Ранним утром Саню Блаженного разбудил ненавистный петух.
Убить эту птицу он не мог из милосердия к фауне, но его хозяев всегда расстреливал мысленно.
Перед ржавым зеркалом он облачился в единственный двубортный костюм, а из трёх галстуков выбрал самый парадный,
потому что сегодня пятница, и он знал себе цену в этот день:
- Доброго дня, Александр Михайлович!
Поклонившись своему отражению, водрузил изъеденную молью шляпу, сунул в карман верёвку,
и гордо вышел из своего дворца к уличным прохожим, считавшим дворец халупой.
Не Сашку же доказывать этим убогим, что его нынешнее скорбное бытие – только в их скудном мировоззрении,
да и не стоит метать бисер перед свиньями.
Пройдя всё сельское авеню до самой центральной площади, он постоял у обелиска памяти павших,
и лёгкой походкой направился прямо в лес.
Безутешные кроны берез на фоне бирюзового неба взорвали его душу и разум воспоминаниями - жаркими, солнечными,
до замирания сердца.
Само счастье посетило его в этот миг, и не доверяя этому подарку, он стал рассматривать свои руки, чтобы убедиться в реальности происходящего. Затем скинул пиджак, и размахивая им, закружился в танце неистовом, мыча песню несусветную.
Потом просто достал верёвку, скрутил петлю, и перебросил её через крепкий сук.
Шляпу бросил в кусты, сунул голову куда и как положено. И замер.
Вот оно! Вот он, момент истины, и подлинная суть всей этой суеты.
В сладком умилении, он достал телефон, сделал селфи, вынул голову из петли,
поднял шляпу, и вернулся на площадь, где развернулась ярмарка, и должны привезти из города
его любимый «Macallan Double Cask», который грел его изнутри уже двадцать лет в самые благостные моменты дворцовой жизни.
Но Сашку обманули, и привезли дешёвой водки. Ну и пусть, не привыкать ему к издевательству социума над великой судьбой непонятого в миру человека.
Громыхая бутылками, Сашок был горд своей пятничной свободой, ибо не пил целых пять лет,
хотя все соседи в курсе – ровно пять дней.
Этим плебеям не втолковать, что истинный срок не в календаре, а в восприятии вечности.
На пороге дворца ему бросилась в объятия вожделенная, и столь давно любимая Элен,
скрасившая большую часть жизни своим трепетным чувством и неизбывной верностью.
Он стал целовать её неистово, не просто обнимая, а растворяясь в Элен полностью, без остатка.
Ни одна в мире ситцевая подушка не испытала на себе такой страсти,
а Сашкина – была счастлива.