Брат

               
      Хорошее – скоротечно. Отпуск подходил к концу. Основное мероприятие – сорокалетие брата – отмечено на все сто, но за сумятицей дел на рыбалку, как хотели, не съездили. А было бы здорово побывать на том самом месте, где в детстве просиживали с удочками не по одному часу и налавливали пескарей по полной большой банке из-под томатной пасты, переделанной под походный котелок.
Брату было некогда. Время работы в ночную смену Коля иронично характеризовал кратко: «Ночь не спишь – и день дома».
– Я на смену в ночь, а ты с ребятишками съезди на зорьку, душу отведешь, Сане скажи: пусть червей накопает. Мотоцикл заправлен, удочки, где всегда, – сказал брат.
Племянники у меня – ребята шустрые. Сане почти четырнадцать, Жене одиннадцать. Саня с Женькой накопали червей, сняли из-под стрехи удочки. Старый проверенный котелок тоже нашелся.
– Ложитесь пораньше, встаем рано, – сказал я племянникам и, глядя на Женьку, добавил: – кто проспит, тот во сне будет рыбу ловить.
Не успел я как следует забыться, как дверь спальни слегка приоткрылась:
– Дядя Витя, ты спишь?
– Нет.
– А вы не забудете меня взять с собой?
– Не забудем. Спи спокойно.
Минут через десять в дверях снова появляется Женя.
– А если я просплю?
– Да разбудим мы тебя. Иди спать, сам не спишь, и мне не даешь!
–Честное слово, разбудите?
–Честное слово.
Только заручившись честным словом, «рыбак» успокоился и ушел спать.
Женя ушел, а мне не спалось. Разогнал дрему, чертенок. Нахлынули воспоминания, связанные с братом. Картинки из далекого детства сменяли одна другую…
Память тем и хороша, что позволяет за считанные минуты охватить события, которые происходили в течение долгих лет, с позиций прожитого времени проанализировать содеянное и сделать для себя определенные выводы, что-то подкорректировать, если не поздно, а на склоне лет, если ты гомо сапиенс действительно разумный, то и сказать: «Все было неплохо». А может, наоборот, появится желание плюнуть на себя, оттопырив ворот рубахи. Можно врать кому угодно и сколько хочешь, себя обманывать не будешь….
Много больших и малых дел в жизни связывало меня с братом, а память порой удерживает то, что вроде бы и необязательно, несущественно, но ей не прикажешь…
Вот я совсем маленький, брат везет меня на раме велосипеда. Возвращаемся с рыбалки. Вдруг покрышка переднего колеса разрывается, и из щели в покрышке появляется пузырь из камеры. Брат остановился, приспустил колесо. «Грыжа» чуть уменьшилась.
– Поедем, пока не лопнет, – сказал брат.
До дома оставалось километров пять. Я сидел на раме и с каждым оборотом колеса зажмуривал глаза, ожидая разрыва камеры. Ехали медленно. Удивительно, но камера не лопалась, несмотря на то, что «грыжа» становилась
все больше. Дорога была грунтовой, с мелкими камнями. Попадись под колесо хоть один острый, и с хорошим хлопком колесо село бы на обод. Фортуна, как оказалось, была на нашей стороне. Не доехав до дома с километр, у остановки «Пищепром» мы увидели рейсовый автобус.
– Витяй, беги на автобус, – сказал Коля, остановившись. – Я поведу велосипед в руках, видишь, грыжа скоро в вилку не будет влезать…
Брат привел велосипед домой со спущенной, но целой камерой.
Вот брат со сверстниками играет на поляне в «66». Заметив милицейскую машину, Коля пытается спрятать собранную в кучу колоду новеньких малогабаритных карт под ботинок. Играющие подростки быстро встают, делая вид, что ничего не происходит. Из машины выходит нехилых размеров «дядя милиционер».
– В карты играете? – ехидно спросил сержант.
– Нет, мы анекдоты рассказывали, – чуть не хором говорят подростки.
Я стою и с замиранием сердца вижу, что одна карта предательски выглядывает из-под каблука Коли. Я понимаю, что сейчас милиционер заберет карты. Мне было жалко карт. Новые фабричные карты в то время были большой редкостью.
– А это что? – милиционер грубо толкнул брата в плечо, который, чтобы не упасть, сделал два шага назад. – Дуру гоните? Еще, наверное, на деньги играли? Выписать бы надо штраф вашим родителям, чтобы дали нагоняй вам по первое число. Да уж пожалею вас.
