надо, есть на что менять её.

  Что-то ещё дед в сарайчике сделал, меня на помощь позвал. Сняли бидон с электроплитки, повернулся  дед к ней задом и пытается бидон вскрыть, а сам при этом всё ниже и ниже приседает. Вдруг, что-то почувствовал. Опять жаренным запахло. «Ой, что-то заду горячо!» – закричал дед. Ещё бы не горячо, если он его на электроплитку водрузил.
  А жена его, Тонечка, тем временем, банку с тем, что накапало, из сарайчика вынесла и в дом унесла. Кончил дед возню с бидоном и пошёл проверить, хорошо ли получилось то, что накапало. Хорошо – это, когда горит, накапавшее. До дома, дед, почему-то не дошёл, а свернул на  кухню. Взял наугад первую попавшуюся банку, коробок спичек и большую ложку. И почему он подумал, что всё вокруг него гореть должно? Разве, что по привычке. В его руках, действительно всё горело. Зачерпнул дед из банки жидкость, поджёг спичку и в ложку суёт. Спичка шипит и гаснет. А так не должно быть, всё же правильно делалось. Вскоре куча горелых спичек образовалась, коробок кончается, а он всё чиркает, а оно всё не горит. На последней спичке его жена застала:
– Что ты делаешь, Саша?
– Да, вот, поджигаю.
– Ну, разве вода будет гореть, это я специально кипячёной для  питья тебе оставила.
  Да, уж, старость не радость. А дед ещё утверждает, что ему думать не положено, что он на пенсии и, что у него, какая-то вавка в голове. А по-моему, так всё в порядке, только разве что память подводит иногда. Так это и у молодых бывает. А, что касается самогоночки, ох и отменная она получилась у него. Понемногу-то мы всё-таки выпивали. Я и домой привозил её, и всех она в восхищение приводила, особенно в период, перестройкой называемый, когда наши «мудрые» руководители, вели последнюю битву, на этот раз, со спиртными напитками.

  В Николаеве в ту пору «прекрасную», тоже много изменений произошло. Позакрывали всё, что можно и нельзя, всё, что нужно и не нужно, на всякий случай. Неожиданно «протрезвев», борьбу за здоровый и трезвый быт объявили.
 Даже семечки продавать запретили,  так  как  они стопками продавались. Чтобы ничто не напоминало нетрезвое прошлое. Бороться, так бороться! Гнуть так об колено, по привычке.
  Только длинные очереди в оставшиеся винные магазины и напоминали о прежней роскоши. Только об этом и вспоминали в этих очередях, проклиная «мудрую» партию. Ну, а коли, запретно, так и трезвенника выпить тянет. Вот и брали, если повезёт, и очередь во время подойдёт, сколько унести могли.
  Так, что же случилось? Ах, да, указ был, перестройка шла. Однако, указ этот, уже год  назад появился, но всё на своих местах оставалось, спиртного в магазинах - хоть залейся. И работали соответствующие магазины без выходных. Просветил меня один счастливчик, в обнимку с бутылками, в одном автобусе со мной ехавший.
Собрались однажды, сильные города сего, партийные боги, какую-то награду, за что-то, кому-то из них данную – обмыть. Отправились подальше от презренного народа, на дачку специальную, к морю поближе. Гуляли, гуляли. Кутили, пили, купались. Развлекались, пока одного из «небожителей» не утопили, возможно, самого, божественного! Ай, ай! Что же делать? Вызвали в стольный город Киев самого, самого. И такое ему учинили, страшно сказать даже: выговор объявили с занесением. Вернулся этот деятель великий из стольного города, осерчавший на весь свет и закрыл и запретил, на всякий случай, всё, что под руку попалось. Даже лимонаду досталось заодно, и он исчез на всякий случай. Все пивнушки закрыли, пивные бочки растащили, ларьки уничтожили.
