Спаси, Господи!

               

Это можно только догадываться, какие пируэты и кульбиты выделывали извилины головного мозга человека, чтобы парню с нормальной русской фамилией Балацков, дать совершенно  непонятную какую-то китайскую кличку Цкуня.

Но клички, как и родителей, люди себе не выбирают, а потому Александр Иванович Балацков, девятнадцати лет от роду, редко слышал обращение по имени, которым его нарекла мать, а откликался на кличку Цкуня, что нисколько его не огорчало.

Личностью в округе он был заметной, потому что был высок, крепок и необычайно хорош, каким, по словам матери, был и его отец, которого Цкуня по причине войны, никогда не видел.

Мать с утра до ночи была на работе, и Цкуня рос  сам по себе во дворе, как и миллионы других послевоенных мальчишек.

Естественно, ничего хорошего, при таком уходе и воспитании,  из него  вырасти не могло, и к своему девятнадцатилетию был он известным в округе хулиганом и пьяницей, чем, собственно, мало отличался от остальных своих дворовых и уличных дружков.

От армии его освободили  из-за отсутствия на правой руке указательного пальца, который он потерял ещё в детстве при закладывании патронов в костёр.

Работал он время от времени, пополняя свои средства содержимым чужих карманов, квартир  и недопропитыми деньгами подгулявших командировочных, которых Цкуня со своим дружком Чинариком подлавливали у вечерних ресторанов.

Так неторопливо и привычно катилась его жизнь, в ожидании возможных перемен, связанных со случайным попаданием в лагерь, больницу или на кладбище.
Такой конец был естественным для их круга, а потому ни особых чувств, ни особых опасений не вызывал.

И хотя на Цкуню заглядывалось немало девиц, усматривая в нём будущего красавца-мужа, ни о какой семейной жизни он не помышлял, а лишь  пользовался иногда случайными возможностями, не связывая себя никакими обязательствами.

Но особо его тянуло к соседской молодухе Лизке, которая затащила его к себе в кровать ещё пятнадцатилетнего, да так до сих пор и не отпускала, удерживая рядом своим добрым нравом и нежными ласками.

Но когда она пару месяцев назад родила мальчика, Цкуня не поверил в «своё счастье», потому что доподлинно знал, что у Лизки он очень даже не единственный.

Он стал забегать к ней реже, когда был в очень большом подпитии, а когда она «выпендривалась», брал её силой, не очень с ней церемонясь.
Заканчивалось это всегда бурными ласками и молчаливым расставанием до следующей пьянки.

В тот раз Цкуня перебрал больше обычного, а потому отговорки Лизки на счёт больного ребёнка на него впечатления не произвели, а когда она стала сопротивляться и царапаться, врезал ей ладонью, да так сильно,что повалилась она на кровать и замолкла.
Так он и взял её, то ли вырубленную, то ли притворившуюся, а когда закончил, свалился прямо с неё на пол и заснул в пьяном забытьи.

Очнулся он от истошного крика, а когда пришёл в себя, то  увидел бьющуюся в истерике Лизку и её плачущую мать, которая держала на руках мёртвого, задавленного ими в постельной схватке, двухмесячного мальчика.
Лизка бросилась на него с кулаками и криком:
-Убийца! Ты убил моего ребёнка!
Но вдруг затихла и сползла на пол без чувств.

С тех пор Лизка не выходила из больницы, а самому  Цкуне всё было, как с гуся вода, только выпивать он стал  ещё больше.
А на вопросы друзей со смехом отвечал:
Ну, чего я специально, что ли?
Ну, ничего, как подлечится, так я ей ещё парочку застругаю.

А друг его Чинарик поддерживал:
Не бери, Цкуня, в голову. Если что, и я помогу.

Так прошёл почти месяц.
И вот однажды ночью, во сне к Цкуне явился убитый им младенец и, усевшись ему на грудь, стал душить его за горло.
Проснулся Цкуня в холодном поту и в ужасе, а в зеркале увидел на шее пятна от детских рук.
Целый день его преследовал этот кошмар.
Не помогала ни водка, ни таблетки кодеина.
Младенец стоял весь день перед глазами.
            
