Часть шестая
Глава десятая. 26 февраля 1974 года (продолжение)
Нужный дом находился не на самой улице, а как бы во втором ряду. У подъезда номер два я оказался за пять минут до согласованного времени. Там никого ещё не было. Ну я, чтобы столбом не служить, решил между подъездами прогуляться. До первого почти добрался, когда за спиной дверь хлопнула. Я на звук оглянулся, а там около второго подъезда мужчина появился, в одном костюме стоял, сигарету раскуривал. Пришлось развернуться и в его сторону направиться. Я к нему почти приблизился, когда он сам ко мне обратился:
- Иван Александрович? Я правильно понял? – и протянул мне руку, - Ягодин Пётр Георгиевич. До назначенной встречи ещё пара минут осталась, так что позвольте мне несколько затяжек сделать.
Конечно, - ответил я, - если не возражаете, с удовольствием к вам присоединюсь.
Он головой кивнул, а я за сигаретами в карман полез. Пачку "Ту-134" достал, зажигалку начал искать, а полковник мне от своей прикурить дал. Постояли, молча покурили, а затем одновременно окурки в урну, которая у входа стояла, бросили, и передо мной открылась дверь в организацию, куда идти мне совершенно не хотелось.
Кабинет у полковника оказался отдельным, небольшим. Стол письменный, несколько стульев, рогатая вешалка, книжный шкаф, большой сейф, вот практически и всё, что мне запомнилось.
- Раздевайтесь Иван Александрович, - сказал Ягодин, - пристраивайте своё пальто на вешалку, нам с вами длинный разговор предстоит.
Пока я раздевался, он сейф открыл и из него такую не хилую знаете папку, типа скоросшивателя, достал и на стол положил. Я на стул к столу с противоположной от полковника стороны присел и ждать принялся, что дальше будет. А полковник очки надел, авторучку из кармана достал, из верхнего ящика стола целую пачку бумаг, на которых написано было "Протокол допроса" вытащил, на столе всё разложил и на меня внимательно посмотрел:
- Надеюсь, Иван Александрович, тема нашего разговора вам известна?
Вопрос застал меня почти врасплох. Я всё ещё колебался между двумя вариантами - исчезновением Димы и минской историей. Поэтому я даже слегка замешкался, но потом собрался и покачал головой:
- Боюсь, придётся вам мне её разъяснить.
- Ну, как же Иван Александрович, вам же с моими коллегами по этому вопросу не один раз общаться приходилось, - и снова на меня вопросительно посмотрел.
- Пётр Георгиевич, мне за последнее время пришлось не по одному вопросу с вашими коллегами общаться, так что лучше вы мне объясните цель нашей сегодняшней беседы, чтобы мне самому не гадать.
Полковник головой крутанул и папку с документами ко мне поближе пододвинул. На ней с самого верха были типографским способом напечатаны страшные слова: "Дело об измене Родины", а чуть ниже крупно уже от руки написано: Бочаров Владимир Петрович.
Теперь уже мне пришлось вопросительно на полковника посмотреть:
- Товарищ полковник, но я никакого Бочарова Владимира Петровича не знаю.
- Как так не знаете? Вы ведь Елисеев Иван Александрович, в ноябре прошлого года во время отпуска были в круизе на теплоходе "Армения". Так?
Я согласно кивнул головой и даже словами это подтвердил:
- Это всё так, но вот никакого Владимира Петровича я не знаю.
- Постойте, - забеспокоился полковник, - он открыл папку, немного полистал её содержимое, а затем протянул её мне:
- Но это же ваши собственноручные показания?
Я посмотрел и снова кивок головы дополнил словами:
- Это действительно мои, но причём здесь какой-то Владимир Петрович? Это мои показания о Диме, переводчике из библиотеки иностранной литературе, с которым мы часто общались во время круиза и который исчез в Афинах, когда мы с ним шли к месту сбора группы после экскурсии.
Полковник засмеялся:
- Как же я забыл, вы все его называли Димой. Его фамилия Бочаров, зовут его Владимир Петрович. Не знаю по какой причине, но он собственное имя не любил и незнакомцам Димой представлялся. Возможно его так в детстве дома звали, - и он в растяжку проговорил, сделав акцент на второй части имени, - Владимир – Дима, наверное, всё именно отсюда идёт. У него родители в первый год войны погибли, в первую же бомбёжку Краснодара. В их дом немецкая бомба прямым попаданием угодила. Это поздним вечером случилось, когда все уже спать ложились. Владимир, как бомбёжка началась на улицу выскочил, посмотреть ему захотелось, как это все происходит. Вот и уцелел. Дальше-то он в детском доме воспитывался, возможно в память об отце с матерью и стал себя Димой называть. Извините меня, а то я никак не мог понять, то ли вы меня за нос решили поводить, то ли со мной что-то случилось. Надо же Дима – Владимир. Действительно, фамилии вам на корабле были ни к чему. Наверное, ни одной фамилии своих попутчиков не знаете? По отчеству тоже друг друга не называли, на отдыхе это как-то не принято, а я подсовываю дело, где написаны незнакомые фамилия, имя и отчество, - и он головой даже резко дёрнул, как будто боднул кого-то.
