- Я могу попытаться кое-что разузнать. – проговорила Рона.
- Ты? Каким образом?
- Ну, видишь ли. Джон, тот парень, из егерей, который. Вернер говорил. знаком с ним сдетства. Мне кажется ко мне неравнодушен. Если я позволю ему пройтись со мной… Например. до опушки…Ну, знаешь… прогуляться на закате, поболтать о том- о сём. Думаю, его бдительность подтает, и её не хватит для того, чтобы . например. не позволить мне самой выбирать темы для разговора.
- Это не будет опасно? – нахмурился я.
Рона удивлённо подняла брови:
- Что может быть опасного в девичьем любопытстве? Прогулка, беседа… Обычный флирт. Потом. Мне интересно – он ведь егерь. Такой мужественный. Такой до зубов вооружённый… - её серые, как у Холмса, глаза откровенно смеялись.
Возражение было совершенно здравым. Действительно, какую опасность можно было увидеть в обычном заигрывании девушки с парнем. Вот только, проанализировав свои чувства, я поймал себя на том, что боюсь попросту того, что егерь захочет, например, обнять Рону или, ещё хуже, поцеловать – при мысли об этом у меня всё внутри переворачивалось. Мне было до край ности неприятно.
- Я сейчас же и пойду, - сказала Рона, накидывая на плечи шаль Ингрид, которую стала носить здесь, следуя местной може, чтобы не выделяться. – И если всё удачно сложится, мы будем знать биографию Клуни ещё до вечера. А может быть. И ещё что-то. Во всяком случае, - добавила она, лукаво улыбнувшись, - это будет веселее, чем готовить на всех ужин.
С этими словами она выскользнула за дверь, а мне ничего не осталось. Как пойти проведать нашего пленника.
Когда я вошёл. Он сидел на кровати. По-видимому. Только недавно проснувшись. На мои шаги вскинул голову – из-за горба это движение казалось излишне резким, словно кто-то невидимый дёрнул его за ниточку.
- Ну, как ты себя чувствуешь? – спросил я.
- Наверное. Лучше , чем вчера, - равнодушно, но без неприязни, ответил он. – И, может быть, хуже, чем будет завтра. Во всяком случае, я на это надеюсь.Как скоро вы сделаете мне укол?
- Ещё рано, - покачал головой я. – Ты же понимаешь, что чем дольше эти промежутки, тем скорее ты избавишься от зависимости. Ты ведь хочешь избавиться от зависимости? Я знаю, что хочешь. Постарайся не думать об этом, и время пройдёт быстрее.
- Легко сказать! – фыркнул мальчик.
- Я знаю, каково это. Я был в плену зависимости – как и твой отец, - сказал я. – И покончил с этим. И он покончит. И ты тоже можешь.
Я сказал ему так, надеясь вызвать расспросы, хоть какой-то отклик. Но он промолчал. Тогда, немного подумав, я взял стул и сел ближе к нему.
- Твой отец благополучно добрался до Лондона. Тебя интересует это обстоятельство?
Карл шевельнул углом рта:
- Не особенно…
- А ведь это странно. Он – единственный близкий тебе человек. Людям свойственно интересоваться благополучием близких.
- Мы никогда не были особенно близки, - пождал плечами мальчик. – Он винил меня в смерти матери. Меня – ребёнка.
- А с Клуни вы не были близки? – наудачу спросил я.
- О, - сказал мальчишка насмешливо. – Вы тоже заметили его горб? Несомненное сходство – наводит на мысли.
- Наводит, - не стал я отрицать. – Твоя болезнь позвоночника вполне может передаваться по наследству.
- Уж не попроситься ли мне в сыновья к главе туманного департамента?- ещё сильнее скривил губы он.
Я понял, о ком он говорит, и изумился – речь шла о Уорроне, начальнике департамента тайной службы Её Величества, который за скрытность и впрямь нередко называли туманным департаментом. Но откуда об этом знать десятилетнему мальчишке из захолустья?
- Так ты часто бывал в Клуни-Ярде? – гнул я свою линию.
- Бывал… С чего вы взяли .что я вам сейчас начну об этом рассказывать?
- Ну, хотя бы с того, что я пытаюсь исправить то, что они сделали с тобой, - сказал я сердито.
Оказалось, проявление эмоций – правильный ход, в мальчишке тоже поубавилось равнодушия.
- Причём тут Клуни? – возмутился он.
- А разве не он отдал тебя в служки Рогатому… отцу Ози?
- Рогатому отцу Ози? – мальчишка вдруг рассмеялся. – Это ему подходит… Подходило. Но это не Клуни – отец Ози сам захотел, чтобы я помогал ему.
- И ты не возражал?
