Томагавк
Недавно по телевидению объявили конкурс «Пен - марафон». За 12 «астрономических часов» предлагалось написать нечто. Задавалась исходная фраза, а дальше - кто на что горазд.
Я вспомнил про своего товарища Голу. Он - не писатель. Однако были эпизоды, которые навели меня на догадку - не таится ли в нём литератор.
Во время банкета по случаю завершения конференции Гола прикорнул на тахте. В этот момент один из подвыпивших гостей налил ему за шиворот вино. Гола встал, спокойно обозвал обидчика идиотом и вышел из комнаты. Его попытались удержать, но безуспешно. Я решил проводить его, чтоб он уж совсем не разобиделся.
Банкет проходил в загородном ресторане в километрах пяти от города. Мы молча шли душной июньской ночью. Небо было усыпано звёздами. Почему-то я не видел луну. Вышли на пустынное шоссе. Оно вилось по скалам. «Скучную конференцию не спас обильный банкет. На что только «зелёненькие» транжирят!» - зевая, нарушил молчание, наконец, Гола. Мне показалось, что он уже не помнил инцидент с вином... Внизу, глубоко в долине, лежал город. Кое-где, в окнах домов горел свет, тускло-золотой, слегка пульсирующий. Когда взгляд останавливался на одном из огоньков в ответ от него вдруг исходил слегка слепящий острый блик. Среди этой игры света угадывался чёрный зигзаг реки, делившей город на две части. В какой-то момент Гола остановился и стал смотреть вниз, на город. Помолчал, а потом сказал: «Хорошо бы это записать!» Потом снял с себя мокрую от вина сорочку.
Гола, ставший профессиональным охотником за грантами, вёл очень активный образ жизни. Я, его партнёр, еле поспевал за ним. Он не знал иностранных языков. Но умудрялся пользоваться этим обстоятельством. Произнося дежурные фразы на английском или немецком, он источал столько очарования, что ему не то что прощалось незнание языка, даже напротив - оно считалось милым. Зато, я владел языками и в нужный момент всегда составлял необходимую бумагу.
Сферы, где он себя пробовал, отличались крайним разнообразием. Как-то ему удалось протиснуться в программу по предотвращению вывоза эндемичных земноводных из региона.
- Ты представляешь, лягушка-чайница или боржомская саламандра стоят не менее 500 долларов штука за рубежом, - сказал он мне с неопределённым выражением лица. Наверное, прикинул, что торговать лягушками всё-таки выгоднее, чем их оберегать.
Но сейчас он стал конфликтологом. Нас вызвали на специальный семинар в Москву, где мой приятель «выдал коленце», которое укрепило во мне подозрение насчёт наличия в нём писательских талантов.
На семинаре собрался народ из разных конфликтных зон. Были среди них депутаты парламентов, политики, молодёжь, по ухваткам похожая на Голу. Публика в общем-то тёртая, хотя без экзальтированных энтузиастов не обходилось. Девица из Киргизии, моя соседка по парте, во время беседы со мной делала противоестественные, несколько устрашающие пластические пассы руками. Она объяснила, что американский тренер-конфликтолог посвятил её в искусство «активного слушания».
Так вот, этот тренер - долговязая особа по имени Даян - в один из дней устроила для участников семинара «круг откровения», «как у команчей». На сцене вокруг воображаемого костра собиралось «племя». Каждый мог подойти к «костру», взять в руки «томагавк» (для такого случая был припасён некий предмет из папье-маше), и рассказывать на виду у всех, с кем и за что повздорил. Желательно было повиниться. После откровений надо было произнести: «Хау, я всё сказал!» и положить «томагавк» на место.
Почин задала сама Даян. Она рассказала о ссоре, которая у неё произошла с мужем - не смогли договориться, кому выносить мусор по утрам. Текст я узнал сразу, потому что вычитал его из американской книжки о конфликтах, которую проштудировал перед поездкой. Кажется, это сделал не только я. Мероприятие протекало вяло.
Когда Гола завладел предметом из папье-маше, мало кто думал, что бутафорный костёр разгорится так сильно. Выдерживая законы жанра малой литературной формы, он посвятил публику в сокровенные переживания.