- Сколько времени с того события прошло? Три месяца? Вы уж, наверное, и забыли совсем об этом человеке? – и он вновь вопросительно на меня посмотрел.
- Да нет, товарищ полковник, такое не забывается. Думаю, что до конца жизни буду тот день вспоминать.
- Да, такое действительно трудно забыть, а тут ещё мы вмешиваемся, напоминаем. Но здесь ничего не поделаешь, служба у нас такая, напоминать о неприятных вещах зачастую приходится. Ладно, хватит воздух языками перемешивать. Давайте к делу приступим. Вы приглашены в качестве свидетеля по уголовному делу об измене Родины Бочаровым Владимиром Петровичем. Допрос будет запротоколирован и параллельно записан на магнитную ленту. Вы предупреждаетесь..., - ну, а дальше последовал весь набор фраз, которые мы регулярно в кино слышали: об ответственности за дачу ложных показаний, сокрытие сведений, могущих помочь следствию разобраться с делом, и всё такое прочее. Когда я был ознакомлен со своими правами и обязанностями, начался форменный допрос. Он совсем не походил на то, что было в Одессе и на Киевском вокзале. Там я сам всё писал, а два присутствующих сотрудника читали мою писанину. Здесь же был один полковник и он проводил форменный допрос, такой который я лишь в кино видел. Вначале он мне вопрос задавал, потом пока я обдумывал, что мне на него отвечать, он этот же вопрос в протокол допроса записывал, а уж затем туда же мой ответ заносил. Вопросы с тем, что я сам писал, были как под копирку, отвечать я тоже попытался теми же словами, что и три месяца назад или как можно ближе к тексту. Часа два всё это продолжалось. Наконец была поставлена точка, протокол был мне вручён, и я начал с ним ознакомляться, как назвал эту процедуру полковник. Я читал и под каждым прочитанным листом ставил свою подпись, затем в конце написал: "С моих слов написано верно и мною прочитано", расписался с расшифровкой и дату проставил.
- Осталось ещё с двумя свидетелями его бегства встретиться, и можно будет дело в суд передавать, - полковник немного помолчал, выравнивая получившуюся пачку листов, и ко мне обратился, - отношения то с попутчиками поддерживаете?
Я головой отрицательно мотнул.
Полковник вздохнул:
- Вот так всегда. Случайные встречи на отдыхе редко приводят к поддерживанию знакомства, - он ещё раз вздохнул и неожиданно предложил:
- Пойдём на улицу, покурим. В отличие от своего начальства, терпеть не могу курить в кабинете. И без того понимаю, что здоровье этим курением гроблю, так ещё потом сидеть в клубах дыма. Нет, - по-видимому, он продолжал с кем-то бесконечный спор, вот и принялся меня убеждать в том, что я и без него прекрасно знал, - я лучше ноги разомну, на улице хоть один глоток свежего воздуха сделаю, потом максимальное количество из лёгких копоти выдохну и в кабинет вернусь, где воздух чистым остался.
Договаривал он всё это уже по пути к выходу. Кивнул многозначительно постовому и вскоре мы оказались на улице, перед вторым подъездом.
- Не замерзнете? - спросил он, намекая, что я, последовав его примеру, не стал набрасывать на себя пальто, а остался в тонком джемпере, из-под которого виднелась обычная сорочка.
- Я люблю прохладу и свежий воздух, - признался я, - даже зимой сплю с приоткрытой форточкой.
- Вот и я такой же, - поддержал меня полковник, - перчатки стараюсь не надевать. А вы, я смотрю, в кепке зимой ходите.
- По крайней мере до минус двадцати точно в кепке хожу. Она у меня хитрая, с наушниками. Опустишь и идёшь себе спокойно, уши не мёрзнут, в них не дует. А вот когда температура ниже опускается, меня жена из дома не выпускает, заставляет шапку одевать, - засмеялся я.
