ПСИХО
"Иудеям соблазн, для еллинов - безумие"
(1 Послание к Коринфянам)
Я смотрю на свои пальцы – дрожат. Утром я взялся за кисть – в пальцах она трепещет как осенний лист. Кисть в кисти ходит осенним листом. Вчера я не пил, позавчера тоже и четвёртого дня. Да и весь месяц… в общих чертах я знал, что когда делают такую работу, не пьют вообще. Но пальцы дрожат. Такими руками не пишут или – если не писать невмоготу – в самый раз писать осень - как лохмотья лета свисают с осенних носилок. Уже несколько дней я лежу: работа выполнена, а уныние не отпускает меня. Уныние, тоска и страх. Спецы говорят о панических атаках. Красиво. Но у меня не атака, а инфекция паники. Ломкий дух ломает крепкое тело. Знать бы, где это налипло. Лучше бы не знать, конечно – тем более что все очевидно и без того и без натуги – от натурщиков, конечно
Утром она позвонила и предупредила, что придёт. Лучше бы визит сорвался и возникла бы пустота. Вожделенная, которой, с тех пор как я взялся за эту работу, стало не хватать.
Но дверной звонок немилосерд.
– Открыто!
Вошла деловая и конкретная, в темных дорогих очках, бликуют. Пришлось покидать топчан, который уже сутки служил мне плахой. Огляделась и сразу подошла к столу. Есть такая категория – из деловых – в чужих местах ведут себя как дома – и безошибочно взялась за листы. Это у меня пальцы, а у неё персты – холёные, красивые, прозрачные. Таким не нужны украшения. Она брала лист один за другим в холёные свои персты, и погружалась в задумчивость. Потом другой лист, третий. Их, листов, было двенадцать. С этих листов невидимо капала моя кровь. Но она молчала, и было это нестерпимо.
– Не нравится? – спросил я, лишь бы что-то спросить.
Она обернулась:
– А почему так обреченно?
– Не нравится, – произнёс я глухо.
– Вообще-то я пришла расторгать договор.
Я потянулся к шкатулке и открыл ее.
– Вернуть задаток?
Она перебрала листы – и все так же задумчиво:
– Какие-то они странные. Сколько здесь?
– Все двенадцать. Не нравятся?
Она подумала, потом произнесла.
– Нравится. Очень нравится.
С этими словами она вынула из сумки пачку денег и положила её на стол. Потом внимательно в меня вгляделась.
– С тобой все в порядке? Врача вызвать?
– Врач не поможет.
– Мой поможет – и все-таки, почему так долго?
Отвечать не хотелось.
– Пришлось читать, входить в материал... – Я кивнул в сторону, где в углу громоздилась гора листов. – Думаете, так просто? Одни лица, а вы заказывали лики.
Она снова уставилась на портреты.
– Они необычны – очень... Глаз не оторвать. Что-то в них нездешнее.
– Я же сказал – среди лиц я искал лики. Не от мира сего.
– Ты что, верующий?
– Такие вопросы задают вначале работы, сударыня.
Она задумчиво и бережно перебирала листы.
– Неверующий так не напишет.
Я рассердился и отбросил деликатность.
– Чушь! Просто профессиональная работа! Никакой мистики! Ре-ме-сло.
– Но лики вы все-таки нашли?
Я замялся, собираясь признаться, но передумал – с такими перстами женщины не бывают чуткими. Она аккуратно собрала листы и направилась к двери.
– До свидания. Встречаемся завтра.
– Если хотите знать, я не верующий! – вырвалось у меня вдогонку. Запальчиво…
Дверь закрылась.
В храме меня встретил настоятель отец Епифаний – молодой любящий взгляд, в остальном преждевременная старость – из-за бороды. Вспомнилось – монах. Мои лики лежали перед ним на полу. Я приблизился, и он обнял меня с какой-то особенной сердечностью.
– Молодец. Вся комиссия отметила их запредельную религиозную, – он замялся – экстатичность. Да… Но у меня странное ощущение – как-будто мои знакомые. Где вы их нашли?
