Из воспоминаний.
Смакуя ароматный чай с чабрецом и мятой, отдыхая в дачном незамысловатом кресле, покуриваю. Вокруг безмолвие и угасающая красота всего цветущего в райском уголке дачи средь леса и рыбных прудов в развалах образовавшихся после некогда происшедшего буйства земной стихии – землетрясения. Как-то само-собой воспоминания неторопливо потекли по годам, именам и событиям давно минувших лет моей жизни.
В самом конце шестидесятых годов прошлого столетия было мне двадцать семь лет. Молодое дурачество пёрло из меня как из рога изобилия, несмотря на кое-что достигнутое мною в социальной жизни. Волею Судьбы оказался я в бригаде заводских строителей. Строй площадкой был возводящийся жилой дом.
Работяги каменщики были без высших образований, и каждый со своим прошлым. К примеру, уже в летах , бывший участник Великой Отечественной войны молдаванин по фамилии Гриша, по его чистосердечному признанию, всю войну он просачковал под этой фамилией, а на самом деле он - Выкруце. Немцев он не видел, так как служил в тылу на продовольственном складе. Его в бригаде недолюбливали и выпить никогда не приглашали. А выпить все были с «большим и толстым»удовольствием, притом практически каждый рабочий день, так как часто было так –« раствор ёк, кирпич бар» или «кирпич ёк, раствор бар».
Но воспоминание сегодня не о Выкруце, а о бывшем участнике войны, хохле, Павле Ивановиче Головко. Он всю войну в атаку не ходил, а вывозил на подводе павших с поле боя. Он рассказывал:
- «Якся я найшов, колы мэртвякив сбирав писля боя, кныжку пысатиля Падло Нэробэ...»
Разумеется, о Пабло Неруде Павел Иванович и понятия не имел, а я, в то время студен-вечерник истфака университета , имел и знал.
Хохоча, я тут -же окрестил, хохмы ради, его « ПадлО Нэробэ А Курэ». Почему? Да любил он больше всех перекуривать. Настоящий хохол, как и все они, привыкший работать из-под палки гонористых панов с давних времён.
ПадлО Нэробэ А Курэ - кривоногий, и весь какой-то корявый потомок из запорожцев, но обличьем - настоящий самурай Кара Хари, пьющий не саке из пиалочки с ноготок , а винище и водяру гранёными стаканами, чем и отличался от самураев и от своих предков, которые пили самогонку- горилку из баклажки.
Павел Иванович гордился своими предками с днепровского острова Хортица, написавших такое письмо турецкому Султану:
- «Ти, султан, чорт турецкий, i проклятого чорта сын і брат, самого Люцеферя секретарь. Якiй ты в чорта лыцарь, коли голою сракою їжака не вбъешь?! Чорт ты , высрана твоя морда. Hе будешь ты, сукiн сын, сынiв христыянських пiд собой маты, твойого вiйска мы не боiмося, землею i водою будем биться з тобою, враже ты розпроклятый сыну ! Распроно йоб твою мать! Вавилоньский ты жихась, Макэдоньскый колесник, Iерусалимський бравирник, Александрiйський козолуп, Великого и Малого Египта свинарь, Армянська злодиюка, Татарський сагайдак, Каменецкий кат, у всего свiту i пiдсвiту блазень, самого гаспида онук, а нашего *** крюк. Свиняча ты морда, кобыляча срака, рiзницька собака, нехрещений лоб, ну и мать твою йоб. От так тобi запорожцi видказали, плюгавче. Не будешь ти i свиней христiанских пасти. Теперь кончаемо, бо числа не знаемо i календаря не маемо, мiсяц у небi, год у кнызи, а день такий у нас, який i у вас, за це поцилуй в сраку нас!.. Пiдписали: Кошевой атаман Иван Сирко Зо всiм кошем Запорожськiм.
Хвастался он и своей женой, Домной:
- Нэ баба, а настояща горяча пичь. Нэ даром еи зовуть Домна. Цэ ж мэд, схованный в кучи мняса и сала! Вона на хронти була кухаркою у нашей части. По молодости була справна, и мэнэ гудувала як на убой. Так мы з войны и спарувалысь. И зараз живымО справно. Вона мэны як пана кохае, а я еи чавылой зову. Вона ж цыганнского роду с Закарпаття, а воны мужьёв почитають.
- ПадлО, брешешь ты, – говорит Толик Кондрашёв.
- А ты мовчи, щеня. Жинку обхажувать надо як мущщина. А шо ты – нэ тэ нэ сэ противу своей Надькы. – и пошло!..
Утихомирил их Николай Прокопенко, мужик с тюремным прошлым. Мог и в глаз дать . Притихли…
Как-то в выходной встретился я с Павлом Ивановичем у магазина «Гвоздика». Это неподалёку от Безымянной балки, где в послевоенных трущобах жил в хибаре наш ПадлО Нэробэ А Курэ со своей Чавылой.
- Мыхайло, пишлы до мэнэ. Посыдэмо. Моя Чавэла на базарь подалась. Так шо гавкать ныхто нэ будэ,- пригласил он меня.
Взяли три пузыря винца и подались в Безбалку. Заходим в комнату хатёнки. Бутылки на стол. Павел Иванович:
- Эх, зараз сальца, цыбулькы, хлиба и вмажем, пока жинка нэ баче!
Только он это с радостью изрёк, как из спальни появляется Домна с «пламенной» речью на устах:
- Ах ты, паразит! Ты ж вчера клялся в рот больше не брать спиртного! Брехун собачий! Да ещё и собутыльника приволок. Сгиньте с глаз моих, пока я не отходила вас, чем попало.
И забрала бутылки со стола своими могучими лапищами. ПадлО Нэробэ А Курэ вскрикнул:
- Эх! Чавэла ты моя Чавэла! Зараза румынска! - Огорчённо махнул рукой и мне:
- Пишлы, Мыхайло, а то Домна скажена, може и морду дать.
Вылезли мы из той Безбалки, я и говорю:
- ПадлО, брехун ты. У тебя жена не то что печь горячая, как ты нам брехал, а Домна-вулкан Везувий.
- Мыхайло, ты тилько ныкому ны кажы, а то хлопци мэнэ затюкають.
P.S. Сидеть в кресле с сигаретой – хорошо, но надо и работать. Вон и дятел уже возмущается – головой об ствол дерева забился!