- В этом мы с вами схожи, - задумчиво проговорил полковник и глубоко затянулся. Подержал немного дым в груди и начал его потихоньку выпускать, но в кольца превращать не стал, так тоненькой струйкой весь и выпустил:
- Дальше разговор будет без протокола и магнитофонной записи. Мне хочется узнать ваше мнение о Владимире, то есть Диме, - улыбнулся он, помолчал и начал говорить уже без остановки:
- Я знаю Бочарова очень давно, ещё немного и тридцать лет будет. Мы с ним в один год в Высшую школу КГБ поступали. Практически на всех экзаменах сталкивались, но там до познакомиться дело не дошло. Экзамены сдали и разбежались. В конце августа мы, те кого приняли, в Москву вернулись. Нас с Владимиром в общежитии в одну комнату поселили, а потом оказалось, что мы в одно учебное подразделение попали. Тут уж хочешь не хочешь познакомиться пришлось. Я в Москву из Красноярска приехал, а он из Краснодара. Вот то, что мы оба из городов, в названии которых имеется слово "красный", нас сразу сблизило. Мы по-настоящему подружились и все пять лет обучения держались вместе. Звали мы друг друга не по фамилии или имени, а по оперативному псевдониму. Он был Куба, а я Енис. Поняли, откуда эти псевдонимы взялись? – спросил и на меня вопросительно посмотрел.
- По рекам, наверное, - сказал я практически без раздумья.
- Молодец, хорошее логическое мышление. Так вот мы так друг друга постоянно и звали, ну, а когда официально представлялись, приходилось к воинскому званию фамилию присоединять, поэтому, о том, что он сам себя Димой называл, я даже забыть успел.
- Учиться в той школе, - продолжал он, - было тяжело во всех смыслах, но особенно в физическом отношении. Там занятиям по физ.подготовке большое внимание уделяли. Дима, - он сказал и усмехнулся даже, уж очень это у него просто получилось, - боевым самбо занимался. Мастером спорта стал. Одним легким, почти незаметным ударом, вывести человека из строя для него пара пустяков была. Я вам сейчас один секрет раскрою – помните инцидент, который у вас на улице в Неаполе произошёл. Про него каждый из вас упомянул. Так вот, мы криминальную итальянскую хронику за ту дату просмотрели. Нашли там информацию про того парня, который цепочку, что ли хотел с шеи вашей знакомой сорвать? - он на меня вопросительно посмотрел.
- Цепочку, - подтвердил я.
- Так вот, местная полиция обнаружила его тело с переломом шейного отдела позвоночника. Они так и не смогли понять, что там произошло, а мы знаем. Знакомый удар. Куба ему шею сломал. Конечно, он этого не хотел, но так получилось.
Мы вместе стояли и молча докуривали, а затем полковник снова продолжил:
- Закончили мы школу и вынужденно расстались. Меня здесь служить оставили, а Кубу в зарубежный отдел перевели. Туда лучшие из лучших попадали. А он в число лучших по праву входил. Во многих странах он поработать успел. У него редкостная способность к языкам оказалась. Мало того, что он несколькими свободно владел, так он ещё очень быстро с одного диалекта мог на другой перейти. Вот этим руководство и пользовалось, гоняли его, как не знаю кого. На месте сидеть не давали. Но ему это нравилось. Внешне он общительный очень, умел быстро нащупать тему интересующую собеседника и вот они уже, как говорится, не разлей вода. Но в душе он немного другим был – целеустремлённым, правильным, но в тоже время не гнушающимся любым способом добиться цели, которая перед ним была поставлена.
Мы с полковником уже докурить успели, а всё ещё около урны стояли. За это время никто мимо нас не прошёл, улица как вымерла. Полковник поёжился:
- Пойдём в кабинет, чайку попьём, да продолжим. Мне, вы уж извините, пожалуйста, ещё о многом хочется с вами поговорить. Он моим другом был, а вы из числа последних, с кем он общался, - он помолчал немного, а затем добавил, - да при этом мне кажется, что вам его судьба тоже далеко не безразлична.
Мы в кабинет вернулись, и он сразу же из нижней, на ключ закрытой полки шкафа с глухими дверками, электрический чайник достал, крышку снял, во внутрь заглянул, удовлетворённо кивнул и вилку в розетку воткнул. Я при этом успел даже подумать:
"Видать и у них пожарники регулярно шмон наводят".
Полковник на свой стул уселся, руки, сложенные в замок, положил на стол и продолжил:
- Лет десять он так по миру мотался, лишь изредка в Москве появляясь. Но, как-то он очень удачно здесь оказался, как раз день рождения моего старшенького случился, и я Кубу, конечно, пригласил. Среди гостей у нас Аня была, младшая двоюродная сестра жены. Удивительно симпатичная на лицо женщина, но с очень необычной судьбой. Несчастье с ней случилось во время войны, ей тогда лет восемь уже было. Она с матерью в эвакуации в Саратовской области оказались. Матери там на каком-то заводе чуть не круглосуточно работать приходилось, благо Аня вполне самостоятельной была, сама себя обслуживала. Но неожиданно девочка заболела, да так тяжело. Началось всё с высокой температуры, а дальше всё хуже и хуже. Доктора не знали, что и предположить - ребёнок пластом лежал, ни говорить, ни ходить не мог. Вот тут матери совсем тяжело было, но ничего удалось Анюту выходить. Уже после войны стало известно, что в те годы эпидемия детского полиомиелита была. Очень тяжёлая болезнь, многие дети умерли. Анна долго проболела, чуть не месяц она на грани жизни и смерти была, а затем на поправку пошла. Правда, на сердце это сказалось, до конца жизни она на него жаловалась. И ходить, и говорить ей заново пришлось учиться, только это у неё плохо получалось. Долгое время она шесть букв не выговаривала, потом правда стала нормально разговаривать, а вот на одну ногу она припадала до конца жизни. Хромоножкой была. У неё правая нога оказалась на шесть сантиметров короче левой. Куда ни придёт, вокруг неё тут же молодые люди начинают виться, а стоит встать, все разочарованно в сторону тут же отходят.
