Из книги «Воробушек»
В начале семидесятых годов прошлого века жизнь в СССР была спокойной и размеренной. В каждой семье всё было расписано на несколько лет вперёд. У детей – школа, институт, престижная работа, отдельная квартира. У взрослых – престижная работа, хорошая зарплата, отдых в Гаграх или, если повезёт, в Болгарии, ценный подарок от коллектива, достойная пенсия. По телевизору рассказывали о достижениях тружеников народного хозяйства, все были за мир, дружбу и братское сотрудничество.
По натуре своей Соломон Маркович был домоседом. Он и на дачу-то выбирался редко, и то когда лишь дети настаивали. Ну, не любил он ни дачи, ни санатории, ни поездки всякие из разряда «мир посмотреть». Весь мир его заключался в уютной однокомнатной квартирке в тихом районе, куда они с Машей переехали после размена с сыном. Вот его квартирка и жена Маша – это и был весь мир Соломона Марковича. А когда Маши не стало, этот мир расширился до могилки на городском кладбище, куда он, невзирая на время года и капризы погоды, ездил регулярно. Сначала каждый день, потом раз в неделю, потом раз в месяц. Он бы и чаще ездил, да здоровье уже не позволяло.
Ещё, раньше, он ездил в гости к сыну. На праздники, на семейные даты или так – с внуками пообщаться. Правда, внуки этого общения не слишком жаждали, в основном интересовались, что им дед привёз в подарок. В детстве подаркам радовались, повзрослев, разочарованно вздыхали, а теперь и вовсе – вежливо благодарили и, даже не разворачивая принесённые свёртки, откладывали их в сторону:
ну что такое мог подарить им дед с его мизерной пенсией? Да и неинтересно было им – шестнадцатилетним оболтусам – с ним, стариком, возиться. Правда, вслух они об этом не говорили: всё же в интеллигентной семье выросли.
Со снохою Соломон Маркович тоже общался редко. Особенно теперь, когда его любимый сын Боренька умер. Соломон Маркович всё не мог понять: почему так получилось? Он, без малого семидесятилетний старик, живёт и здравствует, а его Боренька, которому ещё и пятидесяти не было, вдруг взял и умер. Не от болезни какой, не в аварии погиб: просто однажды вечером лёг спать, а утром не проснулся. Врачи говорили – тромб. Оторвался, мол, и – в сердце. А откуда ему было взяться, тромбу? Не болел ведь ничем его Боренька. Да…
Вот после смерти Бореньки Соломон Маркович и замкнулся. Сноха, Марина, поначалу пыталась его взбодрить или делала вид, что пыталась, а когда он раз за разом стал отказываться от приглашений в гости или поездок на дачу, бросила это дело. И Соломон Маркович стал жить сам по себе.
Нельзя сказать, что жил он бирюком. С соседями по дому он здоровался и даже иногда мог поговорить о погоде или ценах на продукты, но тесной дружбы ни с кем не заводил. Ну, не нужна ему была эта тесная дружба. Его миром была его квартирка, старенький телевизор «Рекорд», по которому он регулярно смотрел программу «Время», Машенькина могилка на кладбище да редкие поездки на бывшую работу в НИИ, где его ещё помнили и уважали. Вот ради этого уважения-то он туда и ездил…
Казалось бы, ничто не могло нарушить этот сложившийся распорядок. Но тут…
Однажды, было это в канун Нового года, 1976-го, к Соломону Марковичу неожиданно приехала в гости Марина. Одна, без внуков. Но с бутылочкой армянского коньяка, который Соломон Маркович особенно уважал. Три звезды. Пятизвёздочный ему не нравился – слишком резкий, а вот три звезды – самое то! Да… Так вот, приехала к нему Марина, поинтересовалась, как он живёт, спросила о здоровье, поздравила с наступающим Новым годом, преподнесла эту самую бутылочку и сразу взяла быка за рога.
– Соломон Маркович, – спросила его Марина, – а вы никогда не задумывались о выезде на историческую родину?
