А РОДИНА ОСТАЛОСЬ ОБДЕЛЕННОЙ
Рассказ
Х Х Х
Заслуженный художник России Матвей Ефимович Плотников был в приподнятом настроении. Наконец-то наступил май. Из его родного городка пришло письмо с традиционным приглашением в гости. А прошлой осенью он уезжал оттуда в самом унылом настроении. Его родительская хата почти совсем развалилась.
Но не это самое главное. Прошлым летом он окончательно убедился, что писать свои этюды уже не может. Глаза его больше не воспринимали краски. Матвей Ефимович пришел к выводу, что его многолетние приезды на свою родину утратили всякий смысл. Более чем полувековая практика работы кистью в родном городишке Кольцевом закончилась. И он перед своим отъездом в Санкт- Петербург прощался со всеми близкими и знакомыми навсегда. На душе было так муторно, что жить совсем не хотелось.
Но с наступлением весны все коренным образом изменилось. За зиму у него стала все чаще и чаще появляться мысль, что на родину съездить все-таки надо. Да, брать кисть в руки у него уже не получится. Судьба отобрала любимейшее занятие навсегда. Но там у него остались земляки. Вот и последнее письмо от Мирославы Бойко еще раз напомнило об этом. Мирра настойчиво звала его к себе домой. Она приглашала его под свою опеку на все лето. Ей очень хочется побыть с ним подольше рядом. За долгие годы их знакомства она к нему так привязалась, что нынешнее лето без его присутствия рядом просто не представляет.
Впервые они познакомились восемь лет назад. В Доме культуры родного города художника Плотникова появилась новый художник оформитель Мирослава Бойко. Однажды директор Дома культуры пригласил ее сходить к художнику Плотникову. Этот мастер кисти каждое лето приезжает в их городок Кольцевой. Все лето работает на пленэре. Пишет изумительные этюды. Потом на их основе в Санкт-Петербурге создает пейзажные полотна, которые пользуются большим спросом не только в нашей стране, но и за рубежом.
Мирослава сходила в утлый домишко художника Плотникова и была просто очарована увиденным. После она стала ходить к петербургскому художнику уже самостоятельно. Матвей Ефимович обычно работал за мольбертом под тополем во дворе. Мирослава, молча, сидела рядом и внимательно наблюдала за работой художника. Нередко Матвей Ефимович некоторые из наиболее удачных своих этюдов дарил молодой оформительнице. Она с большой благодарностью принимала такие подарки.
С годами они крепко привязались друг к другу. Нет, это не была любовь старого человека к молодой девушке. Это воплотилось в крепкую привязанность ставших близкими по духу и привязанностям к живописи людей. Вот Мирослава настойчиво и звала его на все лето в ее дом. Теперь уже не писать свои этюды. Просто пожить в ее доме. Соприкоснуться со своей родиной. Приобщиться еще раз к тому, к чему старик тянулся всю свою жизнь.
К началу мая Матвей Ефимович окончательно решился: «Еду! Может, последний раз на родине побываю». И он стал собираться в дорогу. Хотя путешественник из него в последнее время стал совсем никудышный. Одолевала слабость. К концу дня ощущалась большая усталость. Но Плотников успокаивал себя, что все это будет преодолимо. Зато все лето можно нежиться на родине.
На все лето Матвей Ефимович расстается с женой. Но это его мало беспокоило. У них уже давно отношения друг к другу стали какие-то отстраненно холодные. Когда они вступали в брак со своей Елизаветой, надеялся на большую и верную любовь. Потом пришлось убедиться, что мечты его оказались напрасными. Теперь он стал считать, что все это потому, что у них с Лизой большая разница в возрасте. Как-никак Лиза моложе его на четырнадцать лет. Теперь он считает, что его вторая благоверная вышла за него потому, что у него была квартира. Она досталась Плотникову от первой его супруги, которая через три года после их женитьбы умерла от рака легких. Была она дочкой крупного ученого медика. Да и сама по стезям отца пошла по медицинской части. Только вот от болезни и кончины медицинские познания ее не исцелили. Судьба нередко играет такую жестокость с человеком. И никакие медицинские познания тут не помогают.