Он мне полную большую кружку кипятка налил, заварку щедро прямо туда насыпал и три ложки сахарного песка добавил. Затем себе точно такую же порцию соорудил, и мы некоторое время мирно сидели, молча, чай пили. Я до конца даже не допил, во-первых, много, во-вторых чересчур сладким тот чай оказался, я такой не очень любил. Пока полковник допивал, я в его рассказ вклинился:
- А знаете Пётр Георгиевич, у меня ведь тоже одна нога чуть короче другой. Мне годик был, когда я той же заразой, детским полиомиелитом, заболел, и тоже мы жили в то время в Саратовской области. Я этого, конечно, не помню, но родители рассказывали. Также долгое время несколько букв не выговаривал, а потом ничего, всё само собой образовалось. Вот только на одну ногу я, говорят, припадаю слегка.
Полковник даже, как-то чисто по-женски руками всплеснул и произнёс:
- У нас сегодня прямо день совпадений с вами получился, - а затем продолжил свой рассказ:
- Мне всегда казалось, что Кубу женский пол не интересовал, а тогда он совсем переменился. Как Анну увидел, так и подошёл к ней, но в отличие от других больше не отходил. Свадьбу они сыграли через несколько месяцев.
Бочаров рапорт написал и попросил, чтобы его в другой отдел перевели. Ему навстречу пошли и начал он служить в аналитическом отделе, мозги у него для этого дела подходящими были. Такие выводы делал, все только удивлялись.
Семейная жизнь у них была прямо образцовой. У него был нормированный рабочий день, редко, когда на работе задерживаться приходилось. С работы он домой мчался, ни что его больше не интересовало. Почти два года они были женаты, когда узнали, что у них скоро ребёнок появится. Знаете, я более счастливого человека, чем Куба в те дни не видел. На седьмом месяце у Анны преждевременные роды начались. Умерла она, сердце не выдержало, ребёнка тоже спасти не удалось. Это был такой удар, какой мало кто вынести смог бы. Бочаров тоже сломался, начал потихоньку, когда никто не видит, пить. Чуть не каждый день на кладбище ходил, а потом вечером горе водкой заливал. Когда понял к чему это ведёт, попытался бороться. Попросился, чтобы его послали в какую-нибудь мусульманскую страну, где со спиртным сложности. Его и командировали под видом переводчика в Алжир. Там вроде всё нормально было, по крайней мере, начальство ничего такого за ним не замечало. А у него оказывается запои начались. Месяц может не пить, второй, а потом срывался и по неделе с утра до вечера дома запирался и глушил её. Чтобы проблем не было, говорил, что у него приступ лихорадки, мол неделю дома отлежится и на работу выйдет. До поры это ему с рук сходило, но как-то срочная нужда в нём возникла, а он с очередным приступом дома отлёживался. Кто-то из руководства в нему сам отправился, а он в непотребном виде находился. Спасло его от позора только то, что в правительстве решили закрыть эту программу. Однако из органов Бочарова вежливо попросили – необходимую выслугу лет уже отслужил, будь добр в запас.
Пенсию ему назначили нормальную, на неё можно было достойно жить. Плохо одно, из нашего поля зрения он исчез. Нигде не появлялся, даже на профессиональных праздниках не показывался. А потом как-то до нас донеслось известие, что он женился. На ком нам не сказали, известили лишь, что женился, вот и всё. Я к нему домой поехал, но оказалось, что квартиру свою он поменял. Обмен был очень сложным, такую цепочку там соорудили, что разобраться я не смог. Можно было, конечно, к нашим специалистам обратиться, но честно говоря стыдно стало – друг называется, а куда его товарищ переехал, не знает.
Три с лишним года прошло, Куба нигде не появлялся, а потом такой удар – Бочаров остался в Греции. Я отдел возглавляю, который всеми перебежчиками занимается, вот сам и начал эту историю раскручивать. Оказывается, когда Владимир из Алжира возвращался, он через Рим поехал и там в одном из банков крупную сумму оставил. Где он деньги взял, нам так и не удалось узнать.
