Отвертка

Отвертка. Рассказ.

***

С Викой мы добавились в друзья после общения в каком-то новостном паблике. У нее была аватарка с изображением цветка в горшке и псевдоним «Отвертка».
Поначалу я не предал этому очередному мимолетному знакомству никакого значения. Это были всего лишь несколько брошенных вскользь слов о какой-то несущественной ерунде и пара сердечек на комментариях. Из этой короткой переписки у меня сложилось мнение, что ей лет двадцать пять, и она не то наркоманка, не то разведенка.
- Точно очкастая и жирная – мрачно подумал я про себя, мельком пробегая глазами новостную ленту и видя ее аватарку с цветком. Но наше настоящее общение началось чуть позже. С того, что как-то засидевшись допоздна в кабинете, устав от стоящей за окнами темноты, яркого монитора и белых, бьющих в глаза с потолка ламп, в перерыве между работой с бухгалтерией я решил сделать перерыв и покурить. Увидев ее первой в списке онлайн, написал ей только для того, чтобы не сидеть эти пару минут в одиночестве и поговорить хоть с кем-нибудь.
- Привет. Что делаешь?
- За компом сижу – через несколько секунд ответила она.
- Играешь?
- Тупой?
- Откуда я знаю, что ты там делаешь?
- А тебя е.ет?
- Ты со мной как со школьником не разговаривай.
- А как еще? Ты же школьник.
- А че, похож?
На этой фразе открылась дверь, и зашел Николай. Мой начальник производства.
- Там узбеки дерутся – изобразив напускное игривое безразличие, прищурившись, объявил он, доставая телефон и подходя к темному окну.
- А чего ты ко мне-то пришел? – строго спросил я его – бери Татарина, иди разнимай.
- А это не на территории, не наши – ответил, отмахнулся тот, бесцеремонно протискиваясь боком между моим столом и подоконником.
- Что, опять болгаркой друг друга пилят? Скинь мне, потом гляну – сказал я, даже не оборачиваясь к нему. Через стеклопакет и далекий визг работающего внизу, в цеху, деревообрабатывающего станка, в кабинет не пробивалось ни единого звука с улицы. Но не прошло и полминуты, как где-то снаружи тихо, но отчетливо треснул травмат, За первым выстрелом через секунду последовал еще один. Ему ответил густой и протяжный гудок.
- О, бежит! Макака! – засмеялся, с азартом высунул язык Николай, водя камерой из стороны в сторону. Я встал и, поправив полу пальто, в котором, из-за того, что у нас еще не топили батареи и было холодно, сидел в кресле, встал и тоже выглянул в окно.
Массивная фура въезжала из ворот соседнего склада на двор. Мигая фарами и отрывисто гудя, неспешно двигалась, разделяя две группы кричащих друг на друга, бегающих мужчин. Похоже, конфликт был исчерпан. Николай пожал плечами, улыбнулся и скинул мне видео. Я тут же переслал его Отвертке.
- На складе работаешь? – спросила, ответила она через пару минут.
- На производстве – ответил я.
Потом мне позвонили по работе, и болтовню пришлось отложить.
Уже на следующий день я забыл об этом инциденте. А еще через несколько дней она сама написала мне.
- Что делаешь?
- В кресле сижу – ответил я – у тебя сколько времени?
- Четвертый час ночи.
- А у нас двенадцать.
- Москва или Питер что ли?
- Москва – ответил я.
- А я за Уралом.
- Я понял.
- Александрович! – в кабинете с грохотом открылась дверь, зашел мой охранник Татарин, начал рассказывать о том, что на воротах обновились пропуска и не хотят выпускать фуру. Пришлось идти выяснять. Когда я вернулся, и бросил взгляд на телефон, на нем было сообщение: «уснул что ли?».
