Этот невероятный Бродский...
В. Набоков
— Слувыл?
Вадим Удманцев, так его звали, брутально шепелявил.
— Да.
— Мувык!
В старом особняке на углу Малой Пироговки и Хользунова, у балконной балюстрады второго этажа, напротив настенного ватмана с расписанием занятий познакомился я с ним, а вскоре и с Жорой, Георгием Дейсадзе. Они учились в одной группе, я — в другой того же, первого курса филфака. Жора был старше нас на 10 лет. Весёлый, бывалый циник. Вадим не умел шутить, а Жора не умел говорить серьёзно.
— Не ссы, Вадик! Сдадим экзамены, — говорил он перед очередным походом в магазин.
Ранней весной того года хоронили большого артиста. Мы втроём, сидя на скамье невдалеке от Новодевичьего монастыря, видели траурный кортеж, проехавший мимо нас в сторону кладбища. День был светлый, тёплый, глубокий, из тех, которые не повторяются. Мы пили пиво. Вадик рассказал нам о подозрениях, посетивших его накануне. Наш друг не исключал, что он Христос. Аргументы были неожиданны, неочевидны и неопровержимы: допускающая варианты южнорусская наружность, казачье происхождение, наличие в давней родне офицера Люфтваффе... Да и в конце концов, не может же такая мысль прийти в голову совершенно безосновательно. Жора и я соглашались с ним. Почему нет. Сочетание благих намерений и безумной энергии при иных обстоятельствах, пожалуй, могли бы обернуться чем-нибудь... спасительным. Но не в этот раз.
Процессия из серьёзных машин, сопровождающих печальный автобус, в окружении милицейских автомобилей со спецсигналами проследовала по Большой Пироговской. Грустной новости было уже несколько дней. Мы решили выпить чего-нибудь покрепче, помянуть Артиста. Купили, переместились на берег Новодевичьего пруда, выпили. Продавщица в продуктовом, просчитавшись, выдала Вадику лишнюю булочку. Обнаружив её в полиэтиленовом пакете с провизией, который был украшен изображением анфас гибрида Пугачёвой и Киркорова и надписью "С праздником, дорогие женщины!", он хотел было вернуть неправедно нажитое.
— Ешь, не парься! Она в накладе не останется, — сказал Жора, давно утративший веру в людей.
— Теперь я стал таким же подонком, как вы... — откусил от случайной добычи Вадим и стал ещё серьёзнее, чем обычно. За разговором шло время, пряча детали в бездонные карманы. Кто, интересно, предложил прогуляться по Новодевичьему? И где, собственно, наша молодость, представлявшая, как водится, собой, чуть менее, чем из себя?
Вход был закрыт. Решили штурмовать пятиметровую крепостную стену. Нас манили не столько исторические захоронения, сколько древние башни и возможность продолжить трапезу в одной из них. Поздний завтрак в бастионе Сен Жерви мерещился нам, чёрт возьми! Кстати пришёлся длинный кусок толстого кабеля, найденный у подножия стены. По кирпичным выступам и впадинам мне удалось забраться на неё. Друзья протянули наверх тяжёлый чёрный трос, я перекинул его на другую сторону и закрепил, прижав отогнутым краем металлической кровли. Вскоре мы в полном составе сидели наверху и любовались открывшимся видом во всей его элегической наглядности. Романтические слёзы блеснули в глазах пьянеющего Вадика. Он, первым спрыгнув со стены, пошатываясь, отправился осматривать памятные плиты. Двери в башнях оказались наглухо запертыми. Мы с Жорой ещё некоторое время выпивали, закусывали, курили и беседовали, восседая на монументальной границе двух миров, потом присоединились к товарищу. Он наткнулся на могилу Лысенко, разразился обличительной речью, готов был опрокинуть и растоптать памятник душителю советской генетики. Мы с трудом удержали его, поочерёдно всплескивающего ногами, от совершения акта вандализма, оттащив на безопасное — для последнего приюта палача — расстояние. Негромкие голоса донеслись до нас с дальнего конца кладбища. Я, пригнувшись, петляя между могилами, пошёл взглянуть на нежданных гостей, оставив Жору присматривать за Вадиком. Двое в штатском и пожилая дама свернули с аллеи и пропали из виду. "Не за нами," — подумал я и, стараясь ступать тихо, отправился обратно. Вдруг страшный вой огласил окрестности. Я побежал к своим, но обнаружил одного Жору. Он потерял подопечного, увлёкшись чтением эпитафий, и теперь растерянно оглядывался по сторонам. Завывания не умолкали.
