Глава III. Не та мать, которая родила…
Ефросинья Ивановна Щепеткина – Терентьева
(21.02.1894 – 16.09.1981 гг.)
Мать – единственное божество,
которое не только однажды
нам дарит жизнь,
но и безвременно оберегает.
Сухоруков.
Ефросинья Ивановна, урожденная Терентьева, родилась в 1894 году в Голой Пристане Херсонской области.
Осенью 1923 года после смерти своей подруги Натальи Онуфриевны Щепеткиной-Мицевич она сама предложила Ивану Андреевичу: «Забирай Галинку, а Наташу, родившуюся семимесячной, оставь мне. Я сумею ее выходить». После чего вдовец немного подумал и предложил: «Поехали со мной в Херсон?»
В начале их общения они не предполагали регистрировать брак. Просто в беде одна душа решила помочь другой.
Получив направление в Киев, военный техник Иван Андреевич и Ефросинья Ивановна какое-то время жили у брата погибшей во время родов Натальи, у Степана-Штепана Мицевича и его жены Надежды. С ними жил и старый овдовевший дед Онуфрий.
Во дворе дома по утрам горланил огромный петух с ярко-красным гребнем, который бегал за маленькой Галкой, широко распахнув крылья. Малая пела: «Петушок, петушок, что ты рано встаешь, тете Наде спать не даешь?»
Я всегда пыталась понять, почему Ефросинья Ивановна в то тяжелое время, когда в стране царили разруха, бедность, когда никто не был уверен в будущем, взвалила на себя такую ношу? Почему даже в самые тяжелые времена она не бросила чужих детей и в чем находила силы держать удары судьбы?
Никто не мог найти объяснения этому: ни оставшиеся в живых свидетели тех трагических времен, ни молодое поколение, потомки Щепеткиных и Мицевичей.
Очевидно, причина ее поведения кроется в потрясающей порядочности этой замечательной женщины, в ее милосердии и воспеваемой в народе святости, присущей не многим людям.
У бабушки было три брата, Иван, Леонид и … Моя мама не смогла вспомнить третье имя. Подросток утонул во время купания с друзьями в Днепре.
Старший, Иван, служил в НКВД. Его семья жила сначала во Львове, потом в Киеве, во время Отечественной войны – в Омске и снова вернулась в Киев. Тетушка моей мамы Елена, дома ее звали Лёля, в отличие от дочери, тоже Елены Ивановны, которую звали Ляля, была высокомерной: постоянно противопоставляла себя «бедным» родственникам мужа. Спокойным и уравновешенным, похожим на отца, был их старший сын Юрий.
Во время войны, уже в преклонном возрасте, Иван Иванович преподавал в Омской специальной средней школе милиции МВД СССР.
С этим учебным заведением были связаны не одно поколение моих родных. Вернувшись с войны тяжело раненым, школу милиции закончил мой отец, Филипп Дмитриевич Пономарев, а в 1990 – 1994 году там учился мой сын, Артюхов Павел Юрьевич. Тогда это была уже Омская юридическая академия МВД РФ. Павел был очень удивлен, когда в музее Академии он увидел хранившийся там материал о комиссаре, подполковнике Иване Ивановиче Терентьеве, двоюродном прадедушке.
Иван Терентьев ушел в отставку полковником, но на пенсии отсиживаться дома перед телевизором не стал: пошел работать в Министерство здравоохранения.
Младшая сестра бабушки, Зинаида, была женой военного летчика Аркадия Грака (gracz – по-польски «игрок»). Сыновья Аркадия Грака, старший Юрий, высокий красавец-спортсмен, и младший Владимир, нежный малыш, избалованный родителями, редко, но общались с Щепёткиными.
Как-то еще до войны мама гостила у них во Львове. Она уважала старшего кузена, который тренировался в спортзале, регулярно бегал в парке, хорошо плавал, а младшего, с которым иногда ее просили посидеть дома, Галка не жаловала. Чтобы не оставаться с малым, она исподтишка щипала его, а когда возмущенный карапуз плакал от боли, она обиженно заявляла: «Видите? Он не любит меня и не хочет, чтобы я с ним сидела!»
Галку поражало, с какой любовь к жене и детям относился редко бывавший дома военный летчик. В дни своих нечастых пребываний дома он старался все делать сам. По субботам, когда все семейство шло в баню, он собирал грязное белье и в большом тазу сам стирал его. Теща, Ефросинья Петровна, негодовала: «Как можно при живых женщинах в доме заставлять мужчину, да еще офицера, стирать детские подштанники?!» Аркадий смеялся и не позволял бабушке забрать сумку с вещами.
