Этот рассказ собран из некоторых моих детских воспоминаний.
"Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.
Ты вернулся сюда, — так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей…"
(Осип Мандельштам «Ленинград»)
Моё детство прошло в Ленинграде на Васильевском острове.
Васильевский остров, это район города, с юга его границей является набережная реки Невы с Академией художеств, с дворцом графа Меньшикова, Ростральными колоннами и множественными памятниками зодчества, музеями, парками. С Востока и Северо-востока остров ограничен рекой Малой Невкой, Северной границей является речка Смоленка. Если сверху, с высоты птичьего полёта, взглянуть на Васильевский остров, то видна будет сеть совершенно ровных квадратиков, образованных улицами и проспектами. Да, собственно, и проспектов то три и они расположены параллельно набережной Невы. Над названиями улиц нашего острова особо не мудрствовали, и проспекты имели простые названия: Большой, Средний и Малый. Названия улиц тоже необычны, да и называются они не улицами, а линиями и имеют вместо названий, номера: 1 линия, 2 линия и т.д. Точнее сказать, улица имеет два номера. Например, одна сторона улицы имеет название 2 линия, а противоположная сторона уже 3 линия. И только две линии имеют названия привычные для жителя другого района города. Противоположная сторона 1 линии называется Съездовской, а последняя улица называется очень звучно - Косая.
Жил я в доме на углу Среднего проспекта и 8 линии. На самом оживлённом перекрёстке. Здесь пересекались трамвайные и автобусные маршруты. Шум весь день стоял неимоверный, и даже наступившая ночь не приносила успокоительной тишины. Ночью дорожно-путевые рабочие ремонтировали трамвайные рельсы. И я помню постоянные всполохи сварки в ночи, грохот железа, и громкие "литературные" переругивания рабочих.
Наш трёхэтажный домик, затерялся бы среди стоящих вокруг 6 этажных великанов, но видимо, чтобы как-то выделить, его красили в розовый цвет. Остальные дома были серые, старой петербургской застройки времён Екатерины. В доме, напротив, на первом этаже, был книжный магазин “Старая книга”, а также маленький магазинчик, где продавали мороженое и соки. Помню, как мне папа купил там красное яблоко. И это было чудо в те времена, ведь было это зимой.
На углу, по диагонали от нашего дома, было серое мрачное здание папиросной фабрики им. Урицкого. Окна были не только зарешёчены, но и забраны мелкой сеткой. Впрочем, на первом этаже в сетке были проковыряны отверстия диаметром в папиросу, и часто можно было видеть, как работники фабрики пропихивали через эти отверстия папироски своим знакомым. Стоя рядом с этим зданием, можно было слышать гул работающих огромных машин, за которыми я любил наблюдать через сетку на окнах. Гул этот тонул в шуме перекрёстка. Шум, да, но не запах. Так что наш перекрёсток не только звучал, но и имел запах табака, а в нашем доме к нему ещё и примешивался запах бисквитов, от находящегося под нашей квартирой магазинчика выпечных изделий и выходящей во двор кухни, где их и выпекали. Но о нашем доме позже. На четвёртом углу стоял большой дом с башенкой, где на первом этаже находился гастроном и булочная. Туда меня посылали родители за круглым хлебом и двумя батонами за 13 копеек. На том же углу вечно стояла очередь за яйцами. Их продавали из больших деревянных ящиков, в них яйца были переложены стружками. Как сейчас помню, что давали по десятку в “одни руки” и мы, пацаны, подрабатывали на мороженое "детьми". Подходя к какой-нибудь тётке, предлагали на время покупки яиц стать её “сыном”. Но условия сделки были такими, что ”копеечки” в благодарность, должна была тётка дать заранее. Но иногда тётки пытались обмануть и обещали отблагодарить ребёнка потом. Тут-то и начинался “цирк”. Когда тётка, подойдя к заветной цели, заявляла продавщице в грязном халате, что ей два десятка, т.к. она с сыном, пацан, не получивший вознаграждения, начинал громко вопить, что это не моя мама, а чужая совсем тётенька. Очередь возмущалась, и в ход шли и ругательства и типа - “Врёт, а ещё шляпку надела” и т.д.
Васильевский остров, свои законы.
Примечательность нашей островной жизни и домов на ней была ещё и в том, что все дворы, или почти все, были проходными и если даже эти проходы были заделаны, то, местные ребята, всё равно знали потайные дырки, подвалы, по которым можно было пробежать от первой до 27 линии. Мы пользовались этим, играя в войнушку, казаки - разбойники, а позже - смываясь от ментов.
Наш дом.