Вот он в Риме и решил сбежать, со всеми своими вещами туда поехал, - задумчиво произнёс полковник, - но вы ему помешали.
- Так вот, что означала та странная фраза ещё в Алжире, которую он произнёс, - перебил его я, - она так меня удивила, - и я, прикрыв глаза, постарался вспомнить её дословно:
"Через два дня уже в Риме окажемся".
- По-моему он именно так сказал в ответ на Вадимову благодарность за купленные для того лекарства. Вадим спросил, сколько он должен, а Дима ответил:
- Это вам на память обо мне, - а потом эту фразу, насчёт Рима, добавил.
- Подожди минутку, - сказал полковник, - это надо в протокол внести.
Он достал протокол, аккуратно убранный в дело, открыл его, ещё несколько фраз написал и, отодвинув папку в сторону, сказал:
- Может ещё, что вспомнишь, не буду его убирать.
Я не стал ему ничего на это отвечать, помнил я многое, но делиться своими воспоминаниями я не очень хотел, хотя полковник мне нормальным мужиком показался. Вместо этого я начал сам его расспрашивать:
- Пётр Георгиевич, а можно я вам несколько вопросов задам?
- Спрашивайте Иван Александрович, смогу, отвечу, конечно.
- Вот вы не один раз упоминали, что он несколькими иностранными языками владел в совершенстве. Мы вначале обращались к нему, когда надо было выяснить что-нибудь у местных, но он всегда отнекивался, говорил, что он только технические тексты переводит.
- Технические говорите? – улыбнулся Ягодин, - в прошлом году помните, наверное, знаменитая суперсерия СССР – Канада по хоккею была?
Я естественно головой кивнул, а полковник, на это даже внимание не обратив, продолжал:
- Так вот Бочаров переводчиком туда ездил. Ведь Канада двуязычная страна, там в одной половине провинций официальным языком является французский, а в другой – английский. Для нашей официальной делегации понадобился двуязычный переводчик-синхронист. Лучше Владимира в нашей стране не нашлось. Чуешь, специалистом какого уровня он был? К сожалению, об этом мы узнали уже после Афин.
Я точно знаю, - продолжил полковник, - что пять языков он знал в совершенстве: английский, французский, итальянский, арабский и польский. А вы говорите технические тексты, - и он даже головой покачал осуждающе.
- Он остался три месяца назад, а почему меня только сегодня вызвали? – задал я следующий вопрос.
- Раньше у нас оснований не было. Мы долгое время не имели точной информации, где он и что с ним. Знали, что у американцев, но, как он туда попал, мы не знали. Может добровольно, а может быть и не совсем. Но вот с месяц назад мы получили информацию, что Бочарову отказали в предоставлении политического убежища в Соединённых Штатах. Они его выпотрошили и поняли, что он им не интересен, ничего нового не знает. Куба тут же во Францию с аналогичной просьбой обратился. Думается, что французы ему тоже откажут и у него останется лишь одна попытка обратиться в третью страну. Скорее всего он это сделает в Аргентину или Чили. В этих странах он бывал, испанским языком владеет прилично. Русские колонии там весьма значительные. Но в Чили сейчас страной управляют чёрные полковники, а в Аргентине ситуация тоже не приведи Господи. Вряд ли у кого руки до него дойдут.
- Так может его уже и в живых нет? – спросил я и тут же себе щеку прикусил, думать надо, что говоришь.
Полковник внимание на то, что я от боли скривился, не обратил, а встал и к шкафу направился:
- Нет, жив здоров, весьма оригинальный привет тут нам прислал. В одном британском географическом журнале его фотографию напечатали. Прямо с фамилией автора, вот смотрите, - и он раскрыл передо мной номер журнала National Geographic.
Я смотрел и не мог скрыть своего восторга:
- Значит получилось у него. Да как здорово. Красота. Ну, молодец Дима.
- А вы откуда про этот снимок знаете? – с таким подозрением спросил полковник, что я чуть не рассмеялся.
- Да, знаете, Пётр Георгиевич, это последний кадр, который Дима сделал, когда мы мимо Стромболи шли. Он так долго прилаживался на что бы ему его потратить и тут вулкан буквально взорвался – вот такую красоту в воздух выплюнул, - и я на фотографию показал.
- Любопытно, - оживился полковник, - так это может он не нам, а вам привет передал, жив, мол и здоров.
- Не знаю, - задумался я, - да нет скорее не мне, мы с ним на эту тему специально не разговаривали, и я ему ни разу про этот журнал не упоминал.
- Ладно, будем знать, историю этой фотографии, - и он снова к протоколу потянулся.
Записал что-то, и вновь теперь уже совсем по-деловому ко мне обратился:
- Так что вас ещё интересует?
- А что с ним может дальше произойти?
