Где-то в глубине бескрайней дикой тайги бежала перепуганная медведица. То и дело она останавливалась и поворачивалась назад, вставала на задние лапы, вглядывалась в кромешную тьму ночного леса, выискивая своё дитя. Догоняя мать, запутываясь в своих неуклюжих лапах, медвежонок еле успевал за ней и издавал жалобные звуки, похожие на мычание телёнка. То там, то здесь метались разбуженные бурундуки, с интересом глазея на могучего зверя, а потом тоже обращали взоры назад, забирались выше и выше по вековым соснам и кедрам, желая увидеть от чего же или кого удирают хозяева тайги.
В тот год тайга горела целых два месяца. Звери спасались от огня и убегали на запад, в сторону Енисея. Нередки были случаи их выхода в деревни, нападения на людей и собак. Медведи не успевали за лето приготовить себе место для зимовки, не могли в этих бегах запастись нужным количеством жира, чтобы спокойно залечь в спячку. По зиме охотники то и дело натыкались на окоченевшие туши медведей и медвежат...
***
В тот год лето выдалось засушливым. Поля лейкой поливала картофельное поле. Никитич стоял в своём огороде и молча смотрел на соседку. Каждый день, на сколько хватало сил после работы, хозяйства и маленького огордика с мелочёвкой, она хоть немного спасала самое ценное, что прокормит до следующего лета - картофель.
- Слышал, Никитич, тайга горит на той стороне? Там, за Енисеем, пелена белая, словно туман, деревьев не видать совсем. - обратилась Поля к Никитичу.
- Да, слыхал. Жара такая стоит, уж второй месяц ни капли дождя, э-э-эх...
- Сена в этом году совсем мало, не хочет трава расти.
- Ндэ-э... И рыбы нет в реке, вся на глубину ушла.
Каждый вечер жаловались друг другу соседи, вздыхали, охали, разводили руками и отправлялись по своим дворам. Каждый по-своему переживал засуху, но страдали все одинаково.
Вечером Поля зашла к Никитичу и сообщила о приезде Павла, её старшего родного брата, который жил теперь в Ялте и примерно раз в пять лет наведывался в родные края. Здесь он удил рыбу, ездил в тайгу за клюквой, брусникой, черникой, кедровым орехом. С собой на юг никогда ничего не брал, намекая, будто всего этого он наелся ещё в детстве. Лукавил, конечно. Просто хотел помочь одинокой сестре с детишками да вспомнить былые времена, поностальгировать.
Никитич заулыбался от приятного известия. Приехал единственный друг. Всегда старик гордился, что есть у него приятель, который младше на четверть века.
- Хоть он остался. - возведя ладонь вверх и, украдкой взглянув на небо, смеясь, произносил он каждый раз, когда вновь здоровался с Павлом.
Потом они обнимались и долго хлопали друг друга по спинам.
- Никитич, когда в тайгу?
- Пашка, хоть завтра.
На том и сошлись.
Утро следующего дня выдалось солнечным. Правда смог затянул всё вокруг. Правый берег Енисея еле виднелся сквозь белую дымку. Никитич и Павел разместились на стареньком мотоцикле "Урал" и ждали медленно подплывающий паром, который уже успел с утра пораньше отвезти на ту сторону первую партию людей.
Желающих переплыть скопилось прилично, но наши герои не переживали, ведь в этой очереди они стояли одни из первых. Поочереди заехав на палубу дряхлого парома, водители вышли из машин и разместились вдоль тросовых ограждений у бортов этого неказистого судна. Все так или иначе были знакомы, Казачинский район хоть и большой, но те, кто остался здесь жить и не разъехались по молодости, мелькали друг у друга на глазах, то в поликлинике, то в аптеке, то в магазинах райцентра.
Быстрое течение реки уносило с собой ледяные потоки воды, казавшейся чёрной из-за большой глубины. Никитич всегда усердно вглядывался в них в надежде заметить невиданную доселе рыбину, но никогда не видел. После тщетных ожиданий фантазия рисовала ему то осетра, то омуля, то хариуса неимоверных размеров, о которых рассказывали ему старожилы. Таких сейчас в Енисее не водится, а, может, и тогда не водилось вовсе, задумывался Никитич, но усердно всё-таки смотрел вглубь вод.
Как хорошо было ему, спокойно. Здесь, посреди глубоких вод могучей реки, казалось бы, необходимо было чувствовать себя незащищённо, но плавное покачивание парома даже успокаивало. Несколько сотен раз проделывал этот путь Никитич, на его памяти сменилась пара-тройка паромов, и все они проживали вместе с ним одну жизнь и также вместе старели.
Старик посмотрел в сторону, на толпу молодых крепких парней из соседней деревни. Они оживлённо что-то обсуждали, смеялись, прикрывая натруженными ладонями рты. Кто-то из них краснел от услышанного и остальные, непременно это заметив, трепали его голову, хлопали по спине и смеялись ещё больше. Как же хорошо было Никитичу в этой дружной огромной компании. У всех была одна задача, одно дело сплотило эту шумную братию от старых и молодых - они направлялись на Бурундук за орехом. Так в народе прозвали место в тайге, незамысловатое название которого, явно давало понять, кто в нём хозяйничал.
