В городе Балахове все текло «спустя рукава», автомобили сменили извозчиков, но от этого добраться из пункта А в пункт Б стало не менее проблематично, на главной площади три раза восседал то Николай второй на коне, то товарищ Ленин на броневике, то неизвестный домовладелец с Фабричной, он же владелец заводов, пароходов, неистощимого юмора и кошелька.
Город одевала осень в празднично- траурный наряд. Конечно о наряде в таких сугубо погребальных тонах не разглагольствуют, однако яркое полотно кленового сиропа с примесью закатов и рассветов разбавляло грязное покрывало оставленного после рабочих битума, чёрная смесь земли и недавно положенного, но рукой провидения, то бишь Эдуарда Анатольевича, извлеченного в желании улучшить облик - асфальта. Облик возможно был бы более презентабельным, если бы не одно Но! Те же доблестные рабочие желали поправить дачу инженера рыбсовхоза Каряченского, и поправляли исправно плиткой попертой с тех самых улиц Балахова.
Дача приобретала вид средневекового замка, а тут как раз напрашиваются непроходимые буераки, канавы и нехоженые тропы, шоб реалистичнее, как в семнадцатом. Иже с ними необходимы для антуражу укрепления или хотя бы ров с водой. Жена Каряченского – Иволга Битумовна завывала то песней, то сиреной, то неизвестным ныне природе соловьем:
- Куды прешь, собака! Её приобретённая интеллигентность, а это при этакой должности мужа была неотъемлемая часть образа, не давала использовать слова более подходящие к ситуации. Терпение заканчивалось, как и Джин без тоника, его она употребляла часто, намеренно, по праздникам!
А при хорошей то жизни, праздник у Битумовны происходил с утра пятницы и ей же оканчивался на следующий неделе. Вот вы спросите – Почему с пятницы?
Нет, пожалуй пятница-развратница уже вошла в наш обиход, подразумевая отдых от рабочих будней, тогда возникает вопрос нумер два – Отчего же утро?
Так тут такой индепенденс ( с аглицкого – Освобождение).
Именно это происходило в пятничное утро. Достопочтенный супруг в охоте за более высоким положением отбывал в столицу, обозреть достопримечательности и поучаствовать в общем разврате под названием конференция. От конференция там было конечно только название, все остальное умещалось в одном крепком выражении – Е. … ту Люсю.
Какую Люсю? - общественность умалчивает, но барышей с этой Люси прикатывало и на смену тротуаров, и на новый памятник, и на имидж Иволги обрамленный в бренды известные всему миру.
Короче, пока муж трудился в поте лица на благо семьи, а труд его был вполне так тяжел, зампрокурора Бубликов неоднократно писал пасквили в которых подробно описывал «работу в горячем цеху» - сауне, с такими подробностями от которых у главного прокурора семь потов сходило при чтении. Одна фраза – Он жарил её три часа к ряду, намекала, шо Каряченский таки упорно стремится отработать положенные часы и даже внеурочно горит на производстве. Ну так вот, пока дорогой горел, любимая кипела разумом над семейным гнездом.
Гнездо росло, ширилось, пухло от количества рококо и барокко на квадратный метр. Места разойтись явно было маловато. Фантазия Иволги рисовало то поместье Скарлет О'Хара, то резиденцию короля Швеции, то нечто оригинальное, сюрреалистичное с картинами Дали. Рабочие усердно отковыривали плитку на «Аллее Влюбленных», отдирали лепнину в театре имени Мейерхольда, однако на желания Битумовны этого добра было мало, как и метражу участка. Потому, шо за поместье без подсобного хозяйства?
Хозяйства есть, было и будет в виде двух гостиниц на трёх акрах земли, домика прислуги, огорода, сада и Ивана, лет тридцати с взглядом алчным, телом божественным и разумом чутким к желаниям хозяйки.
Желаний у Иволги не занимать, занимать было у мужа денег на дальнейшее строительство. И все бы прошло на ура, умела Иволга надавить на больные места, пока не возникла проблема.
