Тихо, очень тихо, закрылась входная дверь, едва слышно скрипнули петли, щелкнул замок и она осталась одна в пустой квартире. Нет, как в пустой — и мебель и техника стояли на своих местах, но во вокруг, как и в ее душе, стояла гулкая, все поглощающая, какая-то липкая пустота. Самое плохое, что ушел Сергей именно так, не саданув с размаха дверью в порыве раздражения после затеянного ею скандала, а так тихо, осторожно. И это страшно напугало ее — так уходят навсегда, решив, что обратного пути нет и не будет.
А тот долгий взгляд, которым он одарил ее напоследок, взгляд в котором читалось страшное разочарование, непонимание того, как можно было после почти двадцати лет совместной жизни вести себя подобным образом, говорить те слова, что она выкрикнула ему напоследок, просто пригвоздил ее к месту.
Этот взгляд сказал ей больше чем все объяснения и заверения, которые он мог бы произнести в свое оправдание. В голове была абсолютная пустота, не было ни мыслей, ни желания хоть что-нибудь сказать. Она стояла и молча смотрела, как он складывает в сумку самые необходимые вещи, как кладет ключи от квартиры на стол, одевается и идет в сторону выходной двери.
В момент, когда раздался тихий щелчок французского замка, она очнулась, подбежала к двери, чтобы если и не попросить прощение, на это гордости ее еще хватило, то хотя бы вернуть и потребовать объяснений. Протянула руку к замку и вдруг остановилась, поняв, что после всего, что произошло в последний час, он не может, ну никак не может простить ее, по крайней мере, сразу. Постояв минуту у закрытой двери, она шаркающей, старушечьей походкой, дошла до кресла, почти рухнула в него и разрыдалась.
Все началось час назад, когда ей, как потом окажется, на беду потребовался стиральный порошок, лежащий на кухонных антресолях. Сергей сидел в комнате и смотрел свой, ненавистный ей, футбол. Судя по его сочным выражениям, иногда доносящимся от туда, его любимая команда явно проигрывала и по опыту она знала, что лучше его сейчас не трогать, иначе ворчания будет на полчаса.
Она пододвинула стул, крякнув, влезла на него, открыла дверцу антресолей и, поскольку даже со стула ее глаза были ниже уровня верхней полки, где стояли порошки и другие стиральные ингредиенты, стала на ощупь искать нужную коробку. Но под руку попадались разные сосуды, флаконы, все, только не то, что нужно. Тогда она встала на цыпочки потянулась, на ощупь пошарила рукой и вдруг ее рука нащупала какую-то коробочку и, хотя это явно был не искомый порошок, она, заинтересовавшись, поднесла ее к глазам.
Это была коробочка из под мармелада почему-то перетянутая тонкой ярко зеленой ленточкой. Что побудило открыть ее, она сама не поняла, наверно просто интерес - а что же в ней может быть такого, что муж спрятал ее в таком малодоступном месте. Внутри лежали два перевязанных нитками локона и какой-то конверт. Сначала ее заинтересовали локоны — один был явно женский, длинный, чуть вьющийся, темно каштановый, а другой, совсем небольшой, короткий, похоже, что детский.
Затем она достала конверт и вынула из него сложенный тетрадный лист в клеточку, это было письмо, написанное аккуратным, явно женским почерком. Она начала читать и вдруг у нее закружилась голова, буквы поплыли перед глазами и она чуть не упала со стула. Закрыв на несколько секунд глаза, она уняла головокружение и дрожь в коленях, слезла со стула села на него и начала читать сначала:
- Любимый Сереженька, здравствуй.
Я долго не решалась написать тебе это письмо, вернее несколько раз принималась его писать, но затем рвала исчерканные листы. С того момента, как мы случайно встретились с тобой на стройке прошло больше пяти лет. С тех пор я не могу спокойно жить одна, я все время мечтаю снова и снова оказаться в твоих объятиях, чувствовать запах твоего тела, сходить с ума от твоих прикосновений.
Но это происходит все реже и реже. Я чувствую, что ты начинаешь отдаляться от меня. Я думала, что после рождения нашего сына, Бореньки, ты, наконец, решишься оставить свою жену и переедешь навсегда к нам. Мне так хочется каждое мгновение чувствовать твоё тепло и поддержку, чувствовать твои сильные руки, слышать твой уверенный голос.
Но ты все тянешь и тянешь с решением. Прости меня любимый, но я больше не могу так жить. Годы уходят, и я боюсь остаться одна с сыном. Поэтому прошу тебя, прими окончательное решение — либо ты навсегда будешь с нами, либо больше не пиши и не звони мне. Как-нибудь я переживу разрыв с тобой, ведь это произойдет только один раз, а жить в вечном ожидании твоих звонков, твоих редких приездов и каждый день бояться, что ты меня бросишь и этих звонков и долгожданных встреч больше никогда не будет - в тысячу раз страшнее. Прошу, умоляю, решай наконец.