Люди подговаривали, что Елизавета Плотникова была неверна Матвею Ефимовичу. Сначала он воспринимал эти разговоры весьма болезненно. Пытался вызывать свою супругу на откровенность. Но она всегда обрывала эти его выяснения грубо и резко. Собирай, мол, всякие сплетни. И не такое могут наплести. А потом недели две-три вообще с мужем не разговаривала. Да и в дальнейшем их отношения после таких разговоров становились все холоднее. В результате Матвей Ефимович перестал эту тему озвучивать. Все свое внимание он перенес на живопись. Все это происходило все чаще. Дело дошло до того, что Плотников притерпелся к такому положению. С женой они вроде как перестали быть супругами. Они теперь сожительствовали на положении спокойных привычных друг к другу соседей.
После первого года супружеской жизни Лиза родила дочку. Матвей Ефимович хотел назвать ее простым русским именем Катюша. Но супруга посчитала это имя недостойной ее любимой доченьки. И назвала ее Ираидой. Плотников не стал настаивать на своем. Хотя иностранное имя дочке ему давать не хотелось.
И дочка по характеру оказалась точной копией своей мамы. С самого детства она больше тянулась к Лизе. И сколько Матвей Ефимович ластился к доченьке, она к нему совсем не тянулась. Все больше с мамой шепотом делилась своими детскими секретами. Теперь она уже давно взрослый человек. Дважды успела побывать замужем. И оба раза от мужей сама избавилась. Чем-то они ей не подходили. Хотя, по мнению Матвея Ефимовича оба были довольно порядочными мужиками.
Когда у дочки подошло время в выпускном классе выбирать себе профессию на самостоятельную жизнь, Плотников убедил ее пойти по его пути. Дочка пошла по искусству. Но не стала художником. Она выбрала для себя чисто научную дорогу. Теперь работает в Пскове. Она окончила искусствоведческое отделение исторического факультета МГУ и начала работать во Всероссийском реставрационном центре в отделе иконописи.
Собираясь в своей город Кольцевой, Матвей Ефимович хорошо понимал, что и его дочка Ида о нем скучать не будет. Она периодически приезжала из Пскова домой. Но по большей части, чтобы пообщаться со своей любимой мамой. С отцом она, если и разговаривала, то только по поводу иконной живописи.
Матвей Ефимович сразу же ответил Мирославе согласием. Они созвонились по поводу времени отъезда его из северной столицы. И как только пришел этот срок, он отправился на свою родину, по которой скучал всю свою жизнь. Туда его постоянно тянуло. С самого раннего детства Матвей Плотников хорошо знал, почему его родной город назывался Кольцевым. Его так окрестили потому, что небольшой по размеру городок был расположен вокруг горы. Он охватывал ее кольцом. Потому и стал город Кольцевым. Матвей Ефимович, как только приезжал на родину, так на второй же день отправлялся к горе писать с нее очередной этюд, либо на некотором расстоянии от ее подножия. За многие годы подобных работ у него скопилось много. Таким образом, на полотнах отразился весь Кольцевой. Не меньше у Матвея Ефимовича скопилось этюдов о его окрестностях.
Х Х Х
Егор Васильевич Мязин уже пять лет числился в Кольцевом обычным скромным пенсионером. А раньше он был в нем значительной фигурой. Долгие годы Мязин был бессменным главой городской администрации. С художником Матвеем Ефимовичем Плотниковым он встречался каждый раз, когда тот приезжал на родину. Нельзя сказать, что между ними установилась крепкая дружба. Но при встречах они обязательно находили время побеседовать, поинтересоваться друг у друга, как идут дела.
Перед своим уходом на пенсию Егор Васильевич специально приезжал в домишко художника с важным, как он считал, предложением. У главы администрации города возникла идея открыть в Кольцевом музей Матвея Ефимовича Плотникова. Она заключалась в следующем. Администрация города выкупает домик Матвея Ефимовича, и художник будет жить в нем, как в обычной коммунальной квартире. Постепенно его приведут в порядок. И лишь после обстоятельного ремонта, и после того, как у Матвея Ефимовича не станет сил для приезда на родину, в доме будут выставлены купленные у художника картины. Дом в полном смысле станет музеем.