«Сердобольный» сержант собрал карты, положил себе в карман и уехал. Игроки и мы, малолетки, стояли как в воду опущенные. Если бы карта и не выглядывала, результат был бы тот же. Зловредный сержант наверняка видел карты еще издалека. Одна карта, семерка червей, осталась у меня в потной ладошке, так как я собирался подложить ее в качестве «шубы»1 противникам брата по игре, но не успел.
Еще при жизни папы, когда я был совсем маленьким, брат водил меня в кино. Кинотеатром служило деревянное одноэтажное здание с четырехскатной крышей. Здание было километрах в четырех от дома. Часть пути брат вел меня за руку, так как по открытому месту, где мы шли, почему-то часто прогоняли табун лошадей. На детские сеансы билетов продавалось больше, чем мест в зале. Ни ряды, ни кресла (назвать креслами то, на чем сидели, можно с большой натяжкой) не были обозначены. Чтобы занять место, заходили в зал буквально по головам. Размещались, кто как мог. Сидели по двое на одном месте, на полу и даже на полу за холстом – экраном, смотря кино в зеркальном отображении. Над экраном на красном полотнище белыми большими буквами была написана усеченная цитата: «Важнейшим из искусств для нас является кино». Буквами чуть поменьше и ниже, но так, что было видно из конца зала: «Ленин». Если неожиданно кино прерывалось, то в независимости от причины свист и топанье ногами были такими, что можно было оглохнуть. По стенам темного зала начинали ползать редкие светлые пятна от лучей фонариков. После окончания сеанса, когда в зале загорался свет, на покатом некрашеном деревянном полу иногда можно было увидеть следы от протекшей детской мочи. В парке кинотеатра, вдоль аллеи стояли гипсовые бюсты вождей, которые после разоблачения культа личности Сталина стянули с постаментов стальным тросом при помощи грузовика-полуторки. Несмотря ни на что, каждый поход в кино отдавался праздником в наших детских душах.
После смерти отца нужда заставила брата работать на стройке и учиться в вечерней школе. Летом 1962 года брат, получив права мотоциклиста, устроился работать на грузовой трехколесный мотороллер с будкой. Развозил по столовым и буфетам продукты. На обед приезжал домой. Брат подъезжал к дому, я садился за руль. Впервые в жизни я почувствовал лошадиные силы мотора мотороллера, поворачивая ручку газа рукой, находящейся в руке брата.
Начиналась практическая езда по-нашему «интернациональному» переулку. Переулок состоял из шести домов, в которых проживали люди четырех национальностей. Жили дружно, во всем помогая друг другу.
В один из обедов, как только брат подъехал к дому, к нему подошла цыганка тетя Вера. Самая ближайшая наша соседка. Заборы наших огородов были смежными.
– Коля, привези мешок муки от тридцатки. Отстояла огромную очередь. Взяла, а привезти не на чем, на тебя вся надежда, – попросила соседка. – Он стоит прямо возле крыльца. Попросила бабку Ташлычиху присмотреть за ним. Она тебя знает.
До магазина «тридцатки» всего-то с километр. Брат согласился. Закон подлости срабатывает не только по отношению к бутерброду. Сработал он и здесь, даже на столь коротком расстоянии. Когда брат вез мешок муки, его остановила милиция. Дюжий молодой лейтенант, проверив права и накладные, поинтересовался содержимым будки. Брат открыл будку. Въедливый милиционер попросил еще раз посмотреть накладные на груз, который в этот день развозил брат. Мешка с мукой в накладных не значилось.
– Откуда мешок муки? Украл, наверное? – спросил милиционер.
– Ничего я не воровал. Это мука соседки. Подвезти попросила. Можете у нее спросить.
– Спросим, спросим. Вот сейчас прямехонько и поезжай к соседке, чью муку везешь, – приказал лейтенант милиции.
Мы сразу почувствовали что-то неладное, когда брат в сопровождении милицейского «Бобика» подъехал к воротам тети Веры.
– Что случилось? Наверное, муку украли? – взволнованно спросила вышедшая тетя Вера.
– Все в порядке, тетя Вера, цела ваша мука, – сказал брат, открывая будку мотороллера. – Нельзя мне возить, что не положено.
– Донесешь мешок, придешь в машину, – обескураженно сказал лейтенант, кивнув в сторону брата. – Составим протокол о незаконном использовании государственного мотороллера в частных целях.
Пока Коля заносил мешок с мукой в сени, тетя Вера хлопотала возле блюстителя порядка.