 А бывало… Едешь в Варваровку. Это, что-то вроде предместья Парижа.  Посреди Варваровки бочка с пивом стояла. Думаю, что, так всё выглядит и в предместьях Парижа. Не должно же там быть хуже, чем у нас. У бочки Рая стояла, пивом торговала. Это было, просто, лобное место. Очередь к нему стояла человек до ста. И никто на судьбу не жаловался. Наоборот рады были общению, сколько политических вопросов можно обсудить, стоя целый час в очереди. А очереди было две к этой бочке: человек пятьдесят справа и столько же слева. Справа стояли все без очереди, по блату, слева остальной, сирый люд. Иногда Рая забывала, где же очередь настоящая и совсем поворачивалась туда, где родные, знакомые, родные знакомых и знакомые знакомых. Поторгует, поторгует направо и вспомнит или подскажет кто, что очередь-то слева стоит. Получалось одинаково долго, что слева, что справа, но все стоят безропотно, особенно те, что слева. Боятся Раю обидеть, а то возьмёт и совсем вправо отвернётся или крышку захлопнет, пока нервы не успокоятся. Лучше уж помолчать. Раю никак нельзя расстраивать.
  А правые, в гордости пребывают, хоть и долгонько получается, но зато без очереди, а это возвышает. Как же это всё красиво выглядело и вот, в одночасье всё рухнуло.

  Надо было видеть Раю, когда мимо бочки процессия к кладбищу двигалась, почему-то всегда против движения. Здесь уж, крышка категорически захлопывалась и Рая выдвигалась на передний план. Вставала на обочине дороги в позе статуи с острова Пасхи, провожая в последний путь, возможно, своего бывшего клиента. Ему она готова налить вне всякой очереди. Наконец-то процессия проходила, и торговля на обе стороны возобновлялась, разумеется, с прежним недоливом.

  И, вот, с началом борьбы со спиртным, вновь я приехал в Николаев.  Посетил и Варваровку, увидел Раю в гастрономе. Бросился к ней, как к родной.
– Здравствуй Рая! Как живёшь, чем торгуешь теперь?
– Молоком – с грустью, со вздохом, ответила Рая.
А позже выяснил: по привычке на две очереди, для своих и смердов и, конечно, с  недоливом.
А, как иначе-то? «Коммунизм-то» ещё не закончился к тому времени.

  Вот такие дела творились в восьмидесятые годы.
  На въезде в Варваровку на стенде, так и написано: «На благо Родины творят свои дела: село для города, а город для села!»
Да творили дела в «светлом» прошлом.

  Надо сказать, я вполне поддерживаю некоторые указы наши «мудрые». Практически совсем выпивать бросил. Да и пить-то нечего. На службе, начальник требует вступить в Общество трезвости. Как тут пить будешь? Денег подкопить надо, для вступления в это общество. После вступления, это событие обмыть надо.  Вступать, видимо, придётся. Сверху, начальники партийные, массовки требуют. Так, что: «Становись! Равняйсь! Смирно! К здоровому быту, шагом марш»!
  Начальник меня совсем достал с этим обществом. Я же терпеть не могу массовки. Пришлось сказать, что я пью втихаря.  Начальника это не смутило. Он и сам немного выпивал.
 – Да пей, сколько хочешь, только в общество трезвости вступи!
Вот это по-нашему, как всегда у нас. В общество я всё же не вступил.

  Здесь же, в Садах николаевских, бегаю трусцой по утрам. Да нет, не в магазин. По утрам, пока не жарко, бегаю по полям, и представить себя уже не могу без бега.
Дед порекомендовал перевести стрелки на, что-нибудь другое. Намёк понял, да нет подходящего объекта.
Бегаю и размышляю: в чём же марафонцы бегают, чтобы ноги не стирать, там, где они начинаются. Пробегу я утречком, а потом целый день раны залечиваю, настойкой календулы на самогоне.  И помогает. Наутро опять в бега тянет.
  Бегать по николаевским полям несколько тревожно и даже опасно.
  На эту тему мной даже рассказы написаны. Рассказы достаточно весёлые, так как всё удачно заканчивалось.
По утрам, пораньше, пока солнце не очень жаркое, бегаю по степям и полям Южно-Бугским. Каждый раз собираешься, как в «последний и решающий бой».  А виной тому, полчища собак, то ли из колхоза сбежавших, и в детском лагере нашедших себе пристанище.   
После встреч с собачьими полчищами я вооружился и был очень опасен.  С собой пистолет привез, пневматический, правда, но бегал  с  ним.   И надо же?  Ни одной собаки за все пробежки не встретил.  Соображают, определенно!