Мальчик снова вскинул голову дёргающимся движением:
- Ему крайне трудно отказать. Ваш приятель Магон тоже не слишком сопротивлялся.
При этих его словах я задохнулся от гнева:
- Ты! Да что ты понимаешь! Магон был… он был…
- А каким тогда я был, вы разве знаете? – спокойно спросил он, и я выдохнул гнев.
- Я не знаю, что тебя заставило, - проговорил я, стараясь уже теперь обуздать чувства. – Может быть, только власть наркотика, может быть, другие беды,обида на отца. Но я знаю, что этой картины в церкви мне не забыть. Магон никого не мучил.
- Вы этого знать не можете, - качнул головой Карли. – И он, между прочим, тоже не может этого знать наверняка. Например, та история, после которой его избили… с дочерью мельника.
- Откуда ты… знаешь?
- Об этом здесь все знают. Ненависть нужно заслужить. Или создать, если это кому-то выгодно…
Не могу сказать. какого эффекта хотел добиться Карл Ленц, но ему удалось сильно смутить и напугать меня. «А и в самом деле. – подумал я. – Что мне известно, если сам Холмс не может ничего вспомнить до того момента, как очнулся обнажённым в сарае, где вынужден был пить кровь, чтобы не погибнуть? И хочу ди я вообще об этом узнать? А главное. Смогу ли я справиться с тем, что могу узнать?»
Но этот остро вспыхнувший страх сподвиг меня на то, что впоследствие очень помогло нам. А именно: я, словно меня прорвало, вдруг горячо и жадно принялся рассказывать маленькому горбуну о Холмсе, словно намереваясь тем самым опровергнуть, задушить всякие сомнения в нём. Боюсь, это было частным случаем какого-то лихорадочного безумия. Я доказывал, клялся, бился с кем-то об заклад, что Холмс, мой друг Холмс, просто физически не способен сознательно мучить человеческое существо ни под каким влиянием и ядом.
Я сидел с этим волчонком, как старый гувернёр у постели любимого воспитанника, и говорил, рассказывая коротко, но полно и честно, обо всём. .что нас связывало с того самого дня, как я увидел длинную сухощавую фигуру Холмса впервые и до того, как, коротко стиснув его в объятьях, я повернулся и пошёл прочь по горной тропке противотуберкулёзного санатория, расстроенный и злой, погружённый в своё горе и исполненный тоски. Я рассказал о смерти моей жены и подложном письме, чуть окончательно не разрушившим нашу дружбу, и так тогда висевшую на волоске. Я по памяти цитировал из него целые абзацы, я рассказал о том, как разорвал его и бросил Холмсу в лицо. Я говорил потом о том ужасе, который испытал, прочитав в новостном листке о гибели его у Рейхенбахского водопада, и о том горькой благодарности, которую почувствовал к Холмсу за его последнюю просьбу обнять его на прощанье. Не знаю, как я жил бы, если бы не сделал этого. Потом я перескочил на события в Шантадираге и на Крамоля, и рассказал о погоне на кладбище, человеке в клетке и ослеплённом фельдшере Оруэлле. Потом о своём пьянстве и о Мэртоне. И снова о том, как нашёл Рону, как встретил Магона, и как думал, что схожу с ума, узнавая и одновременно не узнавая в нём человека, которого не чаял уже увидеть.
Время шло, а я всё говорил и говорил, и Карл слушал, растерявсвою равнодушную апатию, и даже не торопил меня больше с уколом. Да, пусть, как и Рона, он казался много старше своих лет – и этим равнодушием, и рассудительностью , и, что греха таить, совершенно недетским цинизмом, но при всём при том он оставался ребёнком, а значит, одним из самых благодарных читателей моих новелл. Я поразил его воображение, и за то время, что мы провели вместе, за время, которое длился мой рассказ, мне удалось то, чего Вернер добивался осторожно и последовательно: наш пленник, наш противник превратился в союзника. Мало того. он пополнил армию поклонников Холмса. Конечно, я узнал об этом не прямо тогда же, но это произошло. А когда я ещё и рассказал ему о том, что Холмс и сам одно время находился в плену наркотической зависимости, смог справиться однажды, но всё равно будет постоянно в опасности возвращения своей пагубной страсти, он и вовсе, мне кажется, ощутил в моём незримо присутствовавшем при нашей беседе друге родственную душу.
Я рассказал ему и про убийцу-змею, и про ядовитый порошок, сводящий с ума, и про призрачную собаку с дартмурских болот – он всё слушал, затаив дыхание, пока ещё мог справляться с нарастающей жаждой своего препарата. После я сделал ему укол, но ещё оставался рядом и всё рассказывал и рассказывал, держа за руку, пока он снова не уснул.