– Что же вы, поймали злостного преступника, что ли? Пацан работает, чтобы семью кормить. А ты: «про-то-кол». Поверь, мне, цыганке, не будет тебе, начальник, счастья, если несправедливо будешь людей обижать! А сирот обижать – смертный грех, который не отмолишь.
Когда брат подошел к машине, лейтенант протянул ему документы и сказал:
– Нельзя распоряжаться народным добром по собственному усмотрению.
Радетель за народное добро сменил гнев на милость. Простил великодушно. Пообедать в этот день брат не успел.
С получки Коля покупал сладости, среди которых был и кукурузный сироп. От сиропа почему-то холодило язык. Полвека прошло, а я до сих пор, вспоминая брата, ощущаю этот холодок у себя во рту.
Оставшись в семье за старшего, брат учил меня многому: не только кататься на мотороллере, привязывать рыболовные крючки к леске и глушить извивающихся дождевых червей перед насадкой их на крючок. Сам когда-то короливший в Отмахово, он дрался лучше всех в этом пригороде города Балея. В Балее драться умел каждый уважающий себя подросток. Дрались неистово, в кровь, иногда группа на группу, но драться было принято на кулаках, поэтому никого не калечили и не убивали. Синяки, разбитые носы и ссадины не в счет.
– Драться не надо. Это последнее дело. Любой конфликт надо постараться уладить без драки, – наставлял Коля. – Если же чувствуешь, что драки не избежать, бей первым! Если против тебя противник не один – прислонись к стене дома или забору, чтобы сзади не ударили… Пиратничают над слабаками. Если даже дерешься с кем-
то, кто старше тебя, то все равно хоть один раз квалифицированно дай по физиономии. Потом пусть тебя побьют, зато задираться тот, с кем дрался, уже не будет никогда. Брат учил, как избежать драки и как надо драться.
Вскорости пришла пора брату идти в армию. Военком советовал маме написать заявление об отсрочке. Мама отказалась. Не хотела, чтобы брат переростком в армии служил. В армию в те годы шли не то чтобы с радостью, но с хорошим чувством сопричастности к большому, значимому делу. Когда брат пришел на побывку, знал весь наш околоток. Приходили взрослые, здоровались с братом как с равным. Ребятишки наперебой примеряли военную фуражку. Армия в те годы действительно была школой жизни. Уходил иной паренек в армию шалопай шалопаем, а приходил сложившимся нормальным человеком. Время это пришлось на хрущевское правление с его трепом по радио, продолжавшимся иногда по несколько часов, советами народного хозяйства (СНХ, совнархоз), кукурузой и обещаниями сделать обеды в школе бесплатными. «СНХ» наш остроумный народ вскоре после их появления и известного выступления Хрущева в ООН стал расшифровывать в прямом и обратном направлении просто: стране нужен хозяин. Хозяин нашелся скоро, самый настоящий хам – Хрущев Никита Сергеевич. Бесконечные очереди за хлебом, куда нас мама приводила с сестренкой, не добавляли настроения народу. Иногда очередь переносилась на следующий день. Многим жилось трудно. Нам – просто тяжело. Пенсии хватало, а, вернее, не хватало, чтобы свести концы с концами. Мама часто лежала в больнице, работать не могла, так как еще во время войны, молодой, надорвала здоровье, таская на себе за шесть километров на коромысле полуторные ведра молока в село, где была маслобойка. Фронт нужно было кормить. Иногда, когда чувствовала себя неплохо, подрабатывала, где могла. С братом, конечно, жилось сытнее, но долг перед Родиной – прежде всего. Три долгих года ждали мы брата.
Сразу после армии брат работал в школе-восьмилетке, которую я окончил накануне. В школе не хватало преподавателей физкультуры. Коля был хорошим лыжником, гимнастом, легкоатлетом, отлично плавал и стрелял. Директор школы, зная своего бывшего ученика как незаурядного спортсмена, узнав, что брат ищет работу, пригласил преподавать физкультуру. Брат принялся за работу с энтузиазмом. Заработал стрелковый кружок. Ватага ребятишек два раза в неделю перед тем как идти в овраги на стрельбище, собиралась прямо возле нашего дома. Мелкокалиберная винтовка «Тозовка» Тульского оружейного завода, три «воздушки», два рюкзака патронов было в арсенале школы. Патронов скопилось много: несколько лет они по разнарядке отпускались школе для стрелкового кружка, а кружка не было. Памятен случай, произошедший в одно из воскресений той замечательной осени. Кружковцы, отстрелявшись, собирались домой, как к брату подошел семиклассник и спросил:
– Николай Васильевич, а вы попадете в пятак из мелкашки с пятидесяти метров?