За окном было темно и холодно. Желтыми огнями одиноко горели далекие фонари. Слепили глаза лампы дневного света на потолке. Двадцатиминутные выяснения с начальником охраны арендодателя, что уже уехал домой и давно сидел в кабаке, не были чем-то необычным в моей работе. Подобные инциденты случались постоянно и не вызывали у меня почти никаких эмоций, кроме как усталую и безразличную, давно перегоревшую тоску.
- Проблемы решаю – коротко ответил я.
- Школьные?
- Любые – написал я.
- Чурка что ли?
- Русский.
И снова наш разговор закончился ничем.
- Брат башкой об стенку долбится – написала она как-то очередным вечером.
- Наркоман? – спросил я.
- Ага – ответила она – а я играю, сижу.
- Во что?
- В каэску.
В этот раз никто не отрывал, и мы проговорили целых полчаса.
- Фотку скидывай – сказал я.
- Иди на.уй – ответила она.
- Е.лом не вышла? – сказал я и прибавил левую скобку.
Прошел сентябрь, наступил октябрь, потом ноябрь, а за ним и декабрь. Из наших разговоров с Отверткой, я выяснил, что ее зовут Викторией, ей двадцать два, полтора года назад у нее умерла мать, она живет с братом-наркоманом, к нему постоянно ходят такие же наркоманы его дружки, проститутки и всякая пьянь. Он приторговывает, но денег все равно нет, потому что он почти все пробухивает или отдает постоянно шмонающим их полицейским. У них в квартире нету даже замка на входной двери, а вся мебель давно переломана. Еще она рассказал о том, что она уже не раз откачивала каких-то стариков, алкашек и пьянчуг, и недавно одна баба умерла от передозировки прямо у них дома. Что друга ее брата избили в магазине, увезли на скорой в больницу, но не лечили там и он просто встал и ушел без куртки и в пластиковых тапках по снегу домой.
За эти месяцы у нас на производстве уже целиком модернизировали одну из линий и поменяли кабели высокого напряжения. Еще начали топить батареи, и теперь я сидел в кабинете в своем кресле уже не в пальто. Когда я рассказал ей об этом, она сказала что я тупой школьник и мне пора идти делать уроки.
- Ахаха! – написала она, когда я скинул ей ссылку на один из стоящих у нас агрегатов. А когда я снял для нее видео из цеха, не показывая своего лица и не говоря ничего голосом, спросила меня, что за дегенерат мой папашка, раз подпустил меня к станку.
- Слышь, Николай, меня тут школьником считают, что мне делать, скажи, ты умный – показал я телефон моему начальнику производства. Николай, плечистый, круглолицый, коротко стриженый мужик в камуфляжной куртке, как всегда игриво пожал плечами и широко заулыбался мне. Раньше у него был собственный бизнес по ремонту квартир, но потом я предложил ему работать со мной. Ему было сорок семь, с виду он был простоватым и улыбчивым, но умел орать на узбеков и бить их так, что они его слушались.
- Ты ей фото тачки какой-нибудь пришли, Александрович – указал пальцем, посоветовал он.
- Мазаратти ту, за двадцать семь с половиной гривен, с Одессы! – хохотнул, заметил Татарин, что стоял рядом, глядел в вечернюю темноту, курил у ворот – Александрович, а ты с кем там крутишь? Ты фотку хоть ее покажи. Нормальная или как? Или что, малолетка, что ли? А со Светкой, что уже все?
- На.уй иди – спокойно ответил я, глядя в телефон и тоже закуривая.
Светланой была женщина, с которой меня познакомил в ресторане один из партнеров по бизнесу. Она жила у меня почти год, я истратил на нее много времени, нервов и денег. Окончательно расслабившись, она перестала стелить мне кровать, и варить борщи, так что пришлось нанять домработницу. Как я ни пытался, но мы с ней так и не подружились. С ней было не о чем разговаривать, у нее то болела голова, то не было настроения, так что я просто сказал ей собирать чемодан, больше не звонить мне, не писать и вообще не беспокоить.
