Крёстная любезно предоставила Катрин свой экипаж.
На обратном пути мадемуазель де Сен-Совер заглянула в список, который ей передал агент и бегло, без особого интереса ознакомилась с ним. Впрочем, в этом не было нужды, так как всё точно соответствовало устному рассказу.
«Значит, остальные бриллианты, и надо полагать, самые крупные, Жанна де ла Мотт везла в синей шкатулке. Очень сомневаюсь, что она поделится ими с супругом», - с иронией подумала Катрин.
Знала бы об этом раньше, поступила бы иначе? Нет. Пустая шкатулка, или с россыпью бриллиантов, всё равно. Ворованное есть ворованное. А ловить воровку должны жандармы. Если они её проворонили, то это их заморочки.
Порвав листок бумаги на мелкие клочки, она выбросила их в окно кареты.
В Монрёй-Сюр-Мер Катрин остановилась на том же постоялом дворе. Внимание её привлекла одна пара: мужчина, сидящий к ней спиной, что-то недовольно выговаривал девушке напротив него. Та уже была готова расплакаться, а её отец, или опекун (Катрин надеялась, что не муж) всё никак не мог угомониться и продолжал отчитывать бедняжку.
- Что изволите, госпожа? - поспешил к ней трактирщик, на ходу вытирая руки об фартук.
- Велите подать запечённого каплуна и два зелёных салата, - приказала Катрин достаточно громко, чтобы её услышал не только хозяин трактира.
Пожилой господин обернулся.
И она сразу узнала сего господина, едва взглянув на его отталкивающее лицо с нависшими бровями, крючковатым, острым носом и упрямо выпяченным подбородком.
При виде Катрин он недовольно скривился, но тут же наклонил голову в знак приветствия.
- Виконтесса де Сен-Совер.
- Маркиз де Лоне, - едва заметно кивнула Катрин, отвечая на его приветствие.
Более несносного типа надо ещё поискать в Нормандии.
Маркизу Бернару Жордану де Лоне лет десять назад принадлежало поместье Бретоньер, которое граничило с поместьем Сен-Совер. Худшего соседа, чем маркиз, сложно себе представить. Управляющий Сен-Соверов постоянно жаловался на выходки де Лоне, который вёл себя не как добрый христианин, а словно сарацин. Катрин считала его жестоким и неприятным человеком после того, как по его приказу запороли до смерти парочку местных браконьеров. Когда дело получило огласку, то маркиз счёл за благо продать поместье, а на полученные от продажи триста тысяч ливров, следуя обычаям и законам Франции, купил себе должность коменданта в Бастилии у господина де Жюмильяка.
Больше его в Нормандии не видели. И тем удивительнее встреча с ним здесь.
- Что привело вас сюда, маркиз? - поинтересовалась Катрин, после того, как он представил ей свою дочь Адриенну.
- Умерла дальняя родственница моей покойной супруги, которой я доверил свою дочь, пока служил во благо Франции. Адриенна выросла у неё на глазах, она называла её доченькой. Однако завещание написала на свою племянницу, - ворчливо ответил тот.
Катрин поняла причину его раздражения. В Париже она с ним к счастью не встречалась, однако до неё доходили слухи о чрезмерной скупости маркиза. Чтобы компенсировать себе триста тысяч ливров, уплаченных за должность, господин комендант продавал все: казённые дрова, хлеб, одежду и мебель. Когда число заключённых уменьшалось, что приводило к падению его доходов,тогда он жаловался и просил прислать новых арестантов. Его ненавидели все - узники, и бастильские служащие, которых он донимал мелочными придирками. Плохую славу ему принесло письмо бывшего узника Бастилии, некого Пелиссери, которое многие себе переписывали:
«…Уже семь лет я заключен в Бастилии. В моем печальном жилище зимою ужасный холод, дров для топки отпускается крайне недостаточно и они очень сыры; конечно, комендант распоряжается так из одного человеколюбия, чтобы умерить жар огня и заморозить пылкие чувства заключенного, мечтающего о свободе! Летом я вдыхал воздух только через окно, просверленное в стене, толщиною в пять сажен и заделанное двойными железными решетками… С 3 июня 1777 года до 14 января 1784 года у меня была самая дурная постель; матрас был так изорван, источен червями, наполнен сором и пылью, что я никогда не мог на нем спать, а плохой соломенный стул, из самых простейших, у которого спинка входила внутрь сиденья, заставлял невыносимо страдать плечи, поясницу и грудь.
Чтобы сделать ужаснее неприятности подобного положения, зимой мне отпускали воду только вонючую и испорченную, какая бывает в реках при разлитии; ее брали, конечно, из рвов Бастилии, куда, как известно, выливаются разные нечистоты из квартир Арсенала и замка.
К довершению всех жестокостей… мне давали самый отвратительный хлеб, от которого мне сильно нездоровилось; вместо положенного обеда и ужина я получал мешанину из всякой дряни, мне давали остатки кушаний от господ и слуг, часто вонючие, отвратительные, засыхающие и гниющие в кухонных шкафах…»
Поэтому понятно, что де Лоне уважением в обществе не пользовался, а у Катрин вызвал стойкую неприязнь и даже отвращение.
Пообедав, Катрин поспешила в путь.
С чувством брезгливости виконтесса села в карету, пожелав никогда более не видеть этого гадкого человека.
Прошло два года в относительном спокойствии.
Катрин часто виделась с маркизой де Кондорсе, которая открыла свой салон в Париже, напротив Лувра. В салоне Софи, кроме иностранных гостей: Томаса Джефферсона, экономиста Адама Смтита, чьи труды маркиза переводила на французский, британских аристократов - графа Стэнхоупа и Дэвида Мюррея, виконта Стормонта, были - Пьер Бомарше, Олимпия де Гуж, писательница Жермен де Сталь и многие другие, в основном философы.
Катрин не являлась любительницей больших сборищ и редко появлялась у маркизы де Кондорсе, когда там собирались гости, но была знакома с большинством из них.
Свои дела виконтесса и Софи обсуждали во время совместной прогулки. Иногда к ним присоединялись — госпожа де Сталь и Олимпия де Гуж.
Вовремя одной из таких прогулок, когда Катрин совершала променад тёплым июньским днём по улочкам Парижа вместе с Софи, стало известно об отставке Неккера — главы финансового ведомства.
- Это катастрофа! - воскликнула маркиза, хватаясь за виски.
- Сама по себе его отставка — нет. Финансовая политика Неккера покрывать бреши с помощью займов не панацея. Но его отставка посеет панику, которую, если не остановить, приведёт к катастрофе, - задумчиво ответила Катрин, прибегнув к своему любимому умозаключению, мысленно выстраивая цепочки возможных последствий. Увы, они все приводили к неизбежному печальному концу и не сулили ничего хорошего. Свергнут ли нерешительного Людовика, заменив его на другого Бурбона, или трон под ним уцелеет… Франция не может бесконечно погружаться на дно. Неизбежна новая Жакерия, гражданская война.