Такая маленькая проблема под метр восемьдесят.
Она вошла инспектором пожарной охраны в сердце Йоси Каряченского и упала камнем на его бюджет, навсегда запечатав мечты Иволги сургучом волнения по поводу и без.
Повод имел место быть, народ маялся бездельем, шлялся от пивной «Центр услуг» до чебуречной «Мясо в кредит» и выпытывал за финансы упомянутых выше личностей. В «Центре услуг» кипело возмущение, росло как на дрожжах. Скрытый миллионщик ( назначенный оным – теми же сплетниками) и руководитель общества трезвости доктор Полубогов шепотом докладывал слесарю Душенову и электрику Третьякову сведения тайные, но явные о жутком непотребстве властей, о распущенности золотой молодёжи и о тратах неимоверных Каряченского на его новую пассию.
Полубогов:
- Опять они ворують. Сам видал, вчера три улицы вдрызг, два самосвала, шесть мешков, ус; пошло прахом. Я не за себя, я за народ волнуюсь, жмет в грудях. Доктор потери место где намечалась грудь, грудь издала странное звучание и из-за пазухи выполз котенок.
- Тьфу, забыл, малой обещал. Котенок был отправлен на место.
Так вот, у меня в пожарке сестра на вольных хлебах – завхозом, она сама, сама видела отчет, там черным по белому – сколько положено и что имеется, и это только здеся. Вы представляете, граждане что будет, если он решит дом в Испании плиткой обложИть? Вон, Саня, обратился он к слесарю, вчера твоя благоверная чуть голову не свернула на Столовой.
Душенов:
- И шо те канавы, вот я слыхал у его бабы, той, с огромным чувством собственного достояния - Битумовны, бриллиантов аж на стрингах есть, а ещё она себе зубы вставила.
Третьяков:
- Золотые?
Душенов:
- Платиновые, и в каждом по три карата светит.
Полубогов:
- Не знаю шо у ней там светит, а нам необходимо окончить это безобразия разворовывания национального достояния.
Душенов:
- Я имею вопрос?
Полубогов:
- Вопрос мы все имеем, а хотелось бы...В его шибко радужных мыслях, а они с разрешения тех самых отъявленных сплетников были нашпигованы страстями по миллионному состоянию, джакузей с пеной розовых тонов, плескающейся в нём же дамой с горностаем, второй в жемчугах, играющей на рояле, почему-то оказавшемся в ванной - Штрауса. Пауза затянулась...
Третьяков вывел Полубогов из ступора насущным:
- Доктор, вы о каком достоянии? Мне кажется, а когда мне кажется – значит есть прецедент, ваше достояние это Огонь Ядвига Васильевна, инспектор пожарной охраны?
Полубогов:
- Имеет место быть. Не то что бы я влюблен, но позвольте триста тысяч упокоились за полгода в её лице и прочих частях тела, а компенсация?! Я имею ввиду моральная. Может я уже внутри готов быть жениться, костюм пошил по моде, обрил всяческие места так сказать для интиму, а тут он со своей селедкой! Меня сестра знакомила, я сортир отремонтировал!
Третьяков:
- Это вы про его бриллиантовую Иволгу – селедка?
Полубогов:
- Это я о его должности. Вы вообще магазину посещаете? Видели, видели как она подорожала. Это ж какая то рыбина, не кормили, не нянчили, в соль макнули и на тебе полпятиста вмазали за кило.
Душенов:
- Возмутительно. И как же вы представляете наш эксперимент разоблачения.
Полубогов:
- Да тут особо и стараться то не придется. Мадам Битум хоть и преисполнена чуйством к Ваньке Плечевому, а за сво; не то что удавит, забетонирует. В жизни все начинается с семьи, уж поверьте мне, где слабо, там и рвется, четыре брака по пять лет – срок. Шантаж дело верное, а там гляди, пока они будут друг друга рвать по судам и селедка подешевеет.
Третьяков:
- Нам какой с того магарыч?