- У нас тут цыгане о.уели, троих уже порезали – как-то написала мне Вика – объявили нам войну.
- Что, подъехать помочь? – спросил я.
- Смелый в интернете?
- А чего бояться-то?
- Приезжай.
- Ну что, Татарин-матарин, к командировке готов? – спросил я охранника следующим утром – а Назарет где? Его тоже возьмем.
Татарин на самом деле никаким татарином не был, просто у него был сломанный горбатый нос и, когда он воевал на юго-востоке Украины, в ополчении, как он сам говорил, у него был такой позывной. Назарет же был армянином. Он тоже работал в охране и помогал Николаю с узбеками, если они воровали или не выполняли норму. Однажды он избил двоих так, что у нас были проблемы. Травмированных депортировали, а остальные после такого безоговорочно слушались и боялись его.
- Что, Александрович, опять на курорты, на юга? – безразлично спросил Татарин, выслушав планы на предстоящую поездку.
- В Сибирь – ответил я – ты к Юле в бухгалтерии подойди сейчас, скажи, чтоб заказала нам билеты на самолет.

***

От аэропорта мы ехали на автобусе до вокзала, потом на электричке. В вагоне было холодно, но печки под сиденьями топили так, что жгло ноги. За окнами стояла бесконечная и белая, унылая заснеженная степь. Вдоль стекол сыпались снежинки, мела метель. В вагоне были почти одни старики и толстые женщины в рванье. Под ногами почти у каждой стола огромная сумка на колесиках или грязный клеенчатый баул. Ехали долго, пока впереди не показались серые в пелене снеегопада дома. Несколько высоких, новых, облицованных красной плиткой необъятных размеров «человейников», нависли над электричкой, стояли почти вплотную к путям, окна в окна. От железнодорожной линии их отделала засыпанная снегом, длинная и плоская, крыша капитальных бетонных гаражей. Сразу же за новостройками, через засаженную огрызками деревьев, плохо отчищенную от снега и песка улицу, начались серые девяти и четырнадцатиэтажные дома, типовой застройки семидесятых и восьмидесятых годов. На низкой платформе, куда привезла нас электричка, было слякотно, холодно и сыро. Со свистом задувала метель. Люди понуро подхватывали свои сумки, месили грязь, брели по гололеду, густо посыпанному солью и песком. Глядя по сторонам, на серые цементные дома, отделяющий платформу от дороги темно-синюю строительную ограду, рекламный щит с неискренне улыбающимися лицами и провода, Татарин, что мерз в своей «Горке», зябко поджал плечи и закурил.
- Что, Александрович, смотришь-то так? Ностальгия? Молодость молодую вспомнил? – безошибочно угадав мои мысли, внезапно кивнув в сторону одиноко удаляющегося в белую, бескрайнюю даль поезда, спросил он. Не дождавшись моего ответа, прибавил – ну чего, куда идем-то? Или здесь стоять будем?
Мы спустились с платформы и сели в полный автобус. Ехали стоя, в молчании вглядывались в неприветливые, хмурые лица стоящих вокруг людей. В основном уже совсем немолодых, усталых и отмеченных каким-то тоскливым и угрюмо-серым, отпечатком вечной хандры и безысходности. Проехали площадь с еще советскими зданиями администрации и ДК. Сбоку от площади, в заваленном грязном снегом, как будто его специально сваливали туда, чтоб не вывозить, скверике приютился светлый, но уже как будто тоже покрытый этой вездесущей серо-бурой копотью храм.
- Чего на церковь нашу смотришь, чурка? – спросил какой-то неприятный старик у Назарета. Тот с омерзением, как умеют только армяне, скривил губу, бросил на нас с Татарином быстрый взгляд, но не ответил ничего.
- Чего молчишь? – настаивал старик. Этот крепкий человек, по манере рабочий, похоже был пьян и искал с кем бы поссориться.
- На.уй иди, да? Гавно! – не выдержал, огрызнулся Назарет, и приставала замолк.