Бескрайний таёжный океан раскинулся на сотни километров к востоку. Множество животных населили эти непролазные дебри. За века приспособились они и к морозам, доходящим до минус пятидесяти, и к жаре, которая в конце июня и почти весь июль могла держаться на уровне плюс тридцати пяти. Что касалось бурундуков, то они будто созданы были легче остальных животных переносить такие условия. Поэтому плодились и размножались активнее остальных таёжных жителей, особенно если в этом зелёном океане рос кедровый островок - кедровник, как называли его все местные.
В десять утра наши герои уже мчались по правому берегу Енисея. Трёхколёсный мотоцикл шёл проворно. Никитич сидел в пустой коляске. Он знал, что весь обратный путь ему придётся ехать сзади Павла и крепко держаться, чтобы не свалиться, потому что коляска, по его ожиданиям, непременно должна была быть забита мешками с кедровым орехом. Поэтому сейчас Никитич от души наслаждался поездкой.
Гравийная дорога уходила вглубь тайги. С каждым километром лес густел, а дорога становилась хуже и уже. Мотоцикл шёл медленнее любой машины, поэтому все те, кто ехал на них, уже давно обогнали наших героев, оставив за собой пыльную пелену. Пыль смешалась со смогом и дорогу уже было плохо видно. Она тянулась на сотни километров, так далеко уходила в тайгу, что сам Никитич не знал её конечной точки.
По молодости он ездил дальше, оставлял мотоцикл на обочине и шёл ещё километров пять пешком по разбитой напрочь дороге, сюда мог проехать самосвал, но точно не его транспорт. Когда Никитич постарел, то вовсе перестал куда бы то ни было ездить, только друг Павел изредка наведывавшийся в гости, возил старика в коляске мотоцикла.
Лужи неимоверных размеров, казалось, никогда не высыхали и цвели, от сырости рядом цвела и земля. Проехав сырые участки дороги, переправившись через брусчатый мост речушки, который ежегодно размывало, казалось, препятствия уже были закончены. Дорога становилось суше и Никитич с Павлом выдохнули, дальше ехали спокойней, прибавили ходу. Через полчаса такой езды Никитич похлопал своего друга-водителя по спине и дал знак, что нужен привал. Павел остановился на обочине, слез с мотоцикла и принялся разминать закостеневшие ноги.
- Мы отдохнём и техника тоже. - сказав это, Никитич вылез из коляски. Обошёл мотоцикл сзади, открыл багажник и достал узелок с перекусом, который ещё с вечера собрала для них Поля. Есть очень хотелось. Кровяная колбаса с рисом, варёные яйца, помидоры, хлеб и квас - вот и весь их обед. В багажнике имелся и второй узелок с провиантом - на вечер. Наевшись, Пашка закурил, а Никитич пошёл прогуляться на другую сторону дороги. И только сейчас он заметил, как тихо в тайге. Обычно совсем по-другому. То тут, то там слышалась всегда проворная беготня прячущихся в листве бурундуков, но сегодня они даже ни разу не перебегали им дорогу. Ни птиц не слышно, ни ветерка, ни хрустнувшей сухой веточки, сломавшейся под мягкой лапкой таёжного зверька.
Странное ощущение всепоглощающего молчания охватило всё вокруг. Здесь не должно так быть, размышлял Никитич. Именно в этом и ни в каком другом лесу должна кипеть дикая жизнь. Очевидно, зверь притих из-за окутавшего всё вокруг смога. Тайга горела далеко, а опасность чувствовалась близко, вот звери и притихли, неприятный запах дурманил и вгонял в сонное состояние. Никитич чувствовал головную боль, наверняка связанную со смогом. В хвойных лесах нередко возникали пожары, много их случалось на памяти старика. Из-за горения густого подлеска исчезало много деревьев, погибало много животных. Но не помнил он, чтобы несколько месяцев подряд тайга жила под этой удушающей пеленой.
Пребывание в сосновом лесу испокон веков считалось целебным. Ещё дед Никитича, бывало, уходил в тайгу на месяц. Там он жил в охотничьей избушке, охотился на кабаргу, горностая, соболя, даже приносил домой оленьи рога и шкуры, в доме имелось немало чучел птиц. Тайга кормила всю его семью, а возвращавшись домой с добычей, ягодами или орехами, зачастую и тем и другим, любил говорить, что тайга прибавила ему сил и исцелила душу.