Несмотря на его трёхэтажность, кроме уже упомянутого мной магазина выпечки, были ещё в нём: столовая, и множество жильцов, населяющих коммуналки. В прошлом, до революции, в нашем доме, на втором этаже, располагался ресторан ”Лондон”. Позже, часть ресторана отрезал себе шеф-повар под квартиру. А ещё позже, “поварскую” семью “ уплотнили”, подселив в одну из трёх комнат квартиры, советских граждан. Повару, к тому, послевоенному времени, уже мяснику по профессии, это ужасно не нравилось, и он стал изводить новых жильцов.
Люди, проживавшие там, готовы были бежать куда угодно, лишь бы иметь спокойную жизнь. И им подворачивается вариант обмена с нами, но я-то этого ещё не помню. Мои воспоминания начались с попыток дядьки Васьки - мясника и Прасковьи Ивановны - его жены, сделать жизнь и нашей семьи невыносимой. Это могло бы было продолжаться ещё годами, но с их стороны была допущена необдуманная оплошность. Я, помниться, тогда учился во втором классе и обычно, придя из школы, меня встречала дома моя бабушка, живущая в 6 метровой комнате на третьем этаже нашего же дома. В тот день, по какой-то причине, она не смогла открыть входную дверь в нашу квартиру, как потом выяснилось, соседи закрыли её на задвижку. И вот я весь день просидел дома голодный в ожидании бабушки. Отец, придя вечером с работы, очень осерчал за это на соседей и, если коротко, то папочка выбил дверь в туалет нашим соседом дядей Васей. Папа мой был человеком сильным, он работал шофёром на грузовике. Да и в войну был разведчиком. Помню, как дядя Вася лежит тихонечко, обняв унитаз, лишь слегка похрюкивая. Мамочка моя, схватившись за свою голову, причитает: "Какой ужас!"
Тётя Паня голосит: "Васенька, ты не ушибся?!"
Отец мой сидит на полу, качаясь, обхватив голову руками. Первой нашлась моя старшая сестра. Она мне говорит на ушко, чтобы я бежал за Петкиным. Дядечка Петкин был нашим управдомом, человеком очень полным и рассудительным. Придя и увидев картинку, описанную мной выше, управдом сказал, как мне помнится, следующую фразу, обращённую к моей матери: "Так, Евка, быстро беги в магазин и принеси бутылку поллитровки. Только пулей".
Следующее моё воспоминания. Круглый стол в нашей комнате, селёдка с нарезанным кольцами луком на ней, студень, принесённый тётей Паней, дядечку Петкина, занимающего большой сектор стола, его красное довольное лицо. Помню, как отец, хорошо подвыпив, обнимал дядьку Ваську и целовал тётю Паню. Вот после того случая мы с соседями стали жить, как близкие родственники. Я часто бывал в их комнате. У меня даже была там моя чайная ложка, лежащая в их буфете. Рукоятка её была в виде цветного попугайчика. Помню в их комнате старинные настенные часы и огромный портрет Пушкина. Соседи терпели все мои рукоделья на общей кухне, типа выпиливания лобзиком и изготовление деревянного самоката. Дядя Вася и тётя Паня оказались очень хорошими людьми, просто они об этом не знали, а мой папочка открыл им на это глаза.
Рассказы о нашей квартире, о её обитателях можно продолжать до бесконечности, но надо бы и на улицу выйти.
Улица наша называется и поныне - 8 Линия.
Выходишь из нашей парадной, поднимаясь, как бы, из подземелья к свету, преодолев три ступеньки. Тротуар, отделяющий дом от проезжей части, неширок, но вполне был достаточен, чтобы на нём расчертить классики и прыгать до изнеможения, мешая прохожим.
В нескольких метрах от парадной, арка подворотни. Длинный проход подворотни заканчивался входом во двор-колодец. Я писал уже о запахах окружающих наш дом со стороны улицы, внутренний же запах нашего двора, это было что-то особое. При входе во двор, с правой стороны, всегда стояли железные бачки с пищевыми отходами столовой, находящейся в нашем доме. От бачков, между булыжниками, покрывающими наш двор, вечно текла вонючая жижа, скапливаясь в большую лужу посреди двора. Тут же, у стены, стояли баррикады пустых ящиков. Напротив подворотни, большое пространство занимало одноэтажное здание прачечной. Некоторые обитатели дома стирали там своё бельё в огромных чанах. Слева, в углу, на месте бывшей выгребной ямы, был построен небольшой гараж, и там стояла трёхколёсная инвалидная машинка дяди Эмы. У него не было ног и мы, мальчишки, часто помогали ему выкатывать его "карету" из гаража, приводили её в порядок. За это дядя Эма нас катал по близлежащим улицам. Мы набивались в эту машинку штабелями. Было неудобно, ничего не было видно, но удовольствие от движения получали.
