Туман. книга седьмая. глава семнадцатая

               

                ПОЛЬЗА НОВЫХ ЗНАНИЙ.


                «Открывается всё первенствующее
                значение в каждом мелочном, и
                даже совершенно пустом явлении.
                Вследствие сего всякое изучение
                одной внешней формы перестаёт
                удовлетворять его любознательность,
                оно делается для него узко, тесно
                и недостаточно»
                «Воспоминания о К.А.Ляцких»
                А.И.Толмачёв, надворный советник.






Это не насторожило и не расстроило нашего героя, а лишь добавило особой внимательности, иногда выручавшей в опасных приключениях.

Первое воспоминание касалось недавнего шумного скандала, произошедшего в то время, когда помещик хотел пристрелить громилу в кинотеатре. Возник тот скандал по вине не менее пары дюжин местных татар, предводительствуемых водоносом Ильгамом Мамыевым, отцом так странно ослепшего мальчика.

Размахивая во все стороны руками, перебивая друг дружку и постоянно перемещаясь вокруг вокзального торговца водою (прапорщик обратил на это внимание Модеста Павловича и, то ли убеждённо, а то ли сомневаясь, прокомментировал собственное наблюдение так: «Они как будто выбирают удобную позицию для нападения») татары требовали либо вернуть немедленно мальчику зрение, либо наказать виновного, позвавшего татарчонка на привокзальную площадь. А лучше – сделать и то, и иное сейчас же!

В парламентёры вызвался штаб-ротмистр, приходивший в дом Ильгама. Попытка взывать к рассудку собравшихся, просьба предоставить хоть какую-никакую аргументацию обвинения ни к чему не привела. Тогда у Модеста Павловича скользнула мысль обнажить револьвер.

Но «помешал» Карл Францевич, добротно имитировавший славного инока Пересвета. Не в смысле схватки, а в смысле действенности разговора.

--У вас что, у всех дети ослепли?

Пришедшие замерли от нежданности и непонятности, сокрытой в вопросе.

--Нет? Тогда стойте молча! Я – доктор, я знаю, что стряслось с мальчиком, и вот вам моё слово – не позднее, чем через трое суток у мальчика восстановится зрение! Если этого не случится, я сам явлюсь к вам за наказанием. Даю слово дворянина и врача!

Словно пожухлые листья под ногами заскрипели неуверенные слова некогда грозной двухдюженной орды.

--Ну … раз так, то ….

--Ага, держи карман ширше … сказал, а через три денька поди сбежит ….

--Доктор не конюх, може и знает, что говорит ….

И всякое такое прочее.

Молчавший всё время Ильгам подошёл к штаб-ротмистру, и сказал.

--Я тебя принял в своём доме. Твоему доктору – верю. Не подведите меня … и себя не подведите! Бен интемем джоймак оглым ве урус дост.

Общими усилиями прощальные слова водоноса перевели, как: «Я не хочу терять ни сына, ни русского друга»
.
Поворотился и, разрезая собою уже неуверенную толпу, ушёл.

Тут стоило бы задать вопрос: «А откуда у гоф-медика уверенность в таковом прогнозе?». Но сей вопросец был под стать пришедшему знанию, поскольку появился в качестве дополнения. Есть надежда, что мы дождёмся ответа на него.

Иное знание касалось говорливого стряпчего Соломона Полосухина, пришедшего с таковыми новостями – единственный, кто может быть интересен господами, есть некий господин Фердинанд Дитц, родившийся в Шотландском городишке Глазго в семье странно эмигрировавших из Австрии Исаака и Руфины Дитц, по понятным признакам -  иудеев.

Вот вам и ничего и никому не говорившая фамилия Дайтс, оказавшаяся, по сути, неверным переиначиванием австрийской фамилии на аглицкий лад. Более ничего об этом Фердинанде ни в одной бумаге не сказано.

Были Соломоном предъявлены кое-какие слухи и откровения, сделанные постоянно оглядывающимися людьми. Этого Дитца не то, что никто не любил, его просто люто ненавидели, и вдобавок люто опасались. Какой чин он имел, или какую должность занимал – никто не знал, но любое его слово было не просто законом для остальных, а законищем, возвеличенным в стотысячную степень!