В самом начале войны самолет Аркадия Грака был сбит. Фашисты нашли его в беспамятстве, привели в чувство и поместили в Дарницкий концентрационный лагерь под Киевом. До лета 1941 года это был пионерский лагерь. Там со своим классом отдыхали киевские подростки. Среди них были и сестры Щепеткины, и их одноклассники.
Младший брат бабушки, Леонид Терентьев, узнав о страшной участи мужа сестры, выкупил шурина у немецкого охранника за золотые часы.
Историю с этими часами мама вспоминала с дрожью в голосе.
29 сентября 1941 года, когда столица Украины была взята, в Бабьем Яру на окраине Киева немцы начали массовые расстрелы еврейского населения.
Почему люди не сопротивлялись, не бежали, а словно Иисус спокойно восходили на Голгофу?
На протяжении всего их последнего пути к смерти вдоль дороги стояли свои же, украинские сограждане, только одетые в полицейскую оккупационную форму. Людям не верилось, что вчерашние соседи по дому и улице теперь сопровождают их на пути к смерти. Это не укладывалось в голове. Украинцы же и направляли евреев к тому месту, где те должны были по очереди складывать свои вещи, верхнюю одежду, обувь и даже нижнее белье. Все это происходило очень быстро: если кто-то задерживался, охранники подгоняли его пинками и ударами.
В первый день казнь людей проходила с утра и до 18 часов вечера. На второй день расстрелы продолжились, чуть в меньших масштабах.
В Бабьем Яре за два дня были уничтожены около тридцати восьми тысяч киевлян.
На окраине когда-то прекрасной украинской столицы расстрелы мирных жителей продолжались ещё почти два года. Уничтожали не только евреев. Там были казнены цыгане, пациенты психбольниц, коммунисты, советские военнопленные.
Если в первый день идущие на смерть люди не понимали, куда их ведут - киевской еврейской общине была обещана эвакуация - то во второй день люди, направлявшиеся на расстрел, стали бросать в толпу стоявших вдоль улицы Мельникова горожан драгоценности, которые несли с собой.
Дядя Леня поймал золотые часы одного из позже расстрелянных в Бабьем Яре. На них он обменял плененного родственника…
Сбежав из плена, Аркадий Грак сумел найти свой полк, в котором он воевал до мая 1945 года. Мамин дядя ни разу не был ранен, гордился, что Господь бережет его. Всегда смеялся, что его заговорили цыгане.
Возвращаясь из Германии, летчик-победитель вышел на одной из станций Белоруссии. Прошедший всю войну невредимым, он только успел закурить, когда был настигнут чьей-то шальной пулей.
Аркадий Грак похоронен на одном из львовских кладбищ недалеко от тещи, Ефросиньи Петровны Терентьевой.
Бабушка, Ефросинья Ивановна Щепеткина, очень хорошо шила. В довоенном Киеве ее знали как искусную белошвейку. Сейчас об этой профессии мало кто слышал. В старину так называли швею, которая шила одежду только для «белого» социального класса. Опыт пошива тонких, преимущественно очень дорогих материалов, изделия из которых могли позволить себе носить люди знатные и богатые, требовал особых навыков работы. Мастерицы работали в основном с тонким белым материалом, в отличие от серого простонародного вида ткани. Работа требовала талантливых рук, высокой квалификации и хорошего зрения, поэтому такие белошвейки ценились очень высоко, их работа высоко оплачивалась.
Позже термин «белошвейка» стал отражать род деятельности шить белье. Искусницы шили панталоны, нательные и ночные рубашки, корсеты, чулки. Пошив всех этих изделий тоже требовал мастерства и аккуратности. Изготавливая подобные изделия, белошвейки украшали их кружевом. Понятно, что мастером такого уровня простая швея могла стать только в том случае, если имела не только «золотые руки», но и внимательность, усидчивость, усердие, острое зрение. Труд этих рукодельниц был выматывающим.
В нелегкое для моей семьи время мне тоже приходилось шить даже на заказ. Поэтому я поразилась, увидев однажды, как после снятия мерки с клиента, Ефросинья Ивановна за час-полтора с легкостью перенесла данные на ткань и раскроила без выкроек и лекал платье сложного фасона. Это был высший пилотаж!