  Ещё через год, не вооружался.  Однако, в первый же день сделал себе палку с гвоздём на конце. Бегу.  Приближаюсь к лагерю, тишина.  Солнце всходящее, в глаза светит, плохо видно, что впереди делается.   Смотрю, посреди дороги кусок трубы водосточной валяется.   Ну, труба, так труба.  Правда, откуда ей взяться посреди поля?   Подбегаю ближе.  Только хотел её перепрыгнуть, а труба как вскочит на кривые собачьи лапы, и в сторону метнулась. Тут и остальные вскочили, что поодаль в кустах маскировались.  Ну и вой!   Ну и лай!  Ну, ситуация!  Однако палка сил придала.  И я решил побеседовать с этой  сворой.   А что бы меня лучше поняли, не стал прибегать к петербургскому штилю. Решил прибегнуть к местному диалекту.
   Сказал  я  им про их маму, папу, вскользь упомянул, отдельно к женским особям обратился,  на  чисто  русском  языке,  разумеется.  Закончил свою пламенную речь предложением: «А не кончить ли нам нашу беседу  летальным исходом»?  И вот чудеса!  Все отлично поняли.  И про маму, и  про  исход.  Все согласились с услышанным.  Особенно последнее предложение,  по  поводу  летального  исхода, быстро осмыслили и шмыгнули под забор, отчаянно лая.
Перед следующей пробежкой, вечером, я подумал: вот, если бы эти твари были поумнее, то построились бы поперёк дороги.  Сложнее их обойти было бы. Ночью мне даже приснилось, что они так и сделали, меня поджидая.
   Утром они превзошли все мои ожидания.  Как же они меня удивили,  когда,  подбегая к этому злополучному месту, я увидел чёткий строй из восьми  грязных  и  лохматых «бомжей», стоявших поперёк дороги.  То, что произошло дальше, меня  заставило вздрогнуть и привело в ужас.  Первым рванул центровой, матёрый, остальные за ним.  Собаки образовали хищный клин. 
  Метров пятьдесят они четко соблюдали строй.  Пыль клубилась из-под  лап, как из-под копыт эскадрона.  Она поднималась стеной вверх и двигалась за атакующими, как  дымзавеса,  заслоняя  собой  всходящее  солнце.   Стало не по себе. Отступать некуда.  Я, поднял над головой палку, продолжая бежать на них.  Получилось, что-то вроде психической атаки.  Я шёл на таран!
   Метров за сорок я напомнил им про их маму, затем опять обратился к женской части этой своры.  И, так как дистанция катастрофически сокращалась, я напомнил им о возможном летальном исходе.  Метров за десять до меня,  они осмыслили всё мною сказанное,  резко затормозили.   Клубы пыли настигли их.  И они, окутанные, заранее поставленной  дымзавесой,  сменили курс на противоположный.   Да так решительно, что, когда я пробился сквозь завесу, за ней, да и вообще нигде, никого не было.  Как во сне.  И в последствии никого и нигде не наблюдалось.  То ли со страху все вымерли, то ли поняли, кто хозяин степей. Это была их последняя атака.  Они шли «свиньей»!
  Иногда и совсем смешные случаи происходили в полях. Они с зайцами связаны, которых там множество проживало.
Зайцы рано утром, ещё не пуганые, тоже, видимо, разминку делают.
Увидев бегущего, разбегаются в разные стороны. Некоторые не разберутся, что к чему и прямо по дороге, навстречу мчатся. Метров за пятнадцать сообразят, разберутся, поймут, что, не то делают, и в бок прыгают, в поле скрываются.
Однажды даже жутковатый случай приключился.  Бегу, в последний день, перед отъездом, двадцать километров уже намотал на ноги. Бегу вдоль дороги, справа канава, дурно пахнущая, заросшая кустами, тянется. Чувствую боковым зрением, что-то вроде козы стоит в кустах. Поворачиваю голову: огромная овчарка, а поодаль ещё две такие же. Стоят, хвосты поджаты, морды большие, ни рыкнули, ни гавкнули, возможно, очень уж умные какие-то. Хотя откуда здесь умным-то взяться? Никогда таких  породистых не видел: ни в Садах, ни в Николаеве, да ещё трёх вместе, да ещё посреди поля. Бегают по Николаеву шавки разные, но они сразу все бросаются, ухватить норовят.
