Воспоминания мои об осени 1992 года крайне смутные и разрозненные. Я даже точно не помню, когда нас художников прогнали от этого художественного салона, что на Большой Якиманке. Скорей всего, это уже произошло ранней весной 1993. Салон был сильно недоволен тем, что художники загораживают витрины и мусор оставляют. Опять же художников стало туда приходить много, и это создавало атмосферу того же Арбата. В общем, одним прекрасным утром всех разогнали при содействии московского омона. Сам я этого не видел, и пришёл туда, когда там было уже чисто, как раньше при Советской Власти, когда свободно торговать на улицах никому не дозволялось, и все должны были ходить на работу, и там работать, как положено нормальным советским гражданам. При капитализме тоже нельзя было свободно торговать, но тогда ещё был переходный период, и никто не знал, что можно, а что нельзя. Поэтому торговали всем и чем попало. И за всем этим процессом следили, в основном, хмурые молодые коротко стриженые пацаны, которые не позволяли этому хаосу распространяться во все стороны. У салона, слава Богу, этих пацанов не было. Во всяком случае, я с этим там не сталкивался. И денег у меня особо и не было, и товар мой был малорентабельный. Возможно, у других художников там иногда возникали проблемы с представителями криминального мира, которые в те годы практически всё начали держать под своим строгим, но справедливым контролем. Полной свободы быть не должно, - она людей расслабляет и портит.
И перебрались уличные художники в другое место, которое находилось совсем невдалеке, в ста метрах от этого злосчастного салона. На Садовом Кольце стоял довольно длинный забор, и люди, идущие в Центральный дом художника, проходили мимо него. А напротив, через Садовое Кольцо, находился вход в Центральный парк Культуры и Отдыха имени писателя Максима Горького. Место, можно сказать, замечательное, хотя и немного шумноватое. И эта местность стала на два года, таким вот новым уличным Вернисажем. Потом и отсюда тоже прогнали, на Крымскую набережную где, с 1995 по 2001 год, я и простоял, торгуя своими акварельками с котами и зайцами. А что было потом?.. А потом и на этой набережной всё стало постепенно меняться, и я туда иногда с грустью забредал, но, как говорится, всё течёт и всё меняется, и в одной реке дважды не искупаться. Могу сказать, что я с ностальгией вспоминаю всю эту уличную торговлю. Там бывали приятные моменты, но надо было для этого немного выпивать. В трезвом виде это было скучное малоинтересное занятие. Сильно ощущалось, что Время куда-то утекает, что и было недалеко от правды. Мне больше нравилось сидеть у себя в мастерской, а не находиться на публике, но за эту студию, которую я начал снимать в начале зимы 1995 года, надо было каждый месяц платить довольно существенную для меня сумму. И поэтому мне надо было напрягаться и, так сказать, «работать». Но это будет потом, а в 1992 году я ещё был относительно свободен, не зная, что такое собственная мастерская, и что такое коты и зайцы, которых ты вынужден постоянно рисовать, чтобы находиться на плаву. Ну да ладно, и я не хочу жаловаться на тяжёлую жизнь свободного художника, которую я вёл в те годы, когда не было интернета и умных телефонов, которые заменили нам живую реальность…
Периодически, это я хорошо помню, в то несытое время я приезжал в гости к одной своей подружке, с которой у меня возникла некая приязнь. При этом, у нас с ней ничего не было, в смысле Эроса. Это была та самая Наташа, которая дружила с Леди. Она тогда работала в американской телевизионной компании CNN, на Кутузовском проспекте. У Наташи я иногда скромно ужинал, пил чай и ночевал на кухне. Она снимала двухкомнатную квартиру в районе метро «Фили». У неё там всё было очень по-западному лаконично и без нашего пошлого мещанства. И там, на белых стенах висели мои цветные картинки и моя чёрно-белая графика. Квартира находилась на высоком этаже, на каком-то там девятом или десятом. Сверху открывался прекрасный вид, и мне нравилось к ней туда приезжать. Приезжал я к ней не часто, так как не хотел быть навязчивым гостем. Обычно она меня приглашала. Наташа была моя ровесница. Она родилась она на шесть дней позже, и это нас как-то духовно сближало. Со своими ровесниками, рождёнными в год огненной лошади, я особо, после школы, не пересекался и не дружил. Это даже было немного странно и непонятно, разве что ещё художник Валера был моим одногодкой. Видимо в этот год рождались люди с непростым и даже сложным характером, не способствующим лёгким отношениям. В Китае, говорят, таким людям очень сложно найти себе пару, и такие люди часто остаются одинокими. Это я про это всё потом читал в книжках по примитивной астрологии. Возможно, это всё враньё. А может, и не враньё, а китайская мудрость…