Сказать, что Соломон Маркович был ошарашен, значит – ничего не сказать. Он поначалу даже не понял, о чём идёт речь, а когда наконец понял, то от волнения открыл принесённую бутылочку и налил себе полную рюмку коньяка. И выпил залпом. Потом помолчал, налил вторую и выпил опять.
До сего момента Соломон Маркович никогда не пил коньяк залпом. Более того, если бы ему рассказали, что кто-то пьёт залпом этот божественный напиток, Соломон Маркович искренне пожалел бы этого человека... А тут выпил. И потянулся к бутылке, чтобы налить третью рюмку. Но Марина решительно отодвинула бутылку в сторону и повторила:
– Так что насчёт выезда?
Соломон Маркович задумчиво причмокнул губами. Послевкусие было приятным. Хороший, стало быть, коньяк.
Не поддельный. Он ещё раз причмокнул, посмотрел на Марину и придвинул к себе бутылку.
– А оно мне надо?
Он вновь налил себе в рюмку коньяк – в этот раз на треть рюмки (надо бы в коньячный бокал, да ладно!) – и выпил. Медленно и со вкусом, как и положено.
– Чего я там забыл, на этой исторической родине? – спросил он у Марины. – Мне и здесь хорошо.
– Ну как же? – растерялась Марина. – Вы же здесь совсем один! А там… А там люди, близкие вам по духу. Евреи…
– Вот именно, – сказал Соломон Маркович, – евреи. А я, знаешь ли, привык к местному окружению. Чтобы и евреи, и не евреи. У меня, Марина, национальный вопрос никогда не стоял во главе угла. Я, если помнишь, член партии с 1941 года. Ещё на фронте вступал. Я, Мариночка, всю жизнь агитировал за советскую власть. Так чего это ради я туда поеду? Никого тут нет, говоришь? Есть! Друзья у меня тут есть… пока. Могилка Машенькина. Внуки. Ты. Соседи, в конце концов… А там?
– Как вы не понимаете, Соломон Маркович, – заволновалась Марина. – Сейчас все едут. На днях Рабинович
с семьёй уехал. Рахманы подали документы… А Аранович ещё три года назад выехал…
– При чём тут Аранович? – удивлённо спросил Соломон Маркович и решил, было, ещё плеснуть себе коньяка, но передумал. – При чём тут Аранович? Аранович – всемирно известный дирижёр. Ему там целую филармонию дали. А я – пенсионер.
– А вам и там будут пенсию платить, – сказала Марина. – Там всем, кто из СССР приезжает, платят…
– Так мне и здесь платят, – усмехнулся Соломон Маркович и вновь плеснул в рюмку коньяк. На четверть.
– Ну как же… – начала было вновь Марина, но Соломон Маркович её перебил.
– А чего это ты, голубушка, меня вдруг решила в Израиль выпроводить? Квартирка, что ли, моя понадобилась?
– Да что вы, что вы, – нарочито возмутилась Марина, – какая квартирка! Разве мы вас одного отпустим? Мы с вами поедем!
– Вот те и помидоры на засолку! – охнул Соломон Маркович и сам удивился сказанному. Какие помидоры? На какую засолку? Такое выражение вообще было не из его лексикона. Но тут оно пришлось как нельзя кстати. – Какого это рожна вы со мной поедете? Вы же не евреи?
– Так в том и дело, – засуетилась Марина и налила чуть коньяка в свою рюмку. – В том-то всё и дело, что выпускают сейчас на ПМЖ в Израиль только евреев. А вот с ними могут выехать и члены их семей. Ведь вы же еврей?
– Еврей, – подтвердил Соломон Маркович и выпил.
– Вот, – сказала Марина и тоже выпила. – А мы – члены вашей семьи…
– Вот оно что… – наконец понял суть происходящего Соломон Маркович и с сомнением посмотрел на бутылку. Та была уже пустой на треть. «Достаточно, пожалуй», – подумал он. – Вот оно что… Значит, вы хотите уехать, а меня, значит, определили на роль паровоза…
– Ну, почему – паровоза? – потупила глаза Марина. – Мы же вас любим. Мы всегда вместе с вами… Просто у вас есть такая возможность, а у нас – нет…
Соломон Маркович вдруг вспомнил улыбчивого абхазца с центрального рынка, который громко рекламировал свои мандарины:
– Дарагие! Пакупайте мандарины у меня! У меня пакупайте! Патаму што у меня они есть, а у вас их нет!