  Итак, бегу, три пары глаз следят за мной внимательно, молчат, правда, что-то вроде бы жуют. Значит делом заняты. Я отнимать у них добычу не собираюсь, мне не до того. Бегу я в одних плавках, на мне даже рвать-то нечего. Вокруг поля, ни палок, ни камней поблизости не видно. Поравнялся я с чудовищами, чувствую второе или уже третье дыхание открывается. Бежать стало легче, скорость прибавилась. Убежать от них я, конечно, не рассчитывал, просто подумал: скроюсь с глаз и из мысли их вон, пока они размышляют, что со мной делать. И убежал!
Позже выяснил, что это,  к счастью, сытые, степные волки, видимо зайца доедали.  Повезло. Да нет, не зайцу. Мне повезло. Правда, может они побрезговали мной, так как шёл двадцать первый километр пробежки и от меня потом, видимо, попахивало, а волки таких не едят, – брезгуют.
 В конце отпуска, мне встретился ещё один ненормальный. Вижу, бежит навстречу, какой-то «блаженный». Сблизились, смотрю такой же. Поприветствовали друг друга и в разные стороны разбежались.
  Из знакомых, я ту самую, с дерева упавшую, Дину втравил, в беготню эту. Каждый день она стала вокруг садов бегать. А в конце отпуска, даже посреди полей её встретил.
  Отпуск уже к концу подходил, сидим с дедом за жизнь беседуем, я ему ещё черновые свои наброски прочитал. Взял разрешение на  публикацию этих мемуаров, в домашнем кругу, разумеется. Да и кому они ещё нужны?
  Дед и говорит мне:
– Всё равно ты меня со всех сторон расписал, могу тебе ещё идейку подбросить, пиши уж и об этом. Правда, это давно было.
  Сидел дед на стульчике, самодельном, недоделанном. Из стула гвозди в разные стороны торчали. Вдруг его жена кличет. Дед тогда помоложе был и попроворнее. Вскочил  немедленно, забыв, на каком стуле сидел. Один из гвоздиков и вонзился ему, куда не следовало, туда, что, видимо ниже нормы отвисло. Стоит дед и орёт благим матом. На помощь призывает. А стульчик висит и покачивается. Хорошо жена, как всегда, поблизости была и на помощь прибежала, и «прооперировала»  деда, то есть стульчик отсоединила, да зелёнкой рану прижгла. Долго дед прыгал по саду от такой примочки.
Да, ничего не скажешь, история в дедовом духе, как и всё рассказанное и ещё не рассказанное.
Время идёт, вот и у деда отпуск начался: «на охоту ехать – собак кормить».
Лежит дед в позе Манилова, и мысли у него маниловские:
– Вот бы мотор починить, да аккумулятор достать, да червей накопать, да на рыбалку сгонять: катер спустил, кнопку нажал и – вперёд.
– На  вёслах! – после паузы добавляет моя дочка.
Тоже шутница, острить научилась. Я, правда, тоже так же подумал, как и дочка, но не смеяться же всё время над светлыми мечтами дедовыми?
Однако нашёл в себе дед и силы и воли. Встал. Направились мы с ним к катеру. Взял он на всякий случай с собой абрикосового огненного напитка бутылочку. Нашли большого знатока, он за гостинец, перебрал мотор и говорит, что должен работать. Отволокли мотор к бочке с водой, для испытания. Закрепили его на балке, винт в воду опустили. Знаток, говорит, что сейчас, для поддержки эксперимента, ещё лучших знатоков приведёт. И, действительно, ещё двое пришли. Два водилы, важные такие. Народ-то действительно всемогущий: отвезти, подвезти, перевезти: «Я тебе цемент, ты мне кирпич, или тушку мяса, прямо с комбината».
