Из книги «Воробушек»
Дед Макар смотрит в окно. А с ветки дерева, растущего напротив дома, на него смотрит ворона. Большая, чёрная, умная. Смотрит, посверкивая бусинками глаз, и чуть склоняет при этом голову. Как будто бы спрашивает деда: «Как дела?».
– Нормально дела, – отвечает ей дед Макар. – Вот видишь, встал. В окошко гляжу. Сейчас на кухню пойду, чайник поставлю.
– Подожди, – отвечает ворона. Ну, по крайней мере, деду Макару кажется, что отвечает. – Не уходи. Успеешь ещё чаю попить. Давай лучше поговорим.
– Давай, – кивает дед Макар. – Поговорим.
Ворона переступает лапками по ветке, как бы устраиваясь поудобнее, и приступает к разговору.
– Кар! – говорит она.
– Не понял... – отвечает дед Макар.
– Кар! Кар! – повторяет ворона. – Какой ты непонятливый! Я же тебе рассказываю, как провела сегодняшнее утро. Куда летала, чего видела…
– Ну, и чего видела? – интересуется дед.
– Кар! – говорит ворона восторженно. – Кар, кар, кар! Я с утра летала на помойку! Там столько всего интересного!
– Фу! – сплёвывает дед Макар. – Тоже мне – тема для утреннего разговора! Я же тебе не сообщаю, что ночью в туалет ходил. Это, понимаешь ли, личное. Не надо об этом на всю улицу каркать.
– Кар, – возражает ворона. – Ничего ты в жизни не понимаешь, а ещё старый! Ведь что такое помойка? Помойка – это следы дневной жизни людей. Если присмотреться, можно о каждом узнать больше, чем он сам о себе знает.
– Ну уж! – недоверчиво качает головой дед Макар. – Как же такое можно узнать по помойке?
– Кар, – говорит ворона. – Элементарно. Вон, посмотри, большой синий пакет лежит. Это его вчера вечером мужик из девятой квартиры вынес. А в пакете – обёртки от шоколадок, баночка из-под икры, шкурки колбаски, бутылки пустые… Значит, вчера у них праздник какой-то был. Гуляли. И не слабо так гуляли, если по количеству бутылок судить…
– А может, – возражает дед Макар, – они неделю этот мусор копили? Пили так, потихонечку, каждый вечер?
– Кар! – говорит ворона. – Никакую не неделю. У них вчера из окошка музыка гремела. Точно – вчера!
Дед Макар соглашается. Он и сам вчера вечером слышал, как из какого-то окна соседнего подъезда музыка доносилась. Он ещё подумал, что хорошо, что ему рано вставать не надо. А то заснуть под этот шум – невозможно.
– Кар, – говорит ворона. – Я всегда права. А вот в другом пакете, зелёненьком, тебе его из окна не видно, письма лежат порванные. Много писем. И открыток тоже много. Значит, или кто-то со своими воспоминаниями расстаться решил, или помер. Дети-внуки набежали, добро поделили, а письма-то – память – повыкидывали. Им-то что? Не их память, чего беречь?
– Это может быть, – кивает головой дед Макар. – Я вот тоже: помру, никто в моих письмах разбираться не будет. Так сразу вместе с коробкой и выкинут. А там и от Машеньки письма, любови моей первой и единственной, и от брата, что на Севере сгинул. От отца с фронта – маме и её, что она ему на фронт писала. Он их все сохранил, обратно домой с войны привёз. Они потом с мамой их часто перечитывали. Разложат на две стопочки по числам и перекладывают друг другу. Как будто переписываются. Я-то по молодости думал: чудят! А теперь вот понимаю…
– Кар, – кивает ворона и чуть смещается на ветке, перебирая лапками. – Мы многого по молодости не понимаем. А как понимать начинаем, так уж и поздно бывает. Кар…
– Да что ты знаешь о молодости? – вдруг возмущается дед Макар. – Тебе вот сколько? Лет пятнадцать от силы. А мне – восьмой десяток!
– Кар, – не соглашается ворона. – Вороний век недолог. Пятнадцать лет, в пересчёте на человечий, – глубокая старость. Так что, может, я ещё и постарше тебя!
– А, – машет рукой дед Макар, – всё это ерунда! Я же не про организм говорю, а про память. Чего ты за свои пятнадцать лет видела? Вот! А я… Знаешь сколько всего я могу припомнить?
– Кар, – отвечает ворона. – Можешь, а не припоминаешь. Али вспоминать тяжело?
– Тяжело, – повторяет за ней дед Макар. – Нет, оно, конечно, были и хорошие времена, о которых вспоминать приятно. Только чего-то они не больно вспоминаются. А всё больше теперь вспоминается, как отца хоронил, как мамку. Машеньку вспоминаю… Нет, Машеньку вспоминать хорошо. Думаю о ней, и на сердце теплее становится. Вот, думаю, ждёт она меня там. Не торопит, говорит: живи, дед. А ждёт. Скоро уж… Вот свидимся, обо всём поговорим. А не только, как с тобой, о помойке…
– Кар, – машет ему крылом ворона. – Глупый ты, дед. Старый, а глупый. Разве мы с тобой о помойке говорим? Мы о жизни с тобой разговариваем. А помойка… Что – помойка? Это, так сказать, изнанка жизни. Пристанище ненужных вещей и воспоминаний…
– Ну, вот и лети на свою помойку! – внезапно раздражается дед Макар. – А мне рано ещё воспоминания выкидывать! Я повспоминаю ещё! Лети, лети! – и машет на ворону рукой.
– Кар, – снимается с ветки ворона, – кар! Не хочешь – и не надо. Я-то найду, с кем поговорить. А тебе-то не с кем! Ещё позовёшь, а я подумаю!
И улетает.
«Может, зря я её шугнул, – размышляет дед Макар. – Ведь и вправду: кроме неё сегодня, и поговорить-то не с кем… Ну да, дай бог, прилетит ещё. Ей ведь тоже поговорить хочется, а кроме меня, кто её так долго слушать будет…».