Из книги «Воробушек»
Баба Шура поудобнее вытянула ноги и откинулась спиной на стену. Это она удобно в этот раз устроилась: прямо между двух больших, почти до земли, магазинных окон. Вроде и небольшой простеночек между ними, а для её больной спины – в самый раз. И опора есть, и никто кричать не
будет, что она на стекло витринное опирается. А чего ему будет, стеклу-то? Оно вон какое толстое! Неужто она его своим ватником раздавит? Им бы только покричать на кого… Эх!..
К гастроному, или, как его теперь называют, универсаму, баба Шура добралась одной из первых. Минут за пятнадцать до открытия. Только тощая Ленка её опередила. Ну, так она всегда самой первой прибегает. Когда ни приди, она уже тут сидит. Ночует у магазина, что ли?
Сама баба Шура никогда не торопится. Она точно знает, что, если выйти затемно, как раз успеешь к первой электричке до города. А идти-то ей до станции всего ничего: меньше километра. Так что у бабы Шуры всё рассчитано. Петрушечку она ещё с вечера нарвала да на веранде под мокрую тряпку положила. Чтобы не завяла, значит. А кабачок сорвала, когда к калитке шла. Вроде бы и не собиралась брать с собой кабачок на продажу, но он так аппетитно из-под листа на дорожку свесился, что грех было не взять. Небольшой такой, граммов на семьсот, не в тягость…
Баба Шура посмотрела на кабачок, лежащий на газете рядом с петрушкой. Кабачок был короткий и плотненький, с небольшим вьющимся хвостиком. «Ну, чисто поросёнок! – подумала баба Шура. – Только зелёный». Она погладила кабачок по зелёному боку, помахала ладонью над разложенной петрушкой, чтобы свежесть не пропадала, и поёрзала чуть на своём брезентовом стульчике, устраиваясь поудобней.
Со стульчиком ей повезло. Сосед по даче, Петрович, этот стульчик после своих жильцов нашёл. Дачу он на июнь сдавал кому-то, а те уехали и стульчик оставили. Был он вроде маленький, а как разложишь – вполне себе ничего. Как раз под бабы-Шурину… Ну, на чём сидят. Петрович этот стул неделю дома хранил – вдруг жильцы вспомнят да спросят, а потом подарил бабе Шуре. Ну, как подарил?
За чекушку, естественно. Но от всего сердца. Раньше-то она какой ящик подбирала у магазина, чтобы не на ногах время коротать. А теперь вот на стульчике. Удобно.
Баба Шура посмотрела на свои ноги. В последний год они стали отекать и болеть часто. Раньше вот бегала и не замечала их. А теперь болят, ноют. С утра минут десять враскоряку ходишь, пока они не расходятся. Потом вроде ничего, а к вечеру опять…
– Почём петрушечка, бабуля?
О, первый покупатель! Надо скидку сделать для почину.
– По тридцать рублей продавать буду. Но тебе, мил человек, как первому, скину. Бери по двадцать пять!
– Ну, если скинешь, давай два… Или нет – четыре.
И сто рублей протягивает.
«Хорошо, – думает баба Шура, – первый покупатель много взял сразу. Хороший знак!».
Она посмотрела на тощую Ленку. Ленка маялась у своей газетки. И хотя больше никого из продавцов не было,
к Ленке никто не подходил. А к бабе Шуре спешила очередная покупательница. Эту она знала. Эта каждый раз у неё зелень брала. Молодая ещё – лет сорок, в очках и в сером костюме: пиджак и юбка. Она всегда в этом костюме, блузки только меняет. А туфли-то – стоптанные по каблукам. Баба Шура низко сидит, ей туфли хорошо видно. Стоптанные туфли. Знать, баба одинокая. Знать, не перед кем красоту наводить.
А так – вполне приличная. Училка с виду.
«Вот бы моему Витьке такую, – думает баба Шура. – Может, пить бы бросил?».
– Ой, – говорит «училка», – у вас сегодня только петрушечка? А укропчика нет? Ой, – повторяет она, – а кабачок вы тоже продаёте?
«Училка, а глупая, – думает баба Шура, – чего бы я его с собой потащила, если не продавать?». Но вслух, конечно, этого не говорит, а, кивая головой, отвечает:
– Продаю.
– А почём? – спрашивает «училка».
Тут баба Шура теряется. Кабачок-то она взяла, а вот про цену не подумала. Да и вообще не знает она, почём кабачки нынче. Первый он у неё. Надо было у тощей Ленки спросить, почём она кабачки торгует. Вон у неё – три штуки лежат. Но время упущено, и поэтому баба Шура говорит «училке»:
– А давай сколько не жалко!
«Училка» тоже теряется. Она явно не хочет прогадать, дав больше, но предложить мало ей, похоже, совесть не позволяет. А дать больше не позволяет зарплата.
– Пятьдесят рублей нормально будет? – спрашивает «училка». – Или шестьдесят?
– Бери за пятьдесят, – машет рукой баба Шура.
«Не убудет, – думает она. – С одного кабачка не убудет. Новые нарастут! К тому же, – она мысленно усмехается, – может, Витька на ней женится?».
«Училка» подхватывает кабачок, берёт ещё два пучка петрушки, расплачивается и уходит. А баба Шура продолжает думать о Витьке.