Вступление было правдивым - Гола действительно учился в русской школе, всё остальное в его повествовании - вымысел. Сначала я дёрнулся, услышав, среди одноклассников Голы был мальчик Вася Шкамерда. Как его настоящий одноклассник, я мог засвидетельствовать, что не было такого парня ни в нашей группе, ни в школе вообще. Вскоре я уже не суетился, так как понял, что слушаю импровизацию на темы конфликтологии. За Голой замечалась изобретательность, когда он говорил тосты. Но я не предполагал, что она может простираться так далеко.
Вася Шкамерда, оказывается, терроризировал «приличного мальчика» Голу. Публично третировал его. Хотя хулиган был меньше ростом и худым из-за постоянного недоедания, но страх на отпрыска интеллигентного семейства навёл. Мой товарищ ненавидел этого хулигана всей душой.
Критические ситуации в рассказе Гола отмечал театральным потряхиванием «томагавка».
- В своих фантазиях я подвергал его изощрённым пыткам, - сказал Гола, обращаясь к американке с таким видом, как будто делал страшное признание. Та вряд ли что могла понять, ибо не знала языка, но с понимающим видом закивала, скорее в знак благодарности, что Гола спасал мероприятие.
Прозрение наступило в день, когда «приличный мальчик» случайно забрёл в городское предместье, где столкнулся с Васей, который не упустил случай покуражиться над одноклассником. Когда он испачкал своими грязными руками белую проутюженную сорочку Голы, тот не выдержал и «дал сдачи». Забияка упал, вскочил на ноги, и ещё не до конца осознав, что произошло, снова бросился к Голе и... получил сильную затрещину.
- Тут я сделал для себя открытие - насколько слабее меня был мой мучитель. Я вдруг пожалел его! - говорил конфликтолог из Тбилиси притихшей аудитории.
Кульминация наступила, когда из-за чахлого забора вышла плохо одетая встревоженная женщина - мать Шкамерды. Она подошла к Голе и яростными жестами пыталась урезонить его, защитить сына - женщина была глухонемой. Вася стоял в стороне. Ему было стыдно. Никто в классе не знал, что у него больная мать.
Почувствовав, что овладел аудиторией, Гола уверенно завершал пассаж:
- После этого случая я не враждовал с Васей, но и не дружил с ним. А главное (здесь Гола возвысился до патетики) - я почувствовал себя счастливым, так как вытравил из себя тяжёлое чувство ненависти к Шкамерде.
После этих слов он вернул «томагавк» на место, но ритуальное «Хау, я всё сказал» не произнёс. «Неужели не выговорился! - подумал я.
После выступления Голы участники семинара рвали друг у друга «томагавк». В пылу откровений особенно доставалось «этому неукротимому враждебному собственному эго». А представительница Латвии даже расплакалась, когда рассказывала, как накричала на бабушку - «мигрантку» в рижском троллейбусе.
В тот вечер некоторое время мне показалось, что Гола сам поверил выдуманной им байке. Глаза его лучились, в голосе появилась мягкость, даже нежность. Он олицетворял собой саму доброту.
В какой-то момент я не выдержал, отвёл его в сторону и спросил: «Что за такая фамилия Шкамерда?» Гола насторожился, а потом шепнул мне, что вычитал её из списка дежурных уборщиц этажа гостиницы, где мы жили и где проходил семинар.
- Хорошо бы это записать! - добавил он как бы для себя и поспешил в буфет.
Искушение
Вруны лгут из корысти и заботятся о правдоподобии. Врали обманывают из любви к искусству, рассказывают байки. Этим баюнам дают выговориться до конца, «наврать в три короба» (а не один или два) и только потом их пытаются урезонить. Кстати, у лгунов больше шансов на успех. В их поступках есть смысл. Врали менее удачливы в жизни. Наиболее хитрые из них делают паузу, ждут реакцию аудитории. Сомнение в правдивости их истории они нейтрализуют спасительной фразой: «Шутки у меня такие». За сумасшедших держат тех, кто верит собственным выдумкам.