Следующую ночь он боролся со сном, боясь повторного кошмара, но под утро ненадолго забылся.
И снова всё повторилось, как в предыдущую ночь.
Только младенец в этот раз приговаривал:
-Молись за меня, грешная душа! Молись, грешная душа!

Цкуня проснулся и  уже не спал, пытаясь вытеснить из памяти и сон и слова младенца.

Никогда он не видел, как люди молятся, и вообще ничего не знал о Боге, потому что никто из его знакомых в Бога не верил, а в церковь ходили только старушки на Пасху святить куличи и яйца.

Теперь ребёнок стал являться к Цкуне и днём, когда он, после ночного бдения, вдруг забывался, пристроившись где-нибудь в уголке.

Он с ужасом понимал, что это теперь с ним на всю жизнь, а может быть и дольше, как сказала материна тётка Нина, с которой он втихую советовался.

Тётка Нина посоветовала поехать в деревню к бабе Клаве, их дальней родственнице и попросить её подсказать, к кому обратиться, чтобы совершить  заговОр.

Никаких сил больше у Цкуни не было, и он поехал в деревню Терновку к бабе Клаве, которую видел лишь в далёком детстве.

Баба Клава, выслушав его исповедь, молча, ушла в свою комнату и до вечера не выходила.
         
Вечером перед сном, она усадила его напротив:
-Никакие заговОры тебе не помогут. Ибо грех твой в тебе.
Никто не поможет тебе, кроме тебя самого. Это сам Господь к тебе приходит и наказывает.
Грешен ты и перед людьми и перед Господом.
Вот тебе Библия. Читай и молись.
Авось сподобишься, и придёт тебе Божье прощение.
А не придёт, так пропадать тебе, грешная душа, во веки веков.
-А как молиться, баба Клава? Я никогда и не слышал.
-Читай, а там сам поймёшь, как вымолить у Господа прощение.

Никогда в своей жизни Цкуня ничего не читал.
В школе он учился кое-как, но чтение всё-таки освоил.

Однако к чтению Библии приступил с невиданным рвением, потому, что жить ему было с каждым днём всё страшнее, и только в этом чтении он  и видел возможное спасение от продолжающихся ночных кошмаров.

Через пару дней баба Клава попросила его пойти поколоть машину дров одинокой старушке, потом другой, а потом Цкуня сам стал ходить по деревне и колоть людям дрова, а также выполнять всякие хозяйственные работы.

Никакой платы он никогда не брал, а потому вся деревня вскоре стала смотреть на него, как на доброго, не совсем в себе, чудака, который и мухи не обидит и выручит по первой просьбе.

Так в работе, чтении Библии и многочасовых молитвах прошёл почти год,
когда вдруг Цкуня заметил, что младенец перестал навещать его ночью.

Баба Клава, как могла, поясняла ему содержание Библии, но когда он прочитал несколько раз все четыре Евангелие, он вдруг почувствовал, что Христос понятен ему и близок.

Так и остался жить Цкуня в деревне, радуясь, что прошли его кошмары, и что вся деревня к нему по-доброму относится, и что его не тянет ни на водку, ни на подвиги.
Есть он стал совсем мало, а к мясу так не притрагивался вовсе.
Весь год он, по совету бабы Клавы, или обливался холодной водой из колодца или купался в проруби на удивление всей деревни.

Молится же ему было так приятно и легко, что большую часть, свободного от работы в деревне, времени он тратил на молитвы и бесконечное чтение Библии.

Никакая прежняя жизнь не вспоминалась, да и страшно было ему думать о том, каким он был, и сколько бед принёс людям.

Прошло много лет.
Баба Клава совсем постарела и уже почти не вставала.
Жили на её небольшую пенсию, да на то, что люди со всей деревни понемногу приносили в дом, благодаря таким путём Цкуню за постоянную и бескорыстную  помощь.
Называла его вся деревня почтительно Александр Иванович.