Носит всегда одно и то же платье, описание коего соответствовало одеянию неизвестного, замеченного помещиком на месте странной казни трех английцев.

 Походка, словно у цапли, говорит крайне мало. Никто не видел его принимающим пищу, никто не знает, когда и где он отдыхает.

Достоверным, по словам Соломона, было одно -  Фердинанд Дитц существует.
 
На этом бы всё так бы и завершилось, если бы Соломон Полосухин не был бы единоверцем Дитца, правда с преимущественно пронырливым нравом и с прекрасно прилюдно произносимым словцом «совесть», но начисто позабывшим первоначальный смысл, вложенный в это самое словцо.

И в результате хороший иудей Соломон, как полнейший антипод злодейского иудея Дитца, выложил господам заказчикам на стол четыре фотографические карточки некоего мужчины, заснятого то ли скрытно, то ли в момент скорого ухода из-под прицела фотообъектива.

Первые три снимка имели весьма относительную ценность, а вот на четвёртом преотлично отобразилось лицо странного английца, заставившее доктора не взять, а просто-таки схватить снимок и скорым шагом отойти к окну.

--Господа, это же … Зинка, которая верховодила у скопцов, которые и меня, и Ду-Шана … господа, возможно я и ошибаюсь, но это одно лицо! Такую образину не позабыть, не….

--Господин Рюгерт, у вас наблюдается скверная привычка отбирать у меня мой хлеб!

--Но как такое ….

--А вот так, господин, залезший в чужой огород, а вот так!

--Я готов компенсировать ваши профессиональные терзания, просто скажите, как?

--Сразу после компенсации я уступлю вам право на любые заявления!

--Да полно шутить!

--Вы предложили – Соломон согласился! Я нашёл пару съёмных апартаментов, куда наведывается Дитц не реже трёх раз в неделю.

--И вы это нашли за сутки, за которые взялись собрать информацию? – Как бы вскользь спросил Вальдемар Стефанович.

--О-о-о, запахло недоверием и иронией! Что ж, вы имеете на то право. По долгу службы, да по причине совершенно здоровой любознательности я почти год собирал по капелькам всё, что стекало на Симферопольскую землю с этого Шотландского господина.

--По принципу «авось, да сгодится»?

--Сами же видите, что сгодилось и без «авось», и не в первый раз сгодилось. Так Соломону говорить, или вы продолжите куражиться?

Прапорщик с вежливым полупоклоном сделал приглашающий жест рукою, и сказал.

--Прошу!

--Одни апартаменты сплошь заставлены шкафами, шифоньерами, раздвижными ширмами, зеркалами и прочей всякостью, которую Соломон не видел даже у своего дяди Кройцера, который умел прилично шить уже в полтора года. Все те шкафы и ящики заполнены платьями, костюмами, мундирами … я не перечислю того, что там есть. Ещё есть гримёрка, которая и не снилась ни Михаилу Ленину, ни Вере, чудо, а не женщина, Холодной. Можете просто знать, что там есть всё! А вот другой апартамент … Соломон просит представить господ келью полоумного алхимика. Вот потрудитесь представить, и тут же избавите Соломона от нудного пересказа. Ещё в той келье на стене висят тринадцать сабель и столько же ножей, ни разу не повторённых ни по форме, ни по длине лезвия. Можете не платить бедному Соломону честно заработанный гонорар, но если я скажу, что все те режики никак не боевая сталь, а ритуальная, и то окажется чистейшая святая правда! Надеюсь, вы поняли, что Соломон позволил себе невинную шутку про не платить. И последнее, господа, так сказать из основного блюда – у Фердинанда имеется свой боевой отряд, который глядит ему в рот и никого не слушает. Недавно, буквально третьего дня, его сорвиголовы устроили на привокзальной площади потасовку с оркестром. Должна была случиться показательная порка, прилюдная и назидательная, дабы народец увидел, кто хозяин в городе. Только кто знал, что музыканты не только играют по нотам, они и кулаками играть горазды. Так что порка вышла английцам боком.

--Что-то такое мы слыхали …, - осторожно проговорил Модест Павлович, поглядывая по очереди на друзей.

--Тогда слушайте больше – стражники вокзального поста бросились разнимать любителей кулачных боёв. Знаете, что они делали? Они орали на музыкантов и из-под тишка лупцевали английцев! Соломон называет это патриотизмом! Отходили этих хозяев … да-а …. И ….