Ещё при коммунистах у союзных республик были министры иностранных дел. Я был знаком с грузинским министром, типичным фанфароном. Он поведал мне, как его поцеловал Великий чучхе, как арабский шейх подарил ему белого верблюда и ещё то, как он сострил по поводу этимологии названия города Тирана, находясь в самой Тиране. Его прозрачный намёк выдал полное отсутствие у него дипломатичности. Я просветил его, рассказав, зачем албанцы утыкали свою территорию бетонными или просто деревянными колами - для того, чтобы отразить нападение НАТО. По их расчётам парашютисты задницами должны были насаживаться на эти колы. Уже в более широкой компании бывший министр разглагольствовал о своей смелой шутке в албанской столице и о том, зачем албанцы обставили всю свою территорию колами.
Биография моего дядюшки Сандро не была так богата, как у того министра. Он тоже любил рассказывать о своих приключениях, делал это складно и ладно. По сей день в моей памяти его похождения в Узбекистане.
«Позвонил мне коллега в пятницу вечер. Жара страшная в гостинице, а он мне, мол, ночь перетерпи, на субботу-воскресенье ничего не планируй... Он – сын большого начальника. Едем мы полем хлопчатника. Ни конца, ни края. Чуть не заснул от однообразия. Пыль от грунтовой дороги. Вдруг остановились. Вижу люк в поле. Мой коллега постучал по люку. Он автоматически открылся.
- Спускайся, - говорят мне.
- А что там?
- Сюрприз.
Спустился и оказался в бетонном помещении. Там мужик с автоматом сидел. Показывает на люк в полу. Этажом ниже ещё было помещение с автоматчиком и люком, но пообъемнее. Где-то на четвёртом этаже вниз я оказался в подземном мавзолее, Восточная музыка, свет играет, каскады фонтанов. Моментами голубого цвета купол высвечивался. Запах благовоний. Мой коллега в ладошки хлопнул и меня девицы в шелках окружили. Ласкают и уводят меня куда-то, а хозяин подмигивает. Завели в помещение, раздели, умыли, мазями обмазали. Нарядили в шелковый халат, чалму. Я как во сне. Вижу другие гости собрались. Возлежат в халатах у фонтанов на персидских коврах. Их фруктами обносят. Некоторые к наргиле прикладываются. Никогда таких пышных персиков не видел. А тут девицы в фонтане танцуют. Понравилась мне одна. Миниатюрное создание, статуэтка Челинни, с живыми взглядом. Еще абрикосы понравились... Утром просыпаюсь в гостинице. Глаза протёр, ничего понять не могу. Но что это? На столе три ящика с абрикосами, и та самая девочка в кресле сидит и терпеливо ждёт, когда я проснусь.Она в джинсах была. Звоню я к коллеге, спрашиваю, что мне с девицей делать.
- Хочешь женись, хочешь зарежь, твоя в общем, - отвечают.
Девушку отпустил домой. Позвал дежурного по этажу, дескать, с абрикосами разберитесь. Надо же, какая чуткость со стороны хозяина. Так желания гостя подметить. Дежурная прямо на этаже торговлю открыла, в своей комнате. Через 2 часа половину выручки принесла. Я её потом в ресторане в аэропорту пропил».
По молодости я был готов поверить его байкам. Но вмешивалась моя матушка.
- Ну, не было этого, Сандрик? Признайся, - говаривала она своему двоюродному братцу с лёгкой укоризной.
- Но могло быть, - говорил он, хитро улыбаясь.
Каждую свою историю дядюшка передавал с удовольствием. Видно было, как глотал слюни. Сандро в общем был довольно безупречным. Если что вызывало сомнение, так – эта его необязательность. Он с опозданием возвращал долги, сорил деньгами в ресторане в компании друзей, которых ублажал историями о своих невероятных любовных подвигах.
Пользы от своих россказней Сандрик не имел. Неприятностей тоже. Меньше везло Фарходу, моему соседу по общаге. Из-за своей напасти «врать напропалую» этот «Тартарен» из Душанбе страдал. Он не удостаивал собеседников правдоподобием своих поступков, более того - казалось, что бредит. Бедняга оскорблялся, если кто проявлял «наглость» усомниться в правдивости его историй.
- Он входит в роль, потом из неё не выходит, - заметил один мой знакомый.