Воспоминания, которые нахлынули на Никитича, вмиг исчезли, когда он, перейдя дорогу на другую сторону, опустил взор себе под ноги и заметил в грязи медвежьи следы - огромные. Маленькие там тоже виднелись, но он их даже и не увидел, не успел. Он открыл рот и хотел было прокричать об этой находке Павлу, но подняв глаза, увидел перед собой хозяев этих следов. Примерно на расстоянии двадцати человеческих шагов в глубине леса, стояла перед ним медведица, а из-за её спины выглядывала морда испуганного детёныша. Казалось, в тайге стало ещё тише. Никитич слышал своё сердцебиение и дыхание медведей - очень частое. Старик сразу понял, что они откуда-то бежали и даже вышли на дорогу, но, услышав издали звук приближающегося мотоцикла, отступили назад в лес.
Хорошо было известно нашим путешественникам, как опасна встреча с медведицей и её отпрыском. Не дай бог попасться им на глаза, защищая своё потомство, она могла в считанные секунды разорвать человека и дальше отправиться по своим делам.
В жизни Никитича уже имелись встречи с опасными животными, в том числе и медведями, но всегда при нём была охотничья винтовка. В основном обычно хватало выстрела вверх, чтобы животное, испугавшись громкого звука, давало дёру, хотя Никитичу могло просто всегда везти. В жизни так случалось, что опасные звери обходили его стороной, поэтому охота никогда не удавалась, но он и не расстраивался, так как всегда был нацелен больше на ягоды и грибы, а ружьё имелось чисто в оборонительных целях. В данный момент его за спиной не было, Никитич и не подумал брать, так как не планировал надолго отходить от мотоцикла.
Немое молчание и остолбенение всех участников этой неожиданной встречи длилось от силы секунд пять не больше, но как долго мозг включал то одну, то другую картины печальной перспективы быть разорванным на части. Он и другое успел подумать - пусть разорвёт его медведица, но Пашка как-то должен спастись, а он же дурак, ещё на выручку кинется, тут даже гадать не стоило. Жаль стало Пашку! И себя жаль! И заплакать хотелось... И испариться... Да, испариться! Какая прекрасная возможность - уметь исчезать в опасные минуты, жаль, что ни одно живое существо на этой огромной планете не наделено данной способностью.
Неизвестно сколько ещё секунд стояли бы так наши герои и решались сделать хоть какой-то шаг для решения проблемы. Но тут, как гром среди ясного неба, вокруг затихшего океана тайги, раздался до боли знакомый звук заводящегося "Урала". Это родное бурлящее клокотание горячо любимого мотоцикла, дало понять Никитичу, что не всё ещё потеряно, что там позади самый верный его друг Пашка предпринимает хоть какие-то попытки выкрутиться, а он стоит тут, как вкопанный, с открытым ртом и не знает как быть.
В ту же самую секунду медведица прыгнула в сторону и в момент оказалась на лесной дороге. Жалобный рёв, призывающий медвежонка, сопроводил её побег от опасного человека. Следом за ней выбежал маленький коричневый комок, испуганно перебирая лапами, будто их жгли раскалённые угли, он поспевал за матерью. Они бежали и не оглядывались туда, откуда пятнадцать минут назад приехали Никитич с Павлом.
Медведи бежали от огня. Далеко бежали, долго. И добрались, наконец, сюда. А здесь мотоциклы, машины и люди, много людей и шума от них много. Страшно. Не было сил сопротивляться человеку, оставалось только бежать.
Никитич стоял на полусогнутых ногах с разведёнными, будто в объятиях, руками. Ноги не могли даже пошевелиться и лишь корпус тела немного развернулся в сторону испуганных беглецов.
- Никитич! - крикнул Пашка и заставил опомниться старика.
Он развернулся и пошёл к мотоциклу, побежал бы, да не мог. Пашка слез с мотоцикла и помог ему сесть в коляску. Молча двинулись в путь. Ехали уже минут пять, Пашка с тревогой поглядывал на пассажира, тот вцепился обеими руками в брезентовую накидку и смотрел перед собой, не замечая красот живописной тайги. В это время Никитич так глубоко погрузился в себя, здесь его как будто бы и не было.
"Странный ты человек, Захар Никитич... - говорил про себя он. - Так смело рассуждаешь о смерти, особенно, когда находишься в толпе таких же смертных. Хвастаешься, что не боишься её, а почувствовав опасность, сразу лапки прижимаешь. Хочешь, значит, жить-то... Старый уже, а свет всё равно лучше тьмы, как ни крути. " - так думал Никитич и даже не догадывался, что так же думал и Павел про себя.
Ехать осталось минут двадцать. Никитич даже не слышал звук мотора, не чувствовал встречного ветра, лишь дымка впереди и неприятный запах гари не давали забыть где они находились. Голова ужасно болела и кружилась. Старику казалось, что мотоцикл будто поднялся над землёй и парит над дорогой, летит туда - на Бурундук.
Обратно ехали уже без каких-либо остановок. Оба были уставшие и спокойные, так как знали, что такая неожиданная встреча дважды не может случиться, чувствовали это. Никитич сидел позади Павла и крепко держался за ручку сидушки. Коляска была забита мешками с кедровыми шишками. Всего-то пять мешков и влезало в неё. А им вполне хватало и этого.