Стряпчий выудил из кармана листок бумаги, что-то прочёл быстрым взглядом, покивал головою, словно китайский болванчик и нацепил на нос очки.

--Ваш интерес касался Фердинанда, верно? Я всё описал в подробностях, с адресами, именами и зелёными конями. На коней не обращайте внимания, такая присказка. Если пожелаете, для полноты картины и за символические пять рублей сверх гонорара сообщить, что каждому архаровцу из своего … верите, так и подмывает сказать из «побитого», а не боевого отряда, Фердинанд Дитц выдаёт специальный паёк. Для какой нужды? Якобы для стойкости и выносливости на допросах и при побоях, окажись такой боевик у кого-то в плену. В том пайке есть три порошка из каких-то трав, известных только Дитцу. Каждый боец должен держать паёк при себе денно и нощно.

--Нам надо поверить, что стали обладателем такой тайны?

--Тайны – нет, а пайка – да.

--И … где он? – Приняв стойку охотничьей собаки, спросил Карл Францевич.

--Ну … так ….

--Десять рублей сверх гонорара!

--Да, вот же он, как-то случайно прихватил с собой. Пользуйтесь!


                *                *                *


В мыслях Кириллы Антоновича, после завершения доклада стряпчего, наступил антракт.

Ну, скажите на милость, господа читатели, вот с чем возможно сравнить такое … не представлю даже, как определить – послание? Передачу мыслей сквозь пространство? Наитие? Тут, простите, сам чёрт ногу сломит, не к ночи будь упомянут лукавый! И как ни поименуй это полученное знание, оно было никак не во сне, и уж наверняка не было самообманным внушением!

Мало того, что каждое слово, проговорённое на той встрече, ясно отпечаталось в памяти, так ещё и присутствовали некие краткие видения, сопутствующие пунктам пересказа Соломона.

Помещик сильно сдавил перстами виски, мол можно уже радоваться настоящему помешательству, или расстраиваться его приближением? Или … это и есть то самое важное умение, отличающее таких, как Ду-Шан, Сеговия, как подлецы Саратоил и Дитц? Уж не суть – умение то, либо дар, пусть хоть проклятие, но это то САМОЕ, от чего пытался спрятаться помещик в кинотеатре – знание того, что знает иной человек.

Но … в таком положении нет никакого резона прятаться среди толпы, тщетно силясь замаскировать свои мысли среди мыслей посторонних людей. Простая логика подсказывает, что тому, кто имеет интерес к твоим помыслам, запросто явится цельная картинка со звучащими словами вместо тапёра, явится в деталях повествующая о каждом нюансе твоих замыслов!

Так, господа, выхода-то, нет! Получается, что я пока всё знаю о беседе друзей, а в грядущем, что вполне вероятно, буду знать о задумках врагов так же, как они знают о моих? Это действительно тупик в противостоянии между теми, кто всё знает друг о друге!

Ан, нет, дорогуша Кирилла Антонович (это помещик перешёл на беседу с самим собою, посему и надо записать то восклицательное предложение по грамматическим канонам!).

--Ан, нет, дорогуша Кирилла Антонович! Всё так, как ты и подумал, но малость не так!

--Что я упустил?

--Ты упустил ту величину сомнительного свойства, именуемую временем. Ты, равно, как и прочие, сочтённые тобою, как твои враги, узнаёте и происшедшем спустя целые минуты, а то и десятки минут, понимаешь, о чём я? Это в просторечии именуется «форой», то бишь кратким преимуществом. Вот и выходит, дорогой мой, что между обсуждением чего-либо и, так сказать, обнародованием подробностей обсуждения, есть та самая фора, которая поможет опередить противника. В любом случае, теоретически поможет. В любом случае теоретически всё так и выглядит.
Этот вывод тут же представился Кирилле Антоновичу, как несомненное достижение, пока не имеющее прикладного значения, но от этого не теряющее своей привлекательности.

