Из книги «Лавочка под окном» (готовится к печати)
Сколько ей лет, Пелагея не помнит. Знает только, что много. Потому что и глаза почти ничего не видят, и слух подводит, и руки двигаются тяжело, нехотя. Но эти, хотя бы, двигаются. А вот сама она может только сидеть. Или лежать. Но сидеть ей нравится больше, потому что, когда она лежит, то видит только потолок.
И, вообще, на спине лежать неинтересно. Потому что потолок Пелагея изучила уже вдоль и поперёк, даром, что почти ничего не видит. Но если изо дня в день смотреть на одно и то же, то постепенно начинаешь различать даже мелкие детали. Например, ту трещину, что шла от стены к люстре, Пелагея заметила месяц назад. Тогда она была чуть видна, а теперь проступала почти отчётливо. И непонятно было: то ли глаза попривыкли, то ли трещина увеличилась.
А вот, чтобы самой повернуться на бок, у неё сил не хватает. Да и устаёт она лежать на боку. Бывало, полежит минут десять, и надо ей опять на спину перелечь. А без посторонней помощи – никак. Вот и приходится Нину просить. А та вечно: то на кухне, то в своей комнате. Значит, кричать надо, чтобы подошла. А кричать-то – сил нет. Хорошо вот внук… или правнук, Пелагея уже и не помнит, кто он ей, кнопочку смастерил: нажмёшь на неё, и звонок звенит. Только вот её, эту кнопочку, ещё нащупать надо.
Да и неудобно ей часто Нину звать. Тоже уже не молоденькая – под восемьдесят. Но ещё крепкая и подвижная. А всё одно – неудобно. Хотя, по сравнению с ней, Пелагеей, Нина эта совсем девочка. Но старая уже девочка.
Вообще-то, Нина, вроде, как её родственница. То ли племянница, то ли сестра младшая. Не помнит Пелагея. Раньше помнила, а теперь забыла. А постоянно спрашивать у Нины совестно. Но точно – не дочка. В этом Пелагея уверена. Дочку она схоронила лет десять назад. Молодая ещё была дочка, и шестидесяти не было. Но слабенькая. Как слабенькой родилась, так всю жизнь и болела. Пелагея, когда ещё в силе была, её постоянно обихаживала. А когда уж сил не стало, заботиться о дочке стало некому. Вот и померла.
Говорят, старики всё забывают. Так это не про неё. Ну, или – почти не про неё. Единственное, чего Пелагея с годами почти не утратила, это память. Поэтому и помнит, что в жизни было. Ну, как помнит? То, что вчера или позавчера, или неделю назад приключилось – может и забыть, а вот то, что десять лет назад – прямо по дням рассказать могла. Оно и понятно: вчера да позавчера ничего такого не было, чего бы запоминать стоило. А вот раньше…
Раньше Пелагея на фабрике работала. Она туда ещё девчонкой пришла, ученицей. Ей сразу наставницу дали – тётку Тамару. Пелагея всё думала тогда: и чему её, молодую да прыткую, эта старуха научить может? А старухе-то было всего лет шестьдесят. Вот смеху-то! Но, хоть и сомневалась Пелагея, научила её постепенно тётка Тамара разным премудростям. И стала Пелагея сама работать, норму выполнять и перевыполнять. Хвалить её стали, даже грамоту дали. Она тогда эту грамоту в рамочку вставила и на стенку повесила. Чтобы все, кто к ней в комнату в общежитии приходил, знали, что она – не абы кто, а передовик производства. Потом ей ещё много раз грамоты вручали: то за то, то за это. Но их она уже на стенку не вешала, а в коробочку складывала. Правда потом, когда она из общежития в квартиру переезжала – тоже фабрика выделила – коробочка эта куда-то делась. А та, первая, грамота сохранилась. Вон она – и сейчас на стенке висит.
Пелагея вдруг понимает, что хочет пить. А кружка-то – пустая. Значит, опять придётся Нину звать. Пелагея нажимает на кнопочку, и по квартире катится трель звонка…
Ну, вот, попила. Теперь можно и дальше вспоминать. Чего-чего, а воспоминаний у неё ещё лет на сто хватит. Как там пел этот… ну… – запамятовала Пелагея. Вот, имя запамятовала, а слова помнит: «мои года – моё богатство». Вот. Если годами-то мерить, то она, почитай, самая богатая женщина в городе. А, может, и в стране. Нет, она и так на достаток не жаловалась. Работала много, зарабатывала неплохо. Мебель в квартиру купила добротную, фабричную. Дочку подняла, вырастила, выучила. Одна, правда, растила, так после войны многие бабы детей растили без мужика. В санатории ездила. Словом, как говорили, жила не хуже других. Только вот к чему ей всё теперь? И квартира эта, и вещи? Все её вещи ныне – кресло да кровать. А остальное, вроде, как и не нужно. Ну, если одежонка какая…
А, кстати! Пелагея ощупала свою руку, лежащую на подлокотнике кресла. Её, вроде, сегодня во что-то парадное нарядили. Это к чему такие пышности? Пелагея начинает мучительно вспоминать. Вроде, Нина вчера чего-то говорила… Вспомнила! Вот ведь, значит, и недавнее вспомнить может! Сегодня к ней районное начальство в гости нагрянет, потому как дожила она… А до скольких дожила? Не помнит… Ну, и бог с ним! Главное, дожила. А начальство – это хорошо. Опять будут какие-то слова говорить, которые Пелагея всё одно не услышит, подарки подарят сладкие. Пусть дарят. Сама-то Пелагея сладкое не ест, а Нине к чаю в самый раз будет. Или кто в гости придёт. А ещё, наверное, начальство ей, как это теперь положено, грамоту вручит. Благодарственную. Мол, спасибо, что дожили. Пелагея усмехнулась. Надо будет Нине сказать, чтобы рамочку купила. И повесила эту грамоту на стенку рядом с той, первой. Или – нет: не рядом, а напротив. Пусть глядят друг на друга: первая и последняя. Пелагея знает, что последняя, потому как до следующего юбилея она вряд ли дотянет.
Пелагея опять нажимает на кнопку звонка, чтобы сказать Нине о своей идее, но пока Нина идёт к ней, забывает, что хотела сказать. Ну, и ладно. Потом вспомнит…