Это заманчивое предложение почему-то насторожило художника, и он отклонил предложение главы администрации города. Сказал: «Вот перестану сюда ездить, делайте с моей халупой, что хотите. А пока буду жить в ней, а не в коммуналке». На том и разошлись.
Вчера Егор Васильевич Мязин узнал, что художник Плотников отказался от своего решения больше не появляться на родине. Он приехал в Кольцевой два дня назад. Приютила его у себя художник оформитель Дома культуры Бойко. У жены Мязина с годами стали плохо слушаться ноги. И Егор Васильевич собирался сводить ее в поликлинику к врачу на прием. Мирослава Бойко жила как раз рядом с поликлиникой. И Мязин решил после приема у врача зайти проведать приехавшего на родину художника.
У дома Мирославы они оказались к полдню. День стоял душный. Мязин и его супруга затратили на дорогу совсем немного времени, а пропотели изрядно. Они открыли дверь в заборе вокруг дома Бойко и сразу увидели в тени забора Матвея Ефимовича. Он сидел на стуле с опущенным в землю взглядом. Как показалось Мязину, художник был в плохом настроении. Так оно и оказалось.
Егор Васильевич и его супруга поздоровались с художником. И Мязин заботливо спросил:
– Что-то ты, Ефимыч не в настроении? День такой хороший, а ты в печали?
Матвей Ефиммович лишь махнул безнадежно рукой:
– А чему радоваться? Ехал сюда по приглашению. Думал, нужен я людям. Да, видать, ошибся.
На лице Мязина появилась растерянность:
– Да ты что, с Мирославой поскандалил? Вы же все время были не разлей вода. Что у вас тут произошло?
Матвей Ефимович грустно ответил:
– Ну, с Миррой у нас отношения самые хорошие. А вот матери ее я оказался не нужен. С трудом она меня терпит в своем доме. Уж и не знаю, что мне теперь делать.
Дверь веранды дома внезапно резко распахнулась и оттуда на крыльцо стремительно вышла мать Мирославы Анастасия Яковлевна. Она увидела семейство Мязиных. И, судя по всему, их появление во дворе оказалось не к стати. Анастасия Яковлевна повернулась и быстро скрылась в доме.
– Ну, вот видишь? И такие представления чуть ли не каждый день. А Мирославу к нашим разборкам меня как-то не тянет привлекать.
Матвей Ефимович сказал это. И снова уперся взглядом в землю. Егор Васильевич какое-то время стоял в нерешительности. В голове поселилась только одна мысль: «Стесняется он моей супруги, что-ли?» Он кинул взглядом вдоль стены забора. Метрах в двадцати также в тени стоял старый сундук. Наверное, выставили из дома без надобности.
– Слышишь, Вера! –
Обратился он к супруге:
– Пойди-ка маленько посиди вон на том сундуке. Нам с Ефимовичем надо побазарить по секрету.
Супруга Вера, молча, своим тяжелым и неловким шагом поплелась к указанному мужем сундуку. Егор Васильевич подошел к Плотникову вплотную:
– Ну, Ефимыч! Давай, как на духу.
Плотников передернул плечами:
– Да не в чем мне каяться. Совершенно не в чем. Буквально на четвертый день в их доме я ощутил на себе полный злобы и ненависти взгляд. Потом несколько дней думал, в чем я оскандалился. Но в голову мою ничего не пришло. Но этот взгляд с тех пор ни на каплю не менялся. Хорошо хоть дело у нас ни разу не дошло до громкого скандала. Ни она, ни разу не сорвалась, ни я. Вот так и живем. А, вернее сказать, существуем.
Мязин во все глаза смотрел на художника:
\
– Да ты что, действительно не знаешь, в чем провинился?
– Действительно для меня все – темный лес.
– Ну тогда держись, чтобы после твоего отъезда из нашего края о тебе люди наши не сплетничали, как о скандалисте.
И Егор Васильевича махнул рукой своей супруге. Та тяжело, с оханьем поднялась с сундука, и, переваливаясь с боку на бок, поплелась к выходу со двора Бойко.
Глава районной администрации в отставке два дня прожил в нерешительности. Потом у него созрела мысль встреться с Мирославой. Может, она прояснит обстановку?