Что и говорить: краса и гордость нашей эпохи. Дед им долдонит, что свечи у него наоборот подключаются, не как  у  других. Совсем забыл, что это у него давно исправлено было. Водилы, так и сделали, как дед сказал, а подумать-то и забыли. Подключили свечи, как категорически запрещено. Подсоединили бак с бензином, подкачали в мотор горючего. Один, куда-то палец засунул. Другой, куда-то отвёртку вставил. Крутанули! Мотор и загорелся. Я, имевший счастье наблюдать подобную картинку, быстро из-под ног деда, бак с бензином выхватил и отбросил его, пока он ещё не зашипел. Дед на мотор дует, так, что деревья соседние качаются, а мотор горит. Дед кричит:
– Воды сюда!
Я оглянулся, вижу, после, чьей-то стирки, ведро с мыльной водой стоит. Схватил ведро и со всего маху в мотор плеснул. А мотор горит. Я ещё воды зачерпнул, благо рядом она, в лимане, и опять в мотор. А он горит. Тут мастера опомнились:
– Хватит лить! – орут.
– Тряпка нужна!
Деда, будто на стометровку запустили. Понёсся за ней, куда глаза глядели. Я, какую-то тряпку из-под песка выхватил, чья-то большая штанина оказалась. Знатоки, этой штаниной огонь и загасили. А дед всё за тряпкой бежит. Три раза ему хором кричали, чтобы остановился, пока не услышал и не вернулся назад.
– У меня опыт есть, я горел – произнёс он робко в своё оправдание.
Надо сказать, мотор все-таки завёлся, когда к нему подключились правильно.
  И, вот, теперь меня дед на рыбалку приглашает. Желания нет, но идти надо. Еже ли эти записи не закончу, дочка закончит за меня. Как я уже заметил, шутить научилась.
 
   Обкатывать катер не пришлось, так как водная инспекция всех на берег загнала в последние дни. Вроде бы холеру обнаружили. А мы искупались ещё немного, холере назло. Ведь холерой могут заболеть холерики, не сдержанные люди, как Высоцкий пел. А мы бегаем! И, даже дочка на пробежки  до  лимана  выползает,  по утрам. Значит нам всё нипочём
   Вот и отпуск к концу подошёл, а юмора хоть отбавляй. Посмотрел я на свою собаку – Пиню – вшивота несчастная. Всех блох с николаевских собак на своё аристократическое тело собрал.
   Было у Пинии два дружочка. Жили они недалеко от лимана. Чьи они – не понятно. Пёсики очень милые и добрые. Любили они Пиню. И Пиня отвечал им взаимностью. Вот от них, вероятно, и получил мой «аристократ» подарочек. Собачки были добрые и приветливые, как и все дворняжки понятливые. Иду я однажды с лимана домой. Пёсики дружно вскочили, увидев меня. А время обеденное, солнце почти в зените, печёт неимоверно, сил нет. Я говорю одному из них, тоже Чарлику: «Чарлик, ты устал, наверное, спасибо, я один дойду». Услышав мои слова, он с благодарностью посмотрел на меня и упал, как подкошенный в серую дорожную пыль. Белый, тоже вскочивший, последовал его примеру.
И, похоже, что оба тут же уснули.
    Чистотой своего Пинии я озаботился, начал я в аптеки забегать, дустовое мыло искать. Такое мыло только в Николаеве и продавалось раньше.  Для собак специально. В одной аптеке спрашиваю:
– У вас дустовое мыло есть?
Отвечают:
– Дустового мыла нет, есть серая ртутная мазь. 
Я опешил, зная от каких «блох» она.
– Мне для собаки.
– Для собак тоже годится.
– Да у него просто блохи.
– От блох тоже хорошо.
Да, диалог получился, забавный. Подумал и купил мазь. Не покупать же мне её в Обнинске, где я служил в те годы. Город-то маленький, сразу молва разнесётся, что я в аптеке покупал, и про собачку не вспомнят, сплетники.
  Вот так и очередной отпуск закончился. А в кармане обратные билеты лежат, для Николаева это, просто, необычно. Про доставание билетов можно ещё целый опус написать. Да кому это нужно? Всё равно никто не поверит, как это было в «светлом» прошлом.
  Билеты на этот раз в кармане и поезд: «Южный Буг» – экспресс.
Видимо, такая роскошь только для столицы предназначалась. То, что в Ленинград ездило – видеть надо, напишешь, так тоже не поверят люди нового поколения с рыночной экономикой.