Полубогов:
- А как же праведный гнев? А чувство плеча? А отомстить за друга?
Душенов, толкнув Третьякова в бок:
- За бабу, статью, идем Анатольевич, худое дело.
Третьяков:
- Да, Саня, ентот шприц нас подбивает на недоброе. Честная компания треснула как переспелый арбуз и Полубогов впал в осеннюю депрессию. Три дня он лежал в забытьи, ковыряя диванную обивку пальцем, чёрные тени окружали его будущность и нашептывали разные непотребства.
Ему казалась в образе чёрной кошки Ядвига, она мягко драла когтями угол дивана и подозрительно ласково урчала – Мрррр, мой, мрррр, мой. Доктор гнал наваждение, но оно накрывало с новой силой, теперь в фантазиях он сидел на золотом унитазе в замке Каряченского, по правую руку ему подавала кофею Иволга, по левую улыбалась всей своей полуграцией Ядвига. Неврастения желала перерасти в шизофрению, если бы не одно происшествие.
Происшествие случилось не само по себе, для этого героя шантажа пришлось вытолкать под зад коленом Бога в тот самый, осенне- грязный пейзаж. Доктор томно всматривался в серость аллеи, ибо вечерело, желая узреть выход или вход, куда?
Здесь мы предоставил читателю рискнуть предположить, а пока наш Полубогов выбирается к мечте своего местоположения через уныние и слякоть, вернемся к Иволге.
Иволга по сути своей женщина безопасная… на расстоянии, её капитал, вернее дОбытое и нАжитое их совместным проживанием с Йосей далось с крупным нервом, наверно седалищным, поскольку именно он щемил чуть ниже кончика и отдавал почему-то в ребро. Возможно предположить сверхъестественную связь, ту самую от Адама. Битумовна с легкостью переносила эту навязчивую боль, так же переносила часть семейного бюджета в моменты обострения из сейфа мужа на свой счёт у Кипре. Нет, вы не знали? Там самый высокий процент, так, запишите, пригодится.
В день великого осознания шаткости конструкции под общим названием семья, Иволга не впала в прострацию, не окунулась в разврат и беспросветное пьянство. Она, имея в арсенале очень практичный ум, решила действовать аккуратно, с долей цинизма и прибегая к нетрадиционным методам.
Три часа упорных поисков дали:
- Телефон психолога- паранормального Шлепкина;
- Адрес бабки Феофановны из монастыря Урсулинок;
- Архивные материалы по экстрасексу Вольдемару .
Первым делом нужно было присмотреться к Феофановне, Иволга предпочитала вначале договориться с тем, с кем имела общие интересы. Она поправила крестик на груди, зачем-то надела длинное пальто в пол, платок, чёрные очки и отправилась на встречу.
Феофановна жила нынче на краю Балахова. Не одна. С ней две приживалки, одна малая да шустрая – Фекла, вторая грузная, с статью боярыни – Аграфена. При таком посольстве служил кот, серый, пушистый, ленивый и весьма сообразительный. Когда Феофановна толковала судьбу шебурша по старинной книжице, кот восседал рядом и на неуместные комментарии заблудщих в магическое логово шипел, выпуская когти в их платье.
Иволга подошла к дому, хороший такой дом, добротный, видать из прошлого – купеческий. Старый кирпич кое-что где обтесался, но крепко держал резное крыльцо, унизанный вензелями подоконник, который от времени больше походил на второй вход.
Дом опустился фундаментом ниже, чем могли предположить архитекторы его проектировавшие, и теперь окна первого этажа выглядывали из земли немытыми стеклами, а войти на балкон можно было с двух сторон, напрямую из комнат или подняв ногу с улицы.
На этом самом балконе восседала Аграфена, она пила чай из блюдца, вытирая юбкой сладкие пальцы, в которых секунду назад был маковый калач. Ещё не успев занести сапог на первую ступень, Иволга услышала шум, беготню и необычное состояние неизведанного благоговейным страхом наполнило душу.