Я сверился с телефоном, и мы вышли на следующей остановке. Прошли через серый, неубранный от снега двор, со ржавой, уже давно поломанной детской площадкой и неопрятными, как будто сколоченными из мусора, торчащими вдоль фасадов скворечниками лоджий. Между точечным домом и серой панельной девятиэтажкой, в следующем, плотно засаженном по периметру высокими неприветливыми и голыми деревьями, дворе, мы нашли нужную парадную и вошли в нее.
На одной из дверей на площадке шестого этажа, и вправду отсутствовал замок. Вместо ручки была дыра, я взялся за нее и потянул.
- Чего надо? – грубо, но при этом как-то совсем вяло и уныло спросил, уставился на нас из темноты коридора какой-то иссохшийся тип с тонкими ногами наркомана, в рваной майке и трусах. Татарин шагнул к нему, оттолкнули его к стене, а мы прошли в большую комнату.
- Ща полицию вызову! На.уй из квартиры вышли! Слышал? А? Вон отсюда! Нах.й на лестницу пи.дуйте! – с грохотом распахнув дверь, из дальней комнаты к нам вышла невысокая, крашеная в блондинку, неопределенного молодого возраста женщина. В ее руках дымилась сигарета. На ней были синие, под модные, обтягивающие джинсы и растянутый розовый балахон.
- Московские школьники из интернета – помахал рукой, кивнул я ей – вызывала? Ну, где твои цыгане тут?
- Что за школьники? – нервно засмеялась она. Глядя на одетого в «горку» Татарина и Назарета в белых, но уже испачканных в местной грязи кроссовках и черной куртке, затрясла сигарету прямо на грязный ковер.
- Хулиганы-двоечники, второгодники! – с характерной южной манерой красуясь перед ней, объявил Назарет.
Вся мебель в комнате и вправду была обшарпана и поломана. Вместо кровати был устроен закиданный грязными вонючими тряпками стеллаж, на котором лежали, молча смотрели на меня и моих спутников какие-то сухие, изможденные жизнью, алкоголем и химией, неопределенного возраста, люди. Татарин опустил на пол сумку с вещами, поставив ее прямо на кого-то лежащего у стены в углу.
- Александрович, шеф, ну и куда ты это нас привел?
- Да, порядок бы навести надо – сказал я, кивнул хозяйке – ну что стоишь? Гостей принимай, Отвертка.
- Сами их и выкидывайте – указала она на лежащих на стеллаже и на полу. Я кивнул Назарету и он, тоже поставив сумку на пол, принялся за работу. Не прошло и пяти минут, как все гости вместе со шмотьем были выдворены на лестницу, брата заставили надеть штаны и прибираться, а мы вчетвером с хозяйкой, подложив на грязные липкие табуретки газеты, сидели на вонючей, закопченной, пропахшей пригоревшим жиром и мокрыми сигаретными бычками кухне.
- Ну рассказывай – кивнул я, наблюдая, насколько Вике неловко в нашем взрослом мужском обществе.
Она не ответила. Воцарилась напряженная бессловесная тишина. Только на плите стоял, тихо гудел черный, не единожды горевший чайник, а за окном, на ветках деревьев, как-то по-особенному пронзительно в стоящей снаружи глухой зимней тишине, каркало воронье.
- А вам сколько лет? – осторожно спросила она.
- Много – ответил я и прибавил – сорок девять.
- Не выглядите…
- Здоровый образ жизни. Ты не бойся, не изнасилуем, не твои бомжи. Я сам стопом по молодости ездил. Слышь, Назарет, ты этому петуху там скажи, чтобы стаканы помыл, только руки пусть вначале с мылом вымоет, а потом унитаз идет чистить, воняет – повысив голос, прикрикнул я армянину, кивая в коридор.