--Да, - подумал помещик, - это достижение такого же значения, как воздухоплавание на аэропланах для торговца башмаками. Если кто-то может полететь по воздуху над городом, то и иному ничего не стоит сесть в кабину лётного аппарата, что-то надавить и начать любоваться землёй с высоты. Но мне-то этого мало! Мне надобно знать не только то, что кусок фанеры и железа летает, а на основе каких принципов это порхание над полями становится исполнимым! Это же не полёты во сне ….
Снова закопошились разномастные мысли, то нехотя, а то и намеренно собираясь в новую подсказку, способную родить свежее понимание мироустройства. Хорошо, не сразу родить, а после старательного размышления.

--Почему меня словно передёрнуло от словца «сон»? Это не так, чтобы зря, это ….
Персты рванулись к вискам и заходили по кругу.

--Сон. Сон – спать. Спать – лежать, отдыхать, закрыв глаза … сон … отдых …. А если нет? Если всё это специальная обманная игра? Ну, конечно же!

Виски вздохнули спокойно (прошу уважаемых читателей не делать придирок к выражению «виски вздохнули». На слух фраза звучит глупо, а по ощущениям, когда тебя перестали безбожно стискивать – правдоподобно), и помещик от удовольствия несколько раз хлопнул в ладоши. То, что явилось в сознание Кириллы Антоновича в виде краткого, но ёмкого понимания, потребовало детальной расшифровки для себя самого, поскольку опыт оперировать только цельными понятиями ещё не пришёл, и вот для этого-то и потребовалось рассказать самому себе в деталях то, что уже и так знаешь. И происходило это так.

--Так вот она эта внушённая и навязанная человекам хитрость, уход от коей делает обывателя чуть ли не колдуном! Нет, я и раньше об этом задумывался (Кирилла Антонович, не лукавьте, не задумывались!), но не под таким соусом. К примеру – отчего животные, кои не человеки, и человеки, как яркие представители животной фауны, так отлично питаются? В моём ответе обнаруживают своё отсутствие и схоластика, и философия, и полемика и врачебные умозрительные рекомендации – имеется лишь присутствие практики и моего собственного чистого опыта.

--Ещё раз – почему, - продолжил размышлять помещик, - дикие животные и одомашненное животное человек питаются столь не одинаково? Звери поглощают добытый корм тогда, когда голодны и никогда более! Насытился – и спать! А человек, с его сложным устройством пищепереваривательной системы лишён таковой привилегии. Странно, что никто об этом до меня не заговаривал, уж не потому ли, чтобы даровать мне лавры первопроходца?

Снова пара хлопков в ладоши стала аккомпанементом медленного перешагивания от окна к удобному дивану.

--Так, что же происходит? А происходит насильственное переучивание разума первородного в состояние умишка стадно-общественного. Подкрепляю примерами. Некто обращается к своему домочадцу: «Такой-то, а ты завтракал? Отчего нет? Это так плохо! Вот и наш доктор, Потап Ксенофонтыч говорит, что завтрак самый важный приём пищи! Ну, милый, давай через «не хочу!», не упрямься!». Та же история будет и с полдником, обедом и ужином. Надо есть чаще, но помалу. Вот и всё, ловушка захлопнулась! По сути дело вовсе не в приготовленных блюдах и в ограничении еды перед сном, дело в навязывании некоей программы, которая постепенно и беспроигрышно втискивается человеку в голову, даже не лишая оного времени, истраченного на приготовление яств, приготовления к ритуалу приёма пищи, какого-то времени на поглощение еды и на последующий, пусть и краткий, но отдых, а на самое настоящее похищение времени, истраченного на всё вышеперечисленное.

Теперь собеседником нашего философа стал выставленный перед носом указующий перст правицы.

--Допустим, что человек спит восемь часов, значит в бодром состоянии он проводит шестнадцать часов? Теперь отнимаем то самое «вышеперечисленное» и, тут можете «ахать» и мне не верить, остаётся одиннадцать часов! Навязанная кем-то изначально программа ворует у нас пять часов ежедневно! Нигилисты и малодовольные могут проверить и лично убедиться в подлинности приведённых подсчётов.

Перст согнулся, и прижался к братьям, словно проверял доводы своего хозяина. Отсутствие собеседника никак не повлияло на текущую речь.

--И снова-таки, дело не в пище, а во внушении с младых ногтей в правильности многократного питания в течении дня. «Кушай – не буду! Кушай – не хочу! Надо! Не станешь кушать – станешь больным! Голодный желудок пережёвывает сам себя!» Господи, сколько же глупости говорится ради того, чтобы приучить своё тело к поглощению еды в определённые часы, хотя оно, тело наше, сначала этой почасовой тирании и противится!