Сейчас же из дверей выбежала Фекла, замелькала разноцветным сарафаном вокруг Битумовны, с удивлением Иволга заметила - девушка босая.
Фекла:
- Вас звали? Она так мельтешила вокруг гостьи, как будто пыталась подолом замести следы своего пребывания:
- И ходют, и ходют, все с делом. А я шо? Я прибирай. Вчерась мужик приперся за советом, совет унес, перила сломал. А вы кем интересуетесь? Вам записано? Аграфена, там написано?
Аграфена с высоты:
- Написано на заборе, А у нас в порядке обращения к высшим силам. Да еще примут ли?
Иволга тихонько, с надеждой:
- Примут?
Фекла:
- Место то есть? Примут ли? Фекла заорала так, словно Аграфена сидела этажей шесть выше.
Из дома донеслось:
- Вводи!
Фекла подмела перед Иволгой ступени, больше конечно песку да грязи развезла, поклонилась куда-то в воздух, икнула и рукой указала – Просють.
Внутри антураж как-то притих, оброс паутиной, завоняло старым тряпьем и свечным духом.
Коридор вилял от комнаты к комнате и наконец привёл Битумовну к месту назначения.
В тесной комнатушке стояла кровать, такая из детских воспоминаний – пионерская, с железными спинками и скрипучим матрасом, на нём покоилось штук десять перин. Отчего перин то? Так не трудно догадаться, здесь же парили перья малые и большие, внушительные и не очень, больше грязные, нежели белые.
Возле странных ликов, похожих на постеры из типографии «Первый и Последний приют" горели в канделябрах свечи. Много свечей. Дымило и хотелось кашлять, но ситуация говорила крепится, дабы не выказать неуважение Феофановне.
К слову она оказалась неимоверно крепкой бабкой, спрыгнула с горы перин, обнюхала Иволгу и произнесла:
- Прет чужим, гулящим, воняет.
Иволга обнюхала свой рукав:
- Да вроде Шанелью?
Феофановна:
- Шельмой, я и говорю, Шельмой. Чего пришла? За свой грех узнать али за мужика свово?
Иволга собрав волю в кулак и подкатившую к горлу тошноту, ответила:
- Бабу отвадить.
Феофановна:
- Зачем? От чего?
Иволга:
- Не от чего, а от кого. От супруга моего Иосифа.
Феофановна:
- Таки он ей и не нуж;н, мужик то, да шо там за мужик. Феофановна помотала полковником в мутном тазу, вижу мал силой, так мал. Зачем он ей. Ей мачО нуж;н.
Вот за материальную часть она таки радеет. Феофановна снова помотала полковником в зеленой мути, ох, как радеет, аж ужом ворочается, старается.
Иволга заглянула в таз. Из него выпрыгнула жаба и изгадила все пальто.
Иволга:
- Мне плевать куда она радеет, мне покой требуется.
Феофановна:
- Было б плевать в вечное око не глянула. Шо там узреть хотела?
А за покой, будь покойна, уйдет.
Иволга:
- Кто уйдет?
Феофановна:
- Мужик, будешь покойно одна свой Джин тягать.
Иволга:
- Так он мне нужен.
Феофановна:
- Врешь, чешешь языком, кобель тебе нуж;н, а не ентот выкидыш империализма.
Иволга:
- Оба! Оба обязаны быть при мне.
Феофановна:
- За оба доплотить требуется!
Иволга кивнула:
- Будет!
Феофановна схватила два половника, один из них тот же, что плавал в жиже и ударила по какому-то предмету напоминающему колокол. Помещение наполнилось звоном, а воздух искусственным дождем. В ушах защебетали птицы, перед глазами Иволги поплыли звезды, она присела.
Прибегла Аграфена, лучше бы Фекла, потому как Аграфена заполнила все пространство своими телесами.
Феофановна крикнула:
- Книгу.
Аграфена развернулась неудачно и угодила пятерней в таз, таз перевернулся на кота, тот вцепился в зад Аграфена зубами и повис, видимо не соображая что делать дальше, куды бечь?