Наташа всегда одевалась в чёрное. Возможно тем самым, Наташа хотела выглядеть худее и эротичнее. Точно я сказать не могу, но я и сам тогда тоже любил чёрный цвет, при том, что был очень не толст и даже немного измождён. А Наташа же была слегка склонна к полноте, и бледна своим круглым лицом, и черна своими кудрявыми волосами. Я уже писал про то, что она была похожа на молодую ведьму, и ей нравился этот образ. Выражение её меланхоличных тёмных глаз всегда было немного задумчивым и слегка напряжённым, как будто она всё время обдумывала каких-то свои важные дела и проблемы. Я её никогда не видел расслабленной и умиротворённой. Она любила задавать разные каверзные вопросы, будучи настоящей журналисткой. У нас с ней сложились довольно лёгкие и ироничные отношения, и я ей нравился своим лёгким характером, который у меня в тот период ещё был. С возрастом, я утратил эту молодую лёгкость, и на моём лице начали появляться печаль и даже некая угрюмость. Годы, так сказать, подчёркивают недостатки нашего характера и мало кого они красят. Хотя, бывают исключения и встречаются красивые старички и старушки, в которых нет суетливости и глупой важности; и они не пытаются выглядеть моложе, убирая свои морщины и подкрашивая свои бледные губы. Чтобы оставаться красивым надо обладать хорошим характером, и не испытывать приступов страха, злобы, жадности, зависти, похоти… Что, конечно же, малореально; и поэтому нечего на зеркало пенять, коль становишься с каждым годом безобразней и безобразней…
К сожалению, мои отношения с Наташей потом как-то совсем прервались, по причине того, что она, как и её ближайшая подруга Леди, перебралась на постоянное место жительство в Соединённые штаты Америки, где поселилась в столице этой империи, в городе Вашингтоне. Когда это точно произошло, я не помню, но уже с середины 90-х она уже пребывала там. Письма мы друг другу, разумеется, не писали. Один раз я с ней пересёкся уже в XXI веке, летом 2007 года, в городе Санкт-Петербурге, и больше нас судьба, можно сказать, не сводила. Очевидно наша карма земных отношений рассосалась… Пишу это с неким грустным сожалением, так как мне с ней было очень легко общаться, а это большая редкость, как я уже понял с умудрёнными разочарованиями годами. Не будь той самой Леди, то мы с Наташей вряд ли стали бы общаться. Нас с ней ненадолго сдружила сильная привязанности к той самой барышне, которая уехала в Сан-Франциско. Леди же ей иногда звонила и передавала мне свои приветы. У меня это вызывало не очень приятные эмоции, так как я всё еще не освободился от её загадочных чар, или, точнее сказать, астральных цепей. Вроде бы прошло больше года, как я с ней расстался, а всё равно, иногда вспоминал. Хотя, не впадал в такую уж чёрную меланхолию, будучи довольно психически крепким молодым человеком. Психика у меня была в то время в нормальном состоянии, хотя здравомыслящим назвать меня всегда было сложно. Во всяком случае, никаких приступов фобий я тогда не знал, и совсем не догадывался, что это крайне неприятное самоощущение, которое нам дано, чтобы мы не думали, что всё так просто устроено. Нет, всё устроено очень непросто, и поэтому всё, что кажется нам глупым, не совсем глупо. А то, что кажется умным, - это умно только на поверхности. Только нас этому в советских школах не учили, и поэтому мы, можно сказать, все немного психически нездоровы; но очень трудно в этом признаться себе, и другим таким же потерянным, бывшим советским октябрятам, пионерам и комсомольцам…
Мне запомнился, хотя и довольно смутно, один вечер у Наташи. К ней пришли в гости её сослуживцы-американцы. Они выпивали и весело болтали на своём американском языке, который я тогда практически не понимал. Меня она тоже пригласила и я, конечно же, не отказался и пришёл. Не один, а со своим тогдашним дружком художником Мишей По, который был тогда довольно обаятельным молодым человеком с артистичной внешностью. Вели мы себя там прилично, не напились и не буянили, и не сморкались на пол и, помню, общались с одним весёлым журналистом ирландского происхождения. Надо сказать, тогда у нас в стране не было никакой-такой сильной американофобии, и все были довольно открыты и радушны, и не держали кукишей в карманах друг на друга. На нас они, конечно же, поглядывали сверху вниз, но мы на это сильно не обижались. Это сейчас мы всё про них знаем, и знаем, что они малодуховны и крайне меркантильны; хотя, опять же, тоже бывают исключения, и среди них тоже бывают добрые дурачки, которые хотят всем добра и крепкого здоровья. Ну, в общем, к нам тогда приезжали и нормальные американцы, а не только те, кто хотели за счёт нас обогатиться и заработать себе ещё один миллион на нашей нищете и наивности, и купить себе домик во Флориде. И те же журналисты, работающие в этом самом CNN, были, на мой взгляд, очень даже приятными и дружелюбными людьми. Как, к примеру, этот американец ирландского происхождения, имя которого я не помню.