– Вот, значит, какие мандарины получаются, – задумчиво протянул Соломон Маркович. – У меня, стало быть, есть возможность… Ну, возможность, положим, есть. А вот желания – нет!
– Ну, почему же?! – казалось, что Марина сейчас заплачет, так она захлопала ресницами. – Почему же? Ведь там ваша историческая родина! Неужели вам никогда не хотелось побывать на исторической родине?
– Побывать, может, и хотелось. Интересно, конечно. А вот уехать – нет. Мы вот, когда в Гурзуф ездили, там тоже хорошо было. Но ведь вернулись домой? Вернулись! Потому что наш дом – здесь. И вообще: вы-то чего там забыли?
– Как вы не понимаете, папа… – Марина вдруг назвала Соломона Марковича папой, чего не делала уже лет пятнадцать.
«Эк как её подпёрло!» – подумал Соломон Маркович.
– Как вы не понимаете, папа, – повторила Марина. – Там же совсем другая страна. Там такие возможности! А у нас? У нас я буду вечно работать администратором в этом паршивом салоне! В лучшем случае перед пенсией дослужусь до заместителя директора! А там…
– А там тебя даже администратором не возьмут, – язвительно заметил Соломон Маркович. – Там будешь полы в салоне мыть.
– Ах, Соломон Маркович, – сказала Марина. – Вы насквозь пропитаны советской пропагандой! Ну, хорошо, на меня вам, положим, наплевать. Но внуки! Подумайте о внуках! Ведь им уже по семнадцать почти. Через год, если не поступят, заберут в армию. Вы что, не знаете, какая у нас армия? А они такие домашние, интеллигентные мальчики…
– Так там их тоже заберут в армию, – пожал плечами Соломон Маркович. – А там, между прочим, стреляют…
Марина замолчала, задумавшись. Но потом, отмахнувшись от мрачных мыслей, продолжила:
– Всё равно! Всё равно там лучше! Вы поймите, если бы там не было лучше, люди бы не ехали! Но они едут! Значит, там лучше! Там и климат лучше, и продукты, и медицина… Там бананы на каждом углу продаются!
– Бананов хочешь? – спросил Соломон Маркович. – Возьми на подоконнике. Я вчера купил по случаю…
– Вот! – почти выкрикнула Марина. – По случаю! А там они есть всегда!
– Знаешь, Мариночка, – сказал Соломон Маркович, вновь наливая в рюмку немного коньяка, – не поеду я в твой Израиль. Не так уж я люблю бананы…
В течение нескольких месяцев Марина раз за разом возвращалась к вопросу выезда. Она упорно звонила Соломону Марковичу, приезжала к нему, привозила внуков. Но Соломон Маркович так же упорно раз за разом отказывался подавать документы на репатриацию. Со временем он даже перестал приводить аргументы, оправдывающие его позицию, просто молчал и отрицательно качал головой. Только однажды сказал, грустно усмехнувшись:
– Наш первый разговор был интереснее: коньяк оказался довольно приличным.
– Ах, Соломон Маркович! – Марина уже не называла его папой. – Ну что вы, однако... Да я вам ящик коньяка куплю!