«Вроде ведь нормальным мужиком был. Не пил почти. Ну, как не пил: как все мужики. По выходным, бывало, на рыбалке там, с мужиками, ну, вечером перед ужином изредка рюмашку. А так, чтобы помногу, – ни-ни! А вот как Люська его бросила, так и пошёл вразнос. До того допился, что с работы турнули. Теперь вот то сторожем, то грузчиком… Но разве это работа для сорокалетнего мужика? Чай, ведь
и диплом есть! Только ведь с этой пьянкой никакой диплом не спасёт… Эх, горе-горюшко…»
Баба Шура подняла голову и посмотрела на тощую Ленку. Та стремительно собирала с газеты разложенный урожай и распихивала его по пакетам.
«Чего это она?» – удивилась баба Шура, посмотрела в другую сторону и сразу поняла – чего. Со стороны перекрёстка к гастроному шествовал наряд полиции. В количестве двух человек: толстого и тонкого.
«Ну вот, – грустно вздохнула баба Шура. – Кончилась торговля. Хорошо теперь, если просто прогонят. А ведь могут и отобрать всё. А и оштрафовать могут. А денег-то на штраф нет. Всего-то на двести рублей наторговала… Вот ведь не повезло-то…».
«А и не буду ничего собирать! – вдруг подумала баба Шура. – Отберут так отберут. Пусть подавятся! Сами-то, небось, с жиру бесятся, самим-то деньги девать некуда!
А старушек от магазинов гоняют! Не положено, мол. А жить на восемь тысяч, на колхозную пересчитанную пенсию, положено? А сына-алкоголика, который не только ничего в дом не приносит, а ещё и у неё сотню стянуть норовит, на эту пенсию кормить положено? А есть, хоть один раз в день,
а лекарства покупать, а за квартиру платить?.. Эх, да пропади всё пропадом!».
Баба Шура откинулась на простенок и грустно посмотрела на подходящий наряд.
– Ну, что, бабуля, нарушаем? – спросил толстый полицейский с двумя нашивками на погонах. – Нарушаем, – ответил он сам себе. – А значит, сейчас будем товар изымать, протокол составлять…
– Так я... это... – начала было баба Шура и замолчала.
А чего говорить, чего оправдываться? Всё одно заберут всё и прогонят. А будет пререкаться, так и штраф выпишут. Вон тощая Ленка как быстро сбежала. Знает. Её уже два раза штрафовали. А бабу Шуру пока бог миловал. Да, видно, кончилась милость…
– Ты это... – вдруг вмешался в разговор худенький полицейский, – ты погоди, Степаныч. Ты иди, посмотри за углом. Я с ней сам разберусь.
– Ну, давай разбирайся, – кивнул Степаныч, – только не как в прошлый раз. А то у нас план, сам понимаешь…
И ушёл за угол.
– Что же вы, бабушка? – спросил худенький. – Ведь знаете, что нельзя…
– Знаю, – вздохнула баба Шура. – Знаю, а чего делать-то? Ведь своим торгую, своими руками выращенным. А если не торговать, где деньги-то брать? На мою пенсию проживёшь разве?
– Понимаю, бабушка, понимаю, но закон есть закон, – грустно сказал худенький. – Ты почём петрушку-то продаёшь?
«Хорошо хоть, кабачок продала», – подумала баба Шура и грустно ответила:
– По тридцать рублей пучок.
Специально сказала, что по тридцать, а не по двадцать пять. Пусть подавятся.
Полицейский молча пошевелил губами, видно, подсчитывая в уме стоимость лежащего товара, и вдруг, засунув руку в карман рубашки, вытащил оттуда пятисотрублёвую купюру.
– На-ка, – сказал он ошарашенной бабе Шуре. – Забирай свои овощи и дуй отсюда! И не появляйся здесь больше сегодня. И завтра не приходи: проверять будем. А петрушку свою сама съешь… Или... погоди… – он нагнулся и взял три пучка. – Два для отчёта, один – жене…
И, оторвав кусок от газеты, завернул в неё зелень.
Баба Шура собралась быстро. А чего было долго собираться? Газетку с зеленью свернула (благо мало осталось), в пакет сунула, стульчик сложила да и пошла быстрым шагом в противоположную сторону. Даже ноги вроде бодрее зашагали, даже вроде не болели, как утром… Она шла и думала, что вот и среди полицейских есть нормальные люди, которые понимают, которые могут и по совести. А что гоняют – так им по службе гонять положено. Работа у них такая. Собачья работа, если подумать. Она ведь ему в матери годится, а он её… А чего – он её? А ничего! Он вроде как купил у неё всё. А взял всего три пучка. И не оштрафовал. А мог бы… Вот такая петрушка!
Баба Шура совсем запуталась в рассуждениях. Она махнула рукой на свои мысли и стала думать о другом. Что на сто рублей из двухсот купит хлеба и молока, а вторую сотню с мелочью положит в карман. Витька обязательно туда залезет, когда будет не на что похмелиться, и стащит. Ну и пусть стащит! А пятьсот рублей она спрячет. Есть у неё дома место укромное, которое Витька никогда не найдёт. Там они и полежат до худших времён. А оставшуюся петрушку… Оставшуюся петрушку соседкам раздаст. У них, чай, тоже пенсия невеликая. И дачи нет. А у неё – есть. Завтра поедет и ещё наберёт чего-нибудь на продажу. Только пойти надо будет в другое место: худенький ведь предупредил. Только где его, другое-то, найти?
Ох, горе ты, горюшко…