Снова пара хлопков, и снова Кирилла Антонович у окна. Прямо балет какой-то!

--И какой я вижу вывод? Печальный. Некто с умыслом довлеет над человеками, приучая их к подчинению чьей-то воле, похищая у людей время на собственное развитие и совершенствование. Человек, на чьё-то благо, оказался податлив и внушаем, а значит, не так опасен в его извечном стремлении к самопознанию. Теперь перехожу к главному блюду (символично, не находите господа читатели?) – следующему внушённому обману – сну.

Для большего эффекта подачи мысли самому себе помещик хрустнул всеми перстами.

--Выберите по своему произволу самый важный орган вашего тела, и поместите на него свою правицу в символическом жесте признания, и скажите мне откровенно (Кирилла Антонович, помилуйте, вы же сам с собою беседу ведёте, кто должен перед вами жестикулировать? Ваша тень, что ли?), а не случалось ли с вами так, что после отменного ночного отдыха вам, среди бела дня, ни с того, ни с сего приспичило спать? Или, находясь в очереди в присутственном месте и сидя на стуле вы заснули? Или, скажем, после трудно пережитого дня вы, едва добравшись до подушки, просто не можете заснуть, не взирая на «адскую усталость» и частую зевоту? Или бессонница, терзающая вас вот уже третию ночь кряду? Или неодолимое желание спать и спать, даже тогда, когда преодолён необходимый вам срок отдохновения? Вы ещё не убрали руку от важного органа? Тогда ответьте, случалось ли подобное с вами? А с вашими домашними, знакомцами, друзьями? Может о подобном где-то просто услыхали? Ответьте не мне, а самому себе, чтобы не пришлось изворачиваться, либо прилюдно со мною соглашаться!

Привычное «па» сегодняшнего балета в сторону «от окна» позволило нашему лектору сделать короткую передышку.

--Теперь последний вопросец перед тем, как я озвучу ворвавшееся в мой разум знание. Что вы скажете о снах? Они вам сняться? А не бывает ли у вас ночей, когда вы не можете припомнить видений? Тут некоторые господа в белых халатах уверенно заявляют, что нам, человекам, сны снятся каждую ночь, просто мы их не помним. К этому белохалатному утверждению мы ещё вернёмся, а пока – о знании. Человеческое тело не нуждается в длительном восьмичасовом валянии на подушке, поскольку надобность в таком сне есть внушённая программа, подобная многократному принятию пищи! И почему же мы спим, если я заявляю обратное? А потому, что мы не спим, а находимся временно в состоянии ожидания. А кого мы ожидаем? А ту самую бесценную и драгоценную нашу душу, которой понадобилось отлучиться по своим метафизическим или спиритическим надобностям в соседние земли, или на соседние планеты. Душа занята нашим воспитанием и становлением, и не может безвылазно сидеть внутри человеческой требухи. Уходя, она отключает наше тело, если хотите, то ставит на предохранитель, как солдат винтовку.

Последнее сравнение пришлось по душе (снова символично) помещику, и он, пока не перемещаясь, только похлопал ладошками.

--Если нашей душе надобно срочно отлучиться – вот вам и засыпание в очереди. Сегодня ей никуда не надо -  вот вам и бессонница при усталости, валящей с ног! У души накопилось много дел, или стряслось что непредвиденное – вот вам и долгий сон, вопреки вашему же обыкновению пробуждаться в один и тот же ранний час.

Глубокий выдох, руки скрещены на груди, взгляд внимательный в пространство – ни дать, ни взять Наполеон перед Ватерлоо!

--И что мне с этим делать? Пожалуй, что ничего, кроме одного – наша с вами, господа соседи по нашей планете, бытность полна навязанными нам привычками, превратившими нас в тех, кто слепо подчиняется телесным желаниям, а не слушает разум и душу. Не желаешь завтракать – не делай этого, прикоснись к еде тогда, когда захочешь, а не тогда, когда это принято делать. Не желаешь спать – не терзай подушку, а пойди займись чем-то полезным для себя, и не стыдись своего внезапного сна среди бодрствующих. Душе важнее её работа на твоё же благо, а не переживать колкое неудобство из-за ухмылок свидетелей твоего скоропостижного сна.

