Андрея Семеновича каждую ночь будили шорохи. Шуршало в подполье, и не так, чтобы очень громко, но он просыпался. Сон у старика был чуткий, поверхностный.
Андрей был потомственным хранителем горя. Когда-то, ему в ту пору двадцать пять исполнилось, отец ему миссию передал. За три дня до смерти попросил зайти к нему в больницу.
- Ты, Андрюша, теперь вместо меня горемыкой станешь, помру я на днях. Отказаться нельзя. Не получится. Научись с этим жить. Если горе не мыкать, не охранять, оно в мир уйдет, таких дел натворит, мама, не горюй…
Устал отец от долгой речи, на подушку откинулся, глаза закрыл. Андрей думал, бредит батя, а оно вот как вышло…
Андрею Семеновичу было за восемьдесят, но работу он не бросал, трудился в Академии художеств гардеробщиком. А как бросить? Пенсия маленькая, внука поднимать надо, ему до окончания политеха два года еще. Вот закончит, выйду на пенсию, думал старик, когда становилось совсем тяжко. Это его успокаивало.
Андрей Семенович заступал на работу в Академии в сентябре и работал до конца мая, потом увольнялся и снова устраивался в сентябре. Начальство – проректор по АХЧ, относилось к нему хорошо, а в промежутках между гардеробными сезонами он подрабатывал натурщиком там же в Академии.
Жил Семенович на окраине, в маленьком, вросшем по окна в землю деревянном домишке. Окна домика глядели на глубокий овраг, за ним стеной стоял лес. Старик добирался с работы домой долго: сначала на трамвае до конечной, после – шесть остановок на автобусе, дальше – минут десять пешком.
Долгая дорога домой не обременяла его, он давно отвык спешить, да и неспешная езда на трамвае нравилась ему. Он глядел в окно, представлял, как показывает изменившийся за последние годы город своей покойной жене или кому-то из ушедших в мир иной товарищей, радовался их удивлению.
Он открыл старинный висячий замок, вошел в холодные сени, открыл вторую, запертую на два замка дверь, засунул руку в похожую на лаз для кота дыру и снял секретный крючок. Дверь открылась.
Андрей Семенович лег на коврик, прикрывающий люк в подполье и постарался расслабить мышцы лица, потом шеи и спины, затем рук и ног. Состояние расслабления помогало вступить в контакт с горем.
- Давай, - мысленно скомандовал старик, - подпитывайся.
- Чем подпитываться? – недовольно сказало горе, - отрицательных эмоций практически нет, все жизни радуешься!
- Радуюсь!
- А я чем питаться должен? Радостный ты наш!
- Ладно, потерпи, я сейчас что-то придумаю.
Андрей Семенович встал, взял опасную бритву и резанул ладонь левой руки, охнул, скривился от боли, плеснул на рану чуток водки, приложил к порезу полотенце и снова лег на коврик.
- Другое дело, - проговорило горе.
Старик почувствовал, что боль уходит. Горе внизу причмокивало и постанывало, наконец, Семенович всегда это чувствовал, оно наелось и отвалилось. Тогда он встал.
- Внук твой когда здесь появится? – спросило горе.
- Думаю, в субботу, может в воскресенье. Тебе что за дело?
- Влюбился он, а объект взаимностью не отвечает, страдает парнишка. Я, ты же знаешь, мог бы ему помочь. Ему хорошо, а для меня пища настоящая, не эти твои стоны. Девица, кстати, отнюдь не первой свежести. Разведена, ребенок имеется. Внук твой об этом не знает. Предложишь ему на люке полежать?
- Подумаю. Надо это дело так обставить, чтобы он о тебе ничего не узнал, рано ему еще, я пока помирать не собираюсь, дела ему передавать не спешу.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.