– Ящиком не обойдёшься, – вздохнул Соломон Маркович. – Этот вопрос тянет минимум на бочку…
Бочку коньяка Марине покупать не пришлось. После того как «справедливый советский суд» приговорил к тринадцати годам лишения свободы советского инженера-математика, правозащитника Натана Щаранского, Самуил Маркович сдался и подал документы на выезд. На себя и семью…
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. В компетентных органах Самуилу Марковичу сказали: ждите. И он начал ждать. Стал чаще ездить на могилку к Машеньке, чаще бродить по городу, мысленно прощаясь с любимыми местами. В марте его вдруг пригласили на партийное собрание в родной НИИ и, стыдливо пряча глаза, исключили из рядов КПСС. Как человека, совершившего порочащий партию поступок. И хотя Соломон Маркович предвидел подобный ход событий, ему стало обидно. Ведь он, по сути, ещё ничего не совершил. Ведь он ещё не уехал! Но на собрании присутствовал представитель райкома партии, поэтому решение было единогласным. Конечно, после собрания некоторые его коллеги, с которыми он проработал долгие годы, подходили к нему, сочувственно хлопали по плечу и говорили что-то типа: «Извини, Маркович, сам понимаешь – политика…». Но в их глазах Соломон Маркович видел не сожаление, а плохо скрытую зависть к нему, уже без пяти минут гражданину Израиля…
Наконец разрешение было получено, документы оформлены, сроки отъезда назначены. Даже билеты были уже куплены. Марина бегала как сумасшедшая, хлопотала, паковала вещи, оформляла продажу своей трёхкомнатной кооперативной квартиры. А вот свою однокомнатную Соломон Маркович продавать отказался. С каким-то непонятным упрямством он настаивал на том, чтобы эта квартира осталась за ним.
– Да зачем вам это надо, Соломон Маркович? – спрашивала Марина. – Уедете и больше никогда сюда не вернётесь! И будет она стоять пустая. А потом ещё и отберут!
– Кто его знает... – отвечал Самуил Маркович. – Может, и приеду когда. К Машеньке на могилку схожу. По городу поброжу… Да мало ли!.. И что: по чужим углам скитаться?
В конце концов, Марина махнула рукой на это дело, а Соломон Маркович оформил генеральную доверенность с правом продажи (а то, действительно, мало ли что) на своего старого товарища Изю. Изя обещал заботиться о квартире и, если получится, сдавать её, а деньги высылать Соломону Марковичу. Но тот на это предложение махнул рукой и только сказал:
– Ты, это, только не продавай её сразу. Вдруг мне там совсем не понравится?
– Не волнуйся, – успокоил его Изя. – Квартира будет тебя ждать. И я тоже.
И вот наступил день отъезда. Как это ни смешно, весь их скарб, да и они сами уместились в одну машину: четыре человека, четыре чемодана.
– Ничего лишнего! – сказала Марина. – Там всё купим.
Соломон Маркович промолчал.
Регистрация на рейс тоже прошла быстро. Чемоданы загрузили в багажную тележку, а сами они вчетвером подошли к трапу стоящего самолёта. Марина предъявила стюардессе билеты, подтолкнула сыновей и ступила следом за ними на трап. А Соломон Маркович всё не решался сделать судьбоносный шаг.
– Ну, что же вы, пассажир? – спросила стюардесса. Вот именно так – не товарищ, не гражданин – пассажир. – Не задерживайте очередь, проходите…
И тут Соломон Маркович понял, что он никуда не полетит. Не сможет. Не сумеет расстаться с этой землёй, с этим городом, с Машенькиной могилкой, со своей маленькой уютной квартиркой, наконец. Не сможет – и всё тут!
– Я никуда не полечу, – сказал Соломон Маркович и направился к багажной тележке, где поверх прочей пассажирской клади лежал его чемодан. – Я никуда не полечу! Летите без меня!
Марина что-то кричала ему вслед с трапа самолёта, внуки махали руками, стюардесса застыла, ошарашенная его поступком, а он, взяв в руки свой чемодан, шаркающей походкой пошёл к далёкому зданию аэропорта. И хотя он понимал, что надо было раньше всё это сделать, что теперь у него будет масса проблем здесь, а у Марины – там, что придётся восстанавливать и паспорт, и гражданство, прописку и прочее, – он был счастлив. Потому что всё, на что он скрепя сердце шёл в последние месяцы, оказалось ненужным. Он возвращался. Так и не побывав на своей исторической родине, возвращался сюда. Возвращался из долгого, утомительного путешествия по закоулкам своей совести. Возвращался к своему городу. К Машенькиной могилке. К своей маленькой уютной квартирке. К своей прежней, не слишком обеспеченной, но счастливой жизни.
«Может, и в партии ещё восстановят», – неожиданно подумал Соломон Маркович.
И засмеялся…