Теперь обращение слов и жеста было к несуществующему кому-то, решившему покинуть сей лекторий.

--Всё это было просто и понятно, кабы не стояли в охране тех внушаемых программ белохалатные масоны, так сказать «вольные резальщики и сшивальщики тел людских». Возношу многократное благодарение Создателю, что наш Карл Францевич не из их числа! Это ведь их ласково-угрожающее требование питаться в определённые часы делает нас заложниками кухни. Это ведь их тревожно-предупредительные завывания о положенном времени отдохновения делают нас не соратниками нашей же души, а постоянными читателями книжек, написанных толкователями снов!

Не меняя позы, и так же обращаясь к мнимому уходящему слушателю, Кирилла Антонович заговорил уже как принято у заговорщиков.

--Теперь обращаюсь к снам и к предположению, что сны бывают всегда, просто память их игнорирует. А как об этом постоянстве снов узнали врачи? Через тайное приобщение к тайным знаниям при получении диплома? Лил им открыты особые навыки проникновения в мозг спящего? Или об этом написано в книгах, которые они штудируют? Думаю, что последнее. А могут ли врачи доказать опытным путём то, что пропагандируют, а на самом деле внушают в качестве программ поведения? Нет, сообщаю я вам, опытного доказательства не будет! Его у них нет! Значит ли это, что они уговаривают вас делать то, что не в состоянии доказать? Да, значит! И это значит, что и я, и все прочие соседи по планете должны делать то, что захотят люди, надевшие белые халаты? Да, значит! Авторитет не у говорящего знаниями, а у белого халата? Да! Тогда у меня смещается центр тяжести при использовании чьих-то советов – то, чего нельзя доказать на земле, то на земле и ложно (о Создателе всуе не толковать!). И истинность настоящего положения, и события и темы для размышления в полной противуположности с заявленной «правдой» от кого бы то ни было! И, как ни странно, всё это переплетается со словами Ду-Шана о том, что творящееся на земле совсем иное, нежели то, как оно выглядит, и как представляется нам, человекам! И, стало быть ….

В спальне, куда по казачьей просьбе, сравнимой с жестоким требованием, была оставлена открытой дверь, что-то прозвучало такое …  знакомое, что ли … или нет, не знакомое, а совсем не пугающее, хоть и неожиданное.

--Стекло, какое-то стекло, - подумал помещик, вспоминая о своём новом пристрастии тереть оконные стёкла в момент раздумий, и подолгу глядеть в зеркало, ожидая подсказки от отражения в трудных ситуациях.

Такая же, не самая лёгкая ситуация творилась и сейчас, когда то ли проявившиеся, а то ли подаренные знания должны были стать основой плана, по которому надлежало действовать, и не мешкая. Оттого и звук, походивший на треск стекла никак не напугал Кириллу Антоновича, а был воспринят им, как одобрительный знак.

Конечно же, никто из уважаемых читателей не подумал, что наш герой просто в гостиной комнате нумера и сочно перебирал в памяти всё, что было так, или иначе связано со стеклом. Упомянутые мысли проскользнули в голове помещика в такт его поспешных шагов в спальню.

Теперь же, в описании поведения Кириллы Антоновича в смежной комнате, по неким литературным канонам следовало бы привести несколько звучных восклицаний, среди коих непременно было бы нечто подобное: «О, чудо! Наш герой был награждён увиденным, в точности подтверждавшим предположение о природе того случайного звука из комнаты, пустовавшей всё время …» и тому подобное словоохотливое говорильство. Но такого не будет из-за полнейшей ненужности оного, а будет иное – ещё не войдя в спальню помещик уже подумал о вполне приземлённой и не менее практичной разумности.

--Следует крепко запомнить то новое для меня ощущения знания того, чему я ещё не стал свидетелем. Пока окрещу это ощущение «угадыванием», даст Бог, оно станет меня частенько навещать! Итак, я вхожу!

Да, вошёл, и первый взгляд, в соответствии с «угадыванием», устремился на зеркало, прикреплённое местными гостиничными мастерами к дверце платяного шкафа.

Мы уже условились, что восклицаний не будет, хотя они, положа руку на сердце, никак не помешали.

