Мама работала главным товароведом на межрайбазе. Шёл, кажется, 1971 год. Каким-то вечером мама вернулась домой с потемневшим лицом, будто приведение в подъезде встретила. Папа, увидав её, не на шутку и сам испугался. Ухватил её за плечи и усадил на стул в прихожей. «Что случилось?» — спросил он её. Она попросила дать ей отдышаться. Такой я маму никогда не видел. Дрожит, тяжело дышит и сумку из рук не выпускает. Я упал перед ней на колени, взял её руки и стал тереть, дабы она согрелась. Папа побежал за валерьянкой. «Да скажешь ты, наконец?! Ты плохо себя чувствуешь? Скорую вызвать?» Он спрашивал, а она глядела на него своими зелёными глазами и молчала.
Прошло ещё пару томительных минут, прежде чем она расстегнула сумку и достала оттуда виниловую пластинку. Мы с отцом переглянулись. Ну, обычная грампластинка. С чего переполох-то? Затем к матери вернулась речь. «Вот, спасла одну. Сегодня на базу приезжали люди, конфисковали несколько ящиков и ломали эти пластинки прямо перед всеми сотрудниками. Было страшно!» Оказалось, то были записи до тех пор любимого и прославленного певца Вадима Мулермана (вспомните песни: «Лада», «Трус не играет в хоккей», «Звёзды на лугу»).
А весь сыр-бор случился из-за того, что Мулерман спел несколько еврейских песен. И это на фоне, мягко выражаясь, нелюбви Советского Союза к Израилю. На этом, к счастью, карьера певца не завершилась. Он покинет страну Советов лишь в 91-м. Но вот мама пережила тогда страшные минуты, а то и дни своей жизни. Папа, помню, не раз корил её за такую оплошность, за неоправданный риск и излишнее геройство. «А если кто-то заметил и заложил? Придут же за тобой! Ты разве забыла, как меня за книгу стращали?»
А история с книгой произошла за некоторое время до этого. Отца, как он мне рассказывал, едва ли год в покое не оставляли. То была исповедь узника фашистских и советских лагерей Юрия Пиляра, потомственного дворянина. Сначала фронт, контузия и потом почти три года плена, включая лагерь смерти Маутхаузен, а затем уральские лагеря, где содержание и каторжные работы немногим отличалось от концентрационных. Если мне не изменяет память в 1966 он пишет автобиографическую книгу «Люди остаются людьми». Я её прочёл где-то в 70-х, ещё юношей и с тех пор остро реагирую на несправедливость. Пытаясь обелить прошлое, кому-то пришло в голову изъять эту книгу из книжных магазинов, а также и из личных библиотек граждан. Конечно же эту книгу читали друзья отца и знакомые. И вот к отцу пришли. Мы знаем, сказали они, что у вас есть такая книга. У нас есть особое распоряжение извлечь это издание у частных владельцев. Отец воспротивился. Не те, мол, времена, чтобы отнимать у дюдей частную собственность. «Ну, можно и не отнимать, – сказал тогда «серый» человек. – Можете просто помогать нам». Отец сразу сообразил, чего от него хотят. «Я что ж, должен стучать на своих друзей?» На что чиновник отреагировал, как в кино. «Ну что это за слово – «стучать»? Я говорил о помощи. Вы даже себе не представляете, сколько морально неустойчивых личностей находятся среди вас. А если они завербованы нашими врагами? Неужели вам безразлично?» Отцу не было безразлично, но предложение, всё же, он отклонил. Но самое неприятное заключалось даже не в предложении «чекиста» (всё-таки – это была его работа), а в том, что до отца дошло: кто-то из его близких друзей или знакомых – стукач.
Исключительно из-за хороших характеристик на отца с места работы, от него на некоторое время отстали, взяв у него обещание ни с кем этой книгой не делиться. Но, спустя какое-то время к нему снова приходили и спрашивали, не передумал ли он и в силе ли их уговор. Отец подтвердил и то, и другое, сказав, что книга перемещена из книжного шкафа в недоступное для глаз место.
Не думаю, что он убедил их, но это ведь было не преступление и сталинские времена прошли, когда только за одно слово могли упечь далеко и надолго.
Шли годы, я уже был женат и, прогуливаясь с семьёй по проспекту Мира, мне на глаза попалась та самая книга. Я своим глазам не поверил. Она лежала просто так, на прилавке около книжного магазина. Я поднял её и заглянул в последние страницы, где как раз Пиляр и описывал своё пребывание в уральских лагерях и безуспешные поиски работы после отсидки. Их не оказалось. Книга заканчивалась на возвращении с Пиляра из освобождённого концлагеря. Кто-то вымарал, вырвал и выбросил эти страницы, укоротив повесть почти на треть. Я был в бешенстве, чем напугал жену и ребёнка. Обострённое чувство справедливости взыграло во мне, как вулканическая лава. Как и кем это позволено, чёрт бы их всех побрал?! Это же всё равно, что взять полотно известного художника, чьи произведения знает весь мир, и стереть с него треть картины.
Юрий Пиляр умер в 1987 году, так и не дожив до переиздания своей главной книги жизни.
Те годы давно канули в лету, но память иногда возьми, да уколет тебя в самое сердце. Типа: не забывай, браток, где жил, рос и учился.
Из тридцати лет жизни, прожитых в советской стране, из которых (ну сколько там?) 16 вполне сознательных, таких примеров наберётся на сотню-другую рассказов. И все, словно иглы в стоге сена: их не видно, но напороться – проще простого.
Моему отцу почти 90, а книга «Люди остаются людьми» до сих пор стоит в его книжном шкафу.