Однажды мы, земляки, пили вино в моей комнате. Я возвращался из общей кухни, нагруженный подогретой закуской, когда в коридоре набрёл на неприкаянно слонявшегося паренька. На Фархода. Я знал, что у него закончился срок аспирантуры, что он живёт на чердаке общежития, бедствует. Говорили, что по его нерадивости сгорела целая химическая лаборатория института, из-за чего будто он не смог дописать свою диссертацию. Я пригласил Фархода присоединиться к застолью. Разморенный вином гость впал в откровения. Он рассказывал о своих похождениях в Афганистане. Всё это сильно напоминало подвиги Рэмбо только в исполнении этого неказистого с виду химика.
Особенно запомнился «славный» эпизод. На мине подорвался «Мерседес –Бенц» командующего. Раненый генерал прошептал своему адъютанту:
- Фарход, сынок, спеши в аэропорт, надо встретить наших.
«... Вижу старик на осле мимо проезжает. Кричу ему слезай и автомат в его сторону направил, - рассказывает гость - Взобрался на осла и айда в сторону аэропорта. На подступах меня попытался остановить патруль, а я кричал: «Я – Фарход!» Все расступались. И вот я на взлётно-посадочной полосе верхом на осле. Садится Ан-22, а из него строем эсэсовцы в черных мундирах выходят. Другой самолёт садится. Из него мексиканцы в сомбреро повалили, третий же индейцев-апачей привёз. Стали во фронт.
Тут советский генерал обращается ко мне:
- Товарищ майор!
А я говорю, что всего лишь лейтенант и уже собрался с осла слезть. А генерал говорит:
- За выполнение особо важного задания вы произведены в майоры. Это сообщил мне командующий по телефону.
- А эти кто? – спрашиваю и глазами показываю на прибывшие «войска».
- Наши. Так надо!»
На некоторое время рассказчик замолк. Отходил от жарких речей. Очарованные его «невероятностями», мы тоже молчали. Тут последовало:
- Не верите, да! А это что?! – крикнул он вдруг. Вышел из-за стола и стянул с себя брюки.
На его правой ноге был след от пулевого ранения. Пока мы прикидывали, что из рассказанного и показанного могло быть правдой, в комнату ввалилась ватага земляков Фархода.
- Опять своих позоришь! Мало по морде били! – кричали таджики.
Они извинились за вторжение и за неудобства, которые нам мог доставить «этот болван». Уволокли несчастного.
Не стану кривить душой, бес и меня не раз попутал. К примеру, когда дело касалось росказней о моих ментальных особенностях. Эта тема весьма распространенная в народе. Нет такого человека, который бы не заявлял о посетившем его «прозрении». Например, в детстве, в один из дней в грузинской провинции я запал на невиданное в наших краях имя Сирхан. Произнеся его раз, я чувствовал, что надо его произнести и второй раз. Для пущего эффекта, будто стрелял словами. «Сирхан Сирхан!» Позже узнал, что в тот день субъект с таким именем совершил покушение на сенатора Роберта Кеннеди. Нечто подобное произошло со мной во время учёбы в Москве. В моём сознании всплыло имя - Саманта Смит. Её, милую американскую девочку-миротворца, принимал Брежнев, что произошло не совсем недавно. Придя в общежитие, я вслух несколько раз произнёс имя. «Так ты уже знаешь, что сегодня эта девушка погибла в авиакатастрофе?», - заметил мне один из знакомых уже на проходе в общагу. Честно, я ничего не знал о трагедии. Некоторое время я кокетничал данным обстоятельством. Дескать, сигнал получил из астрала. Потом решил, что периферийным слухом зафиксировал факт, когда гулял по Арбату. Тоже самое относительно убийцы Роберта Кеннеди. Но тогда мальцом я не ведал о периферийном восприятии.
Но вот недавно в одном порядочном обществе я позволил себе байку. Потом во время похмелья, я запаниковал. Не исключено, что на меня будут смотреть косо. А дело было вот в чём. Как-то во время войны в Абхазии чуть не рухнул вертолёт с Эдуардом Шеварднадзе и журналистами на борту. Из всей собравшейся компании в командировки в Абхазию ездил только я. Поэтому рассказывать было мне:
- Аварию спровоцировал российский Ми-24. Он пристроился к эскорту, а потом вдруг нырнул под главный вертолёт.