– Наверное, попаду, Валера. Попробовать можно прямо сейчас. У кого есть пятикопеечная монета? – обратился брат к мальчишкам.
Монеты не было ни у кого.
– А вот значок, – сказал Валера и стал отстегивать от лацкана куртки красивый большой юбилейный значок. – Размером он как раз с пятак и будет.
– А не жалко? – спросил брат.
– В него еще попасть надо. Чур, с одного раза!
– Ну, ставь, если не жалко.
– Плакал твой значок, Валерка, – сказал одноклассник, друг Валеры.
Ребятишки наперебой стали обсуждать: попадет, не попадет. Расстояние в пятьдесят метров было отмерено еще с первого занятия. Хозяин значка долго и тщательно устанавливал импровизированную мишень на обломок доски. Когда Валера пришел на исходный рубеж, брат стал це
литься, но потом положил винтовку на коврик и сказал, наверное, надеясь, что парень одумается:
– По значкам мне стрелять еще не приходилось. А по таким красивым – тем более.
Валера оказался настырным:
– Первое слово дороже второго. Стреляйте!
Брат прицелился и выстрелил. После щелчка винтовки послышалось: «Дзинь». Значок пропел свою лебединую песню. Значок долго искали, но нашли. По центру была глубокая вмятина. По периферии топорщились остатки белой эмали.
– Жалко, конечно, – сказал Валерка. И добавил, обращаясь к брату: – был почему-то уверен, что вы не попадете…
Наступал новый, 1967 год. В школах проходили новогодние вечера. На вечер в свою школу, который состоялся накануне, я не пошел: болело горло и температура была под сорок.
– Витяй, пойдем со мной. Сегодня у восьмиклассников елка. Я назначен дежурным. Алка, наверное, тоже будет там, – пригласил брат, – зная, что я неровно дышал в сторону одной восьмиклассницы.
Новогодний вечер был в самом разгаре. Возле красавицы елки ученики пытались большими ножницами вслепую срезать всякую мелочевку, подвешенную на нитях. Наблюдавшие кричали «холодно» или «жарко», в зависимости от того, насколько близко возле нити был раствор ножниц. Вдруг я почувствовал резкий толчок, почти удар в спину и резко оглянулся. За спиной стоял Лузгарев Генка.
– В чем дело? – спросил я Генку. – Ты что, не в себе? Ищешь на задницу приключений?
– Я-то в себе, – рисовался Генка, – а ты зачем пришел в нашу школу? Я слышал, что ты в пятой учишься, так и ходи в свою.
– В следующий раз обязательно с тобой посоветуюсь, спрошу твоего разрешения, куда мне ходить, – сказал я с иронией.
– И спросишь! – Генка замахнулся, но ударить не решился.
– Пойдем выйдем в коридор, – сказал Генка, кивнув головой в сторону открытой двери.
– Пойдем выйдем, – сказал я.
В коридоре ничего серьезного не произошло. Я не драться пришел, а Генка, увидев дежурных учителей, среди которых был и брат, как-то сник и приступить к решительным действиям не решился. Только выдавил:
– Еще увидимся!
– Увидимся, – пообещал я.
Я хорошо знал Генку Лузгарева, так как одно время мы учились вместе. Еще в шестом классе он остался на второй год, и я его обогнал. Генка был одним из таких учеников, от которых стонет весь педагогический коллектив. Оставляли таких учеников на второй год с неохотой, так как для школы еще на год «продлевалось удовольствие» воспитывать этого разгильдяя и лодыря. У многих педагогов, наверное, наоборот, мысленно возникало желание переводить таких через класс, чтобы поскорее вытурить из школы. Не оставлять на второй год тоже было нельзя. Ученик умудрялся делать по двадцать ошибок в изложении из восьмидесяти слов. Многие ученики учатся и ведут себя плохо, но только Генку за его отвратное поведение уже в столь раннем возрасте иногда пренебрежительно называли: «нелюдь». Отчим Генки ничему толковому пасынка научить не мог, так как сам был социальным нулем, водился с разной швалью и еще до женитьбы на Генкиной матери сделал несколько ходок в «места не столь отдаленные», а мать давно махнула на сына рукой. В таком возрасте, если человеку в голову не войдет хорошее, то пустой она не останется – налезет всякая дурь. Вот дури и было в башке у Генки немеряно. Без повода придирался ко всем, от кого, как ему казалось, не мог получить должного отпора. Окружали Генку, как правило, слабохарактерные ребята, волю которых он подчинил себе. Они как рыбки-прилипалы возле акулы были всегда при нем.