В Дом культуры Мязин пришел к девяти часам утра. Там как раз только начинался рабочий день. Мирослава уже сидела в своем кабинете. Но пока она была одна. Этого как раз и хотел Егор Васильевич. Разговор предстоял деликатный. Не надо, чтобы его нечаянно услышали посторонние. Потом по Кольцевому могут поползти ненужные сплетни.
Егор Васильевич сразу после того, как поздоровался с Миррой Бойко, приступил к изложению цели своего к ней прихода. Мирослава выслушала его, и лицо ее порозовело. Мязину тоже стало неуютно на душе, и он попробовал сгладить возникшую неловкость:
– Я понимаю твое состояние. Я и сам сейчас чувствую себя не в своей тарелке. Но мне не хочется, чтобы возникшие между твоей мамой и художником Плотниковым отношения стали в городе предметом сплетен и грязных пересудов. Может, ты знаешь, в чем причина их антипатии друг к другу? Тогда можно уладить дело без лишней огласки.
Мирослава смотрела на Мязина растерянными глазами. Она немного подержалась в молчании. Но потом заговорила:
– В том-то и беда, Егор Васильевич, что ничего об этой неприязни близких мне людей не известно. Раньше, когда я приносила домой подаренные мне Матвеем Ефимовичем картины и показывала их родительнице, она их неизменно хвалила. Говорила, что Плотникова судьба наделила дивным талантом. Дает же Бог некоторым такое редкое счастье. Но ни о характере художника, ни о его в нашем городе поведении не было произнесено ни слова. Мне тогда казалось, что ей эта сторона дела не интересна.
А теперь… Дня через четыре после приезда к нам вдруг такая резкая нелюбовь друг к другу. Я пробовала заговорить об этом с мамой. Но она лишь сказала, что зря этот художник в нашем доме поселился. Вот и все, что мне удалось от нее добиться.
Егор Васильевич понял, что в кабинете Бойко он больше ничего по этому скандальному делу не узнает. Но уйти после такого растерянного и беспомощного взгляда Мирославы он посчитал для себя неудобным. Поэтому предпринял попытку вернуть женщину к равновесию. Он завел разговор о том, как в дальнейшем может развиваться эта скользкая ситуация. Возможные варианты предполагал только Егор Васильевич. Мирослава, как понимал Мязин, просто не могла придумать ничего реального. Оба они, в конце концов, пришли к убеждению: если Матвей Ефимович выскажет намерение раньше времени покинуть их городок Кольцевой, они ему возражать не будут. Ибо такая неуютная жизнь в доме Бойко ни к чему хорошему не приведет. Сплетен по поводу противостояния мамы Мирославы и художника из Санкт-Петербурга избежать не удастся.
Почувствовав, что у них есть полное согласие, Егор Васильевич покинул Дом культуры. У него, хоть и довольно шаткое, но создалось убеждение, что они с Мирославой предотвратили сплетни по поводу возникших неладов в доме Бойко.
Но они с Миррой ошиблись в своих предположениях. В городе все-таки заговорили о противостоянии в доме Мирославы. Одни находили доводы сурово осуждать мать Мирославы Анастасию Яковлевну в немотивированной нелюбви к знаменитому художнику. Будто ее задело и расстроило высокомерие художника. Говорили, что он с первого дня своего заселения в доме Бойко держал себя так, что он – светило всего мира. А Анастасия Яковлевна всего лишь вошь на воротнике рубашки. Если и заявляет о себе, то только надоедливыми укусами.
По понятиям Мязина, все эти домыслы были настолько глупы и необоснованны, что не стоили даже сельских примитивных сплетен. Но сплетники Кольцевого ухватились за эти выдумки со всей страстностью. И вскоре Матвей Ефимович стал жалеть, что он согласился приехать этим летом на свою родину.
Но он был гордым и порядочным мужчиной. Потому и словом не коснулся в разговоре с Мирославой ходящих в городе сплетен. Он заговорил о действительной своей беде. Раньше, когда он весной приезжал в Кольцевой, дни у него пролетали, как один час. Настолько он был занят своей работой. Она увлекала. Она звала его каждую минуту. И к вечеру он с сожалением для себя отмечал: «Как же день быстро закончился. А жаль. То, о чем думалось с утра, сделать к заходу солнца не удалось».