- И что теперь? - только и спросила Отвертка. У нее было мрачное и опухшее, с висящими щеками и синими разводами под веками, невыспавшееся лицо, и как будто собственноручно и неровно обрезанные до лопаток, откровенно крашеные волосы. Моя дочь могла бы быть как она – внезапно подумалось мне. И быть может, живи она в этом депрессивном городке, она и  была бы именно такой.
- Мы с ними сейчас говорить пойдем, или как? – спросил Татарин, кивая на наглухо заклеенное газетами, потресканное окно. Отковырнул уже отодранный кем-то уголок бумаги, чтобы выглянуть наружу. Прильнув глазом, уставился на черные голые деревья за ним, серо-белое зимнее небо и серый, засыпанный и рыхлым, грязным снегом двор. Закурив сигарету, он было примерился к грязной сковородке на длинной ручке, но, только взявшись за нее, тут же отдернул испачканную руку. Со смачным «бля.ь», затер ее о стекло.
- Вон они – сказала Вика, выглянув через разрыв в газете наружу – которые у точки стоят, курят.
Я кивнул Татарину и Назарету и они с готовностью встали и пошли. Один намотал на руку и спрятал под полу куртки ремень от бушлата с залитой свинцом пряжкой, второй взял разводной ключ, который прихватил с производства. Когда они вышли, мы остались с Викой одни. Я сидел так, чтобы не касаться рукавом пальто грязной клеенки на столе, она стояла с сигаретой в пальцах, поджав локоть, боком к плите, у подоконника.
- Что, не ожидала? – кивнул, спросил я.
- Нет – ответила она – а эти с вами, это кто?
- Можно на «ты» - закуривая, откидываясь затылком к стене, ответил я – охрана моя. Татарин и Назарет.
Я успел немного рассказать ей, что владею деревообрабатывающим производством, когда во дворе пронзительно закаркали вороны. Началась драка. Вика отогнула уголок газеты и с вниманием прильнула глазами к стеку. Потасовка закончилась быстро: еще какое-то время во дворе, между серых стен девятиэтажек перекликаясь с птичьими криками, слышались отголоски топота и угроз, но не прошло и пары минут, как все успокоилось.
Я протянул Вике пачку сигарет. Она взяла одну.
- Я теперь должна? – спросила она, внезапно помрачнев, и прибавила – они снова придут. Соберутся и придут. Их уже били, а они всегда приходят. Они барыжат, менты за них…
- Ничего не должна – ответил я, снова закуривая. Мне стало грустно, от того что мне не двадцать. Я никогда не был верующим, но последнее время, особенно лежа в кровати перед сном, я часто и подолгу думал, что если бы Бог был на самом деле, единственное, о чем я хотел бы попросить Его, отмотать мою жизнь на тридцать лет, вернуть мне мою давно прошедшую молодость.
- Я когда в твоем возрасте был – признался я ей – всю Россию объездил. На электричках и стопом. На таких квартирах останавливались. Сейчас вписки это порнуха, а тогда это были хаты, куда можно было прийти и переночевать, чаю попить, остановится на несколько дней, пока едешь куда-нибудь.
- Ага, у нас вписка – согласилась Вика – и е.лю тоже снимали…
Я смотрел на нее. Мне очень хотелось сказать ей «поехали с нами в Москву, что тебе тут делать? Устрою тебя на наше производство, жилье тебе подыщем, мужика нормального из сослуживцев Татарина с Донбасса или кого еще». Но я понимал, что это глупо и промолчал, только понимающе кивнул.
Татарин и Назарет вернулись через полчаса. Принесли из магазина полные мешки еды, лимонада, одноразовой посуды и водки.
- Добро? – спросил Татарин, показывая мне полулитровую бутылку местной бормотухи.
- Если не накидаетесь, то добро – кивнул, согласился я.