И увиделись…
В самом начале января, собираясь печатать новогодние фотографии, пошли мы с братом в школу, чтобы взять фотоувеличитель. Коля зашел в здание школы, а я остался его ждать. Смотрел на школьников, игравших в хоккей с мячом на полузанесенном снегом школьном катке. Детское футбольное поле на зиму оборудовали под каток. Было морозно. Игравших было немного. Вдруг со стороны школьных грузовых ворот появился Лузгарев со своей гоп-компанией. Я понял, что драки не избежать, и стал спиной пятиться к решетчатому школьному забору. Генка, не доходя метров пяти, с разбегу со словами: «Ну, сейчас-то ты получишь!», – бросился на меня с кулаками. Драка, не состоявшаяся в новогодний вечер, началась.
При Генке было два его худосочных «ординарца», которые, как шавки, хлопотали возле своего кумира, пытаясь ногой или рукой достать меня. Было бы мне худо, если бы противники нападали дружнее, а то все как-то вразнобой, что позволяло мне успешно отбиваться, прижавшись спиной к забору. В пылу драки мы и не заметили, как с фотоувеличителем в руках подошел брат.
– Что вы не поделили? – спросил брат.
– Школьный двор, – ответил я.
Коля все понял, зная о надуманной Лузгаревым причине новогодней ссоры.
Увидев брата, Генка с компанией как бы нехотя, сохраняя независимый вид, стал отходить от меня.
– Нет, – сказал брат, тронув Лузгарева за плечо, – Конфликт надо уладить. Трое на одного – это не честно. Кто из вас будет драться один на один. Наверное, ты, Лузгарев, как самый здоровый из своей компании?
– Само собой, я, – сказал Генка, почему-то улыбаясь.
– А ты будешь? – брат кивнул в мою сторону.
– Конечно, буду! – решительно сказал я, понимая, что драки рано или поздно не избежать. Да и ударить в грязь лицом перед братом?! Никогда! Я скорее бы умер, чем отказался!
Дрались мы, отойдя на середину катка, как мне показалось, довольно долго. Успели разбить друг другу в кровь губы и получить не по одному удару руками и ногами куда ни попадя.
Наука брата не прошла даром. Когда Генка схватил меня за руки, я ударил его головой на калган, благо слетевшая к этому времени шапка не мешала. Кровь солидной струей хлынула из Генкиного носа. К тому же от неожиданности удара Генка как-то неловко поскользнулся обеими ногами и упал на локти. Я хотел ударить его ногой снизу, но вовремя меня оттолкнул брат:
– Лежачего не бьют, – сказал он, и, обращаясь к участникам драки, добавил: – может, хватит?
Молчание было знаком согласия.
Когда вышли из школьного двора, Коля спросил:
– Попал он тебе в верхнюю часть лица?
– Да. Вот тут справа болит, – я потрогал руками
ушибленное место.
– Еще и синяк будет. Куда бы ни ударили в верхнюю часть лица, синяк все равно под глазом вылезет. Ты не расстраивайся. Каникулы только начались. До занятий успеет пройти. Зато в следующий раз этот выродок поостережется даже со своей разудалой кодлой напасть. Один на один тоже можно встретиться… Мне иногда самому хочется набить морду этому негодяю, да нынешний педагогический статус не позволяет это сделать. Недавно едва сдержался, когда этот гаденыш ударил обломком лыжи девочку из параллельного класса.
– Зря ты не дал по роже пинком ему двинуть, – сказал я с сожалением. – Мало бы не показалось. Тем более что он еще не лежачим был…
– Да он и так уже стоял на четвереньках с разбитой сопаткой. Нельзя было этого делать. У каждого безобразия должно быть свое приличие, – сказал брат.
– А втроем на одного – это прилично? – спросил я.
– Не надо уподоблять себя этой мрази, – сказал Коля.
На сорокалетие к брату я приехал с живым подарком. Накануне отъезда мой коллега и наставник Борис Николаевич Краденов спросил:
– А подарок ты купил?
– Купил хорошие самозаводящиеся часы в желтом корпусе. Думаю, что понравятся.
– Что за подарок – часы? У нас Вега ощенилась. Увези лучше щенка от Веги. Брат же в своем доме живет?
– В своем.
Когда я зашел к Краденовым за щенком, Борис Николаевич сказал:
– Я тебе советую взять сучку, они домовитей. А в общем, выбирай сам.
На старом одеяле копошились пятеро щенят.