Теперь для него дни превратились в вечность. Думать о своем будущем не приходилось. Его вроде как и не было. Когда вспоминалось прошлое – тут же приходило горькое сожаление. Все уже осталось там, в этом самом, теперь уже далеком прошлом. Оно стало недоступным и невосполнимым. Мечтай не мечтай – дело с места не сдвинется.
И еще одна неприятная неожиданность. Раньше, когда он работал в своем дворе с этюдами, редко в какой день он оставался в одиночестве. Как правило, во дворе появлялись люди, желающие не только посмотреть на его работы, но и поговорить с художником. Они о нем либо читали, либо слышали в средствах массовой информации. Поскольку в них художника неизменно хвалили, хотелось и самим лично приобщиться к знаменитости.
Теперь к нему пропал интерес. Если во двор Бойко кто и заходит, то это старые проверенные его друзья и почитатели. Но Матвей Ефимович с горечью заметил, что их почему-то стало так мало.
Он по-прежнему просыпался на рассвете. Шел в ванную комнату с надеждой, что никто из членов семьи с ним не встретится. Потом уходил на свое место у забора. Сидел там в рассеянной задумчивости, пока Мирослава не позовет его завтракать. Он послушно шел на кухню, ел то, что было ему поставлено Миррой. Потом снова шел на свое привычное место.
В последнее время Плотников стал сравнивать себя с совой. Он, как эта хищная птица, весь день проводит в одиночестве. Среди дня возникает желание, скорей бы пришла ночь. Только сова с нетерпением ждет ночи, чтобы начать свою охоту за грызунами. А он, чтобы улечься в постель и поскорее забыться во сне. Только в последние дни его стала мучить бессонница. И дневное и ночное время суток стали просто невыносимыми. И Матвей Ефимович решительно заявил Мирославе о своем желании возвратиться в Санкт-Петербург. Возражений ему не последовало. Егор Васильевич и Мирослава обеспечили его доставку до железнодорожной станции. Там они заботливо устроили его в купе. Пожелали счастливого пути. Но приглашать его приехать в Кольцевой на следующее лето не решились.
Х Х Х
Сразу после 23 февраля Мирослава Бойко получила из Санкт-Петербурга письмо. Написано оно было дрожащей неуверенной в движениях рукой Матвея Ефимовича. По почерку и по изложенным в письме мыслям Мирра поняла, что художник сильно болен. И написал он свое послание из последних сил. Матвей Ефимович писал, что жить ему осталось, может, несколько недель. А, может, и несколько дней. Но он успел позаботиться о ней, своей лучшей подруге и замечательном товарище. Он отобрал из своих запасов самые лучшие свои полотна и строжайше наказал жене и дочери, чтобы все это было вручено ей, Мирославе Бойко. Иначе он встанет из могилы и строжайше их накажет.
На всякий случай Плотников приглашал Мирославу приехать к нему в Петербург. Тогда он сам до своей кончины распорядится о своем подарке.
Это письмо словно обухом по затылку ударило. Разумеется, когда прошлой весной художник приехал к ней в дом, Мирра заметила, что Матвей Ефимович заметно постарел. Слабость его была очевидной. Но, как тогда считала девушка, у художника была одна беда. У него отказало зрение. В остальном все было по возрасту. А, может, даже он выглядел не по возрасту моложаво. Можно было сказать: пожилой человек, но еще есть в нем запас прочности.
И на тебе. Оказывается, Матвей Ефимович при смерти. Видать, болезнь быстротечная. Если так сразу свалила человека. Мирослава сходила к своему начальству и отпросилась в полумесячный отпуск без содержания. По - походному уложила необходимые в этой поездке вещи и отправилась в Санкт-Петербург. В дороге она думала, заходить ли к Плотниковым прямо с дороги, или сначала устроиться в гостинице. Она ни разу не была в семье художника. Еще неизвестно, как они к ней отнесутся. В конце концов, решила все-таки сначала обосноваться в гостинице, а потом уже посетить доживающего последние дни художника.