Сам Цкуня похудел и черты лица его немного обострились.
Но внешне это был привлекательный тридцатилетний человек с добрым, открытым лицом и густыми чёрными волосами.

Той ночью была гроза, и баба Клава боялась, что до утра не доживёт.
Цкуня сидел возле её кровати всю ночь и только под утро задремал.

И тут снова ему приснился младенец.
Нет! Он просто знал, что это младенец.
А на самом деле это был Христос.
Именно такой, каким видел его Цкуня  на иконах.
И только глаза выдавали в нём того, погубленного им, младенца.

Христос-младенец положил руку Цкуне на голову и сказал:
-Отныне душа моя в тебе.
И нарекаю тебя сыном своим единственным во веки веков.
Служи Господу, как  завещал я. Аминь!

Цкуня проснулся.
Волосы, от прикосновения Христа, казалось, ещё шевелились на его голове.

И тут он увидел широко раскрытые глаза бабы Клавы, которая сползла на пол и стала на колени перед Цкуней.
Она упала ему в ноги, пытаясь к ним прикоснуться и запричитала:
-Господи! Велика сила твоя! Спаси Господи и помилуй!

Она повторяла это без конца, не поднимая головы, а Цкуня от неловкости, пытался отодвинуться от неё, но она снова оказывалась рядом, стараясь обнять его ноги.

И вдруг баба Клава подняла голову и сказала:
-Благослови, батюшка, не дай помереть.

Она так жалобно и молящее смотрела ему в глаза, что он не мог ей отказать и произнёс:
-Благословляю тебя, дочь божья. Живи в здравии.

А сам  в изнеможении упал на кровать и заснул.

Слух о том, что Господь оставил на Цкуне свой знак, превратив его чёрные волосы за одно мгновение в седые, внезапно выздоровевшая, баба Клава разнесла по деревне в то же утро и, когда Цкуня проснулся, он увидел во дворе толпу людей, опасливо жмущихся друг к другу.

Когда он вышел на крыльцо, толпа повалилась на колени и запричитала вразнобой всякие слова и молитвы.
Все смотрели на его голову.
Цкуня вернулся в дом и посмотрел в зеркало у рукомойника.
Оттуда на него смотрел другой человек.

Мало того, что голову покрывала шапка седых волос, так ещё от носа и уголков губ вниз спускались глубокие морщины.

Но самое большое изменение с лицом сделали глаза.
Это были глаза младенца и Христа, которые он видел во сне.
Это были одновременно глаза и ребёнка и умудрённого жизнью старика.
Цкуне стало страшно.

Но тут он услышал всё возрастающие крики со двора.
Он прислушался
 Толпа вразнобой причитала:
-Благослови, батюшка! Благослови!

Цкуня вышел на крыльцо и осенил всех крестным знамением.

Он и сам не мог себе объяснить, почему он так сделал и зачем.
Но он вдруг почувствовал, что не только имеет на это право, но и обязан это сделать.
Он ощутил, что от его руки людям передаётся какая-то сила, которой он раньше никогда в себе не ощущал.


Слух о святом старце, который своей молитвой и прикосновением излечивает разные недуги, разнёсся по округе с небывалой скоростью, и к отцу Александру (а теперь его называли только так) повалил народ за благословением и помощью.

Однако на помощь  страждущим отец Александр выделял только два часа в сутки, а остальное время всё также ходил по дворам, помогая нуждающимся
 по хозяйству, и бесконечно молился, благодаря Господа за ниспосланную силу и прощение.

Баба Клава, которая передумала помирать, охраняла, как могла, его покой,
давая возможность жить своей устоявшейся, угодной Господу, жизнью.

Но и за два часа удавалось помочь и поддержать немало нуждающихся, многие из  которых, приезжали издалека.
Общение с отцом Александром давало возможность людям найти в себе силы, чтобы побороть физические и душевные недуги.

От него исходила сила, которая передавалась людям и давала им способность бороться.