Аграфена взвыла и попятившись опрокинула канделябр, вечер предполагал две скорых, пожарку и капельки для успокоения нервов.
Из списка трясущейся рукой Битумовны был вычеркнут пункт нумер три. Все таки Урсулинки как-то не серьезно.
В машине скорой, молодой фельдшер двадцати пяти лет навязчиво успокаивал "мадам Неприятность", гладил по различным частям и все больше заглядывал в рот, вроде как стоматолог. Битумовна была частично в шоке этими частями, потому гладить позволяла, однако рот прикрыла ладошкой.
Маньяк- подумала Иволга, зубной фей прикрывающийся должностью!
Платиновые, точно платиновые, как доктор трепал - думал фельдшер и пытался провести повторный осмотр.
Иволга предпочла ретироваться. Она шла домой в дурном расположении духа, ничего пока не разъяснилось, а время поджимало. Кто-то из доблестных граждан вчера шепнул за горе, за тако горе Каряченскому, слушок пошел по очереди за колбасой и достиг ушей Иволги в тот момент, когда она "гений маскировки" на трамвае ехала от Феофановны. Кроме потери кормильца, можно было утерять и состоянию.
В трамвае было душно, тесно и узко.
Иволга стояла в позе непередаваемой русским языком и вслушивалась в разговор двух старушек.
Первая:
- Ой, скоро все.
Вторая:
- За все ты поаккуратнее, у нас за все люди до конца на Бали сроки то отбывают.
Если б нам все, я б первая побегла, несмотря на радикулит.
Первая:
- Мне сосед сказал, его баба полы моет в прокуратуре.
Говорит вс;, Бубликов на Каряченского собрал досье!
Вторая бабка:
- Так им и надо народным клещам.
Иволга, вмешиваясь в разговор:
- Может они тоже несчастные, может им в жизни чего-то не хватает?
Вторая:
- Вот я и смотрю, стоять тут всякие у тьме, очки нацепили, думают обознаемся? Доброго вам вечерочка. Как супруг?
Первая: Сухари сушите?
В этот момент трамвай имел счастье остановится и Иволга выбралась из кучи ароматных тел.
Дома её ждал Йося такой вполне забалдевший от желания съехать с общей площади муж.
Иволга решила подпортить ему настроению, но всяческие ухищрения на этот счет, как – упоминание о скоропостижно собранном досье, языках, проклинающих их род, сплетнях и упадке доллара не возымели действия. Йося пел и душил организационные способности супруги к скандалу улыбкой на корню. Его ошалел вид намекал на некое уже совершенное непотребство, и как сказала бы Иволга - несогласия в уме, а рассеянность и наглость выводить арии и пританцовывать прям таки вопили о нашедшемся выходе из совместного ложа. ЛожА на это вс;, Иволга не растеряла запал переместить капитал на Кипр, а тело супружника ближе к своему. Вкралась заманчивая идея – упокоить, шоб точно и навсегда. Идея вкралась, но реализация её была менее доступна, чем два пункта ещё не востребованных Битумовной.
С урсулинками не вышло, но остались Шл;пкин и Вальдемар.
Оба супруга почивали в эту ночь дружно отвернувшись друг от друга. Вернее почивал Иосиф, а Битумовна слушала его многозначительные стоны во сне и все больше склонялась к посещению экстрасекса Вальдемара. Ну хужее то не будет?
Вернемся к Полубогову.
Когда доктор томно всматривался в серость аллеи, ибо вечерело, желая узреть выход или вход из депрессии, его уже ожидало провидение на лавочке в сквере «Забвения». Лавочке между прочим была весьма интересная, на старой, буковой поверхности пролегла как морщинка вечности надпись вырезанная ножом:
Lasciate ogni speranza, voi ch’entrate (оставь надежду всяк сюда входящий), но Иосиф не изучал латынь в такой интерпретации и перевести сие творение не мог. Все что всплывало в памяти это Vertebral agmen.