Вика пошла в свою комнату, я, не спрашивая разрешения, все также как был, в верхней одежде и уличной обуви, зашел следом. Здесь тоже стоял тяжелый запах сигарет, разлитого пива и нестиранного белья. На столе рядом с окном стоял раскрытый компьютер со старым элекронно-лучевым монитором. Засыпанная пеплом и крошками клавиатура была истерта и в грязи. Рядом стояли две полные бычков пепельницы, немытые чашки и открытые цветастые банки из-под алкоголя. Из мебели в комнате было старое и продавленное, наверное еще бабушкино, кресло, книжный шкаф, шифоньер и занимающая все свободное пространство большая кровать с перекошенным матрасом, накиданными поверх одеялами и серым бельем. Глядя на все это, мне было трудно представить, как молодая женщина вообще может жить тут.
- Если вы останетесь, можете лечь здесь – сказала Вика, указав на кровать.
- Я лучше в кресле – вспомнил молодость, ответил я – ну, включай свою контру. Мы в нее еще в детстве играли в клубах.
Наступил вечер. К брату Вики пришли его пьяные и шумные друзья, привели какого-то страдающего, пьянчугу, упавшего о бордюр. Татарин и Назарет хотели вытолкать их вон, но Вика сказала, чтобы его раздели, и она его посмотрит.
- Трещина – объявила она, заставив его потянуться и ощупав его бок – ерунда, само заживает – пояснила мне – я на врача два курса училась, хотела детей лечить, быть доктором…
- На – налил в пластиковый стаканчик травмированному водки, сунул ему в руки Татарин – пей.
Тот выпил.
- А теперь пи.дуйте все на.уй отсюда! – хлопнул кулаком о бедро, прикрикнул он.
- Че тебе сказали, русня, наркоман е.аный?! Пошел на х.й, пидор, а то прирежу, сука, говорю! – видя, что гости не понимают такого обращения и уже начинают быковать, закричал на них, сделал страшные глаза Назарет. Размахивая руками, вытолкал их вон.
- Как в располаге! – заявил с радостной улыбкой Татарин, стоя с засыпанным крошками матрасом в руках, тряся им прямо посреди большой комнаты.
- Е.аная грязь! – ругался Назарет, перебирая одеяла, окликнул меня – Александрович, может в гостиницу?
- В отпуске в гостинице поспишь! – громко крикнул, бросил ему я, откидываясь в разломанном кресле в комнате Вики, доставая сигарету и закуривая.
- У меня дочери почти как тебе сейчас было бы, а сыну двадцать семь – запрокинув голову, сказал я хозяйке, что села на кровать и тоже закурила, приготовилась слушать.
- А что с ними?
- Умерла. А сына просто давно не видел. Очень давно – ответил я – а ты чего в таком свинарнике живешь? Чего не уедешь-то? Мужика себе нормального не найдешь?
Она думала несколько секунд, потом внезапно заявила.
- Потому что они без меня не смогут. Даже скорую вызвать не могут, до больницы дойти. У нас девочка недавно умерла, вену себе проткнула и спать легла. Бабушки больные, только я за ними и присматриваю. Кроме меня у них же нету никого…
Уже поздно вечером напомнив Назарету и Татарину о сломанном замке, чтобы они  договорились о ночном дежурстве, выпив водки, что осталась после них в бутылке на дне, я вернулся в маленькую комнату. По привычке бросив на кресло пальто, машинально упал на кровать, внезапно ощутив, насколько я измотан. Лежал, смотрел в темный, мерцающий огоньками включенного компьютера потолок. Вдыхал резкий запах чужого жилища, грязных тряпок, гниющих обоев и сигаретных окурков.
Вика встала от стола, легла на другую половину кровати и сказала.
- Нафига вы приехали. Вы уедете, а нам тут жить.
- Ты сама просила – сказал я.
- Откуда мне было знать, кто вы.
- Мы с ними воспитательную работу проведем. Если что руки-ноги переломаем, первый раз что ли.
- Спасибо вам – печально вздохнула она.
Я протянул руку и, взяв ее за шею, настойчиво привлек к себе. Она повернулась на бок, подвинулась ближе. Положила мне ладонь поверх груди и голову на плечо. Мне стало страшно, волнительно и отчего-то очень больно.