— Собака Баскервиллей, — пошутил невозмутимый Жора, и мы пошли на звук. Наш приятель был найден лежащим в огромной надгробной вазе, куда он залез зачем-то и вот теперь никак не мог выбраться оттуда. Обуреваемый смешанными ощущениями алкогольного
восторга и физического отчаяния, он издавал протяжный, нечленораздельный стон до тех пор, пока мы не извлекли его из западни. Пора было завершать потустороннюю экскурсию и срочно ретироваться. Держась за кабель, мы легко добрались до середины стены и, стоя на продольном декоративном выступе, готовились завершить эвакуацию. Но тут Вадик заснул и плашмя рухнул вниз. Мы спрыгнули и осмотрели лежащего ничком друга. Торчащий из земли в десяти сантиметрах от его головы кусок арматуры, ссадины на лице, порванные джинсы, испачканная куртка... Отделался быстрым отрезвлением.
— Выспался? — спросил его Жора. И мы вновь полезли на стену, с особой осторожностью оберегая пострадавшего.
— Кальдерон остался?
Силы возвращались к Вадику. Однажды после занятий, прощаясь с однокурсниками, я сообщил, что еду к сестре за Кальдероном. В институтской библиотеке осталась одна пьеса в единственном экземпляре, на титульном листе которого простым карандашом было начертано: "Жизнь есть сон, и проспать её надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно проспанные годы". У сестры я рассчитывал заполучить целый том с испанскими пьесами из Библиотеки Всемирной Литературы. "Я с тобой", — заговорщицки сказал Вадик. Я удивился, но не возражал. Когда я вышел с книгой из дома на Большом Ржевском, удивился Вадик: "А где кальдерон?!" Он, как оказалось, ожидал увидеть в моих руках бутылку с чем-нибудь таким, ради чего действительно стоило совершать эту поездку. Калдыр, кальвадос, Кальдерон — найдите три отличия! С тех пор слово влилось в наш лексикон.
Выросшая минимум вдвое преграда была позади. Напитки закончились, а дух крепчал и требовал свершений. Переполненный впечатлениями дня, Вадик безумствовал и фонтанировал. Заговаривал с прохожими, пел, выкрикивал в несовершенное пространство воинственные фразы. Намереваясь разъехаться по домам, мы с Жорой окольными путями увлекали его в сторону метро, надеясь, что недолгая пешая прогулка позволит ему прийти в себя. Однако всё вокруг нас представлялось ему подозрительным и враждебным: люди, здания, чугунные ограды, застеклённая троллейбусная остановка. Внезапно издав боевой самурайский клич, он развернувшись в прыжке, как распрямляющаяся пружина, нанёс сокрушительный удар задней ногой по собственному отражению. Стеклянный враг осыпался к нашим ногам.
— Так и пиши: "Находясь в состоянии, оскорбляющем собственное достоинство, совершил противоправное действие..." — диктовал старлей. Нас даже не пришлось задерживать. Мы сами подошли к отделению милиции, материализовавшемуся из угрожающего окружения (начинало темнеть) в пятидесяти метрах от злосчастного сооружения, подвернувшегося под горячую ногу. Несколько милиционеров стояли у крыльца и просто пригласили нас не проходить мимо, когда мы поравнялись с ними.
— Не буду я ничего писать! Сажайте меня в тюрьму, полицаи! — заорал Вадик, в разорванной одежде с засохшими земляными пятнами и со следами недавних увечий на лице и впрямь выглядевший, как узник совести. Разорвал белый лист и гневно отшвырнул от себя казённую авторучку. “Урроды!” — рычал он на уводящих его под руки тюремщиков.
Было совсем поздно, когда нас наконец выпустили на волю. Вышли на узкую улицу с разбитой остановкой вдалеке, с освещённой табличкой на углу жёлтой пятиэтажки и с нелепым якобинским анахронизмом в названии. Пошли к метро.
Так подумал я тогда. Сейчас, когда всё чаще сомневаюсь в себе, я думаю: при чём здесь якобинцы?
Интересно, что через много лет, когда стало возможным, вступив в короткий диалог со своим карманным телефоном, легко разрешать возникшие сомнения, я узнал, что тот самый Лысенко похоронен не на Новодевичьем, а на Кунцевском кладбище.
Вообще тридцать лет спустя всё это кажется сном. Настоящими представляются последний путь великого человека, закончившаяся жизнь, наступившая тьма. С обочины этого пути весенний ветер навсегда уносит три тающие тени в прохладный сумрак улицы 10-летия Октября.
13.10.2021