Твоя Света.
Дальше на листе бумаги был синий отпечаток маленького пальчика и приписка:
- Это отпечаток большого пальца твоего сына, который ждет своего отца.
Листок выпал из ее руки и плавно покачиваясь, спланировал на пол. Гнев и страшная обида переполняли ее, они стерли все другие мысли и чувства. Вдруг она почувствовала, что ей не хватает воздуха, она элементарно не могла вздохнуть, трясущимися руками рванула ворот халата так, что две верхние пуговицы со стуком улетели куда-то в угол и звук катящихся по кафельному полу пуговиц чуть-чуть помог ей придти в себя.
Воздух со свистом вошел в легкие, боль в груди немного отпустила. Ее взгляд упал на стоящую на кухонном столе коробочку, взмах руки, и она полетела за пуговицами в угол. А затем наступила эмоциональная разрядка. Она смотрела перед собой ничего не видящими глазами и даже не заметила, как на кухню вошел Сергей.
Сначала, увидев выражение ее лица и разорванный халат, он в растерянности остановился. Потом его взгляд упал на валяющуюся в углу коробочку, выпавшие из нее пряди волос и лист бумаги, лежащий у ног жены. В этот момент она почувствовала его присутствие и подняла на него полные слез глаза. Она ждала оправданий, клятв, но вместо этого он, молча, нагнулся, подобрал коробочку, бережно вложил в нее локоны, подошел к ней, также молча поднял письмо и уложил его туда же, а затем положил коробку в карман халата.
Его молчание всколыхнуло в ней едва улегшуюся волну гнева, разум окончательно умолк, осталось только уязвленное самолюбие, страшное разочарование и боль:
- Подлец, сволочь! - закричала она.
- Завел себе подружку на стороне и это после двадцати лет совместной жизни. Даже ребенка ей сделал.
- Люда, пожалуйста, не надо так, - тихо произнес он.
Но ее несло без остановки, как локомотив с отказавшими тормозами.
- Немедленно убирайся из дома, поезжай к ней, там тебя ждут, а я после твоего предательства видеть тебя не могу.
Он попытался что-то сказать, но она перебила его.
- И не пытайся оправдываться, меня твои оправдания не интересуют. Я хочу только одного — уйди с глаз моих, навсегда уйди. Пять лет, он пять лет меня обманывал, клялся в любви, а я, дура, верила ему. Прошу уйди, на развод подам сама.
Он долго, очень долго смотрел на раскрасневшееся от ненависти лицо жены, а потом так же тихо сказал:
- Хорошо, раз ты так хочешь, я уйду. Но ты ведь даже не посмотрела на дату письма, оно было послано более четырех лет назад.
Но ее было не остановить.
- Значит ты, еще и негодяй смог оставил своего ребенка без отца, ребенка которого нам не дал Бог, которого мы так страстно хотели. Уйди, прошу, уйди же ты, наконец.
Он долго, страшно долго не отрываясь, смотрел на нее, в его взгляде читалось не раскаяние, нет — страшное разочарование, как-будто в этот момент рухнуло все, во что он верил всю свою жизнь. Затем он так же молча вышел, покидал в спортивную сумку самые нужные вещи, положил на стол перед ней связку ключей и направился к выходной двери. Потом остановился, оглянулся и так же тихо произнес:
- А ты ведь даже не спросила, почему в коробке лежат ее и его волосы. Через три дня после написания этого письма Света с Борей попали в автомобильную катастрофу. Эти пряди волос — все, что у меня осталось от них.
Не дожидаясь ответа от растерявшейся жены, у которой пропал весь боевой настрой, он развернулся и вышел в коридор. Тихо щелкнул французский замок и она осталась одна….
****
Выплакавшись как следует, она встала с кресла, пошла в ванную, где в зеркале на нее посмотрело помертвевшее белое лицо с потеками туши у глаз и размазанной губной помадой вокруг губ.
- Да, красавица — подумала она, тщательно умылась, машинально поправила волосы и вышла из ванны. Квартира встретила ее гулкой тишиной, все стало каким-то серым и блеклым. Бесцельно побродив из угла в угол и не зная чем себя занять, она решила выйти на улицу и побродить по близ лежащему парку.
Щебетание птиц, размеренное, неторопливое плавание уток в пруду, тихий шум ветра в кронах деревьев - все это всегда успокаивающе действовало на нее.
Она оделась, вышла из квартиры и первое, что она увидела, войдя в близ лежащий парк, это сидящего на лавочке Сергея. Он сидел на скамейке с закрытыми глазами и с таким выражением лица, что ей захотелось, если и не простить его, то хотя бы попытаться понять. Она села рядом, но он так глубоко задумался, что не обратил на это никакого внимания.