Зеркало треснуло примерно на середине линии, ежели провести оную от верха до низа, а по высоте соответствовало, конечно же примерно, плечам Кириллы Антоновича.

От места явного удара, ставшего причиною растрескивания, паутинкой во все стороны потянулись лучики, по которым и рассыплется этот кусок стекла при попытке снять его с дверцы шкафа.

А ещё та самая паутинка причудливо поделила отражение помещика, бывшее на зеркале ещё до того, как оригинал отражения вошёл в комнату.

Нетерпеливый жест «копии» потребовал подойти ближе нашего героя.

--И чего ты ждёшь? Ты собрался осесть в этом городе? Обзавестись домиком? Чего ждёшь?

--Знаешь, мне приятно видеть тебя таким … снова ….

--Оставь это жеманство! Ты уже получил вот сюда, - отражение постучало перстом по левому виску … хотя, если оно отражение, то висок был правый, - нужное знание, так примени его! Тем более, у тебя в партнёрах Ду-Шан! Перестань расстраивать меня!

--Не расстрою! А зачем ты разбил зеркало?

Большей горести на лице не показывал самый любящий родитель, вдруг узнавший о той глубине глупости, на которую оказалось способно любимое чадо. Вот таким выражением на отражённом лице ответил антипод помещика и, услыхав звук с шумом и грохотом отворяющейся входной двери, повернулся к оригиналу спиною … и пропал.

В спальню быстрым шагом вошёл сотник Точилин. Так же быстро двумя глазами и одним стволом он порыскал по стенам, по мебели и, даже, по потолку, а после крикнул кому-то в гостиную, скорее всего сотнику Рыкову.

--Наш цел!

Кирилла Антонович уже знал, что сейчас в спальню войдёт не названный по имени иной охранник, но радоваться этому помещик не торопился. Это не было «угадыванием», это была обычная логика.

Так в спальне стало уже трое мужчин, собравшихся по одному поводу.

--Зачем? – Спросил словоохотливый Василий Рыков, кивком указав на треснувшее зеркало, а руками заталкивая револьвер за брючный ремень.

В ответ повеселевший Кирилла Антонович пожал плечами, развёл руками в стороны и многословно ответил.

--Не я.

--И не я, - пробормотал сотник Точилин, стараясь открыть дверь шкафа, украшенную треснувшим зеркалом. Дверь было заперта.

Сотники переглянулись, и их короткий взгляд оказался понятнее долгих объяснений. Рыков бросился прочь их нумера.

--Так … что? – В раздумьях спросил оставшийся сотник, по примеру друга пряча оружие под одежду.

--А чего вы так … э-э … ворвались?

--Услыхали какой-то звук.

--Ага, стук. А чего вы не вбежали, когда я хлопал в ладоши?

--А то были понятные звуки. А вот этот, - рукою, освободившейся от оружия, сотник указал на зеркало, - нет. Кто, - кивок на шкаф, - его?

Помещик снова пожал плечами.

Теперь в спальне случился квартет – сотник Рыков привёл то ли коридорного, то ли … приказчика.

--Что со шкафом? – Голосом, которым узнику зачитывают отказ от помилования, спросил Павел Точилин.

В ответ посыпалось испуганное бормотание о новом, недавно доставленном шкафе, о том, каким его привезли, таким и поставили в нумер, отпереть позабыли, ни в чём не виноват, вот ключ, отпирайте, да только пустите шею - дышать нечем!

Как и ожидалось, шкаф оказался девственно пуст, а зеркало, как определили сотники, разбито ударом изнутри. Как таковое могло статься решили обдумать и обсудить позже, сейчас же сочли за лучшее сменить нумер.

--Нет, господа казачьи сотники, мы не нумер, мы место проживания сменим. Мы возвращаемся на подворье, и обсуждать это не станем. И ещё кое-что хочу сказать. Очень скоро и мне, и Вальдемару Стефановичу понадобится ваша помощь, ваша смекалка и ваши навыки. Могу ли я рассчитывать на вас?

Секунда замешательства прошла не в обдумывании предложения, и не в формулировании ответа, а в том, кто первый осмелится задать мучающий обеих сотников вопрос.

--Так … скажешь, кто зеркало-то?

--Я не знаю, - ответил Кирилла Антонович, и взял охранников под локотки, - нам пора, господа!