Студенты местного художественного училища – мои подмастерья – почтительно и с тихим восхищением любовались работой. Еще сошлись какие-то гражданские, репортеры. Смотрели, не отрываясь. Переговаривались. Я посмотрел в сторону амвона. Просторные порталы по бокам были уже записаны фигурами и позами апостолов.
– Вы извините, – почему-то зашептал отец Епифаний, – я боялся – ребята заскучают и разбегутся, поэтому позволил начать. Позы, фигуры – канон всего лишь, обязательная программа. Да и работа не стояла. А за вами главное, дорогуша - Лики. Не подвели…
При этом он поглядывал на листы, и я заметил, что чем-то все же он озадачен.
– Вас что-то огорчает.
Нет, его ничего не огорчало. Лики апостолов и нравились ему и, как бы это выразить, чем-то смущали.
– Да, я немного отступил от канона, – счел я нужным оправдаться.
– Нет-нет – прекрасно, прекрасно, – уверял он меня, хотя, похоже, больше он уверял себя. – Знаете, у меня такое чувство, что все-таки я их где-то уже встречал. Вам не кажется?
Это не кажимость, это – знание.
– Я отошел от канона…
– Все равно вы в каноне, – стал он успокаивать, – но понимаете, они живые. Канон допускает, но у вас… Они все разные, индивидуальности. Вот этот, – он кивнул на лист, – он изумлен, свалившимся на него знанием. – Народ приблизился к ним и слушал. – Вот этот чутко слушает себя, разбирается. Этот все еще не верит – сомнения. Этот изумлен, а этот радуется как дитя – давно ждал. Этот потрясен, а вот этот в сомнениях, этот встревожен, а этот…
На клиросе я разглядел мою вчерашнюю курьершу. Теперь голову ее покрывал сиротский белый платок, но очки по-прежнему дорого бликовали.
– А это кто?
– Прихожанка наша. Бог послал – из деловых. Понимаете…
Я собрался идти переодеваться, но отец Епифаний задержал меня.
– Дорогуша, надо бы исповедаться и причаститься, прежде чем…
Я широко и покровительственно улыбнулся.
– В этом нет нужды. Не будем терять время.
Да, я разыграл победителя, но в душе оставался побежденным. Вот только бы знать – кто триумфатор.
В остальном я не прогадал – молва разлетелась чуть ли не по всей центральной России. Пока шла роспись, кто только не побывал в храме: и просто зеваки, и художники, и пресса, и священники, и даже чиновники. Потекли заказы на росписи – подобные и на мое усмотрение. Мешали здорово. Отец Епифаний был неотвязен:
– надо бы исповедоваться, дорогуша, а не играть с огнем.
Это все, что я помню отчетливо. Остальное – провалы или туман. Остальное записано со слов отца Епифания.
Когда роспись была закончена, было торжество, на котором меня не было. Конечно, все бросились меня искать. Деловая даже наняла следаков. Но нашел меня отец Епифаний. Через пару недель он приехал в психиатрическую лечебницу, которую навещал примерно два раза в месяц. Я сидел в одной из палат и рисовал местных умалишенных. Священник думал, что я все еще захвачен работой и никак не могу выйти из образа, но потом он обратил внимание на мою пижаму и тапочки и поспешил к главврачу. Тот подтвердил его опасения – парень поступил в сумеречном состоянии, и пока прогресса нет.
И тут что-то подтолкнуло иеромонаха вернуться в палату к моим новым рисункам, которых в палате было множество. Так он узнал главный секрет моего успеха: лики апостолов, которыми все так восторгались, были списаны с пациентов лечебницы.
P.S. Я вылечился. Но когда и по какому поводу я возьмусь за кисть, не знаю. Впрочем, раз в неделю я наведываюсь в «мою» психушку и рисую тех, кто «не от мира сего». Они простодушны, и с ними хорошо пить чай и говорить о жизни. Врач доволен – пациенты идут на поправку.
– Как бы не остаться без работы…
Он смешлив. Такая работа...