Не сразу получилось с гостиницей. Удалось устроиться по своим финансовым возможностям лишь в третьей. Поэтому к Плотниковым Мирослава попала лишь к вечеру. Сначала с приехавшей познакомились жена художника и дочка. Расспросы с пристрастием начала Елизавета Павловна. Потом подключилась и дочь Ираида. Мирослава надеялась на теплый откровенный разговор. Но все больше походило на допрос в полиции. Приехавшая проведать художника насторожилась и стала взвешивать каждое свое произнесенное слово.
Расспросы, наконец, закончились. Обе принимающие гостью женщины Плотниковы встали и повели Мирославу к Матвею Ефимовичу. Они прошли через зал, и попали в спальню. Мирра представляла квартиру Плотникова гораздо шикарнее. Ей виделось четыре или пять комнат, выше потолки. И размеры комнат гораздо большими. Но оказалось, по планировке квартира ничем не отличалась от тех, что сплошь в их затрапезном городке Ключевом.
Когда Мирослава увидела лежащего на кровати Матвея Ефимовича, ей стало не по себе. Со времени их прошлогоднего прощания на железнодорожном вокзале лицо его сильно высохло. Да и тело его под одеялом почти не просматривалось. Ощущение было такое, будто там лежало не тело человека, а доска.
По всей вероятности, по лицу Мирославы Плотников понял, какое он произвел на девушку впечатление. По шевелению его тела под одеялом и по судорожному дерганию мышц лица Мирра поняла, что Матвей Ефимович сильно обрадовался ее появлению. Да только нормально выразить свои чувства у больного уже не было сил. Сраженная увиденной картиной, она не могла произнести ни слова. Заговорил сам Плотников. И голос его уже не тянул на нормальный. Мирослава услышала нечто вроде полушепота с хрипением и тяжелым дыханием:
– Мирра! Как я рад, Мирра! О таком счастье я уже и мечтать не мог. Теперь я готов и упокоиться.
Мирослава не хотела такого разговора:
– Не надо об этом, Матвей Ефимович. Цепляйтесь за жизнь изо всех сил. Мы все этого очень желаем. Мечтаем, чтобы вы жили еще долго-долго.
И больной с ней согласился:
– Ну, раз уж ты ко мне приехала. Я так рад. И согласен пожить еще долго-долго.
Плотников начал искать кого-то глазами. Мирослава разгадала его намерение и спросила:
– Матвей Ефимович! Вы кого ищете?
– Где моя семья?
Елизавета Павловна и Ираида метнулись к кровати больного:
– Да здесь мы. Здесь. Что тебе требуется?
Матвей Ефимович старался изо всех сил, чтобы речь его была внятной:
– Я вам раньше говорил о картинах Мирославе Бойко. Теперь – о том же. При ней. Вы должны выполнить мою последнюю волю.
– Мы выполним! Выполним! Мы хорошо помним. Не переживай об этом.
Это сказала Ираида. Матвей Ефимович впился в нее взглядом. И дочь спокойно его выдержала. Дочь держалась невозмутимо. И отец успокоился.
Они еще долго сидели. Женщины меж собой разговаривали. Матвей Ефимович умиротворенно слушал. Когда пришло время сна, Мирослава сказала:
– Если это приемлемо, разрешите мне остаться с Матвеем Ефимовичем. Вы ведь, как говорили, устали от ночных дежурств. Вот и поспите хоть одну ночь спокойно.
И жена Плотникова, и дочка встретили это предложение с заметной благодарностью. Они тут же прикатили в спальню из зала кресло. Разложили ее и постели постель. Потом пожелали Мирославе сна в спокойной обстановке. И ушли из спальни.
У Мирославы голова гудела от усталости. Да и подопечный ее больной за день, видать, основательно намаялся. Ему требовался отдых. И девушка пожелав ему сна без приступов боли, оставила включенным лишь ночник.
Она легла в постель в кресле с надеждой побыстрее заснуть. Но, пролежав минут двадцать, разуверилась в своей надежде. Матвей Ефимович был от нее в метре. Дышал он тяжело. В легких у него что-то посвистывало. Ее это тревожило. Правда, Елизавета Павловна в разговоре отметила, что тяжелое дыхание у ее Моти уже давно. Но все пока, Слава Богу.