Бабушка имела много заказов от киевских модниц и могла по несколько часов к ряду строчить на старой ручной машинке. Старшая и младшая дочери жалели ее, поэтому часто садились рядом и крутили ручку швейной машинки, хотя мама Франя никогда не принуждала девочек помогать ей в выполнении заказов.
Только избалованная Наташа, средняя дочь Ефросиньи Ивановны, гнушалась подобной работой.
Об отношении Натальи Ивановны Щепеткиной с бабушкой моя мама и ее сводная сестра Нина вспоминали с шутками, за которыми скрывалась обида за самого дорогого человека – мать.
«Хорошая мать дает пасынку больший кусок пирога, чем своему ребенку», - это было эпиграфом отношений Ефросиньи Ивановны к средней дочери. Недоношенная девочка, доставшаяся с великим трудом, часто устраивала истерики. Жители Печерского района не раз наблюдали, как Ефросинья Ивановна гуляла с тремя дочерьми по Ипподромному переулку. Младшую, Ниночку, она несла на руках, старшая Галка держалась за подол платья, в то время, когда средняя, плача, сначала требовала, чтобы мать взяла ее на руки, а после, неудовлетворенная, с визгом падала в пыль на дороге. Привести Наташу в чувство могли только слова: «А вон Иван Андреевич идет!» Скандалистка тут же подскакивала, вытирала испачканным подолом платья слезы и оглядывалась по сторонам в поисках строгого отца.
Ефросинья Ивановна старалась дать дочкам хорошее образование и воспитание.
Родители решили отдать сестер в школу в один класс и в один год, когда старшей исполнилось восемь, а средней – семь лет.
За год до поступления Галки и Наташи в школу Ефросинья Ивановна наняла девочкам гувернантку. Все, как в лучших традициях дворянских семей! Гувернантка собирала группу из пяти - шести детей и вела их в Аносовский парк, где читала сказки и рассказы, проводила беседы о природе. Когда сестры учились во втором классе, бабушка решила отдать дочерей в музыкальную школу. Но у старшей не было слуха, а средняя категорически отказалась заниматься музыкой. Позже Наташа сама придет в студенческий хор, в котором познакомится с будущим мужем, Анатолием Александровичем Манко.
Музыку и театр Иван Андреевич и Ефросинья Ивановна очень любили. Дед был страстным поклонником оперы.
Как-то родители ушли в театр, оставив Галку за старшую. Если бы они знали, во что это обернется!
Когда после спектакля довольные родители вернулись домой, дверь оказалась запертой изнутри. На стук в дверь, а потом и грохот, разбудивший соседей, им никто не открыл. «Наверное, девчонки крепко уснули», - подсказала им соседка. Если бы они знали!
Ефросинья Ивановна плакала от бессилия и ужаса, страха за девочек. Ивану Андреевичу пришлось ломать замок. Войдя в квартиру, родители застали спящими Наташу и младшую Ниночку, а старшую не могли найти. Не на шутку встревоженные театралы искали пропажу по всем уголкам их крошечной квартиры. Вдруг откуда-то сверху послышался даже не плач, а писк. На высоком плательном шкафу изумленный отец обнаружил затаившуюся проказницу.
Оказалось, обрадованная отсутствием родителей Галка уложила сестер спать, а сама решила полакомиться конфетами, которые, она подсмотрела, Ефросинья Ивановна спрятала от сладкоежки на шкафу. Девочка с трудом забралась туда, а слезть вниз у нее не хватило смелости. Шкаф, ей казалось, раскачивался, грозя упасть вместе с воришкой. Попавшей в неловкое положение шкоде пришлось дожидаться прихода родителей.
Так раскрылась очередная Галкина шалость.
Только благодаря Ефросинье Ивановны, в тот вечер старшенькой не попало. Поистине: «Сердце матери - это бездна, в глубине которой всегда найдется прощение».
Позже мама рассказывала обо всем этом со смехом: как боялась упасть, как уснула в ожидании подмоги, как была готова к наказанию полотенцем.
Старшей шалунье, как и младшей Ниночке, порой доставалось от Ефросиньи Ивановны. «Только Наташу мама пальцем не трогала, а уж нам с Ниной... И поделом!»
В детстве тетя Наташа панически боялась кошек, а сестрицы развлекались: они кидали через ее голову меховую шапку с криком: «Кошка летит!» Однажды Галка, как бывало часто, когда их мама Франя вышла из дома, решила «пошутить». Она бросила Ниночке шапку и крикнула: «Нина, лови! Кошка летит!» От испуга Наташа упала в обморок. Хорошо, что Ефросинья Ивановна вернулась тут же. Она сумела отходить среднюю дочь, а потом от души «отходила» обеих проказниц полотенцем.