Так и жил отец Александр у бабы Клавы, помогая по хозяйству деревенским соседям, облегчая участь страждущих и проводя остальное время в молитвах и чтении святых книг.

Однажды утром баба Клава сказала, что приехал какой-то его старый друг с женой и дожидается его с середины ночи у калитки.

Отец  Алексанр вышел к приехавшим и увидел своего друга юности Чинарика с женщиной.
-Анатолий, дорогой, дай я тебя обниму.

Однако оба гостя упали на колени и заговорили о чём-то, не поднимая головы.

-Ну что ты Толик - это же я твой друг Цкуня.
-Батюшка, прости, что потревожили. Если б не нужда крайняя, разве б мы посмели.
-Ты, Чинарик, совсем с ума сошёл? Я твой друг, какой я тебе батюшка.
Встань и расскажи, что у вас случилось.
-Горе у нас, батюшка.
Как дочь похоронили, так жена и запила, остановиться не может третий год. Помрёт скоро, если не поможешь.
-Помогу. Только для этого поживите у меня месяц в гостях.
Доставьте радость. А там, глядишь, и поможем супруге твоей.

Теперь они вдвоём ходили по деревне помогать жителям по хозяйству.

А супруга Анатолия читала Библию с бабой Клавой и молилась целыми днями во спасение души своей и умершей, без времени, дочери.
Так потихоньку и обрела  в себе силы забываться о своём горе в молитвах и чтении.
Помогала ей и невероятная вера в силу отца Александра.

-А то живите себе здесь, если хотите. И мне радость и Вам польза.
-Нет, батюшка! Нам домой надо, у нас там  сын с женой и внуки.

-Давно спросить тебя хочу, Анатолий, да боюсь.
Ты про Лизу ничего не знаешь?
-Хворает она, батюшка. Как тогда слегла, так и обезножела.
В коляске всё.
Она мечтает к тебе попасть, да робеет. И не по силам ей.
-Ты скажи ей, что я сам к ней приеду. Это мой грех перед ней и Господом.
Приеду прошение вымаливать. Может сумеет меня, грешника, простить?
-Да что ты, батюшка. Да она от счастья умрёт, если ты приедешь.
О тебе такая слава по земле идёт.


Лиза уже и не помнила, когда она ходила.
Ничего не помогало. Ни лекарства, ни процедуры.
Врачи говорили, что это связано с нервной системой и надо бы поехать к врачам в Москву, да где же взять таких денег?

После того, как Анатолий с женой сказали ей, что сам святой отец Александр приедет к ней, Лиза жила ожиданием,  надеждой и страхами.
Она смотрела на фотографию немолодого седого человека с лицом испещрённым морщинами и только с трудом узнавала в нём её Сашку.

После всего услышанного об отце Александре она верила, что он поможет ей, потому что, как все говорят, его к людям посылает сам Господь.
В это Лиза верила всем своим существом.

Наконец наступил долгожданный день,  и Лиза замерла в кресле в ожидании чуда.

Открылась дверь и она увидела свет, который окружал Его голову.
Такой свет она видела раньше на иконах святых.
Отец Александр вошёл в комнату и упал на колени:
-Прости, матушка  прости меня грешного, Христа ради!

Лиза почувствовала, как напряглось всё её больное тело.
Сам посланник Божий стоит перед ней на коленях.
Это неправильно! Это несправедливо! Она сама грешница великая.
Нужно поднять его! Нужно помочь ему!
И она оттолкнулась от кресла.

Не веря в то, что с ней происходит, он прошла два шага в сторону отца Александра и упала бы, но он подхватил её и удержал.
-Ну вот, матушка моя, а говорили, что ты совсем не ходишь.
А ты вон какой молодец. Ещё танцевать будешь.

У Лизы от счастья потекли слёзы.
-Ну, что же ты плачешь, матушка? Радоваться надо.
-А  у самого, батюшка, почему слёзы?
-Это от счастья. Это Господь за нас радуется…