Cобачья анатомия

               
       Идем мы с Николаем, мужем сестры, по рынку. Николай в форме старшего лейтенанта милиции. Рынок этот я знаю с детства. Когда-то он был очень многолюдным. На территории рынка визжали поросята, гоготали гуси и волновалась прочая живность, предназначенная для продажи. Ряды ломились от овощей, мяса, молока и многого другого. Сейчас – полный раздрай. Остались полуразрушенные ряды, перекошенные павильоны с ржавыми жестянками, на которых если хорошо приглядеться человеку с хорошим зрением, то еще можно прочитать: «Зерно» или «Птица». Идем в магазин «Колос», который находится на территории рынка за какой-то мелочью. На рынке двое торгующих: женщина продает семечки, да мужичок – мясо. Подходим к мужчине:
– Берите свежую баранину, – говорит.
– Почем? – спрашиваем.
Отвечает. Я пригляделся. Смотрю, а это вовсе не баранина, а собачина.
– Слушай, – говорю, – а когда эта баранина последний раз гавкала?
Мужичок смутился, ничего не ответил.
Купили мы в «Колосе» батарейки к фонарю да мелочь какую-то. Идем обратно. Мужика как ветром сдуло.
– Колька, а ведь мужик-то собачину продавал, – говорю.
– Шутишь? – спрашивает Николай.
– Нисколько, – отвечаю. – Я ведь не зря ему вопрос задавал о свежести мяса.
– Ну ты даешь! Я и тогда подумал, что ты шутишь. Надо бы сразу взять его под микитки. Он бы уже в отделении показания давал, – с сожалением говорит Николай, – А как ты узнал? На вид баранина как баранина. Почему сразу не сказал?
– Сразу не сказал потому, что проводил психологический эксперимент. Надо же было узнать, как среагирует человек на форму офицера советской милиции при подобных обстоятельствах. А то, что собачина – это точно. У собаки ребра в сечении круглые, а у барана плоские. Я знаю это с детства.
В нашем городе было много больных силикозом бывших шахтеров. Шахты в Балее скальные. Во времена стахановского движения, в годы войны, да и позднее бурили «насухо». Кварцевой пыли было столько, что, как рассказывал один старый шахтер, выходил он из забоя и отряхивался от пыли, как мельник от муки. Страдали легкие. Цементировались. Шахтеры-силикозники умирали молодыми. Мало кто доживал до 50 лет. Умирали тяжелой смертью, задыхаясь. Очень многие – весной. Бывало, хоронили по несколько человек с одной улицы еще совсем молодых мужиков. Такова была дань золоту.
Недалеко от нас жил Иван Долганов, у которого был жестокий силикоз.
Ни от кого не скрывая, Иван для себя на мясо держал несколько собак. Давно бы Иван отдал богу душу, если бы не собачатина да тарбаганий жир, которыми он иногда питался. А так ничего жил, воспитывал сына. С Пашкой, его сыном, я учился в одном классе. Ходили друг к другу в гости. Приходил иногда Пашка в школу как в воду опущенный. Это означало, что отца опять положили в силико-туберкулезный диспансер, и неизвестно, вернется
ли он из него живым. Но Иван, видно, всякий раз кукиш смерти показывал, и она уходила.
Зашел я как-то к Пашке, отцу было тяжело, он полулежал на кровати и сквозь кашель говорил:
– Эх, Паша, Паша, протянуть бы еще хоть два года, чтобы ты восемь классов закончил и в мореходку поступил. Никак мне сейчас умирать нельзя…
И протянул Иван-таки. И не два, а целых четыре. Хоронили Ивана, когда Пашка уже окончил два курса среднего мореходного училища, а я получил аттестат зрелости.
Когда были маленькими, Паша как-то разоткровенничался:
– Сегодня пожаловался папе, что меня пацаны дразнили, что он собачину ест, а папа сказал, что это та же баранина, только ребра круглые. Пошутил, видно…
Вот откуда у меня познания из собачьей анатомии.