Еще об одной неприятной истории Галина Ивановна вспоминала, уже став взрослой. Ефросинья Ивановна была очень бережливой: шила на заказ, умела из ничего смастерить наряд для дочек. Уже к пяти утра Ефросинья Ивановна спешила на рынок за свежими продуктами, которые селяне привозили из близлежащих деревень. Покупала «с воза». Пойдешь позже – купишь уже у перекупщиков.
Щепеткины держали корову и продавали оставшееся молоко. Полученные за шитье и молоко деньги складывались за картиной, висевшей на стене в комнате.
Об укромном месте в семье знали, конечно, все домочадцы.
Однажды бабушка заметила, что деньги стали пропадать, но не все сразу, а по мелочи, и часто. Подозрение пало, естественно, на сорванца Галку. Та наотрез отказывалась. Обиделась страшно и пообещала, что виновного найдет сама.
Вскоре Галя заметила, что сестра Наташа ходит в кино с подругой, покупает конфеты. На что? Наташа объясняла, что деньги давала мама Веры. Тогда Галя попросила Ефросинью Ивановну пометить деньги: нарисовать на них небольшой крестик красным карандашом.
Через некоторое время Наташа вновь собралась с Верой за конфетами. Ефросинья Ивановна забрала у них деньги и при ближайшем рассмотрении заметила на купюрах еле заметные пометки красным карандашом. Обвинение с Галки сняли, но мама Франя попросила не рассказывать об этом Ивану Андреевичу, знала, что средней дочери, достанется по полной программе. И здесь она защищала своих девчонок!
Ефросинья Ивановна всегда старалась накормить дочерей вкусно и сытно, хотя без изысков. Когда соседи спрашивали, почему ее дивчиноньки такие розовощекие и чем она их кормит, бабушка и смеялась и коротко отвечала: «Картоплей!»
В школу Ефросинья Ивановна давала дочерям вкусные, постряпанные ею булочки с яблоками, запрещая есть «абы что» из школьной столовой.
Галка очень любила «маму Франю». Видела, как мать крутится с тремя девчонками, у каждой из которых был свой «не приведи Господи, какой характер».
«Мальчики - тяжкое испытание для человеческого терпения, но иметь дело с девочками, видит Бог, несравненно мучительнее».
Галка, боевая и самостоятельная, во всем старалась помочь маме. Нина, малышка, пыталась подражать старшей сестре, ее ближайшей подруге во всех играх и проказах. Наталья, «Сэмэн», как ее называл Иван Андреевич, - молчаливая, упертая, избалованная матерью. Галка не стеснялась вместо Ефросиньи Ивановны ходить к магазину на перекрестке, чтобы продать излишки молока от коровы, которую держали в стайке. Наташу никто даже не пытался просить об этом. Она всегда была на привилегированном положении.
Когда отец приносил домой конфеты, только Натка требовала, чтоб отец не оставлял себе долю при разделе сладостей: «Папа все равно отдаст свои конфеты Галке!» А Галя, зная, что так и будет, вредничала, требовала деления на шесть частей: «Папа тоже работает и хочет сладкого, а кому он отдаст – его дело!» Этот спор заканчивался тем, что папина доля делилась между Галкой и Ниночкой.
Галина Ивановна рассказывала: «Я очень любила маму и старалась походить на нее. Я с удовольствием помогала ей во всем, держалась как старшая сестра, хотя с Наташей, мы были погодки и ходили в один класс». Но однажды…
Долгое время Галка не могла понять, какие семейные нити связывают семью Щепеткиных с Мицевичами. Она не раз допытывала у мамы Франи: «Тети Мария и Анна – это родные сестры папы. Тетя Зина, дяди Ваня и Леня – это твои сестра и братья. А кто нам Мицевичи?» Ефросинья Ивановна пыталась что-то объяснить, потом сердилась, что дочь такая бестолковая, отмахивалась от нее, как от назойливой мухи, и убегала по делам, известным ей одной.
Летом 1936 года в гости к Щепеткиным из Москвы приехал Георгий-Юрек Мицевич, военный моряк. Он очень любил старшую племянницу и часто приглашал ее погулять с ним в Аносовском парке. Галка уже привыкла к подобным прогулкам с дядей. Он всегда привозил ей московские лакомства, впрочем, она была бы рада и простым карамелькам. Хотя Гале недавно исполнилось четырнадцать лет, но сладкое она продолжала любить, как ребенок. Эту страсть мама сохранила до старости.