У нее в голове все держалась мысль: почему судьба безжалостна к людям одаренным, нужным и полезным обществу. А вот к негодяям, подлецам, совершенно обществу бесполезным она долго и ненужно терпима. Эта мысль никак не хотела уходить из памяти. С ней Мирра как-то внезапно заснула. Усталость после заполненного заботами дня вылилась в крепкий сон. И она до самого рассвета так и не проснулась. Встала в свое обычное время. Точно минута в минуту. Она прислушалась и вдруг сообразила, что не слышит тяжкого дыхания Матвея Ефимовича. Она вскочила со своей постели и тут же нагнулась к лицу художника. И сразу поняла: он не дышит. Ее сотрясла крупная дрожь. В голове все помутилось. И она не сразу сообразила, что надо немедленно выпить таблетку фенозепама, чтобы хоть немного успокоиться. А пока обдумывала, что надо в первую очередь сделать, прошло немало времени. Теперь она похвалила саму себя, что догадалась взять это сильное успокоительное лекарство. Оно поможет ей держать себя достойно на похоронах.
Минут через двадцать после выпитой таблетки дрожь постепенно стала уходить. В голову пришла мысль, идти ли сейчас извещать мать и дочь о кончине Матвея Ефимовича, или ждать, пока они сами проснутся. И снова она попусту тратила время в нерешительности. Вместо практических шагов в этой сложной ситуации, назойливо точила мысль: вот и проведала дорого для себя человека. Не она ли виновата в его смерти? Женщины Плотниковы и так могут подумать. Как поняла Мирослава, обе решительны в своих выводах.
Мирра все-таки решила: надо пойти разбудить Елизавету Павловну и Иду. Иначе они ей выскажут за промедление. И она пошла в зал. Обе Плотниковы крепко спали. Она сначала разбудила мать, потом и дочку. Обе женщины просыпались неохотно. А когда поняли, почему их разбудили, нисколько не расстроились. Они попросили Мирославу приготовить им позавтракать. Им надо отправляться по инстанциям, чтобы организовать Матвею Ефимовичу достойные похороны. Позавтракали за кухонным столом, Елизавета Павловна довольно толково излагала дочери план их действий в первую очередь.
Антипатия к матери и дочери при их побудке быстро растаяла. Мирослава уже испытывала к ним симпатию. Они готовили художнику достойные похороны. Все должно быть финансово вполне обеспеченно, с широким размахом. Когда вышли из-за стола, Елизавета Павловна попросила Мирру приготовлением в их доме пищу. Возможно, обедать у себя они не будут. Где-нибудь перехватят на ходу. Дел слишком много. Но ужин им непременно потребуется. Так Мирославе надо постараться. И женщины покинули свою квартиру.
Мирослава приступила к изучению содержимого в холодильнике. Ей следовало знать, что можно приготовить на обед и чем их лучше всего покормить в ужин. Определиться с меню на два обеда получилось не сразу. Пока она отбирала нужные продукты, прошел час. И тут вошли в квартиру Елизавета Павловна и Ида. Они приехали за телом отца. Его в похоронном бюро должны помыть и переодеть в траурную одежду. У их подъезда в ожидании стоит специальная машина.
И снова женщины все делали быстро и толково. Не прошло и полчаса они уже управились. Ида позвонила по мобильнику работникам похоронной конторы, чтобы перенести тело в автомобиль. Елизавета Павловна позвала Мирославу к гардеробу. Они вроде бы взяли с собой костюм по размеру. Но это на первый взгляд. Отец за время болезни сильно похудел. Они нашли то, что Матвей Ефимович носил еще сорокалетним. Но может получиться так, что что-то окажется не по размеру. Поэтому Елизавета Павловна просила Мирру покопаться в одежде художника и найти замену, если потребуется. После этой просьбы все покинули квартиру, оставив в ней Мирославу одну. И ей хватило работы на целый день.