Ровно тридцать минут назад звонкими шагами под фонарями, горевшими через один, спасибо строительству Каряченских, хоть через один, провидение вошло в этот мир хаоса и теперь имея вид человека обычного могло произвести заключительную часть трилогии в виде собрания душ с помощью дара убеждения и какой-то матери. Мать видать была высоких моральных принципов ибо собирание душ требовало исполнить одно неукоснительное правило - готовность тех самых душ сделать последний шаг в небытие.
Сейчас ответственной за это священное детство являлась дама лет пятидесяти, с хитрым взглядом, одетая по классике с тростью в руке. На золотом набалдашнике горели две буквы F T (fatun tua) - твоя судьба.
Итак, Полубогов ошпаренный желанием укатать Ядвигу в эротическую поездку по местам своей юности, скитался между тусклым светом фонарей ища место и глаза излить душу. Бутыль Клико уже излитая внутрь намекала искать быстрее. Тут его окутал густой туман. Через пелену пробивалась тонкая струйка света, зовущая за собой. Андроник захмелев испытывал необычайное желание к приключениям, но это видение полосы света, более похожее на тропу поубавило детства в ягодицах и вернуло часть трезвости. Стоять на месте было холодно, поднялся пронизывающий до скелета ветер, пошел противный, мелкий дождь. Кто-то нашептывал в ухи:
- Вперёд, иди вперёд.
Доктор оглянулся, никого не было. В этот момент его пнули под зад призрачным коленом и Полубогов встал на путь истины. Путь истины довел кого-то до Магадана, Полубогова же до встречи с дамой приятной во всех отношениях. Вряд ли кто-то из ныне здравствующих хотел бы поручкаться с Фатумовной, но она никогда не представлялась своим настоящим именем имея на все случаи псевдоним.
Полубогов поздоровался, с недоверием глянул на Золотой набалдашник и обратился:
- Доброго, вы позволите разделить с вами остатки Клико и это звездное небо? Меня Андроник зовут.
Фатумовна растянула ярко-красные губы в улыбке:
- Приземляйтесь, Марфа Васильевна я, но можно по-простому Мара.
Полубогов:
- Мара, это что-то из славянской мифологии?
Фатумовна:
- Из неё, дорогой, из неё.
Полубогов хотел предложить распить остатки лечебного напитка для души, но постеснялся, стаканчиков у него не было, а из горла Марфа Васильевна явно не употребляла.
Дама извлекла из-за пазухи два пустых пузырька из-под Панангина:
- Чем не тара?
Полубогов удивился, но виду не показал, тем более что извлеченные предметы были вполне рентабельны грамм по сто войдет.
Вечер перетекал в ночь, настроение пасмурное в преподнятое. Разговор о страстях человеческих реорганизовался как-то сам собой. Фатумовна внимательно слушала изредка кивая и добавляя – Дааа, дела. Тут на доктора напала горючая слеза и беспробудная истерика, он всхлипывал на плече у дамы, утирая лицо платком, который она достала из воздуха, этот факт Полубогова нисколько не смутил, смутил его вопрос, заданные совершенно спокойно, с стальными нотками в голосе.
Фатумовна:
- Вы на что согласны за ради мечты вашей, Ядвиги?
Полубогов:
- А что есть возможность?
Фатумовна:
- Вполне.
Полубогов:
- И чего стоит?
Фатумовна:
- Сущую малость, подпись и согласие на изъятие.
Полубогов:
- Кого? Куда?
Фатумовна:
- Сердца вашей пассии и души её в употребление на благо вашего семейного счастья.
Полубогов:
- А разве такое бывает? Разве яс могус за другого, это - изъять?
Фатумовна:
- Ой, мил человек, как все запущено у вас все, неужели вы, человек так сказать близкий к Богу, с такой говорящей фамилией, с аналитическим складом ума имеете сомневаться в этом. Оглядитесь.
Полубогов завертел головой.
Фатумовна:
- Да я в переносном смысле, неужели вы не заметили, что большая часть вашего окружения движимая чувством без всяческого разрешения жонглирует этими так сказать предметами восхищения вполне профессионально.