Однажды, уже став матерью двух дочерей, зная, что в холодильнике стоит торт, мама всю ночь вставала и тайком от детей и мужа на цыпочках бегала в кухню. Она постепенно отрезала «по кусочку», пока, самым непонятным образом, от кондитерского изделия ничего не осталось. Поэтому, когда в доме появлялся торт, папа всегда смеялся: «Девчонки, ешьте, а то Галина Ивановна вам не оставит ничего, до утра будет в кухню бегать!»
После долгой прогулки дядя Георгий спросил у Галки: «Как к тебе относится эта мама?» Вопрос и интонация, с которой он был задан, были совершенно непонятны подростку. Рука с шоколадной конфетой так и застыл в воздухе. «Какая эта?» «Неродная мама», - уточнил дядя. Он прошел вперед еще пару шагов и оглянулся на племянницу, не услышав ответа. Девочка все так же стояла, замерев, с открытым от изумления ртом и шоколадным трюфелем в руке. Дядя Георгий опешил: он понял, что племянница не в курсе семейной трагедии. Отступать было поздно. Бравому капитану, допустившему страшную оплошность, пришлось усадить племянницу на скамейку, у нее подкашивались ноги, и долго рассказывать о том, что скрывали столько лет ее родители.
Георгий вспоминал, что его сестра Натуся, родная мать Галки и Наташи, была веселой и красивой, что многие желали подружиться с ней, но она выбрала георгиевского кавалера, Ивана Андреевича. Он рассказывал, как прекрасная полька любила свою крошечную доченьку, как в честь героини Адама Мицкевича, на польский манер, называла ее Гражина. Военный капитан объяснял, как в Одессе после преждевременных родов умирала мать девочек, как он узнал о потери любимой красавицы-сестры, на которую была так похожа ее старшая дочь Галина.
Галка смотрела на высокого, статного дядю и половина его слов не доходила до ее детского сознания. На всю жизнь, она запомнила только слезы, которые лились по выбритым щекам. Мужчина словно не замечал соленых капель. Это был мужской плач, полный горечи утраты, без всхлипываний, без стенаний, а оттого непонятный и пугающий.
Правда, храбрый военный моряк не поведал находившейся в полном смятении племяннице о том, как в одночасье от двух малюток отказались родные бабушка и дедушка Мицевичи. После смерти дочери их ненависть к зятю затмила все, даже чувство сострадания к внучкам.
На счастье сирот рядом оказалась доброе сердце Ефросиньи Ивановны. Именно благодаря ее мужеству, девочки выжили.
Когда Галя вернулась домой, она с порога начала кричать: «Почему вы мне не сказали?! Почему вы врали мне?!»
Глава семьи не растерялся: «Не нравится – уезжай к дядьке!» Ефросинья Ивановна, зная крутой нрав мужа, испугалась последствий. А может это был страх за решительную, скорую на необдуманные поступки старшую дочь?
«Иван Андреевич, тише-тише!» Она обняла Галку, увела ее подальше от отцовского гнева. Мама Франя долго оправдывалась, объясняла старшей дочери, почему они поступили так: «Галочка, мы думали, что все расскажем вам, когда вы будете получать паспорт».
Галка ничего не стала говорить сестрам, но одной хранить тайну, да еще такую, девочка-подросток была не в силах. С секретом срочно надо было поделиться. Об этом она решилась рассказать Вере Хильчевской, своей самой закадычной подруге. А та, в свою очередь...
Тайны, столь весомые, всегда лучше хранятся в сообществе с кем-то.
Классный руководитель Наталья Ивановна не стала ходить вокруг да около. После урока оставшись с ученицей, она высказала Гале свое искреннее удивление: «Я бы никогда не подумала, что Ефросинья Ивановна – тебе не родная». Но, тут же, оговорилась: «Впрочем, хочу тебе сказать, не та мать, которая родила, а та, что воспитала!»
Эти слова любимой учительницы Галка часто будет повторять, как мантру, самой себе и своим дочерям. Если бы это кто-то смог объяснить Наталье Ивановне Щепеткиной!
Средней сестре Галя не стала рассказывать о раскрытой тайне, догадываясь о ее реакции на услышанное. Но когда Наташа все-таки узнала обо всем, она резко изменилась.