Я с помощью рук показал, как это могло быть. Один раз, потом для большей убедительности второй раз, а затем и третий... Потом продолжил:
- В результате маневра под верхним вертолетом образовывается воздушная яма и останавливается верхний несущий винт. Паника была в салоне!! Только Старик сидел не шелохнувшись, вцепился обеими руками за стул, чтоб не упасть. Пилот еле удержал машину. Однако, я не исключаю, что всё это произошло из-за опасного сближения одного из вертолётов эскорта... Из салона не видно было.
- Надо полагать, ты был в вертолёте? – спросили меня.
В этот момент я ощутил невероятное по силе искушение. Моё существо раздваивалось. Желанию приврать я пытался противопоставить мой опыт, авторитет, разум. Но... Авантюра, передряга, и в какой компании и при каких обстоятельствах! Внутренние борения могли продлиться, а мне отвечать. Цейтнот давил.
- Да, был! – выдавил наконец я.
По правде в момент аварии я прохлаждался с другими журналистами, которые не попали в вертолёт. Не хватило мест. На государственной даче мы пили французский коньяк из запасов Шеварднадзе, которым потчевал нас его личный повар. А подробности узнал от самого Шеварднадзе... Извиняюсь, от коллег-журналистов.
Кактус на ладони
Ваня любил подшутить над людьми и умел это делать так, что человек мог изойти в истерике...
В институте, где работал Ваня, в перерыв, когда в коридоре пусто и тихо, он сымитировал тяжелые шаги, толкнул дверь в комнату, где в этот момент находилась Людочка – «нервическая» особа. Дверь с медленным скрипом открылась и ... в проеме никто не появился. Только по ковру к столу, к ногам Людочки, переваливаясь с боку на бок, катилось черное существо ... Регбийная дыня, которую Ваня невесть где нашёл и не преминул случаем воспользоваться ею «по назначению» ... Крику было много. Пострадавшую отпаивали валерьянкой. Тогда же стало известно, что она в положении. Сотрудники возмутились выходке Вани.
С другой особой он был более милостив. В очереди в институтской столовой Ваня протянул ей руку, зажатую в кулак. Женщина насторожилась. Он разжал пальцы и из его руки выпорхнул воробей. Эту пташку шутник поймал на подоконнике в мужском туалете, когда та клевала соринки хлеба. На этот раз обошлось без особых последствий. Женщина только взвизгнула от неожиданности и привлекла всеобщее внимание. Воробушек улетел через открытую форточку.
Или, как-то в отделе Ваня с деланной деловитостью подсунул шефу запечатанный конверт - «взятку». В полной тишине тот с величайшей осторожностью распечатывал его. Вдруг внутри что-то зашевелилось, заскрежетало. Вздрогнули все одновременно, кроме Вани. В конверте находилась бабочка. Получилось, что он подшутил над всеми одновременно.
Юмор Вани вполне можно было сносить. Он обычно начинал с простого розыгрыша. Если на него находило, то быстро повторял шутку, будто делал разбег, при этом его глаза становились хитроватыми. Затем следовали байки на самые разные темы, надо признать, в разной мере претендующие на юмор, но весьма складные.
С легкой руки Вани стал знаменитым Вова - его «муза», «видный деятель провинциальной мафии, устроивший в одном из столичных ресторанов дебош, кончившийся тем, что Вова повис на люстре и, раскачиваясь, пинал ногами пытающихся схватить его за ноги милиционеров, после — на «Мерседесе» приехал в общагу, где жил, чванливо потягивал сигарету»...
Всё это о маленьком, скрюченном аспиранте. Он - в больших немодных очках, с воротником, всегда осыпанным перхотью.
Начал Ваня с того, что провозгласил Вову гуманоидом и в качестве доказательства привёл отсутствие у того пупка. Но то, что пупок у Вовы всё-таки был, подтвердили сотрудники института, которые ездили с ним на картошку. В какой-то момент в поле он обнажил свой хилый торс. Коллеги на мгновенье отвлеклись от копания картошки и убедились, что Вова не гуманоид.