- Господи Боже! – сжав зубы, воскликнул я про себя – прошу, верни мне мою молодость! Ну почему так? За что?
Так мы лежали какое-то время. В одежде поверх грязных одеял. Говорили о всяком разном. Потом мне стало холодно и, чтобы не укрываться черти чем, я взял и накрыл нас своим длинным черным пальто.
- Вы.бать меня хотите? – спросила она внезапно.
- Нет. Просто полежи рядом – ответил я и растрепал ее волосы своей большой рукой.
Утром с рассветом был переполох. Двое цыган пришли к парадной, и горланили, вызывали на драку под окнами. Татарин вышел к ним и нахлестал их ремнем. А днем  их собралась целая толпа, кидались снежками и пивными банками. На их буйство собралось посмотреть множество народа из соседних домов. Какие-то мужики пытались утихомирить их, но началась драка. Мы с Татарином, Назаретом и Викой вышли на улицу. Кто-то вызвал полицию. Приехала пара машин. Цыгане стояли у девятиэтажки, большой и плотной толпой, показывали пальцем в нашу сторону. Вокруг Вики собралось с два десятка местных. В основном алкотня, дружки брата, что держались, заломив в карманы руки, в стороне, и пара каких-то растрепанных, опустившихся старух.
- Иди на х.й от нее! – кричал, надрывался какой-то пьяный мужик в растянутых штанах, синей шапке и не по погоде легкой болоньевой куртке.
- А тебе она кто? – спрашивал его цыган.
- На х.й иди от нее! Понял? – не унимался мужик. К ним подошел полицейский, без особого интереса пригляделся к обоим.
- Вся местная шпана с района у них тусуется – пояснил Татарин, который уже успел выяснить, что к чему – со своими проблемами к ней приходит. Бухают у нее и бахаются, а она им ночевать разрешает и выслушивает.
Вика стояла рядом с нами, не принимала никакого участия в конфликте. Запустив в карманы руки, застегнув на молнию свою розовую дутую куртку под самый нос, молча смотрела на творящуюся вокруг кутерьму. В нее тыкали пальцем, кричали ей, но она не реагировала, как будто уже давно привыкла к этим оскорблениям и угрозам. К нам подошел полицейский.
- А вы кто такие? – не узнавая, спросил он.
Татарин молча и резко откинул полу куртки, продемонстрировал от бедра корочку.
- Ясно – только и сказал тот и обратился к Вике – с нами в отдел поедешь.
Она безразлично пожала плечами и ее повели прочь. Полицейские еще какое-то время объяснялись с цыганами и местными, покричали на них «расходимся, не стоим, расходимся» и вскоре конфликт пошел на убыль.
Вика вернулась через несколько часов. Вошла в квартиру, зашла на кухню и встала у окна.
- На – сказал Татарин и налил ей водки.
Та молча выпила.
- Поехали с нами – сказал я ей, догадавшись обо всем – устроим тебя к нам в офис. Жизнь наладишь свою.
- Нет – вздохнула, тихо ответила она. С силой бросив пустой стаканчик в мусор, пошла в свою комнату. Я пошел за ней.
- Ну что ты? – пытаясь утешить, спросил я ее.
- Отъе.итесь от меня все! – сказала она, чуть не плача. Молча села за компьютер и, с размаху ударив по кнопке, включила его – вот на.уя вы приехали? А? Теперь-то что?
- Мы тебя похитим! – сказал Назарет, вытягивая шею и заглядывая в дверь – не хочешь, силой увезем!
- Нах.й иди, обезьяна черножопая! – крикнула она ему, отчего армянин только весело заулыбался.
Я велел ему выйти, прикрыл дверь, сел на кровать и закурил. Вика подсела рядом и уткнулась мне в плечо. Она плакала.
- На.уя? – спрашивала она, закрывая руками лицо – бля.ь, ну на.уя, спрашивается?