Впрочем, в чувствах средней дочери Щепеткиных к Ефросинье Ивановне всегда ощущались некая сдержанность и закрытость. Впрочем, наверное, это было чертой ее характера. Теперь к этому добавилось непонятно откуда взявшееся легкое презрение. Оно не выражалось явно, этого глава семьи у себя в доме не потерпел бы. Но когда Ивана Андреевича не было, а такое бывало часто, в поступках Натальи нередко замечалось обыкновенное «ослиное упрямство».
Мама Франя вела себя словно провинившийся в чем-то ребенок. Хотя ее вины здесь не было ни в коей мере.
Со средней дочерью Ефросинья Ивановна никогда не пыталась выяснить отношения. Она не спрашивала у любимицы, почему Наташа так относится к ней. И, когда, уже повзрослев, дочь приезжала к ней со своей семьей, она стелила ей праздничную скатерть, доставала парадный сервиз. Это был прием по высшей категории с изысканными блюдами и белоснежными простынями! Чего не наблюдалось при приезде старшей дочери Галины. Перед «одесской босячкой» не стоило особо заморачиваться. В доме матери она хозяйка: сама себя накормит и напоит.
Галка с Ниной, как обычно, посмеивались над таким причудам бабушки. Они не ревновали ее к сестре и не переставали любить. Для Галки Ефросинья Ивановна всегда оставалась родной, вероятно, поэтому своим дочерям она никогда не открывала семейного секрета.
Пройдут годы. В 1981 году на похороны приемной матери Наталья Ивановна, самая опекаемая средняя дочь, к которой бабушка относилась бережнее, чем к родной Нине, не приедет, сославшись на болезнь. Хоронить Ефросинью Ивановну будут две сестры и зять, муж Натальи - Анатолий Александрович Манко.
Поистине, «неблагодарность самая гнусная, но вместе с тем самая обыкновенная и самая исконная - это неблагодарность детей к родителям».
Терентьевы: Родные люди
К живым следует относиться благожелательно, о мертвых же нужно говорить только правду.
Вольтер
В 1951 году уже в преклонном возрасте моя прабабушка, Ефросинья Петровна Терентьевна, умерла во Львове на руках младшей дочери, Зинаиды Грак, так и не смирившись с выбором Франи, не признавая ни приемных детей, ни родной внучки.
Однако в ее признании Ефросинья Ивановна не нуждалась. Она самостоятельно сделала свой выбор и никогда об этом не жалела. Хотя как тяжело ей было в те годы!
Только что закончилась Гражданская война. Муж постоянно в командировках. На руках две малышки. Помощи ждать не от кого.
Средний из бабушкиных братьев Леонид «знал себе цену». Когда он приезжал к сестре Фране, то требовал белоснежных хрустящих скатертей и фарфора. На что Ефросинья Ивановна, смеясь, отвечала: «Не велик пан, и с миски похлебаешь!»
Леонид Иванович был отличным сапожником, но по складу характера авантюристом. Однажды, воспользовавшись доверчивостью сестры, украл у родных племянниц метрики, чтобы по ним получать продовольствие.
Первую жену Леонида Ивановича Терентьева, младшего брата Франи, звали Любовь. Когда-то она служила в одном из театров Киева. Очень хорошо пела. Потом переквалифицировалась в косметологи. От первой жены у Леонида была дочь. Жена не смогла терпеть постоянные аферы мужа и, однажды расставшись с ним, никогда не жалела об этом. Одна вырастила дочь Сусанну, единственную женщину-капитана в Херсонском пароходстве.
Вторая жена Таня не подарила ему наследников.
Мама рассказывала, что тетя Таня была веселой женщиной. Она неплохо относилась к приемным дочкам Ефросиньи Ивановны. Девочки бывали у нее в гостях.
Это довоенное фото. Сидят тетя Таня, вторая жена дяди Лени Терентьева, и Наталья Ивановна Щепоткина. Стоят мама и Нина Ивановна Щепоткина.
На второй фотографии, сделанной в тот же день, на обратной стороне - надпись: «13.01.1937 года»
О тете Тане у мамы остались приятные воспоминания. Она хорошо и хлебосольно встречала девочек. Была приветлива с ними.
Однако из песни слов не выкинешь.
Тетя Таня не уехала из оккупационного Киева. Осталась с дядей Леней. Говорили, что она была связана с немцами.
После войны дядя Леня расстался с ней.
Третья жена дяди Лени, Мария, была намного моложе его (он родился в 1907 году, а она – в 1924), но она подчинялась ему беспрекословно. В 1959 году тетя Мария родила ему долгожданного наследника, Игоря, который был младше своих племянниц, «упавших дяде на голову» в 1964 году.