С подачи Вани в народе получили распространение россказни о раковине, которую будто бы Вова добыл на глубине 10 метров, где-то в тропиках, когда на одном из океанских лайнеров работал кочегаром, о том, как ему пришлось отбиваться от акулы, когда выныривал со своей добычей, как его укусил моллюск, живший в раковине, когда Вова безуспешно пытался выдворить его, как посыпал это существо черным перцем, пока оно не выскользнуло из своего убежища. «Теперь Вова дует в раковину и выдувает из её перламутровых лабиринтов красивые звуки, как из фагота».
- А Вы знаете, почему Вова смотрит пронзительно как орёл? - спросил он нас другой раз. Далее последовало: Вову в младенчестве похитил орёл, когда тот жил на Кавказе, в горах. Мальчонка ползал на лужайке, когда его подхватила могучая птица. Вова описался от страха. Женщины вопили, кто-то кричал: "Не стреляйте!" Но ощущение полёта было приятным. Орёл уложил дитя рядом со своими птенцами в гнездо на вершине скалы. Ему было тепло и пахло курятником. Вова авторитетно заявлял, что жирные червяки, которыми его потчевали, весьма питательны. Ему было скучно и тесно в гнезде с птенцами, которые только пищали, разинув рот. Через два дня его спасли альпинисты.
- Кавказ - странное место!- сделала неожиданный вывод кто-то из слушателей.
На самом деле же Ваня пересказывал содержание картины Рембрандта, где орёл похищал кудрявого полненького младенца и который в тот момент со страху пустил струю. Репродукцию этой картины он увидел в одном альбоме.
Сам "герой" этого приключения, Вова, только иронично улыбался.
Он-то знал, что Рембрандт передал одну из версий древнегреческого мифа, когда к эфебу по имени Ганимед в обличье орла являлся Зевс. Вова рассказывал мне, что в этом поступке Зевса проступают педафильские наклонности, что "балаболка - Ваня" об этом не знает, но его подсознательно влечёт то ли к Ганимеду, то ли к орлу. Закончив тираду, Вова улыбнулся с характерным оскалом, как у некоторых покойников, которым не успели закрыть рот. Нельзя сказать, что он обижался, более того, казалось, что сам готов поверить байкам. Но иногда они ему надоедали. Этот тип, вероятно, предвкушал реванш, который состоялся...
В один из праздников собрались в комнате у Вовы, в общежитии. Вернее, у соседа Вовы - Сергея, с которым "бывший кочегар с лайнера" делил жизненное пространство. Гости у Сергея не переводились. Сам Вова лежал обычно на своей кровати с книжкой, повернувшись ко всем спиной. В этот раз ждали Ваню. Свое появление он ознаменовал вежливым стуком в дверь, чем произвёл впечатление. В эту дверь входили как угодно - на руках, ногами вверх. Но, чтобы постучав - никогда. Пили вино. Сергей хорошо играл на гитаре. Народ веселился вовсю, табачный дым окончательно вытеснил воздух ...Потом пошли типично аспирантские разговоры. У многих кончался срок обучения и необходимо было его продлить. Спрашивали совета у Вани. После его инструкций не одному аспиранту института удавалось обмануть бдительность врачей и добиться диагноза - «информационный невроз». Болезнь вполне добропорядочная, которая к тому же на 45 дней отодвигала срок.
- Сердцевина ладони - весьма чувствительное место,- приступил к инструктажу Ваня, — тревожность, внутренний дискомфорт концентрируются у некоторых невротиков именно в этом месте. Такое ощущение ...
Тут произошло неожиданное. Сквозь пелену табачного дыма из дальнего закутка голосом, как из преисподней, последовало: «...похоже, что кактус вырос из сердцевины ладони». Озадаченные гости глянули в сторону Вовы. Тот лежал, как обычно, спиной к миру, не шелохнувшись. Но потом гости опомнились и... опрокинули ещё по одной. Кроме Вани. Если бы не плохое освещение, можно было увидеть, как он побледнел. Он сидел, не разжимая кулаков.
- Кактус у тебя на ладони левой руки, - уточнил Вова ледяным голосом, не поворачиваясь.
- Пристал со своей ерундой!- крикнул ему Сергей и состроил рожу в сторону его спины.
Ваня похолодел, под столом он разжал левый кулак и... облился потом. Он встал и, как лунатик, покачиваясь, вышел в коридор, чем вызвал замешательство.