Елизавета Павловна и Ида возвратились домой поздно вечером измученные и усталые. Они сказали лишь, что все подготовлено к завтрашнему дню и тут же улеглись спать. В шесть утра они были уже на ногах. Мирра согрела им завтрак. Женщины обстоятельно покушали. Оделись во все черное и пригласили Мирру с собой. Тело Матвея Ефимовича было в актовом зале союза художников Санкт-Петербурга. Когда туда прибыла Мирослава с Плотниковыми, там уже были пришедшие отдать дань своего уважения к покойному. Все группировались по служебному рангу, и по месту жительства. Петербуржцы – от своих предприятий. Это в основном те, где были созданы кружки любителей живописи, в которых в свое время проводил занятия художник Плотников.
Ираида подвела Мирру к группе людей, которые не принадлежали к чиновному миру. Это были преданные поклонники творчества Матвея Ефимовича Плотникова. Мирослава отнеслась за это к дочери художника с большой благодарностью. В рядах простолюдинов она чувствовала себя спокойно и уютно. В этой публике были те, которые стояли или сидели в актовом зале довольно долго. Другие, у которых не было свободного времени, поклонялись покойному, записывали свою скорбь в книгу посетителей и тут же уходили из актового зала. По количеству посетителей актового зала Мирослава сделала вывод, что как художник Матвей Ефимович пользовался большой известностью и популярностью.
На третий день после полудня были назначены похороны. С утра в актовом зале видные деятели живописцы выступали у гроба покойного. Они выражали дань восхищения талантом Матвея Ефимовича Плотникова, говорили о его замечательных человеческих достоинствах. Мирре было слушать все это очень приятно. Ибо все сказанное этими выдающимися людьми полностью совпадало с ее представлениями о своем покойном земляке. Именно так она оценивала талант и человеческие достоинства Матвея Ефимовича. Ее радовало и умиляло, что о нем хорошо отзываются такие заметные в живописном искусстве люди. И она не ошиблась ни на йоту в обожаемом ею человеке.
Один из выступающих отметил, что Матвей Ефимович в своих работах следовал замечательному импрессионисту девятнадцатого века Ван Гогу. Мирослава вспомнила, что при одной беседе местных любителей живописи в Кольцевом говорили о том же. Они отмечали в полотнах Плотникова главным впечатления, а не точность изображения его пейзажей. Матвей Ефимович сначала с этим категорически не соглашался. Он считал себя правоверным сторонником социалистического реализма в искусстве. Но сторонники импрессионизма в его работах приводили конкретные примеры. Они были очень убедительны. И Плотникову, в конце концов, пришлось согласиться.
Как только тело Матвея Ефимовича было предано земле, Мирослава сказала, что она собирается немедленно отправиться к себе на родину. Елизавета Павловна должна руководить в ресторане на поминках. Туда были приглашены наиболее близкие люди Плотникова. Поэтому она попросила. Иду проводить девушку. Дочь согласно кивнула матери головой и они с Мирославой тут же поехали на плотниковскую квартиру.
Там Ида стала официальной начальственной. Холодным тоном дочь художника произнесла, что с матерью с самого начала не собирались отдавать Мирославе картины, отобранные отцом. Она в своем захолустном Кольцевом не найдет им достойного применения. Это могут сделать только они с мамой. У них есть много знакомых, хорошо разбирающихся в живописи. Они назовут настоящую цену лучшим полотнам отца. Эти люди и станут владельцами шедевров Матвея Ефимовича, а не полуграмотные из Кольцевого. Они с мамой отобрали Мирославе пять других полотен. Из тех, которые отец считал обычными.
И Ираида представила их Мирре. Девушка отобрала из представленного ей лишь одну работу. Это был автопортрет Матвея Ефимовича на фоне его автопортрета. У нее было несколько автопортретов художника. Она ими очень дорожила. Пусть этот присоединится к ее дорогой коллекции.
Когда Мирослава уже ехала в поезде, в ее голове постоянно звенела мысль: «А край родной оказался обделенным». Все лучшие полотна Плотникова пойдут в продажу. Принесут маме и дочке чистоган. А Мирослава мечтала о другом. Выставить лучшие работы Матвея Ефимовича в его музее в Кольцевом. Он так любил родной город. Там бы должно быть лучшее место для таких творений художника. Не получилось. Родина осталась без шедевров.
.
.