- Ничего хорошего. Паспорт отсутствует, в Риме он у него в кармане лежал, а в Афинах вы по заменителю выходили. Гражданства будет по суду лишён. Так что превратится в "бродячую собаку".
Я после этих его слов даже довольно громко ойкнул. Полковник улыбнулся:
- Так называют лиц без гражданства и паспорта. Таких довольно много в мире. И не всегда это явные отщепенцы, много случайных людей в этот разряд попадает.
- Чем они могут заниматься и где жить? – спросил я.
- О, в мире полно мест, где их даже ждут. Горячих точек по всему шарику хватает. То в одном месте полыхнёт, то в другом. Но вероятней всего в Африке где-нибудь всплывёт. Ну, а может одумается и домой вернётся. Срок небольшой получит, совершил человек явную глупость, скажет затмение на него нашло. Психиатрическую экспертизу пройдёт, установят повышенную возбудимость и всё. Хотя, - он замолчал и о чём-то задумался, затем головой сам себе кивнул и вновь заговорил.
- Я упоминал уже, что несколько лет назад он женился, - он не спросил, он это утвердительно сказал, вот я и не стал никак реагировать на его слова, а он безо всякого перерыва говорить продолжил.
- Когда уголовное дело в его отношении открыли, мне пришлось с его женой познакомиться. Быстро нашёлся их домашний адрес и я к ней поехал. Предварительно по телефону о встрече договорился, конечно. Приехал, в дверной звонок позвонил, долго ждал, когда откроют, а потом чуть на пол от удивления не сел. Дверь мне открыла толстая тетка в одном халате, судя по всему на голое тело наброшенном. Скорее всего я её из постели вытащил. Она меня на кухню потащила. Квартира однокомнатной была, так дверь в комнату была плотно прикрыта. А у входной двери мужские туфли стояли. В тот день снег шёл, вот из-под туфель лужица небольшая и натекла. Значит незадолго до меня тот кавалер к ней пожаловал. Я на кухню зашёл и хорошенько жену Бочарова рассмотрел. Представьте себе, рыночную торговку или продавщицу овощного магазина. Все пальцы на руках в кольцах с огромными красными камнями, обрюзгшее лицо в потеках пота, смешавшегося с пудрой и тушью для глаз. В общем настолько неприятное впечатление она производила, что меня даже передернуло от отвращения и чувства брезгливости, которое она вызывала.
Полковник ещё раз в чайник заглянул, головой качнул:
- Иван Александрович минутку подождите, я в туалет сбегаю, да водички в чайник налью.
Ну, и я вместе с ним в туалет пошёл. Уж сколько-то времени у меня это заняло. Вернулся, полковник около чайника застывший стоял, ждал, когда он закипит. Я ещё, как дверь открыл, услышал, что он шуметь начал. Далее последовало повторение всего того что было часом ранее, с завариванием чая прямо в бокале. Единственно я попросил мне сахара поменьше положить.
Полковник чай пил с очень задумчивым видом, а затем рассказ свой продолжил, а завершил его так, что я долго ещё его фразу вспоминал:
- Так вот представьте себе, я на краешке стула на кухне у них сижу, а она на меня кричать принялась, мол она так это не оставит и на нас в суд подаст. Оказывается, Куба в последнее время у её брата подрабатывал. Тот заведующим в одном фотоателье работал, а Бочаров прекрасным фотографом был, вот её брат и начал его использовать на всяких выездах. Не знаю уж, что он им наобещал, но в поездку они ему дали новенький, очень дорогой фотоаппарат и тоже новую полупрофессиональную кинокамеру, ну и по мелочи он ещё целый кофр всяких принадлежностей прихватил. Теперь брат жены с неё всё требует, или пусть вернёт, что её муж взял, или пусть деньгами в двойном размере она с ним рассчитается.
Он даже усмехнулся, когда рассказывать принялся, как она на него визжала:
- Вы в этом виноваты, он ваши секреты отправился продавать, меня с собой не взял, хотя такая возможность была. Здесь бросил, вы, - это она не мне лично, конечно, а конторе целиком угрожать принялась, - за это ещё ответите.
- Пришлось её на землю спустить и объяснить кто и за что ответственность нести будет. Так, что вряд ли он сюда вернётся. Уж не знаю, что его заставило на ней жениться, но я бы от такой жены не в Грецию, а в любую дыру на свете сам сбежал бы.
Он надолго задумался и всё чай мелкими глотками отпивал из своего бокала и отпивал. Я уж даже устал ждать, когда он разговор наш продолжит и сам ему вопрос задал:
- Вот вы Пётр Георгиевич сказали, что Дима ничего нового, что западные спецслужбы может заинтересовать, не знает.
Он головой кивнул и на меня вопросительно посмотрел, а я ему вопрос задал, который у меня уже давно на языке болтался:
- Простите, Пётр Георгиевич, а вам такая фамилия – Вайс, ни о чём не говорит?
