Я-то думал, что она моя. Так смотрела, и все такое.
Только это не так, она и сейчас смотрит сквозь прорезь змеиных глаз.
Неловко смотрит. Виновато смотрит. Но глаза отводить не хочет.
И ад вроде ветра.
Где торговля - там и день, где нет торговли - там нет дня. А где нет надежды – там только красная рубаха и пенсне.
Стой, не двигайся, и я с тебя не сдую больше ветра. Я с тебя не сдую ни пылинки. Будьте добры сфотографируйте нас, и будто добрые сфотографировали нас. Рановато еще, и рана, и вата.
Так вот, я могу показаться, а могу и не показываться. Могу вынырнуть из этого кипятка, а могу продолжать в нем плавать, обжигая пальцы жаром змеиных глаз.
Я опускаю в воду рукав пиджака и ловлю в него стайку летающих рыбок. Рыжие в полоску они расплескивают красные плавники по полосатой ткани подкладки.
Сначала Марина с ее человеком из окон, потом Толик с его «Ринджа Панча». Оказывается, Толик тогда говорил про рыбку в банке. Что-то по поводу картины Анри Матисса. Потому они такие добрые и добродушные.
Да, видимо, у нас есть с этим проблемы. А где-то, что я могу. На горку ей не забраться, а с горки и мы ползем. И с горки мы еще не сползли.
Как мы тогда узнаем расположение питомника и как мы его найдем? Вот они где, эти собаки. Зубы, клыки в полный рост и покрыты колючей шерстью. Они разрывают ткань времени угрожающе рыча.
При рождении нас встречают, но это не такой большой грех. После смерти нас провожают, но каждый провожает по-своему. Кто-то роняет слезы, кто-то роняет землю, а кто-то медяки. Гораздо хуже - все отрицай и тебе будет удлинение скорби.
Я на себя наговариваю, а если разобраться, то я уже не пиала, а урна с прахом.
А эти как определили, и эти тоже?
Прости уже нас кое-как, и снова иди, ибо незакончен отлив.