Тогда она осторожно тронула его за руку. Сергей вздрогнул, открыл глаза и удивленно посмотрел на нее.
- Ты?
- Я.
- А ты чего здесь? - спросила она. Или пойти некуда?
- Да нет, я договорился с Андреем, пока поживу у него, но он с работы придет еще только через час. Вот и коротаю время здесь.
Сейчас, немного успокоившись и приведя мысли в относительный порядок, она решила выяснить все.
- Давай поговорим спокойно. Объясни, как ты мог после стольких лет совместной жизни, после всего того, что мы пережили вместе, предать меня. А ведь мне всегда казалось, что ты любил и любишь меня, не смотря на то, что я так и не смогла дать тебе ребенка.
Сергей помолчал, как бы решая, а стоит ли говорить всю правду, но потом принял решение и начал говорить:
- Ладно, я расскажу тебе все без утайки. Все началось девять лет назад, как раз тогда, когда у тебя случился последний выкидыш и врач сказал, что надежд, даже с помощью ЭКО, больше нет. Ты помнишь, как мы с тобой переживали тогда, как я целыми днями пытался успокоить тебя, привести в чувство, вернуть тебя ту, прежнюю. А потом мне пришлось более чем на три месяца уехать в командировку в Сибирь. Там я и встретил Свету.
Не знаю, как это произошло, видимо в том состоянии, что я был, мне просто невозможно было быть одному. А потом она просто околдовала меня, она была полной твоей противоположностью. Ты гордая, независимая, уверенная в себе красавица, современная, деловая женщина, а она сама доброта, нежность чуть-чуть распустившегося бутона розы, чувственная и ранимая. Красивая не такой яркой, прямо вызывающей красотой, как у тебя, а какой-то больше внутренней, которую начинаешь понимать не сразу. Ну, в общем, так получилось, что я влюбился.
- Она была моложе меня? - перебила его рассказ Люда.
- Моложе, на восемь лет, но какое это имеет значение. Ты не поверишь, но полюбив Свету, я не переставал любить и тебя. Я понимаю, любить двух женщин одновременно — это по крайней мере странно, но это было так. Пока я был с ней, я тосковал о тебе, а когда был с тобой - думал о ней. Оставить одну из вас было выше моих сил. Даже когда через два года у нее родился сын, а ты знаешь, как я хотел ребенка, я не смог, да и не хотел, если совсем честно, сделать окончательный выбор.
Вот такого поворота событий, готовясь выслушать стандартные объяснения о задурившей голову женщине, кризисе среднего возраста, мольбы о прощении, она явно не ожидала. Но такой спокойный рассказ, без малейшей тени раскаивания, привел ее в полное замешательство. Она абсолютно не знала, как на это все реагировать. А между тем, он продолжал:
- Люда, пойми, я любил и люблю тебя также сильно, всем сердцем, всем существом, всей душой, как и в первые дни нашего знакомства. Но в тот момент, ты, же помнишь, в каком состоянии ты была. С одной стороны — частые, зачастую ничем не обоснованные истерики, раздражительность, упреки и слезы, а иногда наоборот - ты ходила как сомнамбула, ничем не интересовалась, вся погруженная в себя и свои переживания. Ну и меня, может быть неосознанно, потянуло к спокойствию, умиротворенности, простому житейскому счастью.
Я понимаю, что глубоко виноват перед тобой и заслужил все то, что ты мне высказала и если ты не можешь простить мне это, то я готов принять любое твое решение. Но Людочка, с момента их смерти прошло четыре года, все в прошлом, прошу тебя, не зачеркивай нашу двадцатилетнюю совместную жизнь. Я клянусь тебе чем угодно, Богом, жизнью, что никогда больше не предам тебя.
Она сидела и молча слушала его. В голове был полный сумбур. С одной стороны, ревновать к давно умершей женщине, как-то неправильно, как-то не по-людски. С другой стороны — предательство есть предательство. Но тут она вспомнила о своем поведении тогда, девять лет назад, после неожиданного выкидыша на пятом месяце, как она буквально упивалась своим горем, как срывала свою боль и раздражение на муже, как-будто он был виновником ее несчастья. Вспомнила и слова ее лучшей подруги, от которых она тогда легко отмахнулась:
- Люда, если ты будешь продолжать так себя вести с Сережей, то он может не выдержать и ты потеряешь его. Ты этого хочешь?
Так значит и на ней есть часть вины за его обман? Это не логично, но почему-то ей стало легче от этой мысли, она смогла хоть частично понять его. А понять — это значит почти простить.
Она взяла его за руку, их взгляды встретились. Они смотрели друг на друга долго, долго, а потом она тихо произнесла:
- Ладно, Сережа. Давай попробуем простить все друг другу и начать заново. Пошли домой. Да, и позвони Андрею, чтобы он не ждал тебя вечером.