(Зарисовка)
Шел я вдоль забора. Домой возвращался из магазина с бутылкой молока и пачкой овсянки в пакете. Забор высокий, но через металлические прутья двор виден и здание детского сада. Я часто этой дорогой хожу и, бывает, останавливаюсь и наблюдаю, как за забором детишки бегают.
Играют они, кричат, визжат, с горок скатываются, на каруселях крутятся, смеются, плачут. А с детишками две тетки-воспитательницы бегают, суетятся, а лица у них какие-то испуганные, тревожные.
Я и в этот раз остановился. Интересно мне было за этой детской кутерьмой во дворе наблюдать. И пытался я себя вспомнить в этом возрасте. Да куда там, лет-то сколько прошло.
Помню только, как в первый свой детсадовский день я описался и манную кашу помню, меня и сейчас, по прошествии восьмидесяти лет, от нее мутит. И еще помню, как мы, дети в праздничные дни пели песни, в которых благодарили великого Сталина за наше счастливое детство.
И уж хотел я продолжить свой путь, но заметил как от группы, кричащих и визжащих детишек, отделился мальчик и направился в мою сторону.
Подошел мальчик к забору, стоит и молча смотрит на меня. А я на него смотрю и молчу. И как-то странно мне было и удивительно, только что мальчик со всеми бегал по двору, кричал, смеялся, и вот стоит передо мной, мордочка серьезная и какая-то, как бы озабоченная, плаксивая. А так, мальчик как мальчик, годика три ему, только уж очень какой-то худенький.
Мальчик первым нарушил молчание. Спрашивает: «Дядя, а ты кто?» Я был озадачен таким вопросом и уж хотел ответить в рифму: «Дед Пихто!» Но остерегся, подумал, пожалуй, не поймет шутку, не дай бог, испугается и заплачет. Да и вид у меня довольно не презентабельный, и даже страшноватый: длинные седые нечесаные волосы, усы, борода лопатой и нос большой, красный. Ну я и не ответил.
Так и стояли мы, так и молчали, друг на друга смотрели.
И удивил меня мальчик. Поднял он ручку и свое маленькой ладошкой помахал мне, то ли приветствуя меня, то ли прощаясь со мной.
И я помахал мальчику рукой. Но с большим трудом мне это далось, рука-то уж плохо меня слушается, и пальцы не гнутся, то ли артрит, то ли уж и артроз какой.
Две девочки подошли к забору, встали рядышком с мальчиком, состроили плаксивые рожицы, и спросили меня: «Дядя, а вас как зовут?» И помахали мне ладошками.
А я помахать не успел. Тетка-воспитательница увидела меня у забора с детишками и, сделав сердитое лицо, заорала: «Дед, иди куда шел или я охрану вызову!»
Ну, и чтобы не испытывать судьбу, я и пошел, куда шел. А когда отошел от забора на безопасное расстояние, то оглянулся. Детишки так и стояли у забора и махали мне ладошками.
И весь день, чем бы я не занимался, вспоминал детишек у забора. И жалел их. Какие-то они растерянные, испуганные, играют, смеются и вдруг серьезные, как бы чем-то озабоченные. Возможно, в глубине своих, еще маленьких душ, эти крохи чувствуют, что оказались в каком-то странном и непонятном им мире и страшатся они этого мира, и не могут понять, кто они и зачем они здесь.
И, быть может, новый, неведомый нам мир, в котором им предстоит жить, окажется добрее нашего жестокого мира.
И я мысленно пожелал этим растерянным и испуганным маленьким созданиям удачи на их непростом жизненном пути.