Я обнял ее за плечи. Она не сопротивлялась.
- Здесь твой дом, все твои близкие – догадался я, уткнулся подбородком в ее жесткие, многократно выжженные едкой краской волосы.
Она энергично закивала головой и заплакала еще пуще. Чтобы высказать все то, что она чувствовала сейчас, в ее разуме недоучки, годами привыкшей общаться только с наркоманами, едва ворочающими языком пьяницами и старухами, просто не было нужных слов. Она молча плакала, в бессилии открывала рот, но я, еще помня себя таким же молодым, без всяких объяснений понимал все то, что она сейчас чувствовала. Я тяжело вздохнул и еще крепче обнял ее. Наступила ночь.
- Что, билеты на завтра берем? – спросил Татарин, сидя на кухне, на табуретке, проверяя в телефоне расписание самолетов и поезда.
- На ночь на завтра – ответил я – сходим утром к этим пидорам.
- Да сходим конечно – согласился Татарин.
Я хотел лечь в зале, но все же пошел в комнату Вики и сел в кресло. Она сидела за компьютером, читала новости.
- Хорошо, что вы приехали – внезапно сказала она, уже совершенно спокойно, снова закурив. В ее голосе больше не было ни горечи, ни жалости, ни боли, ни слез – я думала, что я одна такая е.анутая, вожусь тут с этими уродами, жизнь свою зря трачу. Что все люди дерьмо, всем только пое.аться, пожрать и бипнуть… А вы…
Я протянул руку и утвердительно похлопал ее по плечу. Обняв, прижав ее к себе, растрепал ее волосы, утвердительно кивнул.
- Все хорошо – сказал я – мы завтра с ними еще поговорим. А ты еще подумай, мы и на тебя билеты возьмем.
Утром было все также пасмурно, сыро и грязно. Под унылое карканье воронья мы пересекли двор и зашли в парадную девятиэтажного дома. Кое-как договорились с цыганами, чтобы даже не смотрели на Вику, иначе приедем и сожжем их квартиры вместе с их детьми, сходили в магазин и вернулись к ней с мешами полными продуктов.
Она поехала с нами на автобусе, проводила до платформы. Я спросил ее скинуть мне карту, куда я мог перевести ей денег, сказал, что могу оплатить ей новую, железную дверь с замком. Она не сказала «спасибо». Просто заглянула в телефон, несколько раз, почти не глядя, провела по экрану пальцем и радостно улыбнулась.
- Е.ать ты, Александрович! – воскликнул, не удержался, сказал мне Назарет, в электричке, когда мы уже отъехали от платформы.
- Вот только за это мы тебя и уважаем и любим! – рассмеялся на весь вагон, согласился Татарин, доставая пластиковые стаканчики и бутылку коньяку.
Мы проехали типовые советские кварталы и выехали к «человейникам». Обогнув их по пологой дуге, поезд выехал в степь. Здесь снова поднялся ветер. Поднимая со степи хрусткую колкую поземку, застучал ей в стекло.

***

С Викой мы общались по интернету еще почти год. Потом она внезапно перестала отвечать. Поначалу я думал, что она обиделась или все-таки устроила свою личную жизнь, и теперь у нее много дел: несколько раз она мельком упоминала о том, что познакомилась с каким-то нормальным мужиком с завода. Но когда, после месяца ее молчания я позвонил в местную полицию, разузнать о ней, там сказали, что ее больше нет. Ее зарезал во дворе цыган под наркотой.
На следующий день я пошел в церковь и поставил за нее свечу. Даже тогда я еще не был уверен, есть ли Бог, существует ли душа, но чуть не плача, я просил у Него, чтобы Он пожалел Вику и подарил ей новую жизнь. Счастливую, долгую и радостную. Не такую, какой она жила среди наркоманов и пьяниц, в безденежье, похмелье и грязи, а ту, которой по своим делам и доброте, она была достойна.

***

Доктор Эф.