– Я возьму того щенка, который первым доберется до материнской сиськи, – сказал я, решая для себя дилемму, кого выбрать – «мальчика» или «девочку».
Борис Николаевич что-то скомандовал Веге. Красивая восточно-европейская овчарка подошла и легла возле щенят. Расталкивая своих одноутробных братьев и сестер, один щенок широкими гребками первым добрался до материнского вымени.
– Вот этого, – сказал я, показывая на «шустрого».
– Это как раз сучка, причем щенок первый из помета, а они, как правило, сильнее остальных. Забирай. Ему сегодня 17 дней, до месяца кормить его надо молоком. А как часто – поймешь по ее поведению. Родословную отца и матери я тебе завтра сделаю, – сказал Борис Николаевич.
Я посадил щенка в большую зеленую сумку из кожзаменителя, на дне которой были настланы тряпки, и прикрыл механический замок так, что щенок мог высунуть только нос. Нам предстояло путешествие из Норильска до города Балей Читинской области. Была первая проба…
В самолете, когда разносили пищу, щенок, учуяв запах, заскулил и стал вырываться из сумки. Пришлось покормить и щенка. Приземлились в Красноярске близко к полуночи. Шел дождь. Пока добрались от трапа самолета
62
до здания аэровокзала, успели изрядно промокнуть. Билетов на самолет до Читы не было.
– Все распродано на три дня вперед, – сказала кассирша. – Зайдите завтра. Может, удача улыбнется: сдаст кто-нибудь…
– Вот влип, Филипп, – подумал я. – Что делать?
Щенок скулил и пытался вырваться из сумки. От налитого молока щенок отвернулся, громко фыркнув.
– Что не так? – спросил я и попытался сунуть щенка носом в чашку с молоком.
Есть щенок не захотел. Попробовав молоко, я все понял. Молоко скисло. Видно, куплено было не совсем свежим. Тут бы самому как-нибудь добраться из Красноярска до Читы. А здесь еще эта живая тварь. Я сел на скамейку зала ожидания и призадумался. На дворе ночь, идет проливной дождь, молока у щенка нет…
– Видно, не довести мне щенка до места, – думал я. – Вот пойдет сейчас какой-нибудь мальчишка с родителями, подарю я ему щенка. Перед Борисом Николаевичем как-нибудь потом оправдаюсь. Если б знал, что так будет, лучше бы сыну дома оставил, который, увидев щенка канючил: «Давайте оставим его себе».
Время шло, но ни один ребенок мимо меня так и не прошел. Совсем отчаявшись, я стал листать записную книжку, в которой, помимо всего прочего, были записаны имена и адреса красноярских знакомых. Знакомые были в основном по работе, такими, что обратиться к ним с мало-мальски серьезной бытовой просьбой было как-то неудобно, особенно среди ночи. И все-таки я нашел один адрес! По улице Маркса жила дальняя родственница жены, с которой я познакомился в украинском городе Никополе, будучи в отпуске.
Встретила меня Мария Николаевна радушно, несмотря на щенка и глубокую ночь. Вспомнила сразу, хоть и виделись мы один раз. Я рассказал ей о своих злоключениях и о том, что щенка в обязательном порядке до месяца надо кормить молоком. Утром Мария Николаевна
63
куда-то сходила и принесла две бутылки молока. От денег добрая женщина наотрез отказалась. Тогда я достал из чемодана коробку конфет и сказал:
– Вот, Мария Николаевна, попейте чаю с конфетами за нашу дорогу, чтобы легче была.
– За дорогу попью, – сказала Мария Николаевна, беря конфеты. – На первое время молока хватит. Может, все-таки на самолет билет возьмете? Если будет какая-то задержка – приезжайте. – Я в отпуске, буду дома, – сказала Мария Николаевна, провожая нас, и добавила, вспомнив мой рассказ: – взялся за гуж – не говори, что не дюж. Замечательный щенок. Довези. Как-никак подарок. Рисковый ты, Виктор, парень.
Вот уж истинно: мир не без добрых людей! То ли я, то ли щенок были невезучими. Билетов на самолет не было. Пришлось ехать поездом.
Когда поезд шел мимо Байкала, я думал: «Был бы щенок кобельком, можно было бы дать кличку "Байкал"». От нечего делать, лежа на второй полке плацкартного вагона, перебирал в голове известные распространенные и не очень клички сучек. Но так ничего путного и не придумал.