Тут, вопреки обыкновению, Вова повернулся на кровати. Он одарил всех своей улыбкой покойника и, подхихикивая, повёл пальцем по ладони левой руки, а потом указал им в сторону ушедшего Вани...
«Мафиози» защитил диссертацию и уехал.
Однажды я и Ваня решили сэкономить на мясном и заглянули в вегетарианскую столовую кришнаитов. Меню пестрело неведомыми нам наименованиями. Пришлось выбирать блюдо наобум. Вроде не прогадали, нам принесли тыквенную кашу, приправленную вареным рисом.
Приступив к каше, Ваня начал распространяться о разных сортах тыквы. В какой-то момент в его глазах блеснула хитринка:
- У некоторых сортов очень чувствительные побеги. Постоишь рядом, а они к тебе тянутся, на тепло тела реагируют, сначала усиком начинают щупать, зацепит он тебя, а потом уже зелёный ворсистый полый отпрыск норовит по тебе к голове взобраться и обвить. Через час полтора - и ты уже в сущем плену. Стоишь обвитый стеблями - полыми трубочками, а за широкими листьями тебя не видать. На разных уровнях жёлтые цветы украшают живое изваяние.
Вижу я, что потешник вдруг захихикал. На мой вопросительный взгляд он ответил:
- Вспомнил вдруг Вову. Представил, как его на огороде стебли тыквы обвили. Сначала он зазевался, потом с любопытством наблюдал за их поведением, а когда спохватился поздно было, в панику впал, родственники прибежали его, слабосильного, выпутывать...
«Живописно, но за уши притянуто», - подумал я про себя и потом произнёс: «Ну и ну, есть тыквенную кашу и вспомнить Вову!»
Кстати, у Вани долго сохранялся тик - он невольно посматривал на сердцевину левой ладони, тёр её указательным пальцем правой руки.
Меня тоже не обошли вниманием. Как-то по дороге в Ленинку (библиотеку) я купил килограмм яблок, больших, почти бордового цвета. Уже в зале встретил Ваню и угостил его фруктами. В разговоре я помянул о моём пристрастии к яблокам и оплошал. Всё обернулось россказнями о моей «яблочной зависимости». Будто ещё в детстве я уплетал по два яблока одновременно, держа по одному в каждой руке и кусая их попеременно, и что в это время про запас держал в кармане по несколько штук. Или, однажды я пропал и меня искали всей семьёй, пока мать не догадалась подняться на чердак дома, где мы держали урожай нашего сада. Я разобрал черепицы на крыше и проник на закрытый на ключ чердак, где меня застали поедающим урожай, вокруг валялись огрызки, много огрызков, а я весь уже жёлтый, в изнеможении...
Я посчитал, что байка не очень вредит моей репутации, посмеялся ей, даже весьма громко.
Сикофант
Недавно я беседовал со своим родственником по телефону, работающим в контрольных органах. Он - мужик суровый, но когда рассказывает о разнообразных ябедниках, с которыми имеет дело, веселится. Даже своего рода коллекцию интриганов собрал. Я поделился с ним одним персонажем, с которым столкнулся в Москве. Я учился в аспирантуре института социологии.
Трифон, мой однокашник, приехал из Сибири. Это был здоровенный парень, правильный во всех отношениях. Он явился в институт с комсомольским значком на лацкане пиджака. Довольно скоро его назначили руководителем ДНД. Им лично было задержано несколько 80-летних бабуль, торговавших семечками в неположенном месте. Не в меру активный тип насторожил даже милиционеров. Те таких бабусь разве что попугивали и набивали свои карманы халявными семечками.
В то время по стране шла горбачёвско-лигачёвская компания по борьбе с пьянством. Было, где разгуляться народному дружиннику. Он стал грозой алкашей.