Полковник явно насторожился:
- Ну, если вы имеете в виду героя романа Кожевникова, то, конечно, говорит и о многом.
- Да нет, я имею в виду живое реальное лицо, недавно выдворенное из СССР.
Полковник стал предельно серьёзным:
- Иван Александрович, а откуда у вас такая информация?
- Да, знаете, Пётр Георгиевич, совсем недавно он на меня напасть собирался, но ваши коллеги в Минске сработали чисто. Захват провели на высочайшем уровне.
- Постойте, постойте. Минский фармацевтический завод приступил к производству нового препарата, к которому проявил интерес господин Вайс, - он говорил всё медленней и медленней, - так вы тот самый разработчик этого препарата и есть? – и он на меня уставился, как на чудо какое.
Мне только головой кивнуть осталось, как он на меня набросился:
- А почему вы вдруг про этого Вайса вспомнили?
Пришлось припомнить тот разговор, когда Дима прямо чуть не клещами пытался из меня информацию о реофере вытащить. Многое я ему тогда рассказать успел, а самое главное про температурный режим упомянул. А ведь Вайса именно температурный режим интересовал. Откуда-то эта информация ему стала известна.
- Значит думаете, что Бочаров этой информацией поделиться мог? – спросил полковник и задумался, а затем сказал:
- Я в это дело не полезу, а вас попрошу о том, что мы с вами сегодня эту тему затронули, при возможности не упоминать. Завтра к вам в институт наши сотрудники отправятся, постарайтесь на месте быть, - и он мне протянул руку, - прощайте Иван Александрович.
- Больше вызывать не будете?
- Если Бочаров в страну вернётся, скорее всего вас в суд в качестве свидетеля пригласят, а я беспокоить вас больше не буду.
Я взял пропуск на выход, подписанный им, и, так и не поняв до конца, что изменило вдруг отношение ко мне со стороны Ягодина, пошёл не спеша в сторону ближайшей станции метро.
У входа на станцию "Дзержинская" находился киоск Союзпечати, там я притормозил. В киоск как раз "Вечёрку" доставили, и я, постояв немного в очереди, купил газету, но в метро не пошёл, а отправился дальше, поскольку в голове целый хор разных моих голосов звучал. Оказывается, у меня не один внутренний голос имеется, а несколько. И вот они спорить принялись, мог Дима меня сдать или нет. Но, если не он, то от кого мог Вайс, или его хозяева, узнать, что реофер в Минске в производство запущен. До Маяковки я над этим вопросом размышлял, а потом махнул рукой, вниз спустился и домой поехал. Народа в метро всё ещё было много, пришлось до Водного стадиона стоя ехать, поэтому газету почитать я не смог, сунул её в карман и всю дорогу продолжал размышлять о том, в какую историю я оказался погружён.
Уже поздно было, Миша далеко не первый сон видел, а мы с Надеждой сидели на кухне с открытой бутылкой "Хванчкары" и я, неспешно попивая прекрасное вино, досказал жене продолжение всей этой истории. Единственно о сегодняшнем разговоре с полковником из КГБ я даже не упомянул.
Когда Надя собралась ложиться спать, я про "Вечёрку" вспомнил. Достал её из кармана пальто, развернул, на дату взглянул и даже охнул достаточно громко, так что Надя в одной ночной сорочке на кухню прибежала:
- Ты смотри, я только что сообразил, ведь сегодня ровно год, как директор сообщил, что нам на институт выделены две путёвки в круиз по Средиземному морю.
Постскриптум
На следующий день, часов в одиннадцать, когда я стоял в коридоре второго этажа главного корпуса и с кем-то по комсомольским делам разговаривал, в приёмную директора зашло три человека. Глядя на их выправку, я подумал, что это и есть обещанная комиссия из КГБ. Но меня никто вызывать не стал. Пригласили только тех заведующих отделами и лабораториями, в которых проводилась разработка новых лекарственных средств, в том числе и Т.В. Она потом мне рассказала, что ничего такого там не было. Приезжие провели со всеми беседу о необходимости тщательно сохранять государственную тайну и всё.
Меня из этой конторы больше не беспокоили, ни в Москве, ни в Минске. Дима в Союз по-видимому, так и не вернулся, поскольку в суд в качестве свидетеля меня не вызывали.
Я потерял листок бумаги, где были записаны все телефоны из круиза. Пришлось поехать к Наталье, её адрес я помнил отлично. Но, там меня ждала неожиданность. Дом был обнесён забором, всех жильцов из него выселили, поскольку его уже начали ломать. Вскоре на его месте вырос новый двенадцатиэтажный кирпичный многоподъездный дом.