«Подарок» нисколько не докучал. Как только щенку что-то надо было, он рвался из сумки, повизгивая, я вытаскивал его, нес в тамбур. Прямо на пол щенок оправлялся и успокаивался. Я убирал за ним, благо тряпок было захвачено с избытком. И ни разу подопечный не «сходил» под себя! Утром и вечером я устраивал щенку променад: нес в тамбур, расстилал на мусорный ящик тряпку, переворачивал на спину, скрещивая лапы, делал что-то вроде зарядки, потом давал щенку возможность поползать и расслабиться от сумочной неволи.
Щенок оказался прожорливым. Две бутылки молока вскоре были съедены.
В вагоне-ресторане молока не было, на станциях у частников – тоже. Водку и закуску – пожалуйста, а молока – шаром покати. Невольно вспомнились старые времена, когда к вагону женщины-торговки приносили молоко
в стеклянных бутылках с пробками, сделанными из свернутого листа ученической тетради, домашние вареники, посыпанные укропчиком, и прочую по-настоящему домашнюю пищу.
Я ждал очередной большой станции, чтобы купить молока. Щенок ждать не хотел. Он рвался из сумки и водил из стороны в сторону высунувшим носом. В нашем купе-отсеке ехала цыганка. Видя мою озабоченность, цыганка сказала:
– Что ты мучаешься сам и щенка мучаешь? Пусть вот этого попробует.
Она протянула алюминиевую разовую емкость, в которой было немного недоеденного супа и кусочек размятой котлеты. Щенок с жадностью набросился на съестное. «Ну раз это тебе нравится – доедем. В конце концов, нельзя же все понимать так буквально», – подумал я. Вопрос с собачьим кормом решился сам собой.
Каждый раз, когда я подъезжаю на поезде к станции Приисковая, меня охватывает внутреннее волнение. Вот оно, знакомое очертание забайкальских сопок. Все это, многократно виденное, не перестает радовать сердце. Скоро я буду в родном Балее! Проезжаешь 56 километров пути, как будто листаешь страницы старой знакомой доброй книги. Автобус круто взбирается вверх на хребет, а потом начинается длиннющий пологий спуск. Деревеньки-картинки мелькают одна за другой. А вот и село Подойницыно! Скоро будет стела с надписью: «Балей». Потом ждешь автобуса, чтобы уехать в Отмахово. Два учебных года я ездил каждый день по этому маршруту. От предвкушения увидеть отцовский дом, в котором вырос, время как будто останавливается….
Брат, посмотрев родословную щенка, тут же сказал:
– Что тут мудрить. Кличка щенка: Тайга. Отец Таймыр, мать Вега. Все замечательно: первый слог от отца, второй от матери.
Зная, что везу классного щенка, я родословную так и не удосужился посмотреть, а то, может, и сам бы догадался так назвать
Саня с Женей, казалось, только и ждали команды «Подъем!» Было совсем темно, как мы выехали. Луч света от фары мотоцикла с трудом проглатывал густой туман, поэтому ехали не быстро. До заветного, с детства знакомого места было километров двенадцать. Река Унда в этом месте делала небольшой поворот, после которого оставалась глубокая заводь. На пологом берегу росла дикая яблоня. Красотища была неописуемая! А в начале лета, когда яблоня цвела, и осенью, когда красные гроздья плодов яблони, ударенные ночным морозцем, становились сладкими и просились на стол, место просто было сказочно красивым! Оно было еще замечательно и тем, что подъехать можно было прямо к реке.
Я бывал во многих уголках Советского Союза, от медвежьих до самых цивилизованных, но редкий из них по красоте может сравниться с красотой природы в окрестностях Балея.
До утренней зорьки оставались считанные минуты. Зарницы еле пробивались сквозь сумрак надвигающегося утра, слабый ветерок дул в сторону далекой грозы. Туман садился, все предвещало погожий день.
Мы остановились на берегу затона, быстро набрали хвороста и развели костер. Пока я распаковывал продукты и инструктировал Женьку, как обращаться с костром и заваривать чай, Саня уже стоял на берегу с заброшенной удочкой. Через некоторое время послышался его радостный возглас:
– Есть! Ленок!
Я подбежал к Сане. В руках у него трепыхалась только что снятая с крючка приличных размеров рыба. Наскоро подготовив удочку, забросил и я, встав чуть повыше Сани. Племяннику просто везло. Одного за другим он поймал еще трех ленков. Восторгу не было предела. У меня сначала не клевало. Но вот поплавок моей удочки, сделав глубокий нырок, пошел резко в сторону, я подсек и вытянул. Одного ленка можно было записывать на мой счет.
За время, когда у меня не клевало, Саня поймал еще несколько рыбин.