Однажды я сам стал свидетелем гражданского пыла коллеги. Как-то на остановке троллейбуса на улице Горького моё внимание привлекло некоторое оживление неподалеку. Гляжу – Трифон. Он в лыжной шапочке, в несвежей спортивной форме, поношенных кроссовках, с красной повязкой на руке и... со свистком во рту. Мой коллега вёл себя агрессивно – как шавка бросался на презентабельного с виду высокого мужчину и одновременно и панически дул в свисток. «Зайца поймали!» - послышалось. Безбилетник был в лайковом плаще и шляпе, и кейс был у него не дешёвый. Он, совершенно сконфуженный, то в одну сторону повернёт, то в другую, а неуёмный Трифон, судя по всему контролёр, продолжал его преследовать. Это было ещё то зрелище! Одна тётушка бросила мужчине: "Ты заплати рубль этому окаянному, отстанет!" Но безбилетник упирался. Ещё минут десять слышны были трели свистка. Видимо, «заяц» петлял, и они доносились из разных мест. Тут я поднялся в троллейбус. Четырёх копеек у меня не оказалось (столько стоил тогда проезд в нём). Я, от греха подальше, опустил в кассу пятак.
В науке Трифон был также неумолим. Он специализировался на критике западных учёных и расправлялся с ними как хунвейбин - называл их «цепными псами буржуазной пропаганды», разве что не призывал «размножить лопатами их собачьи головы».
Он регулярно, по графику посещал московские театры и после каждого визита ставил отметку в своей «толстой» тетради в графе «культурное мероприятие». Не чуждался этот тип походов по магазинам. В свою «толстую» тетрадь Трифон записывал их названия. Для большей очевидности пользовался красной пастой.
Чем не находка для хохмачей? - спросит кто-то, и я соглашусь.
И вот над ним пошутили. Его, провинциала, «послали куда подальше» на поиски итальянского супермаркета. После долгих поисков по указанному адресу он застал совсем другое заведение. Трифон не стал выяснять отношения с обидчиком, хотя мог - потешник доставал ему по грудь. Он пошёл другим путём и проявил себя весьма определённо – накатал письмо в комсомольскую организацию. Мол, имело место «издевательство над соратником по комсомольской организации». Заявление рассмотрели. Но времена были уже другие. На заседании бюро его члены соревновались, кто лучше изобразит Брежнева. Смеху было много. Под конец на всякий случай приняли решение обязать обидчика извиниться.
Тут бы угомониться хохмачам, но...
Один сотрудник пожаловался другому на пучение в животе. Второй подсказал первому несколько народных средств и тут же плавно перешёл на байку «из жизни замечательных людей». Из неё следовало, Трифон родом из одного из медвежьих уголков. В той деревне народ на досуге забавлялся своеобразно. Наедятся сельчане ржаного хлеба и запьют квасом, а потом чечётку выдают на завалинке. Этакий театр метеоризма. Со своим катарсисом, характерными персонажами. Среди них и старый дед, молодец, или молодка какая-нибудь. Даже для представителя местной интеллигенции – учителя школы роль нашлась. Первый парень на деревне, пуская ветер, выводил рулады. Кульминацией был его рекордный по длительности высокий звукоряд. Все замолкали и ждали, когда он закончится. Рассказчик при этом изображал ожидание. Комический эффект создавал «старый дед», который по-простецки без затей гонял ветры...
На этот раз в заявлении в парторганизацию Трифон обвинил авторов побасенок в народофобии. Жалобщик правильно «понимал» текущий момент. Дело в том, что в институте пострадал один профессор, в книге которого также усмотрели народофобию. По этому поводу в коридоре вывесили постановление парторганизации. Народ с опасливым благоговением знакомился с грозной эпистолой. Проштрафившийся учёный советовал не искать вредителей, спаивавших народ. «Не надо было самому народу уши развешивать, а то дураков, как известно, и на обедне бьют!» Профессор процитировал пословицы и не был понят.
Но вот грянул гром – перестройка. Парторганизация не помедлила перерядиться – того учёного восстановили во всех званиях. Не успев испить горькой чаши пострадавшего от режима, он вдруг стал почитаем в научных кругах. Под шумок не стали рассматривать заявление Трифона.
Кстати, у того случилась неприятность. Его диссертацию отклонили. Ему предложили поменять акценты. Дескать, не надо так круто с западными коллегами обходиться. Надо бы упор сделать на творческом заимствовании из их теорий.
Потом мы разъехались по домам. Я в Тбилиси, он в "Сыбыр", как я выражался на грузинский лад. Интересно, по-прежнему ли он пописывает уже в новые инстанции? Того гляди, теперь апеллирует к правам человека, к новой идеологии.