От Нади маленькой на институтский адрес мне пришла посылка. В небольшой коробке, тщательно завёрнутая в вату, лежала, вырезанная их бивня мамонта, маленькая, согнувшаяся почти до земли, женская фигурка, в оленьей малице. На клочке бумаги было написано всего несколько слов: "Так мне приходилось зимой на работу против ветра идти". Ничего больше в этой записке не было, даже подписи.
Аукцион в МАИ прошёл на "Ура". В огромном зале не было свободных мест. Активность зрителей поражала. Отвечали даже на самые заковыристые вопросы, которые мне удалось придумать. Но всё же, один вопрос, из придуманных мной, остался без правильного ответа – как начинается поэма Пушкина "Руслан и Людмила?" Наверное, это наша национальная болезнь – верхоглядство, - решил я, - мы всегда спешим начать читать основное произведение, не обращая внимания на вступления, даже авторские. Удивила меня фантазия Валентины. Не просто так она попросила один вопрос оставить ей. Когда мы часа за три до начала аукциона приехали во Дворец культуры МАИ, я, наверное, половину этого времени провёл, гуляя по фойе. Все свободные места на стенах были заполнены, причудливо вырезанными из листов ватмана бумажными плакатами, или не плакатами, я даже не знаю, как это назвать, на которых были красиво, разными шрифтами, разными цветами, написаны десятки афоризмов о книге. Большинство были широко известны, буквально на слуху, но попадались и такие, с которыми я встретился первый раз. Особенно меня потряс, наверное, самый короткий и в то же время самый ёмкий афоризм, состоящий всего из трёх слов – "Без книг тяжко". Вряд ли смогут найтись люди, возражающие против этого утверждения. Оно, как ничто другое объясняло и те очереди у магазинов с ночными бдениями накануне подписок, и те гигантские тиражи книг при не менее гигантской их нехватке. Даже то, что в предоставленном нам зале люди сидели в проходах, а те, кому не нашлось места в зале, стояли в дверях и оттуда поднимали номера участников, свидетельствовало о справедливости этого изречения. Самое удивительное, что оно принадлежало Владимиру Ильичу Ленину - человеку, творчество которого в нашей стране было изучено буквально от корки до корки. А вот это его изречение почему-то оказалось мне неизвестно. "Без книг тяжко" - плакатик с этими словами висел при самом входе, вроде бы на самом видном месте, но именно его никак не могли вспомнить участники, когда я задал вопрос:
- Прошу вспомнить все афоризмы о книге, которыми украшены стены фойе вашего прекрасного Дворца культуры.
Ответы сыпались со всех сторон. Не успевал сесть один участник, как тут же поднимались таблички с номерами других. Но всё было тщетно. Этот приз также оказался неразыгранным.
Автомобильные курсы я успешно закончил. Получилось очень интересно: в тот день когда я права в руки взял, Наде в торжественной обстановке вручили разнарядку на приобретение автомобиля и на следующий день воспользовавшись помощью папы, мы поехали на Варшавку в техцентр "Жигули", откуда и я выехал сам за рулём новеньких тоже Жигулей модели 21011. С тех пор я везде только на машине передвигался. А лекции об оказании первой медицинской помощи при дорожно-транспортных происшествиях на курсах ДОСААФ я еще в течение несколько лет читал.
Ну, и теперь о главном, о моих видениях, о том, что меня мучило, из-за чего я волновался и много времени провёл, сидя допоздна в библиотеке. Там я читал и перечитывал толстенные тома, в которых излагались все, даже самые малозначимые события библейской истории. Самое удивительное, то, что удалось увидеть мне, не было описано ни в одном из этих фолиантов. Но ещё удивительней было, что больше меня никакие видения не посещали.
Наступило время, о котором все любители путешествий могли только мечтать – свободного передвижения по миру. Во многих круизах мне удалось побывать, но каждый раз я вспоминал тот, первый. Он был неповторим.
Вот и около могилы Иоанна Богослова я постоял, низко склоня голову, правда, случилось это наяву, уже в конце девяностых годов, когда судно, на котором мы ходили по Средиземному морю, зашло в один из портов Турции. Это был величественный, скорее всего достаточно современный мемориал, со скромным квадратиком мрамора, слегка возвышающегося, у одной из сторон большого покрытого мрамором пространства со стоящими по углам мраморными колоннами. На плите вначале на турецком, а затем и на английском языке было написано: "Могила святого Джона" и всё, больше ничего. Святой Джон именно под этим именем он известен в католическом мире.
А затем я посетил то, что теперь называется "Последним приютом Богородицы". Небольшой домик на горе у родника. Домик я не узнал, это был новодел, построенный совсем недавно, источник тоже изменился, теперь воду можно наливать из трёх кранов, заделанных в кирпичную стену. А вот извилистая дорога, ведущая к дому, поднимающаяся вверх, полянка, на которой он стоял и вид сверху на окрестности, показались мне знакомыми.