Клев подходил к концу. Неожиданно мой притопленный поплавок заметался по заводи, леска натянулась струной. С трудом я вытянул большущего ленка. Рыба, блестя чешуей в робких лучах восходящего солнца, была уже почти над головой, как послышался сначала легкий хруст ломающегося удилища, а затем шлепок по воде. Ленок вместе с частью обломившегося удилища и леской упал в воду прямо под ноги. Лишенная былой подвижности рыба какое-то мгновение постояла, а потом быстро стала удаляться в сторону русла, волоча за собой четверть отломленного удилища с намотанной на конце леской. Саня, видевший все произошедшее, сказал с сожалением:
– Вот здоровый так здоровый был! Надо было сапогом выплеснуть его на берег. Все равно, наверное, не выживет.
И действительно, одного движения ноги хватило бы, чтобы большой, без рыбацких баек, ленок превратился бы в удачу рыбака. Просто реакции не хватило. Подвело удилище, сделанное из ивового прута.
– Ну, ты молодец, Сашуня, наловил, что на уху хватит, и домашних рыбой накормим, – похвалил я племянника. – Надо же, ведь на этом месте кроме пескарей и гольянов ничего не ловилось. Повезло нам.
– Дядя Витя, а ты знаешь, что ленков ловить нельзя? За них штрафуют по десять рублей за штуку в независимости от размера, – информировал меня Саня.
– Что, даже пойманных на удочку? – удивился я.
– Даже на удочку, – подтвердил племянник.
– Да, глупостей придумано чиновниками много, но чтобы до такой додуматься, надо хорошо постараться. Если, значит, поймал пескаря или гольяна то клади его в котелок, а если ленка, то снимай с крючка и отпускай плыть дальше с разорванной губой. Поди разберись, кто клюет. Ленок не карась, он не живучий. Драгами всю экологию испортили, а от десятка пойманных на удочку лен67
ков решили, что природа придет в упадок. Думать, что вековой дуб выкорчуется сам собой, если под ним пописает ребенок, по крайней мере, глупо, – сказал я Сане.
Было чему возмутиться…
Женя сидел, закутавшись в фуфайку, прижавшись спиной к березе и, как нам показалось, спал. Костер почти потух, вода благодаря нескольким крупным головешкам, продолжавшим гореть, слегка кипела.
– Что же вы меня не позвали? Я тоже хоть одного ленка поймал бы, – с обидой сказал Женя.
– Поймал бы или не поймал – это еще бабушка надвое сказала, а свое хорошее дело ты сделал. Вода кипит, сейчас уху будем варить, я поймал всего одного, – утешал я Женьку.
Уха была отменной. Как ни заставлял я ребятишек есть больше, одолели мы только половину котелка. Племянники больше налегали на чай, в который была вылита банка сгущенного молока.
– Дядя Витя, нам бы с рыбой не попасться. Мы с папой по весне возвращались с карасиного озера, так нас прошмонали, разве что в рот не заглядывали, – озабоченно сказал Саня.
– Пусть шмонают. Если найдут, штраф заплатим. Не велики деньги. Не дрейфь, Сашуня, – успокоил я племянника.
Доехали без приключений. Никто нас не остановил. Рыбу я положил в холодильник. Еще теплый котелок с оставшейся ухой поставил на стол. Брат отдыхал после ночной смены, но, как оказалось, не спал.
– Что-то вы быстро вернулись, – сказал Коля, выйдя из спальни. – Не клюет, наверное?
– Все, что нам было положено поймать, мы поймали, – сказал я. – Садись уху есть, пока не остыла.
– Шутишь? – не поверил брат.
– А вон котелок на столе, – не без гордости сказал я.
Брат подошел к столу и удивился:
– Из ленков?! Где это вы умудрились их поймать?
– Да на нашем старом месте, где пескарей ловили. На утреннюю кормежку, видно, иногда и ленки заплывают. Это еще не все. Загляни в холодильник.
Коля открыл холодильник и присвистнул:
– Таких больших – на удочку! Да вы молодцы! И так быстро, – удивлялся брат. – Я таких ленков только бреднем ловил.
– Сашка молодец! Это он поймал всех, кроме одного. Еще одного я упустил, такого, что в холодильник, наверное, не влез бы, – пошутил я.
Саня весь день ходил именинником и всем, кто ни приходил, рассказывал о рыбалке, начинался рассказ с того, как дядя Витя упустил огро-о-о-много ленка.
Уезжал я с легким сердцем. Громким лаем меня провожала и Тайга, успевшая за время отпуска подрасти.