Полубогов:
- Осмелюсь узнать, а отвечать придётся?
Фатумовна:
- Только перед собой.
Полубогов:
- А разве у меня получится, это, изъять?
Фатумовна:
- Вы то? Ой, таки не сомневайтесь, ваша квалификация позволяет этакие штуки проделывать по что раз на дню, жаль влюбляетесь вы намного реже.
Полубогов:
- Где подписать контракт?
Фатумовна скрутила набалдашник золота и достала бумагу похожую на вексель, поинтересовавшись у доктора- У вас кинжала не найдется?
Полубогов:
- У нас за ношение холодного сажают.
Фатумовна:
- Странно, стольких холодных доставила по назначению и ни разу не посадили. Ну это не проблема, с другой стороны трости внутри добротного дерева находился клинок.
Полубогов:
- А зачем вы у меня спросили?
Фатумовна:
- Не хотела инструмент запачкать не по назначению.
Тут как специально почернели небеса, набухли фиолетово- ватные тучи, вместо моросящего противного пошел проливной, грянул гром, Полубогов поднял глаза в небеса, его кольнуло в палец. Когда Андроник опустил взгляд на векселе красовался кровавый отпечаток большого пальца. Фатумовна исчезла, остался стойкий запах серы в воздухе и невидимый зонт. По дороге обратно из парка на Андроника не упало ни капли.
Далее память его покинула и следующее утро он встретил на диване своей гостиной. Портер глаза, поднялся, аккуратно, как и всегда заправил кровать, возмутился своей совести на непотребное своё поведение, вывел в мыслях формула – пить вредно, привидится же и направился в кухню. На столе под холодной бутылочкой пива, которая стояла рядом с тарелочкой Красной рыбы, лежал вексель.
Полубогов потер глаза, но вексель не исчез.
Дело то дрянь, подумал доктор, вытер запотевшие очки и стал ожидать явления возлюбленной.
На другом конце города сладко потянулась в постели Иволга.
Её воображение рисовало картины безоблачной будущности после посещения экстрасекса Вольдемара.
К такому человеку стоило принарядится. Платье от Gucci, на этот раз открывающее все, что надобно было скрыть, боевой макияж с волнительными стрелками подведенными дрожащей рукой и необходимая сумма довершили образ Битумовны. Спускаясь по лестнице со второго этажа она успела завязать бранную перепалку с прорабом, но закончить её не давали дела насущные.
Вслед хозяйке улетело:
- Я тебе устрою замок с привидениями. Окончание монолога прораба Сатанелова Иволга не услышала, вся её конституция рвалась из платья и из семейного гнезда наружу.
Посещение общественного транспорта намекало – Не стоит, могут и лицо попортить, потому сегодня транспорт подкативший к вратам резиденции Вольдемара был собственным.
В отличие от Феофановны Вольдемар жил на широкую ногу.
Часто посещал увеселительные заведения, имел прислугу, не столь аутентичную как Фекла и Аграфена, любил своих клиентов и недолюбливал конкурентов. Недолюбливал по четвергам, при ретроградном Меркурии, между двумя и пятью часами ночи, при вхождении Луны в состоянии полнолуния. Отчего так? Неизвестно. Но в это время Вольдемара мучала бессонница, чесалась левая нога, жгло горло, и ходят слухи росла шерсть. Правда про шерсть распространяла несостоявшаяся любовница та самая, Ядвига, шоб её огонь. Сколько мужицкого люду полегло между её ног.
Это ж страсти какие.
Вольдемару удалось избежать сей участи, но как раз после этого у него открылся дар.
Открылся сам по себе, утром, в воскресение в сауне. Предвестником была белая горячка или по - научному алкогольный делирий, возникший на фоне прекращения приема алкоголя.
Тут были и галлюцинации, и бредовое восприятие окружающего мира.
Делирий сдал позиции, а дар предвидеть остался как побочный эффект.
Итак, момент истины - Иволга вошла в кабинет...
Продолжение следует...