Поскольку все дворы на острове были проходными, то и наш не был исключением, если бы, не огромные глухие деревянные ворота, отделяющие нас от соседнего двора. Но, они же и создавали тот, наш, вонюче уютный мирок. В этом маленьком дворе и проходило моё детство. Мы там играли в футбол, позже, в настольный теннис.
Игра в футбол стоила многих усилий и борьбы: мяч всё время залетал в зловонную лужу или вылетал из подворотни на проезжую часть. Грузчики столовой вечно отбирали у нас ящики, которые мы устанавливали вместо ворот. Некоторые грузчики были не очень добрыми ребятами. Вспомнил случай. Один из грузчиков был чем-то обижен и решил выместить злобу на нас, играющих во дворе в футбол. Но надо заметить, что этот день был не его днём.
Грузчик решил, проходя мимо, дать одному из нас поджопник (так, кажется, это называлось). И надо же было случиться такому, что ближайшая попа была моя. Он делает выпад в мою сторону, но я уворачиваюсь. Второй его невезухой было то, что в окно на лестничной площадки, в это самое время, смотрел именно мой папаша. Мы замерли, увидев уже входящего во двор моего отца, но грузчик, стоящий к входу во двор спиной, не мог его видеть. Всё дальнейшее произошло мгновенно. Ноги нашего врага мелькнули где-то вверху и он, подхваченный моим отцом за пояс, перевёрнутый вверх ногами, уже стоял воткнутый по плечи, головой вниз, в бачке для пищевых отходов. Помниться, что он оттуда что-то ворчал, смешно перебирая в воздухе ногами. Потом отец выдернул его из бочки, поставив на ноги, и при этом, выражая наигранное удивление, что же он такой неаккуратный и так запачкал лицо. Мужичок испуганно моргал глазами и чего-то шептал. А, увидев орденские колодки на пиджаке у моего отца, вообще сник. Больше он нас не трогал и, более того, частенько приносил нам домой куски мяса, утянутые из столовой.
Прежде, чем двинуться в дальнейшее путешествие по моей детской жизни на Васильевском острове, я хочу ещё немного покружить над своим двором и нашим домом.
После очередного выпада против нас очередного грузчика, придумали мы ему казнь, которая чуть не вылилась в большие неприятности. Мы играли во дворе в футбол, как обычно, но тут случайно кто-то попал мячом в ногу мимо проходящего грузчика. Тот выхватывает нож и прокалывает наш резиновый мяч. А надо сказать, что как раз в то время рабочие замазывали что-то цементом в прачечной. У кого возникла эта идея теперь уже и не помню, но мяч был набит цементом и через 3 дня превратился в каменный, внешне имея вид обычного детского мячика.
И вот, выкатываем мы этот "снаряд" на позицию, т.е. на путь, по которому ходил обычно наш враг из столовой на склад. Сами же занимались игрой, не упуская из виду цементный мяч. И надо же было такому случиться, что не позже - не раньше, в наш двор зашёл наш квартальный милиционер, капитан Юшков. У него конечно в мозгу сразу возникло, мол, у ребят мячик откатился и он, ловко вскинув руку с планшетом, и хорошо замахнувшись ногой, бьёт по "мячу"...
Человеком он оказался очень порядочный. Юшков после этого болел 3 недели, но никаких репрессий в отношении нас не устроил. А мы его дома навещали. Хороший был мужик.
Ещё интересный штришок к нашему угловому дому. Если кому-нибудь нужно было объяснить, как его найти, то обязательно добавляли - дом с папиросой. На крыше нашего дома была светящаяся реклама папирос ”Беломор канал”.
Вторым ориентиром, была, прислонённая к стене нашего дома, будка тёти Аси, ассирийки – чистильщицы обуви. И последним штришком был Сашка – матрос, инвалид, у которого ноги были отняты полностью. Он, передвигаясь на громыхающей низкой тележке - коробочке на металлических подшипниках, приезжал на наш угол и просил милостыню. Его бескозырка лежала перед ним на асфальте. Иногда он пел, иногда был трезвый. Он жил в подвале соседнего дома.
Но последний ориентир исчез с нашего угла перед фестивалем молодёжи в Москве. Через много лет я, будучи на экскурсии в монастыре острова Валаам, увидел его. Он тогда и рассказал про мытарства инвалидов, которых собирали по городу и вывозили в различные бывшие монастыри нашего севера...
На фото, действительно, дом моего детства, но только сегодня. Два крайних окна на втором этаже, окна нашей комнаты.