Потом, через какое-то время, этот журналист пригласил меня к себе в гости на какое-то «пати». Видимо, я ему чем-то понравился, а может быть он был геем (тогда у нас, правда, это слова не особо употребляли), но точно я не могу сказать, так как он ко мне не приставал. Надо сказать, что тогда к нам, в наши девственные леса, приезжало много геев, и это было тогда, видимо, модно; и у них там, на Западе наша страна была в большом почёте. И надо сказать, что именно в те времена у них там свирепствовал страшный СПИД!.. И мы тут этого спида довольно сильно боялись. У них там от этой болезни, которая к нашему счастью не переносится воздушно-капельным путём, а только через интимные отношения, - умерло в девяностые очень много культурных деятелей и мы все про эти читали. Буквально недавно, там ушёл из жизни певец Фредди Меркьюри, спев напоследок свою замечательную трагическую песню, о том, что шоу должно продолжаться и всё такое. Мы были, конечно же, наивные и доверчивые, но заболевать и умирать молодыми мы совсем не хотели, ну и я в том числе. И дело было даже не в том, что это страшный содомский грех и за это ты потом попадёшь в ад на веки вечные. Просто была такая вот геефобия, и на них смотрели как на крайне опасных людей, которые распространяют этот самый страшный вирус, которым людей заразили какие-то там африканские макаки. А на самом деле, его придумали в лабораториях ЦРУ, чтобы мы всего боялись и перестали строить коммунизм!.. В общем, гееям сильно с этим не повезло, и это отдельная тема, и я не буду здесь сильно углубляться…
И там, у этого журналиста из CNN, я неожиданно для себя, сильно напился португальским портвейном; в очередной раз поняв, что нашему постсоветскому организму импортные напитки вредны и они очень коварны, и от них не знаешь чего ожидать. И я потом еле добрался по зимней Москве до тётушкиного дома. Ей же я перед этим позвонил, уже будучи навеселе, и сказал, что ночевать не приду. Будить в ночи и тревожить свою любимую тётушку я не стал, так как всегда был крайне щепетильным и тактичным молодым человеком. Ну и я просидел всю ночь в довольно холодном подъезде у горячей батареи, и меня трясло, и мне было сильно нехорошо от этого вкусного тёмного зелья. Видимо я им слегка отравился, и мне было и холодно, и одиноко, и тошно. И, наверное, если бы я был настоящим пьяницей, то я вряд ли запомнил бы этот случай, у меня бы всё слилось в один тоскливый кусок. Будучи же перед этим в гостях я думал, что потом поеду ночевать к Наташе, которая там тоже веселилась, но она как-то незаметно для меня свинтила. Оставаться у этого журналиста я как-то постеснялся, а может, и побоялся. И помню потом, провожал одну барышню, опять же думая, что поеду ночевать к ней (перед этим мы хорошо болтали), а она же уехала на такси, и я остался один, уже где-то в районе полуночи, на холодном проспекте Калинина. Эта ночь мне запомнилась, хотя у меня бывали такие грустные моменты в жизни, когда я ночевал в подъезде, и не пьяный, а совершенно трезвый. Бывали случаи, когда некуда было пойти по каким-то там причинам. Слава Богу, таких горестных моментов в моей жизни было мало, и я остался жив. И опять же, потому что я был малопьющим, а здесь напился от простой человеческой жадности. Я ведь перед этим никогда не пил вкусных, но коварных португальских портвейнов.